Самораскрытие как способ жизни

Процесс самораскрытия моделирует сам себя: независимо от содержания, он показывает ценности и трудности открытой жизни в общине или обществе. Фриц Перлз был могущественным и эффективным терапевтом, но когда он выходил из комнаты, люди поворачивались друг к другу и пытались делать то же самое исходя из своих закрытых позиций. Возникала какая-то неприятная атмосфера, в которой все ждали возвращения мастера. Лучше, когда лидер, практикующий самораскрытие, выходит, остальные продолжают разговаривать: ничто не должно измениться.

Я бы не хотел оставить впечатление, что ролевое моделирование и самораскрытие предназначено для менее развитых качеств. Многим, конечно же, более всего хотелось бы услышать некий яркий анализ снов или какие-нибудь другие моменты техники. Но чаще всего приходилось слышать что-то вроде: "Да я не знаю – я просто начала себя лучше чувствовать и лучше понимать себя, когда увидела, как вы общаетесь с вещами..."

А кто, как вы думаете, получает больше всего от ролевого моделирования и самораскрытия? Правильно, терапевт. Как бы я ни любил традиционно гештальтистскую работу, меня больше затрагивает, и больше интересует человеческое во мне, – самораскрытие.

Существует ли сопротивление в гештальттерапии?

Этот последний раздел был написан как введение к предполагавшейся работе о сопротивлении в гештальттерапии. Я с большим интересом писал это введение, но мне сразу же расхотелось планировать остальную часть статьи. Введение мне по прежнему нравится, так что вот оно само по себе.

Цель этой заметки двоякая: во-первых, рассмотреть понятие сопротивления в гештальттерапии, чтобы прояснить пути более эффективного обращения с пациентами. Во-вторых, показать при этом нечто относительно природы и качества Гештальта, как я его понимаю.

Терапевтическое сопротивление – краеугольное понятие в психоанализе, и из этого развиваются его методы. Ему посвящены многие книги, любая конференция уделит ему достаточно внимания, и в повседневных разговорах оно тоже занимает свое место, обычно как объяснение неудач.

По сравнению с другими подходами в психотерапии, гештальтисты уделяют сопротивлению сравнительно мало внимания. Упоминание о нем есть в книге Перлза "Эго, Голод и Агрессия" (1947г.) и его же книге с соавторами "Гештальттерапия" (1950г.). Однако в 800-стра-ничной книге "Пособие по гештальттерапии" (Хатчер и Химельстайн, 1976г.) лишь 5-6 раз упоминается это понятие, и то в основном в главе "Гештальттерапия с точки зрения психоанализа". Если упоминание сопротивления и можно встретить в работах гештальт терапевтов, то лишь постольку, поскольку последние практикуют смесь Гештальта с психоанализом, а отчасти, может быть поскольку считают, что такое распространенное понятие должно найти свое место или может быть они знают чего-то, чего мы не знаем.

Я хочу выдвинуть предположение, что в гештальттерапии нам не нужно это понятие, оно вносило бы путаницу в наше мышление. Это не имеет отношение к применению этого понятия в любых других школах психотерапии. Понятия существуют только в контексте, и в контексте гештальттерапии нет необходимости и нет места для сопротивления, сколь бы ни было оно важным для психоанализа.

Прежде всего мы должны коснуться некоторых философских и лингвистических вопросов. В нашей жизни мы почти всегда имеем дело не с реальностью, а с ее описанием, и это в тем большей степени, чем более культурными мы становимся. Вещи, или процессы не существуют в готовой форме в природе, ожидая человека, чтобы получить свое название. Из аморфного потока физико-химических событий мы абстрагируем вещь называнием ее, причем эту объективацию, или абстракцию, мы осуществляем весьма различными путями. Часто наши способы основываются на очевидных практических соображениях. Так, в эскимосском языке есть восемь различных слов для льда, отражающих практически значимые различия: насколько быстро он замерз, насколько он толст и пр. У нас есть только одно слово, а в древне-ацтекстком языке было одно слово для льда, снега, мокрого снега и града – для жителей субтропиков вполне достаточно.

Сравнительное языкознание дает массу других примеров таких различий. Б.Л.Уорф приводит прекрасный пример: Английская фраза "Я прочищаю ружье шомполом" может быть довольно точно переведена на язык индейцев Пауни, но если эту фразу индейского языка перевести обратно, получится что-то вроде следующего: "От сырого до сухого, в отверстии движением руки". Чистить и шомпол не скажутся в индейской фразе, хотя фраза в целом – вполне точный перевод.

Мы думаем, что шомпол – это вещь, которая есть в мире, и очевидно должна появиться в любом описании фрагмента реальности, где она, эта вещь, есть. В индейском языке решающими элементами являются движение внутрь и наружу, а шомпол нечто совершенно случайное, воплощающее эти отношения, но не существующее само по себе.

Одна из любимых фраз Кожибского (Перлз часто указывал на него, как на один из источников): "Карта – это не территория". Карта, которая может быть вполне полной, точной и удовлетворительной для военного, может быть совершенно непригодной для ботаника.

Из этого следует, что в двух системах, одинаково эффективно и точно описывающих реальность, мы можем не найти тождества в отношении описания некоторого определенного элемента. Каждый элемент в своем значении зависит от системы в целом и не может быть вынут из контекста.

Значение этих философских рассуждений для нашей темы, наверное, уже понятно. Сопротивление – это не физико-химический факт, независимо существующий в реальном мире, а всего лишь элемент в определенной системе описания, в частности в психоанализе. С точки зрения другой системы описания, например Гештальта, это понятие, которое как таковое может не иметь смысла, хотя в целом система вполне пригодна для описания целостных сегментов реальности, из которых извлекается сопротивление.

Применим в действие эту предпосылку – что мы имеем дело здесь не с реальностью, а с альтернативными ее описаниями: представим себе гештальттерапевта и классического аналитика, прослушивающих фрагмент записи разговора между пациентом и третьим терапевтом, и сравнивающим сои замечания. Каждый будет описывать происходящее в своих характерных представлениях. Гештальтист будет говорить о мобилизации возбуждения и сознавания, об образовании фигур на фоне, может быть о характерном поведении пациента, подходящего к тупику. Фрейдист скоро заговорит о перенесении и сопротивлении. Можно представить себе гештальтиста, оживленно указывающего на то, как пациент мобилизует свои ресурсы для самоподдержания, в то время как Фрейдист будет слушать это нетерпеливо и говорить "может быть и так, ну и что?" и тут же перейдет к указанию на моменты перенесения или сопротивления, о чем гештальтист в свою очередь скажет "может быть, ну и что?" Каждый будет отбирать феномены, более всего соответствующие определенным понятиям, с которыми он знаком, и затруднится оценить феномены, наиболее интересные для другого.

Теперь представьте себе, что они обсуждают три коротких фрагмента, взятых из разных сеансов. А – фрагмент взаимодействия, хорошо соответствующего классическому анализу. В эпизод из гештальттерапии, С – начальные две минуты работы терапевта какого-либо третьего направления. С некоторым трудом гештальтист опишет фрагмент А без понятия сопротивления, фрейдист также с некоторым трудом опишет фрагмент В, не пользуясь гештальтистскими терминами, но это будет довольно трудно сделать.

Трудно не признать сопротивления в фрейдистском примере или мобилизации в гештальтистском, потому что эти вещи создаются действиями терапевтов. Иными словами, фрейдист с первой минуты следит и ждет перенесения и сопротивления и конечно он заметит их. Он будет избирательно на них реагировать, а пациент будет реагировать на эту избирательность и скоро начнет демонстрировать эти феномены. Точно так же гештальтист своими акцентами и своей избирательностью будет создавать определенные вещи. Здесь применимо старое наблюдение, что фрейдовские пациенты видят фрейдистские сны, а юнговские пациенты видят юнгианские сны. Взаимодействие наших предполагаемых наблюдателей будет наиболее интересным в третьем фрагменте, который не дает основания для предпочтительной трактовки.

Здесь может быть полезным дать довольно грубое различение между двумя видами сопротивления. Одно может быть названо сопротивлением терапии или терапевту. Другое – сопротивление жизни, или чувствам, или выражению импульса. Хотя они и не всегда могут быть различены с абсолютной точностью, различение может быть полезно как начальный пункт. Отсылания к первому, к сопротивлению терапии, быстро исчезают из гештальттерапии.

Для драматизации, хотя и согласившись на некоторые упрощения, противопоставим существенные различия психоанализа и гештальттерапии, описывая пять шагов терапии, как они видятся с двух позиций:

Психоанализ	Гештальт
1. Всякая реальная и важная мотивация бессознательна. Пациент не может реально знать свои мотивы, хотя при усилии и с помощью он может нечто о них узнать.	1. Намерения, а не мотивы, фундаментально сознательны и могут быть знаемы, хотя часто люди могут не сознавать или неправильно понимать свои намерения.
2. Терапевт может знать и знает, или, по крайней мере, скоро узнает мотивы пациента, он может рассказать их пациенту и расскажет в своей интерпретации.	2. Терапевт не обладает дополнительным определенным пониманием намерений пациента – он знает, что пациент может лучше узнать свои намерения и готов помогать ему в этом процессе.
3. Пациент реагирует на присутствующего живого терапевта не здесь и сейчас, он реагирует на него на основе переноса мотивов и чувств, которые у него были в прошлом.	3. Отношения терапевта и пациента являются реальным отношением двух людей. Если появляются налеты прошлого, со стороны ли пациента или терапевта, они как можно быстро приводятся в сознание и отбрасываются.
4. Если пациент принимает интерпретацию терапевта, он, по-видимому, должен отказаться от своего взгляда на реальность и принять свою неполноценность. Однако, чтобы получить улучшение, это необходимо.	4. Поскольку пациент пересматривает свои взгляды на реальность в присутствии терапевта и с его помощью, нет конфликта точек зрения. Терапевт не надстраивается никаким способом. Оба проделали хорошую работу вместе, если сознание пациента расширилось.
5. Разумеется, пациент сопротивляется. И для терапевта будет весьма подозрительным, если пациент не показывает сопротивления.	5. Поэтому сопротивление маловероятно, а если оно случайно появляется, терапевт готов взять на себя ответственность за него, как за непонимание или техническую ошибку.

Вместе с тем, гештальтиста весьма интересует второе сопротивление в нашей дихотомии – сопротивление жизни. Здесь, однако, есть еще один элемент. Мы говорим здесь о подавлении чувств и импульсов, отход от участия в жизни, избегание контакта и опыта и т.п. Часто такого рода процессы и приводят пациента к терапевту, или по меньшей мере они скоро выявляются в воздержании от упражнения, предложенного терапевтом, нежелании говорить и пр. Когда-то Перлз говорил о процессах, в результате которых это происходит – ретрофлексии, проекции, десенсибилизации и интроекции. Я не буду здесь вдаваться в детали этих процессов, важнее, какое значение мы им приписываем. Это можно пояснить таким образом:

Если я стою на улице, а на другой стороне появляется приятель, у меня может возникнуть импульс перебежать к нему, но затем я воздерживаюсь ради своей безопасности, потому что движение на улице велико. Такое решение вряд ли можно назвать сопротивлением – это скорее просто здравый смысл. Гештальтист скажет, что в субъективной реальности пациента то, что внешнему наблюдателю кажется сопротивлением или колебанием, сделать ли определенный шаг в жизни, – это просто осторожность, такая же, как мое нежелание пересекать опасную улицу. Хотя импульс может содержать что-то привлекательное, общая оценка опасности – выше. Может быть, с некоторой точки зрения это воздержание ограничительно для пациента, может быть он и сам так думает, когда все же воздерживается. Но вместо того, чтобы называть воздержание нехорошим, сопротивлением, или даже назвать его воздержанием, а не просто осторожностью, мы готовы видеть абсолютную правоту поведения клиента при том, как он видит мир. Принятие этого взгляда изнутри и исследование его, а не маркировка его извне – вот что такое Гештальт.

Короче говоря, разница в том, что гештальтист придает мало значения тому, что другой терапевт может назвать актом сопротивления. То, что делает пациент – еще один источник энергии, который может быть использован в непрекращающемся стремлении к сознаванию, самостоятельности и интеграции. Например, диалог может выглядеть следующим образом:

Терапевт: Представьте себе мать на стуле напротив вас и поговорите с ней.

Пациент: Hе хочу.

Типичные гештальтистские ответы могут быть такими:

Хорошо. Посадите меня на пустой стул и скажите мне, что вы не хотите выполнять это упражнение.

Ладно. Есть еще что-нибудь, что вы хотели бы сказать мне, что не хотите делать?

Хорошо! А как бы мать реагировала на это?

Если продолжать говорить о вашей матери, что бы вы хотели сделать прямо сейчас?

Список возможностей здесь бесконечен – гештальтисты известны своей изобретательностью, но во всех ответах может быть найдено нечто общее. Все они принимают то, что говорит пациент, как выход энергии и следуют вместе с ним каким-либо образом, не называя это плохим, обструктивным, сопротивлением, не противопоставляясь этому каким-либо образом, а просто принимая это как нечто, с чем можно работать.

Итак, отвечая на вопрос, стоящий в названии главы, можно сказать "нет". Понятие сопротивления, необходимое и полезное в психоанализе, не находит себе места в Гештальте. Конечно пациенты говорят "нет", отказываются выполнять упражнения, настаивают на поведении, кажущимся разрушительным – но ключом как раз и является слово, содержащееся в последнем утверждении. Есть только энергия и сознавание. Маркирование энергии как "хорошо" и "плохо" затрудняет сознавание ее. Не входя в детали, замечу, что называние поведения пациента хорошим может быть столь же вредным, как порицание. Выражая это радикально – если гештальттерапевт говорит о сопротивлении пациента, это больше сообщает о путанице в его теоретических взглядах, чем о пациенте!

 

 

 

 

ЧАСТЬ III. ФИГУРА

Глава 7

"ОКЕЙ" ИЛИ "НЕ ОКЕЙ"?

 

Я начал свою деятельность психолога, будучи вполне уверенным в представлении, что люди в своем обычном состоянии определенно "не окей". Я выучил множество латинских названий болезней и научился применять кучу тестов, подтверждающих эту точку зрения. Я не выбирал ее – казалось, что таково положение вещей. Я также хорошо знал, что я сам "не окей", но этот факт находился в ином мире, чем моя работа.

При некоторой подготовленности и небольшом опыте можно было увидеть, что люди не только "не окей", но и не движутся к улучшению. Смесь Фрейда с Роджерсом, которой я следовал скрепя сердце, была не слишком эффективной. Даже настолько неэффективной, что я на несколько лет отказался от терапии и занялся исследованиями и административной работой. Позже, увлекшись психодрамой и гештальттерапией, я вернулся к консультированию.

Я, конечно, постоянно слышал фразы, что люди совершенны в таком виде, в каком они есть. При этом ссылались на Дзен или другие восточные философии. Я пропускал ото мимо ушей, как "позитивную болтовню", и если я вообще думал о таких вещах, то примерно так, как Вольтер осмеял их в своем "Кандиде".

По мере развития "движения роста" я начал заменять названия симптомов и болезней именами более современных дьяволов, таких как "блоки", "паттерны", а проведя год у Эрика Берна, – "играми" и "сценариями". При этом, однако, я не подвергал сомнению саму точку зрения, что люди "не окей".

Примерно в это же время я познакомился с Синаноном. Поскольку использование наркотиков было очевидно "не окей", а вызывающий стиль игр вполне соответствовал дурному поведению членов организации, у меня не было оснований всерьез отнестись к их представлениям о совершенстве.

Несколько раз в конце интенсивной гештальтистской работы я обретал чувство благополучия и ощущения, что даже "дурные чувства", которые я переживал, каким-то образом хороши и "правильны". В это время я начал посещать семинар для продвинутых, и самым живым воспоминанием от него остался случай, когда Вернер Эрхард, стоя рядом со мной, кричал моему соседу: "Я не думаю, что ты совершенен, я не вычислил, что ты совершенен, я не верю, что ты совершенен, я ЗНАЮ, что ты совершенен".

В течение 50 часов я или кто-нибудь еще пытались уронить себя каким-нибудь образом, но флаг поднимался вверх и нам показывали, что каким-то образом мы "окей", несмотря ни на что. В течение нескольких дней после этого семинара я ощущал ту опору, которую обретал минутами в гештальтистской работе – реальное ощущение "окейности". В это время мое поведение драматически изменилось и, я полагаю, к лучшему, без всякого ощущения усилия или делания с моей стороны.

Я обнаружил, что в собственной работе в группе, на семинаре, или в общении с человеком, обнаруживающим дурной симптом, я говорю: "Я уверен, что когда это появилось, это было лучшее, что вы могли сделать в тот момент". И действительно, при тщательном рассмотрении всегда так и оказывалось. Это настолько нравилось мне, что я стал специалистом по показыванию людям их собственными словами и на их собственном опыте, что любой их выбор был лучшим возможным в тот момент. И тогда я говорил умно и убедительно: "Что же такое жизнь, как не совершенство, если она состоит из ряда совершенных выборов?"

Я придумал упражнение "другое название симптома", которое позволило показать, что любое дурное качество или дурная черта человека – это просто дурное имя, данное по существу полезному качеству, которое они приобрели в какой-то момент своей жизни. Если люди это видят, то они ни за что от него не откажутся. Проделав это упражнение с несколькими сотнями человек, равно как и в одиночестве, я почувствовал изменение точки зрения на жизнь, как на свою собственную, так и на жизнь других. Новым было ощущение органического качества в жизни человека, которое предвещало дурное определение событий или черт в результате недалекости, непонимания того, что в целом хорошо.

Дурное оказывалось недостатком понимания ситуации в целом, – и, конечно же, эта недалекость и непонимание были также совершенны в свое время. Я начал разрабатывать за этим "экологическую", так сказать, модель ума. Вид стаи волков, напавшей на лося, может быть неприятен, но волки поддерживают здоровье и нормальную численность лосей. Подобным же образом считать симптом или черту человека дурными – это просто недальновидность в оценке небольшого фрагмента без представления о связном целом. Я начал также обнаруживать, что иногда, когда люди работают над своими проблемами, каждый оказывается замечательным знатоком как раз в той области опыта или чувства, которая именуется проблемой.

Практически эта точка зрения привела к простому и эффективному способу общения с дурными чувствами, на которые жалуются люди. Когда человек рассказывает мне о дурных чувствах, таких как тревожность, вина и т.п., я могу показать ему на его собственном опыте, что эти чувства абсолютно необходимы и даже неизбежны при данных предположениях и данном восприятии мира. Человек может увидеть, что было бы глупым и даже рискованным не пережить этих чувств.

С этой точки зрения фобия – лучшее решение, к которому человек мог прийти относительно серьезной, ощущаемой им проблемы. Отрицать или осуждать это решение, называя его симптомом, значит скрывать серьезность проблемы, подлежащей решению. Привычки или симптомы можно рассматривать таким же образам. Если мы будем просто осуждать человека за пьянство, мы не узнаем, какую серьезную реальную проблему он решает. С точки зрения совершенства мы не проводим анализ симптомов или, уходя от него, мы скорее идем прямо через него, находя его неузнанную пользу в том виде, в каком она существует.

Там, где я сейчас нахожусь, я не обладаю полной уверенностью, что все в мире хорошо, таким, я полагаю, должно быть восприятие мира того, кто полностью стоит на точке зрения совершенства. Я обладаю искренней уверенностью относительно множества специфических вещей, которые еще некоторое время назад я вряд ли бы мог рассматривать подобным образом. Я обладаю предположением, теорией, как можно было бы сказать, что все хорошо. Я даже начинаю подозревать, что я сам – "окей", хотя я и думаю, что буду более почищусь.

Мой партнер Джордж Иранский, более уверенный, чем я, в точке зрения совершенства, создал стиль консультирования, названный нами позже бархатным катком. Он состоит в нахождении для каждой жалобы пациента, какой бы грустной или тяжелой она не была, контекста, в котором она является выражением совершенства в жизни человека. В этом нет ни вопросов, ни советов для действий. Пациент может сознавать свое совершенство там, где он находится, или проявить некоторое стремление к тому, чтобы увидеть это совершенство. В последнем случае каждое новое высказывание пациента трактуется подобным образом, даже если пациент выражает сопротивление.

Одно из следствий этого стиля – создание атмосферы принятия, в которой человек обретает свободу исследовать значение и смысл своего поведения. Часто результатом этого для пациента становится сознавание и реальное переживание того, что он сам и его ситуация "окей". Изумительно, однако, как часто люди этому сопротивляются. Они сражаются до последнего, лишь бы не пережить совершенства. Мы заметили два возможных вида этого сопротивления. Одно состоит в том, что проблема, которую излагает пациент, – не проблема. Проблема состоит в убежденности, что здесь должна быть проблема. Само же положение реальности не переживается как дурное. Часто, когда человек рассказывает о ситуации, которая привела его к консультанту, например, 30 кг лишнего веса, и мы спрашиваем, что же в этом плохого, человек затрудняется ответить. Он не переживает ситуацию как плохую. Собственно, проблема и возникает, выдумывается или раздувается, чтобы соответствовать убеждению, что должна быть проблема.

С этим связан второй феномен, который мы обнаружили в сопротивлении совершенству. Некоторые люди глубоко привязаны к жестко заданной цели, конечному состоянию, в котором они будут совершенны – фантастическому состоянию, которое может называться здоровьем, спасением, самоактуализацией или достижением. Эта иллюзия прекрасной цели становится основным препятствием к позитивной оценке наличной реальности, того, что есть прямо сейчас.

Перефразируя это, можно сказать, что идеальное совершенство – величайшее препятствие для переживания существующего совершенства, которое уже есть. Этот журавль в небе, идеальное совершенство – одно из коварных препятствий для простого переживания "окейности" настоящего. Однако люди готовы быть скорее несчастными сейчас, но сохранить мечту, чем отказаться от этой мечты и просто переживать движение жизни со всем тем, что она несет.

Среди возражений точки зрения совершенства наиболее часто встречаются три группы:

"Как быть с дурными привычками, которые будут сохраняться в атмосфере принятия?" Ответ: "Кто на самом деле знает, что действительно эти привычки являются дурными с более широкой точки зрения?" Часто черта или привычка называется дурной только с точки зрения иллюзии совершенства. В безопасной атмосфере бархатного катка пациент может посмотреть на дурной симптом своими собственными глазами и в своем собственном контексте, и наметить те изменения, которые он сочтет нужными.

Парадоксально, что сторонники совершенствования в противопоставлении совершенству чаше всего пессимисты в отношении к человеческой жизни. Представление, что мы должны бороться и стремиться к улучшению, исходит из предположения, что улучшение не будет происходить спонтанно, и мы, по существу, несовершенствующиеся создания, которых нужно подгонять к совершенствованию.

Точка зрения совершенства оптимистична в своем предположении, что если людям дать немного времени, места и силы, то они будут естественно двигаться к лучшему. Рассматривать содержание жизни как совершенное, значит с большей вероятностью давать людям это время, место, силу и свободу от давления. Требование измениться в определенном направлении в конце концов определяется той же точкой зрения, с которой первоначально данную черту называли дурной, что только мешает на пути естественного процесса совершенствования.

Более серьезное возражение возникает, когда пациент обнаруживает актуально деструктивное поведение вроде пьянства и т.п. С точки зрения совершенства импульс пьянства или избиения детей сам по себе совершенен. Он лишь нуждается в рассмотрении в атмосфере принятия, чтобы можно было найти его позитивную суть. В конце концов, в тот момент, когда пациент разговаривает со мной, он не делает этого, так что импульс или желание делать это может быть безопасно рассмотрено в таком контексте. Часто я заключаю соглашение с пациентом не осуществлять это поведение некоторое время, пока мы не рассмотрим его, но я не соглашаюсь называть это дурным.

Более абстрактное возражение касается других людей. "Как быть относительно Гитлера и евреев?" "Как относиться к войне и к голоду?" "Как насчет природных катаклизмов или расизма?" Один из ответов состоит в том, что зло – это оценка с близкой точки зрения. Кто знает? Я уверен, что многие люди в Сан-Франциско, если бы они могли отмолить землетрясение 1906 года, так бы и сделали. Однако, в таком случае напряжение, которое возрастало бы и накапливалось в течение последующих лет, привело бы к тому, что недавнее землетрясение было бы гораздо суровее, так что, оглядываясь назад, мы можем только желать, чтобы было все так, как оно было. Называть что-то хорошим или дурным – это высокомерие и псевдоуверенность вместо реальной уверенности, которой никто из смертных не может обладать.

Я всегда вспоминаю о лосе и о волках. Мы все – части более широкой системы, и никто из нас не знает реального значения того, что происходит в более широком контексте. Многие суфийские притчи прекрасно это иллюстрируют. Человек умирает в результате случайности. Какая жалость! Затем выясняется, что он отправился в путь, чтобы убить халифа. О, как хорошо, что он погиб! Затем выясняется, что халиф сошел с ума, и в ближайшие два года станет несчастьем для всей страны. Как жаль, что тот человек не добрался до него! И так далее...

Есть другой ответ тем, кто выдвигает в качестве возражения совершенству события в мире. Я начинаю искать основу этого сопротивления в их уме, в их жизни. Какова ценность этого возражения? Часто оказывается, что они не делают того, что, как они полагают, они хотели бы делать. Рассматривая свое противопоставление, они находят следующий шаг, который возможен, чтобы затем его сделать, а может быть нет. Тогда все повторяется.

Я собираюсь завершить эту главу собственным отчетом. Я в некотором смысле являюсь одним из представителей движения роста. Я рассматриваю концепцию совершенства вещей, как они есть, и нахожу ее прекрасной и удовлетворительной.

Действие этой концепции на мою работу было очень значительным. Моя работа стала сложным и динамичным единством методов изменения и методов принятия. Я изменяюсь, сохраняю лучшее из старого и двигаясь в направлении все большего принятия того, что есть. Каждая техника, каждая формулировка, которая получена мною в прошлом, трансформируется, чтобы соответствовать новой точке зрения.

Вот хороший пример: Раньше я пользовался таким определением – "Это цена, которую вы платите за привязанность к себе, разрушая себя..." Новое определение, прошедшее через трансформацию принятия таково: "Это способ удержания в сознании выбора поведения в течение того времени, пока вы не собираетесь пользоваться этим выбором." Переход от таких слов как "цена", "привязанность", "разрушение" к краткости и принятию второго определения очевиден. В моей работе стало больше легкости и игры, меньше тяжести, меньше серьезной погруженности в проблемы. Работать над проблемой – значит до некоторой степени укреплять ее. Как сказал С.Т.Элиот, "думая о ключе, каждый укрепляет тюрьму". Чувствуя, что рост, изменения и улучшения неизбежны, вряд ли стоит подталкивать их с таким усилием.

Я стал в большей степени принимать самого себя. Я продолжаю испытывать неуверенность и дискомфорт. Но вместе с этим я более умиротворен и менее подвержен напряжению, во мне меньше сожаления, беспокойства и чувства экологической правильности все более проникает в мою жизнь.

Эта точка зрения может повлиять на движение роста и на общество, поскольку проблема не в том, каковы вещи, а в иллюзии какими они должны быть. Распространение позиции совершенства может ослабить мертвую хватку иллюзий в нашей культуре. Отказ от обольстительной фантазии конечной цели, к которой мы идем, и просто понимание вещей такими, какие они есть, – весьма привлекательная возможность для меня.

 

 

 

 

Глава 8

ЗАПАДНЫЙ ПОДХОД К ПРОСВЕТЛЕНИЮ
В ПСИХОЛОГИИ

Все хорошо, все хорошо, все хорошо, все хорошо.
Моя душа имеет место в Царстве, – и все хорошо.

Давид Целлер

Одно из фундаментальных достижений даосизма в понимании, что качество создается и поддерживается существованием его противоположности. Говоря словами святого, когда мы слышим о сыновней почтительности, мы знаем, что дети уже не слушают родителей. Действительно, кто будет рассказывать о детях, слушающихся родителей, если это действительно происходит. Это начинает заслуживать обсуждения, если хотя бы некоторые из детей не слушаются. Точно так же, когда мы начинаем слышать все больше о трансперсональном или надличном, – можно предположить, что понятие личности преувеличивается.

Трансперсональный опыт, превосходящий личное, – это такой опыт, в котором изменяется чувство "я", как отдельной изолированной единицы. Это может быть опыт знания или понимания других каким-то необычным образом или чувствования единства с природой, или с человеческим сознанием. Такой опыт может быть экстраординарным только потому, что наша культура очень ограничивает ординарное. Мы приучены к представлению об отдельной индивидуальной личности, сознание которой ограничивается кожей тела, поэтому иной опыт может рассматриваться как мистический или особый. Если вам повезло меньше, то его можно назвать ненормальным или психотическим. В других культурах, принимающих непрерывность сознания, такой опыт может быть естественно нормальным. Такие культуры рассматривают как ненормальную, даже психотическую, нашу занятость своей индивидуальностью.

Возможно, что в успешной психотерапии трансперсональные переживания начинают возникать достаточно часто, но они обрываются из-за страха, присущего обоим участникам – терапевту и пациенту. Культурная канва, в которой подобный опыт является не только неожиданным, но даже подозрительным и болезненным, является серьезным препятствием для его возникновения. Как я понимаю, воздействие трансперсональной психотерапии состоит в создании способов работы или, точнее, точек зрения, в которых такие события могут возникать, и в поощрении процесса их возникновения. Опыт единства, единения, глубокого обобщения рассматривается не как таинственный, мистический или отдаленный, а как естественно развертывающийся природный процесс.

В нашей культуре, полной экстремизма противоположного направления, такая попытка нуждается во всяческой помощи, какая только возможна. Я опасаюсь значительного расхождения в ближайшие годы: трансперсональная работа будет ощущаться все более таинственной, а личностно ориентированная терапия лишится глубины, ориентируясь на приспособление и заботясь лишь о поведенческих результатах. Я надеюсь в этой главе предложить вариант преодоления границы между личным и трансперсональным, описывая способ работы и представления, которые выросли из персональной гештальттерапии, но постепенно и почти невольно стали созвучными трансперсональным процессам. Я называю эти представления западным подходом к Просветлению.

Природа Просветления

Ключевым аспектом Просветления в этой главе является переживание того, что настоящее совершенно таким образом, как оно есть. Всякая мысль о противоположном – это искажение, неполное видение ситуации, хотя это искажение само становится совершенно в этот момент. Есть два существенных момента, которые приводят к потере совершенства настоящего.

Первое – это ошибка присваивания ценности событиям. Есть история о старом китайце, который единственный в деревне имел лошадь. Это означало, что он мог вспахать больше земли, чем его односельчане, так что он был относительно богатым. Все называли его счастливцем, пока однажды его лошадь не убежала. Тогда все стали называть его несчастным. К обеим этим оценкам он относился равнодушно.

Несколькими днями позже его лошадь вернулась, ведя за собой другую, дикую лошадь.

Поскольку вторая лошадь тоже стала принадлежать крестьянину, все говорили о его удачливости. Однако на следующий день его сын, забираясь на дикую лошадь, упал с нес и сломал ногу. Это односельчане сочли несчастьем, пока не появились гонцы императора, забирающие молодежь на войну. Они, разумеется, оставили юношу со сломанной ногой в покое. История имеет продолжение, но смысл уже ясен: ценность события может трактоваться ошибочно, с любой ограниченной точки зрения. Только более широкий взгляд может воспринять совершенство события, которое рассматривается как "не окей" с ограниченной точки зрения.

Вторая ошибка, ведущая к невозможности пережить совершенство, более глубока и фундаментальна. Некоторые говорят: "Я называю это так, как я это вижу." Однако существует понятие "Этого нет, пока я это не назову".

Просветление – это не понятие вроде неудачи, тревоги или убежавшей лошади, а фундаментальное энергетическое событие, как таковое. Когда мы говорим что-то себе о событии, мы ограничиваем его своими категориями, придаем ему значение, лишь приближенное к тому, что есть в действительности. Может быть, старому китайцу стоило сказать, что его лошадь не сбежала, а пошла за другой лошадью? Единственной существующей определенностью в тот момент было пустое стойло. Все остальное – плод воображения. Само описание события – это набор теорий. Оно безнадежно насыщенно предположениями и предрассудками. Неудивительно, что трудно увидеть совершенство вещей, поскольку мы видим, в основном, не сами вещи, а наши собственные неузнанные предположения.

Итак, нет дурных привычек, черт или симптомов. Это лишь повторяющиеся события, которые люди настойчиво заставляют значить что-то, и которым они настойчиво приписывают негативные ценности. "У меня есть дурная привычка", – в более точном изложении значит: "Я делаю нечто значимое, что делал и раньше, кроме того, у меня есть дополнительная мысль, что это плохо". Привычка, – это теория относительно повторяющегося поведения, а не факт. То, что она дурная, очевидно, существует как мысль у того, кто называет ее дурной, не более того.

Теперь мы посмотрим, как можно применить эту точку зрения в психотерапии, точку зрения, что вещи совершенны в том виде, как они есть. А если я не вижу этого – я либо неправильно воспринимаю события, либо приписываю несвойственные им ценности. Но сначала нужно остановиться еще на одной детали.

Часто полагают, что Просветление – это событие класса "все" или "ничего". В моем опыте Просветление происходило фрагментарно. Я мог обрести Просветление, то есть увидеть сущностное совершенство некоторого аспекта моей жизни, без значительного сдвига в других аспектах. Поэтому далее мы будем говорить о том, как люди могут пережить частичное Просветление или Проблеск.

Тактика Просветления

Истоки

Несколько лет назад я работал с женщиной над проблемой ее ревности, проявлявшейся как гнев, направленный на мужчину, с которым она жила, когда он проявлял интерес к другим женщинам. Она считала ревность ужасным симптомом, и ее неудовольствие по поводу собственной ревности было столь значительным, а реакция на само слово столь болезненной, что мне показалось неуместным рассматривать с ней возможную незамеченную ею ценность этой ревности.

Тогда мне в голову пришла идея найти новое имя для ревности, чтобы появилась возможность разговаривать об этом более спокойно. Пока мы искали новое имя, женщина вспомнила свои переживания того, что отец оставил ее, когда она была ребенком. Через несколько минут появилось новое-наименование: "Ранний предупредительный сигнал панического страха быть неожиданно покинутой". К моему удивлению, это открытие не сделало терапевтическую работу возможной, – оно привело работу к концу. Женщина разрыдалась, увидев, что ревность не враг, а друг и защитник, который ей очень нужен.

Проблема переместилась с вопроса "что делать с ревностью" на вопрос о правильном поведении в жизненной ситуации, которая угрожает ее благополучию. Женщина тут же поняла, что ей нужно делать и, отправившись домой, сделала то, что считала необходимым.

Столь выраженный результат десятиминутной работы заставил меня присмотреться к тому, что произошло и из этого возникла основная тактика Точки Зрения Просветления в терапии Переименования симптома.

Переименование симптома

Дело в том, что мы имеем возможность найти новое название для симптома или вызывающей отрицание особенности, описывающее поведение не менее точно, чем первоначальное название, но обладающее позитивным качеством. Так, если отрицаемой чертой было упрямство, то новым наименованием может быть упорство. Термины описывают одно и то же поведение, различна только оценка.

Во время поиска нового названия пациент ясно переживает тот факт, что он сам приписывает оба значения ценности событию, о котором идет речь. Нет ничего раз навсегда хорошего или дурного в повторяющемся сходном поведении. Будет ли это названо упрямством или упорством, зависит целиком от того, что из этого выйдет.

У человека существует почти универсальная тенденция к улыбке облегчения в тот момент, когда новое наименование найдено удачно. Этот момент облегчения, хотя бы в одном аспекте жизни, и называется частичным Просветлением.

Я приведу несколько примеров переименования и промежуточных шагов. Вряд ли найдется много симптомов, к которым эта процедура не может быть применена. Взрывы ярости по отношению к детям становятся динамическим накладыванием ограничений, промедление превращается в спонтанное обнаружение более срочного, утаивание называется таинственностью, безответственность превращается в желание выяснить, что на самом деле следует делать.

Отмечу, что не может быть словаря переименованных симптомов. Опыт индивидуален, так что редко два человека с подобными симптомами приходят к одним и тем же названиям. Так лень одним человеком называется соединение с Дао, другой же называет ее запрещенным, но желательным перерывом.

Техника наиболее ясно работает с симптомами, которые успели надоесть. Для некоторых людей полезным шагом является описание самого поведения, а не произнесение слова, которым его называют. Для некоторых полезно представить себе куклу, демонстрирующую это поведение, и попросить их проиграть это поведение вместе с куклой.

Другим полезным действием может быть разделение ситуации нр составные части, действия или мысли с тщательным выделением каждой части. Так скрытность превращается в такой процесс: "Я разговариваю с приятелем, намереваясь раскрыть ему секрет в ответ на его открытость, но затем у меня возникает другая мысль, и я ничего не говорю". Новое название становится таким: "Способность удержаться от болтовни о себе, даже если для этого есть повод".

Когда пациенту удается описать существующее поведение без оценки, может быть полезно предложить ему описать ситуацию, в которой такое поведение уместно, а потом спросить, как бы он назвал такое поведение в новой ситуации. Юноша жаловался на пугливость, но однажды в баре его волнение по поводу двух парней оказалось весьма обоснованным, и он назвал это поведение благоразумным.

Одна из точек зрения на повторяющееся поведение, которое не кажется уместным в данный момент, состоит в том, что поведение было уместным в тот момент, когда появилось впервые. Человек до сих пор привязан к нему, полагая, что это по-прежнему будет работать. Называние этого поведения плохими именами не помогает избавиться от него, но вместе с тем способствует уничтожению его прежней полезности, оставляя человека в недоумении, почему же он делает все это.

Переименование симптома возвращает в сознание прежние преимущества поведения и дает человеку более целостное чувство самого себя. Значительная часть возбуждения и юмора при переименовании возникает как раз при узнавании прежней ценности поведения. Возвращение в сознание прежней ценности позволяет также более гибко управлять им. Когда человек переименовывает убегание в предоставление возможности исчезнуть, он знает, что это точно подходит к тому, что может действительно исчезнуть. Он перестает быть жертвой дурной привычки и становится обладателем ценного искусства, которое раньше он не всегда правильно применял. Чем больше я работал с переименованием симптомов, тем более ясно видел, что в старых симптомах и дурных привычках есть скрытая выгодность, и именно она удерживала это состояние на месте.