Первая поэма» Древней Индии 5 страница. И, дрогнув, забилось от радости сердце возницы

И, дрогнув, забилось от радости сердце возницы.

 

Он трепет внезапный восторга почувствовал кожей:

На ней волоски поднимались от сладостной дрожи.

 

У царской обители, схожей с горою Кайласа,

Толпился народ в ожиданье счастливого часа.

 

Увидел Сумантра и Рамы друзей закадычных,

Мужей — обладателей многих достоинств отличных.

 

Олени, павлины гуляли у царского дома,

Что блеском сравнялся с жилищем Властителя Грома.

 

Внимая веселым речам, просветленные лица

Встречая, направился в опочивальню возница.

 

 

Часть шестнадцатая (Пробуждение Рамы)

Сумантра не мог пренебречь соблюденьем приличий.

И в спальном покое почтил песнопеньем возничий

 

Того, кго, блистая, простерся на царственном ложе.

Был солнцу в зените подобен царевич пригожий.

 

Промолвил Сумантра: «О сын Каушальи прекрасный,

Не медли! Тебя призывает родитель всевластный.

 

О Рама, коль скоро взойдешь на мою колесницу,

Мы ждать не заставим его и Кайкейи-царицу!»

 

 

Часть семнадцатая (Рама едет к Дашаратхи)

Торжественно двинулся Рама по улице главной,

И сладостный дым фимиама вдыхал Богоравный.

 

Украшенный стягами пестрыми град многолюдный

Увидел Айодхьи предбудущий царь правосудный.

 

Его окружало цветистых знамен колыханье,

Он чувствовал запах сандала, алоэ дыханье.

 

Дома белоснежные в городе этом чудесном,

Блистая, вздымались под стать облакам поднебесным.

 

Дорогою царской везли Многосильного кони.

В курильницах жгли драгоценную смесь благовонии.

 

Навалены были сандала душистого груды,

И дивно сверкали круюм жемчуга, изумруды.

 

Льняные одежды и шелковые одеянья,

Венки и охапки цветов добавляли сиянья.

 

Блестела везде по обочинам утварь из меди

С великим обильем припасов и жертвенной снеди.

 

Подобен пути, что избрал в небесах Жизнедавец,

Был радостный путь, оглашаемый тысячью здравиц.

 

Он кадями рисовых клецок, поджаренных зерен

Был щедро уставлен, окурен сандалом, просторен.

 

Сюяли чаны простокваши: цветов плетеницы

На всем протяженье украсили ход колесницы.

Возничий Сумантра привез Раму во дворец.Престарелый властитель Айодхьи, обливаясь слезами, восседал на престоле вместе с любимой супругой и был не в силах объявить Раме свое решение.

Встревоженный видом Дашаратхи, доблестный царевич стал расспрашивать Кайкейи о том, какое горестное сооытие послужило причиной столь великого расстройства государя. Царица, без тени смущенья, поведала Раме о происшедшем.

«Да прикажи мне отец мой и повелитель броситься в огонь — и то я выполню волю его без колебаний,— ответил ей благородный Рагхава.— Из уважения к данному им обету я отправлюсь в лесную чащу, облачусь в одежду из древесной коры и уберу волосы в пучок, как это делают святые отшельники. В лесу Дандака проживу я четырнадцать лет безотлучно».

Сита — воплощение любви и верности — пожелала следовать в изгнание за своим супругом. Лакшмана, преданный брат, также ни за что не соглашался покинуть богоравного царевича перед лицом постигшей его беды. С трудом согласился Рама уступить их настояниям.

Бессердечная Кайкейи сама принесла для будущих отшельников грубые одежды из древесной коры и велела им тут же сменить свое убранство на этот непривычный наряд. На глазах у Дашаратхи цареьичи переоделись. Меж тем Сита, блистающая красотой в одеянье из желтого гаелка, глядя на платье из древесной коры, затрепетала, словно лань при виде охотника, расставляющего тенета.

Заливаясь слезами, она с помощью Рамы пыталась исполнить желание Кайкейи.

Возмущенный, опечаленный горестным зрелищем, Да-шаратха бранил и упрекал царицу в жестокосердии. По приказу престарелого правителя Кошалы его приближенные принесли богатое убранство и драгоценности для Ситы, а также оружие и снаряжение для обоих царевичей.

 

 

Часть сороковая (Горе Айодхьи)

Cумантра, как Матали — Раджи Богов колесничий, —

До тонкостей ведал придворный обряд и обычай.

 

Ладони сложив, пожелал он царевичу блага

И молвил: «О Рама, твоя беспредельна отвага.

 

Взойди на мою колесницу! Домчу тебя разом.

Поверь, доброславный, моргнуть не успеешь ты глазом.

 

Четырнадцать лет обретаться вдали от столицы

Ты должен теперь, изволеньем Кайкейи-царицы!»

 

Меж тем на повозку златую по собственной воле

Прекрасная Сита взошла, покорившись недоле.

 

И солнечный блеск излучали ее украшенья —

Невестке от свекра властительного подношенья.

 

Оружье для Рамы и Лакншаны Великодарный

Велел поместить в колеснице своей златозарной.

 

Бесценные луки, мечи, и щиты, и кольчуги

На дно колесницы сложили заботливо слуги.

 

Обоих царевичей, Ситу прекрасную — третью,

Помчала коней четверня, понуждаемых плетью.

 

На долтие годы великого Раму, как птица,

Как яростный вихрь, уносила в леса колесница

Отчаявшись, люди кричали: «Помедли, возница!»

 

Шумели, вопили, как будто не в здравом рассудке,

Как будто умом оскудели, бедняги, за сутки.

 

И рев разъяренных слонов, лошадиное ржанье

Внимали вконец обессиленные горожане.

 

За Рамой бежали они, как от зноя спасаясь,

Бегут без оглядки, в теченье речное бросаясь, —

 

Бежали, как будто влекло их в жару полноводье, —

Бежали, крича: «Придержи, колесничий, поводья!»

 

«Помедли! — взывали столичные жители слезно, —

На Раму позволь наглядеться, покамест не поздно!

 

О, если прощанье могло не убить Каушалью,

Ее материнское сердце оковано сталью!

 

Как солнце блистает над Меру-горой каждодневно,

Так, следуя солнца примеру, Видехи царевна

 

Навечно душой со своим повелителем слита.

Послушная дхарме, супругу сопутствует Сита.

 

О Лакшмана, благо пребудет с тобой, доброславным,

Идущим в изгнанье за братом своим богоравным!»

 

Бегущие вслед колеснице Икшваку потомка,

Сдержаться не в силах, кричали и плакали громко.

 

И выбежал царь из дворца: "Погляжу я на сына!"

А царские жены рыдали вокруг властелина, —

 

Слонихи, что с ревом стекаются к яме ужасной,

Где бьется, плененный ловцами, вожак трубногласный.

 

И царь побледнел, словно месяца лик светозарный

В ту пору, когда его демон глотает коварный.

 

Увидя, что раджа становится скорби добычей,

Вскричал опечаленный Рама: «Гони, колесничий!»

 

Как только быстрей завертелись резные ободья,

Взмолился народ: «Придержи, колесничий, поводья!»

 

И слезы лились из очей унывающих граждан:

Предбудущий раджа был ими возлюблен, возжаждан!

 

И эти потоки текли, как вода дождевая,

Взметенную скачкой дорожную пыль прибивая.

 

И слезы, — как влага из чашечки лотоса зыбкой,

Чей стебель внезапно задет проплывающей рыбкой, —

 

У женщин из глаз проливались, и сердце на части

Рвалось у царя Дашаратхи от горькой напасти.

 

За сыном возлюбленным двинулся город столичный,

И выглядел древом подрубленным царь горемычный.

 

И Раме вдогон зазвучали сильнее рыданья

Мужей, что увидели старого раджи страданья.

 

«О Рама!» — одни восклицали, объяты печалью,

Другие жалели царевича мать, Каушалью.

 

И горем убитых, бегущих по Царской дороге,

Родителей Рама узрел, обернувшись в тревоге.

 

Не скачущих он увидал в колесницах блестящих,

Но плачущих он увидал и безмерно скорбящих.

 

И, связанный дхармой, открыто в любимые лица

Не смея взглянуть, закричал он: «Быстрее, возница!»

 

Толкая вперед, как слона ездового — стрекало,

Ужасное зрелище в душу ему проникало,

 

Подобно тому, как стремится корова к теленку,

Рыдая, царица бежала за Рамой вдогонку.

 

«О Рама! О Сита!» Но жалобный стон Каушальи!

Копыта коней, по земле колотя, заглушали.

 

 

Часть пятдесят девятая (Рассказ Сумантры о проводах Рамы)

Вернувшись в Айодхью, Сумантра сказал:

«Повелитель, Держава твоя — неизбывного горя обитель!

 

Поникли деревья прекрасные, полные неги, —

Сказал он,— увяла листва, и цветы, и побеги.

 

О раджа, везде пересохли пруды и озера,

И в дебрях не видно животных, приятных для взора.

 

Не бродят стадами слоны трубногласные в чаще,

Немой и пустынной, как будто о Раме скорбящей.

 

Сомкнулись душистые лотосы, грязным налетом

Подернута влага речная и пахнет болотом.

 

Не видно ни рыбок, ни птиц, умиляющих душу,

Весельем своим оживляющих воды и сушу.

 

Густые деревья, что были цветеньем богаты,

Теперь оскудели, утратив свои ароматы.

 

Где ветви клонились, плодами душистыми славясь,

Там вянущий цвет не сменяет упругая завязь!

 

О бык среди Ману потомков, при въезде в столицу,

Встречая пустую, без Рамы, твою колесницу,

Никто не приветствовал нынче Сумантру-возницу!

 

На Царском пути я услышал толпы многолюдной

Рыданья о Раме, свершающем путь многотрудный.

 

И жены у башенных окон, сдержаться не в силе,

Стонали и слезы из глаз неподкрашенных лили.

 

И, Рамы не видя, прекрасные эти, в печали,

Сквозь горькие слезы, друг дружку едва различали,

 

В стеченье народа, где плакали все без изъятья,

Друзей от врагов распознать не хватало понятья.

 

Почуя людскую разладицу и неустройство,

Слоны ездовые и кони пришли в беспокойство.

 

О раджа великоблестящий, подобна отныне

Столица твоя Каушалье, скорбящей о сыне».

 

И слово супруге сказал наделенный всевластьем

Правитель Айодхьи, своим сокрушенный злосчастьем:

 

«Без Рамы — тонуть в океане кручины остался!

С невесткой — что с берегом бурной пучины расстался

 

Мои воздыхапья, — сказал он, — как волн колыханье.

Воздетые руки, — сказал он, — как рыб трепыханье.

 

Горючие слезы, — сказал он, — морские теченья.

И пряди седые, — сказал, — водяные растенья.

 

Горбуньи коварная речь — крокодилов обилье.

Кайкейи — врата в преисподнюю, морда кобылья!»

 

 

Часть шестьдесят девятая (Сон Бхараты)

Ночною порой, с появленьем посланников знатных,

Привиделось Бхарате много вещей неприятных.

 

С трудом на заре пробудился царевич достойный,

Тоску и тревогу вселил в пего сон беспокойный.

 

Тут сверстники Бхараты, видя царевича в горе,

Ему рассказали немало забавных историй.

 

Умели они толковать о смешных небылицах,

Плясать, побасёнки и притчи разыгрывать в лицах.

 

Но Бхарата, горестно глядя на эти потуги,

Промолвил: «Недоброе знаменье было мне, други!

 

Нечесаный, бледный, мне снился отец ненаглядный.

Свалился он в пруд, от навоза коровьего смрадный.

 

Он плавал со смехом и, каши отведав кунжутной, —

Я видел, — из пригоршней масло он пил поминутно.

 

Все тело царя Дашаратхи лоснилось от масла.

Упала на землю луна и мгновенно погасла.

 

Иссякшие воды морские и землю во мраке

Узрел я, и сразу объял меня ужас двоякий.

 

Еще мне привиделись нынче другие напасти:

Что бивень слона ездового распался на части,

 

Что жарко блиставшее пламя внезапно потухло,

Что разом листва на деревьях свернулась, пожухла.

 

Мне снилось: окутаны дымом, обрушились горы,

А твердь под ногами разверзлась — и нет им опоры!

 

И в черном убранстве — отца на железном сиденье,

Влекомого женщиной черной, мне было виденье.

 

Царя украшали багряных цветов плетеницы.

Ослов увидал я в оглоблях его колесницы,

 

Что к югу стремилась, а мерзкая ракшаси в красном

Глумилась над ним, сотрясаема смехом ужасным.

 

Чью гибель, друзья, знаменует виденье ночное?

В нем было для нашего рода предвестье дурное!

 

Кто едет во сне в колеснице, влекомой ослами,

Тому угрожает костра погребального пламя!

 

И горло мое пересохло, и дружеской шутке

Внимать я не в силах, как будто не в здравом рассудке,

 

Дрожу от боязни, хоть страх недостоин мужчины.

Слабеет мой голос, поблекла краса от кручины.

Я словно в разладе с собою самим без причины».

За Бхаратой, гостившим у своего дяди, царя народа кекайя, Ашвапати, были отряжены гонцы из Айодхьи. На расспросы встревоженного царевича они не отвечали ни слова. Вернувшись в столицу Кошалы, Бхарата поспешил во дворец. Там узнал он от Кайкейп о ее корыстных происках, из-за коюрых скончался царь Дашаратха, чье сердце не могло вынести разлуки с любимым сыном. Бхарата не чувствует себя вправе занять отцовский престол. Моля царицу Каушалыо о прощенье, он клянется разыскать Раму и привезти в Айодхью, дабы вернуть старшему брату, законному наследнику, царство, завещанное отцом.

Совершив погребальный обряд и собрав неисчислимое войско, благородный Бхарата отправляется на поиски Рамы.

 

 

Часть восемдесят третья (Путешествие Бхараты)

Почтительный Бхарата, еле дождавшись денницы,

Чтоб свидеться с братом, велел заложить колесницы.

 

Передние шли со жрецами, с мужами совета

И были под стать колеснице Дарителя Света.

 

И десятитысячной ратью слоны боевые

За Бхаратой двинулись, как облака грозовые.

 

Там было сто раз по шестьсот колесниц, нагруженных

Отрядами ратников, луками вооруженных, —

 

Сто раз по шестьсот колесниц, оснащенных для боя,

В которых отважные лучники ехали стоя.

 

Сто тысяч наездников храбрых но данному знаку

Погнали сто тысяч копей за потомком Пкшваку.

 

Царицы, как праздника ждущие Рамы возврата,

Сидели в повозках, отлитых из чистого злата.

 

За Бхаратой следуя, слушая грохот и ржанье,

О Раме беседуя, радовались горожане.

 

Они восклицали, бросаясь друг другу в объятья:

«Вы Раму и Лакшману скоро увидите, братья!

 

Добро, воплощенное в Рагху великом потомке,

Рассеет печали земные, как солнце — потемки!»

 

В стремленье найти благородного Раму едины,

На поиски вышли достойные простолюдины,

Что дивно алмазы гранят, обжигают кувшины.

 

Явились прядильщики шелка и шерсти отменных,

Сверлильщики узких отверстий в камнях драгоценных,

 

Искусники тe, что куют золотые изделья,

Павлинов ловцы, продавцы благовонного зелья.

 

Там первой руки мастера-оружейники были,

Ткачи, повара, лицедеи-затейники были.

 

Там лекари, виноторговцы, закройщики были,

Чеканщики, резчики, банщики, мойщики были.

 

И пильщики, и рыбаки, бороздившие воды,

И лучшие из пастухов — главари, верховоды.

 

Стекло выдувая, кормились умельцы иные,

Другие — одежды выделывали шерстяные.

 

В телегах, влекомых быками, за Бхаратой следом

Отправились брахманы, жизнь посвятившие ведам.

 

Сандалом тела умастили, сменили одежду

И Раму увидеть лелеяли в сердце надежду.

 

Торжественно двигались копи, слоны, колесницы

За отпрыском братолюбивым Кайкейи-царицы.

 

На праздничный лад горожане настроены были,

Весельем охвачены Бхараты воины были.

 

И долго царевич терпел путевые мытарства,

Но Гангу увидел, вступая в нишадское царство.

 

К столице нишадской он конскую рать и слоновью

Привел осмотрительно, движимый братской любовью.

 

Там царствовал Гуха. Он Рамой не мог надышаться,

И Рама любил за величие духа пишадца.

 

К стенам Шрингавера и Ганги божественным водам

Приблизилось Бхараты войско торжественным ходом

 

И замерло... Резвые стаи гусей златоперых

Играли, красуясь, на этих прибрежных просторах.

 

Священные волны увидел Айодхьи правитель,

Лесами поросшие склоны и Гухи обитель.

 

Не чужд красноречья, он молвил сановникам знатным:

«Я нашему войску, готовому к подвигам ратным,

 

У Ганги великой, что слиться спешит с океаном,

Велю па приволье немедля раскинуться станом!

 

Как только забрезжит над Гангой денницы сиянье,

Мы все переправимся и совершим возлиянье

 

Водой, чтобы радже земному, почившему в благе,

В селеньях небесных не знать недостатка во влаге».

 

Усталое воинство спало, но, братниной доле

Сочувствуя, Бхарата глаз не смыкал поневоле:

«О Рама, ты должен сидеть на отцовском престоле!»

 

 

Часть девяносто четвёртая (Слово Рамы о красоте Читракуты)

Возлюбленный сын Дашаратхи царевне Видехи

Горы пестроцветыой открыл красоту и утехи;

 

Желая развеять печаль и душевную смуту,

Как Индра — супруге своей, показал Читракуту:

 

«При виде такой благодати забудешь мытарства,

Разлуку с друзьями, утрату отцовского царства.

 

Дивись, луноликая, стаям бесчисленным птичьим

И пиков, пронзающих небо, любуйся величьем,

 

Окраской волшебной утесы обязаны рудам.

Серебряный пик и пунцовый соседствуют чудом.

 

Вон желтый, как будто от едкого сока марены,

И синий, как будто нашел ты сапфир драгоценный.

 

Искрится хрустальный, поблизости рдеет кровавый,

А этот синеет вдали, как сапфир без оправы!

 

Иные мерцают, подобно звезде или ртути,

И царственный облик они придают Читракуте.

 

Оленей, медведей не счесть, леопардов пятнистых

И ярких пернатых, ютящихся в дебрях тенистых.

 

Богата гора Читракута анколой пахучей,

Кунжутом, бамбуком, жасмином и тыквой ползучей,

 

Ююбой и манго, эбеновым деревом, хлебным,

Анюкой, цитронами, вараной — древом целебным,

 

И яблоней «бильвой», и асаны цветом лиловым,

И яблоней розовоцветной, и болиголовом,

 

Медовою мадхукой, вечнозеленою бхавьей, —

Ее упоительный сок — человеку во здравье.

 

Блаженством и негой любовной объяты кимнары,

На взгорьях тенистых играют влюбленные пары.

 

На сучьях развесив убранство, мечи и доспехи,

Резвятся четы видьядхаров, царевна Видехи!

 

Размытые ложа и русла речные похожи

На складки слоновьей, покрытой испариной, кожи.

 

Цветочным дыханьем насыщенный ветер ущелья

Приносит прохладу и в сердце вселяет веселье.

 

Деревьям густым, пестрокрылых пернатых приюту,

Я радуюсь вместе с тобой, возлюбив Читракуту.

 

Теперь нам обоим, взойдя на прекрасную гору,

Придется встречать не однажды осеннюю пору.

 

Я взыскан двоякой наградой: и Бхарату-брата

Никто не обидел, и слово отцовское свято!

 

Охотно ли здесь разделяешь со мною, царевна,

Все то, что приятно — словесно, телесно, душевно?

 

От царственных предков мы знаем: в леса уходящий

Питается амритой, смертным бессмертье дарящей.

 

Утесы тебя обступают кольцом прихотливым,

Сверкая серебряным, желтым, пунцовым отливом.

 

Ночами владычицу гор озаряет волшебно

Огнистое зелье, богатое силой целебной.

 

Иные утесы подобны дворцу или саду.

Другой: обособленно к небу вздымает громаду.

 

Мне кажется, будто земля раскололась, и круто

Из лона ее, возблистав, поднялась Читракута.

 

Из листьев пуннаги, бетеля, из лотосов тоже

Любовникам пылким везде уготовано ложе,

 

Находишь цветов плетеницы, плоды под кустами.

Их сок освежающий выпит влюбленных устами.

 

Водой и плодами полна Читракута сверх меры,

А лотосам равных не сыщешь в столице Куберы!

 

Свой долг выполняя, с тобою и Лакшманой вместе

Я счастлив, что роду Икшваку прибавится чести».

 

 

Часть девяносто девятая (Встреча братьев)

Узрел добродетельный отпрыск покойного раджи

Тот край, о котором он слышал рассказ Бхарадваджи.

 

«Взгляните, вдали поднимается дыма завеса,

Огни алтарей зажигают насельники леса.

 

Мапдакини волн позлащенных я вижу теченье

И Лакшманы, брата, во всем узнаю попеченье.

 

Кусками древесной коры он выкладывал знаки,

Дабы находить без опаски дорогу во мраке.

 

Друг друга на бой выкликая, свирепствуя в течке,

По склонам слоновьи самцы пробираются к речке.

 

И страшен их рев трубногласный, когда в поединке,

Сшибаясь клыками, столкнутся на узкой тропинке.

 

У хижины — куши охапки и ворох душистых

Цветов, что растут в изобилье на склонах лесистых.

 

Кизяк подле хижины высушен столь домовито,

Что в зимней ночи не озябнут ни Рама, ни Сита.

 

Как бедный изгнанник, находится здесь поневоле

Потомок Икшваку, достойный сидеть па престоле.

 

На Раму без умысла злого навлек я немилость.

И с этого часа душой овладела унылость.

 

Мне горько, что сын Дашаратхи великоблестящий,

Коварством застигнут врасплох, обретается в чаще.

 

Упасть ему в ноги — что может быть сердцу приятней? —

Дабы заручиться опять благосклонностью братней!»

 

Покрыта душистой листвой ашвакарны и шала,

Просторная хижина свежестью леса дышала.

 

И куша-травою полы были выстланы в доме,

Как в храме — священный алтарь для служения Соме.

 

Висели на гладкой степе два златых полукружья —

Два лука, что были опаснее Индры оружья.

 

Ломились покрытые дивным узором колчаны

От стрел златозарпых, сулящих смертельные раны.

 

Со змеями, что озаряли подземное царство,

Роднил эти стрелы их солнечный блеск и коварстве.

 

Лежали два добрых меча в златокованых ножнах,

А подле мечей два щита красовались надежных.

 

Блистал на обоих щитах, в золотом ореоле,

Узор из гвоздей золотых на серебряном поле.

 

Напальчники и рукавицы, чтоб лучникам руки

Тугой тетивой не изранили грозные луки,

 

Там были из замши оленьей, и, нитью златою

Искусно расшиты, сияли они красотою.

 

И было, хранимое Рамой и Лакшманой купно,

Лесное жилище для недруга впрямь неприступно.

 

Не так ли олени и лани лесные, к примеру,

Свирепого льва осторожно обходят пещеру?

 

Алтарь в этой хижине, крытой листом ашвакарны,

Глядел на восток, и светился в пей пламень алтарный.

 

Тут Бхарата братьев любимых фигуры увидел.

На них антилоп черношерстые шкуры увидел.

 

В пучок были убраны волосы двух святомудрых.

Глядели задумчиво очи мужей темнокудрых.

 

И Рама, и Сита, и Лакшмана богоприятпый —

Все трое сидели в обители этой опрятной.

 

На льва походивший сложеньем своим и величьем,

Был сын Каушальи-цариды прекрасен обличьем.

 

На пламя взирал Богоравный, и сам ненамного

В тот миг отличался от Агни, всевластного бога.

 

И Бхарата наземь упал, подавляя рыданья,

Как будто увидел он Брахму, творца мирозданья:

 

«О Рама, отцова престола достойный наследник!

Был каждый в столице мудрец для тебя собеседник.

 

Ученых мужей, что входили в дворцовые двери,

Тебе заменяют лишь птицы лесные да звери.

 

Здесь нет никого, кто в Айодхье к тебе был приближен,

И звери гуляют вокруг этой лучшей из хижин.

 

Ты сбросил убор из камней драгоценных, что прежде

Сверкал горделиво на царственно-желтой одежде.

 

Ее ты отринул, дремучего леса насельник,

И платье из шкур антилопьих надел, как отшельник.

 

Душистый венок возлагал ты на темные пряди.

Сегодня в пучок без прикрас они убраны сзади.

 

Ты белым сандалом себя умащал из сосуда,

А здесь только тина да грязь пересохшего пруда.

 

Для счастья рожденный, потомок династий великих,

По милости брата стал жертвой несчастий великих!»

Рама обнял Бхарату и расцеловал его, говоря: «Тебя не в чем упрекнуть! Я выполняю волю нашего царственного родителя. Невместно было бы мне поступить иначе!»

Узнав о кончине Дашаратхи, Рама впал в беспамятство. Лакшмана и Сита проливали горькие слезы.

Когда Рама пришел в сознание, Бхарата стал умолять его вернуться в Айодхью и занять отцовский престол. Но Рама оставался непреклонным, он считал себя не вправе нарушить повеление Дашаратхи, связанного к тому же обетом, данным царице Кайкейи.

Тогда Бхарата взял украшенные золотом сандалии старшего брата и сказал: «Клянусь обувь с ног твоих поставить на престол Кошалы и править страной твоим именем, покуда ты, Сита и Лакшмана не возвратитесь в Лйодхью!»

 

 

Часть сто четырнадцатая (Опустевшая Айодхья)

С неистовым грохотом Бхарата гнал колесницу

И въехал на ней в Дашаратхи пустую столицу,

 

Был совам да кошкам приют — ненавистницам света

В Айодхье, покинутой ныне мужами совета.

 

Так Гохини, мир озаряя сияньсм багровым,

При лунном затменье окутана мрака покровом.

 

Столица была, как поток, обмелевший от зноя:

И рыба, и птица покинули русло речное!

 

Как пламя, что, жертвенной данью обрызгано, крепло —

И сникло, подернувшись мертвенной серостью пепла.

 

Как воинство, чьи колесницы рассеяны в схватке,

Достоинство попрано, стяги лежат в беспорядке.

 

Как ширь океана, где ветер валы, бедокуря,

Вздымал и крутил, но затишьем закончилась буря.

 

Как жертвенник после свершения требы, что в храме,

Безлюдном, немом, торопливо покинут жрецами.

 

Как в стойле корова с очами печальными, силой

С быком разлученная... Пастбище бедной немило!

 

Как без драгоценных камней — ювелира изделье, —

Свой блеск переливный утратившее ожерелье.

 

Как с неба на землю низвергнутая в наказанье

Звезда, потерявшая вдруг чистоту и сиянье.

 

Как в роще лиана, что пчел опьяняла нектаром,

Но цвет благовонный лесным опалило пожаром.

 

Казалось, Айодхъя без празднеств, без торжищ базарных

Под стать небесам без луны и планет лучезарных.

 

Точь-в-точь как пустой погребок: расплескали повсюду

Опивки вина, перебив дорогую посуду.

 

Как пруд, от безводья давно превратившийся в сушу

И зрелищем ржавых ковшей надрывающий душу.

 

Как лука пружинистая тетива, что ослабла,

Стрелой перерезана вражьей, и свесилась дрябло.