Книга четвёртая. Кишкиндха

Часть первая (На озере Пампа)

Лазурных и розовых лотосов бездну в зеркальнойВоде созерцая, заплакал царевич печальный. Но зрелище это наполнило душу сияньем,И был он охвачен лукавого Камы влияньем. И слово такое Сумитры достойному сынуСказал он: «Взгляни на отрадную эту долину, На озеро Пампа, что лотосы влагою чистойПоит, омывая безмолвно свой берег лесистый! Походят, окраской затейливой радуя взоры,Верхушки цветущих деревьев на пестрые горы. Хоть сердце терзает возлюбленной Ситы утратаИ грусть моя слита с печалями Бхараты-брата, Деревьев лесных пестротой над кристальною синью,Заросшей цветами, любуюсь, предавшись унынью. Гнездится на озере Пампа плавучая птица,Олень прибегает, змея приползает напиться. Там диким животным раздолье; пестреющий чудноРазостлан ковер лепестков по траве изумрудной. О Лакшмана! Сколь упоителен месяц влюбленныхС обильем румяных плодов и цветов благовонных! Деревья, в тенетах несчетных лиан по макушки,Навьючены грузом душистым, стоят на опушке, Как сонм облаков, изливающих дождь благодатный,И щедро даруют нам дождь лепестков ароматный, Бог ветра колышет ветвями, играя цветками,Соцветьями и облетающими лепестками. Он радужное покрывало накинул на долы.Ему отзываясь, жужжат медоносные пчелы. И кокиля пенью внимая (он — Камы посланец!),Деревья от ветра ущелий пускаются в танец, А он их качает и цепко перстами хватает,Верхушки, цветами венчанные, крепко сплетает. Но, став легковейней, насыщенней свежим сандалом,Он сладкое отдохновенье приносит усталым. Колеблемы ветром, в цвету от корней до вершины,Деревья гудят, словно рой опьяненный пчелиный. Высоко вздымая лесин исполинских макушки,Красуются скалы, верхами касаясь друг дружки. Гирляндами пчел-медоносиц, жужжащих и пьющих,Увенчаны ветви деревьев, от ветра поющих. Как люди, одетые в царственно-желтые платья,Деревья бобовые — в золоте сплошь, без изъятья. Названье дождя золотого дано карникарам,Чьи ветви обильно усыпаны золотом ярым. О Лакшмана, птиц голоса в несмолкающем хореНа душу мою навевают не радость, а горе. И, слушая кокиля пенье, не только злосчастьемЯ мучим, но также и бога любви самовластьем, Датьюха, что весело свищет вблизи водопада, —Услада для слуха, царевич, а сердце не радо! Из чащи цветущей доносится щебет и шорох.Как сладостна разноголосица птиц дивноперых! Порхают они по деревьям, кустам и лианам.Самцы сладкогласные жмутся к подружкам желанным. Не молкнет ликующий сорокопут, и датъюка,И кокиль, своим кукованьем чарующий ухо. В оранжево-рдяных соцветьях; пылает ашокаИ пламень любовный во мне разжигает жестоко. Царевич, я гибну, весенним огнем опаленный.Его языки — темно-красные эти бутоны. О Лакшмана! Жить я не мыслю без той чаровницы,Чья речь сладкозвучна, овеяны негой ресницы. Без той дивпогласной, с кудрей шелковистой завесой,Без той, сопричастной весеннему празднику леса. Я в месяце мадху любуюсь на пляски павлиньи,От ветра лесного невольно впадая в унынье. Хвосты на ветру опахалами чудно трепещут.Глазки оперенья сквозными кристаллами блещут. Взгляни, в отдаленье танцует павлин величаво.В любовном томленье за пляшущим следует пава. Ликуя, раскинули крылья павлицы-танцоры.Им служат приютом лесные долины и горы. О Лакшмаиа, участь моя им сдается забавой.Ведь Ланки владыка в леса прилетал не за павой! И трепетно ждут приближения самок павлиньихКрасавцы с хвостами в глазках золотистых и синих. Мой Лакшмана, сладостный месяц любви и цветеньяНа душу мою навевает печаль и смятенье. Как пава — в павлине, во мне бы искала утехи,Любовью пылая, прекрасная дева Видехи. Усыпаны ветви горящими, как самоцветы,Соцветьями, но не сулят, мне плодов пустоцветы! Без пользы они опадут, и осыплются пчелыС деревьев, что будут зимою бесплодны и голы. Мой Лакшмана, в благоухающих кущах блаженноПернатых певцов переливы звучат и колена. Пчела шестиногая, как бы пронзенная страстью,Прильнула к цветку и, дрожа, упивается сластью. Цветет беспечально ашока, но дивное свойствоСвященного древа меня повергает в расстройство. Цветущие манго подобны мужам, поглощеннымЛюбовной игрой, благовонной смолой умащенным. Стекаются слуги Куберы в лесные долины,—Кимнары с людским естеством, с головой лошадиной. И лилии налина благоуханные блещутНа озере Пампа, где волны прозрачные плещут. Везде в изобилии гуси и утки рябые,И влагу кристальную лилии пьют голубые. Над светлыми водами лотосы дышат покоем.На глади озерной, как солнце, блистающим слоемТычинки слежались, пчелиным стрясенные роем. К волшебному озеру Пампа слоновьи, оленьиСтада устремляются, жажде ища утоленья. Приют чакравак златоперых, оно, посрединеЛесами поросшего края, блестит в котловине. Подернута рябью от ветра внезапных усилий,Колышет вода белоснежные чашечки лилий. Но тягостна жизнь без моей дивноокой царевны!Глаза у нее словно лотосы, голос напевный. И горе тому, кто терзается думой всечаснойОб этой безмерно прекрасной и столь сладкогласной! О Лакшмана, свыкнуться с мукой любовной нетрудно,Когда б не весна, не деревья, расцветшие чудно. Теперь досаждает мне блеском своим неуместнымВсе то, что от близости Ситы казалось прелестным. Сомкнувшийся лотос на яблоко девы глазноеПоходит округлостью нежной и голубизною. Порывистым ветром тычинки душистые сбиты.Я запахом их опьянен, как дыханием Ситы! Взгляни, порожденный Сумитрой, царицею нашей,Какие деревья стоят над озерною чашей! Вокруг обвиваются полные неги лианы,Как девы прекрасные, жаждой любви обуянны. Мой Лакшмана, что за веселье, какая услада,Какое блаженство для сердца, приманка для взгляда! Роскошные эти цветы, уступая желаньюВползающих пчел, награждают их сладостной данью. Застелены горные склоны цветочным покровом,Где царственно-желтый узор переплелся с пунцовым. Красуясь, как ложе, укрытое радужной тканью,Обязана этим земля лепестков опаданью. Поскольку зима на исходе, цветут, соревнуясь,Деревья лесные, природе своей повинуясь. В цветущих вершинах гуденье пчелиного рояЗвучит, словно вызов соперников, жаждущих боя. Не надобны мне ни Айодхья, ни Индры столица!С моей дивноглазой желал бы я здесь поселиться. Часы проводя без помехи в любовных забавах,Царевну Видехи ласкать в усладительных травах. Лесные, обильно цветущие ветви нависли,Мой ум помрачая, в разброд приводя мои мысли. На озере Пампа гнездятся казарки и цапли.Па лотосах свежих искрятся прозрачные капли. О чадо Сумитры! Огромное стадо оленьеПасется у озера Паыпа, где слышится пеньеЛикующих птиц. Полюбуйся на их оперенье! Но, Лакшмана, я с луноликой подругой в разлуке!Лишь масла в огонь подливают волшебные звуки. Мне смуглую деву с глазами испуганной ланиНапомнили самки оленьи на светлой поляне. Царицу премудрую смею ли ввергнуть в печаль я?Ведь спросит меня о невестке своей Каушалья! Не в силах я, Лакшмана, вынести Ситы утрату.Одни возвращайся к достойному Бхарате, брату». Расплакался горько царезич, исполненный блеска,Но Лакшмана Раме промолвил разумно и веско: «Опомнись, прекрасный! Блажен, кто собою владеет.У сильного духом рассудок вовек но скудеет. О Рама! Не знают ни в чем храбрецы преткновенья,Мы Джапаки дочь обретем — лишь достало бы рвенья! Прославленный духа величьем и твердостью воли,Не бейся в тенетах любви, отрешись и от боли!» Одумался Рама, и Лакшмана вскоре заметил,Что полон отваги царевич и разумом светел.

Охваченный тоской, Рама приводит Лакшмапу на берега реки Годавари в надежде, что Сита отправилась туда нарвать лотосов. Тщетно молит он священную реку поведать ему правду о царевне Видехи. Река молчит, опасаясь гнева Раваны. «О Лакшмапа, — внезапно воскликнул Рама, — взгляни, каким разумным взором следят за мной глаза этого могучего оленя. Уж не хочет ли вожак стада, пришедшего на водопой, сообщить мне что-нибудь о моей луноликой царевне?»

Олени и впрямь повернули головы к югу и побежали туда, словно указывая дорогу людям. Братья последовали их молчаливому призыву и вскоре наткнулись на следы битвы благородного Джатайю со свирепым властителем Летающих Ночью.

«О любимый брат мой! — заговорил потрясенный Рама.— Что за обломки драгоценного лука в жемчугах и самоцветных каменьях валяются па земле? Какому божеству или демону принадлежит этот панцирь, ослепительный, как восходящее солнце, обильно усеянный изумрудами? Чьи эти зеленые копи, с головами ракшасов, закованные в золотые брони? Так и видно, что владелец потерял их в поединке! Бок о бок с волшебными конями, сжимающий плечь и поводья, лежит колесничий. А вот и следы исполинской стопы одного из участников битвы».

Так и не узнали бы правды доблестные сыновья Да-шаратхи, когда бы не набрели па его умирающего друга, повелителя пернатых Джатайю. Прежде чем испустить последний вздох, успел он поведать Раме о случившемся: «Равана унес твою прекрасную супругу па остров Лапку. Убив злонравного, ты соединишься с пей вновь». Опечаленные царевичи предали тело Джатайю огню и отправились дальше на юг.

По пути отважные братья совершили подвиг: убив и бросив в погребальный костер лесное чудище, ракшаса по имени Кабандха, они тем самым освободили его от заклятья.

Блистая красотой, из пламени поднялся полубог, в белоснежных одеждах и драгоценных украшениях, с душистыми гирляндами на шее. С небес к нему спустилась златокованая колесница, запряженная лебедями. «На западном берегу озера Пампа,— сказал он сыновьям Даша-ратхи,— в пещере горы Ришьямукха, нашел пристанище обезьяний царь Сугрива, у которого отнял престол Валип, его единоутробный брат. Отправляйтесь туда, ибо не кто иной, как Сугрива, со своими подданными поможет вам разыскать царевну Видехи».

Укрываясь от своего старшего брата Валипа, Сугрива увидел на вершине горы Ришьямукха двух могучих воителей — Раму и Лакшману — с мечами в руках. Опасаясь, что они подосланы Валином с худыми намерениями, утративший престол Сугрива повелел своему советнику, хитроумному Хануману, разузнать, кто эти грозные мужи и зачем они прибыли в обезьянье царство Кишкипдху.

Хануман, подобно своему отцу, богу Вайю, умел передвигаться по воздуху, а также произвольно менять внешний облик и размеры. Сын Ветра одним прыжком взлетел на вершину горы Ришьямукха и, приняв обличье монаха, просящего подаяния, побрел по тропинке навстречу Раме и Лакшмане. «О доблестные чужеземцы,— обратился к ним красноречивый Хануман. — Ваша кожа отливает золотом. Облаченные в древесную кору, вы владеете лука-мн, подобными оружию Ипдры. Что привело вас на эту пустынную гору?»

Успокоенный правдивыми, доброжелательными ответами царевичей, Хануман сбросил личину нищенствующего монаха и, вновь превратившись в обезьяну, проводил их туда, где Сугрива скрывался от своего вероломного брата.

«О властитель Кишкиндхи! — молвил Сугриве его дальновидный советник.— Пред тобой богоравный Рама, сын царя Дашаратхи, и с ним Лакшмана — другой отпрыск этого покойного монарха. Они разыскивают несравненную супругу Рамы, похищенную Раваной. Благородные царевичи из рода Икшваку предлагают тебе, государь, свою дружбу и помощь в беде. Братья надеются, что и ты, со своими подданными, «Живущими на ветвях», будешь верным сподвижником Рамы в борьбе против бо-говраждебного владыки ракшасов».

«О Рама, своей готовностью вступить со мной в дружбу ты оказываешь мне великую честь! Я только бедная обезьяна. Нет у меня ни царства, ни престола. Но я протягиваю тебе руку, дабы скрепить обоюдной клятвой наш союз. Отныне сердце мое принадлежит тебе и в радости, и в горе!» — так отвечал Сугрива царевичу Айодхьи.

По совету Рамы он вызвал на поединок своего свирепого брата Валина. Однако Раме и Лакншапе не удалось помочь новому другу. Сходство между Валином и Сугривой оказалось столь велико, что старший сын Дашаратхи, скрываясь в лесных зарослях, не решился пустить в ход пук и стрелы, дабы не пронзить по ошибке Сугриву. Последний был вновь побежден своим жестоким братом.

Тогда Рама сказал: «О друг мой и законный государь обезьяньего царства! Сними с Лакшмапы гирлянду из цветов и надень себе на шею. Ты будешь выглядеть в ней как месяц, окруженный звездами, А я без труда отличу тебя от вероломного Валина и смогу исполнить данное тебе обещание: ты получишь обратно престол Кишкиндхи и свою супругу, прекрасную Руму».

Сугрива, надев плетеницу, испустил оглушительный рев, сотрясающий небеса. Столь дерзновенный вызов на поединок разгневал могучего Валина. Уверенный в своем превосходстве, он вышел бы победителем из этого сражения. Но Рама, сделав засаду в чаще, достал из колчана стрелу, которой он пробивал кряду семь деревьев шала. Эту стрелу, оттянув тетиву до уха, послал он в сердце Валина. Царь обезьян рухнул наземь. Потомки Рагху медленно и уважительно приблизились к нему.

«О сын Дашаратхи,— проговорил умирающий Валин. — Я верил в твою добродетель и справедливость, а ты убил меня из засады!»

Но царевич Кошалы ответил Валипу: «О безрассудная обезьяна! Как слепой, ведомый слепым поводырем, ты сбит с толку своими беспечными и глупыми советниками. Земля эта принадлежит роду Икшваку, и правит ею благородный Бхарата. Зачем, не спросясь у него, беззаконно изгнал ты Сугриву из Кишкипдхи? Зачем отнял у брата престол и прелюбодействовал с его супругой Румой? Не упрекай меня, Валин, в том, что я убил тебя из засады. В нашем мире охота дозволена даже царственным отшельникам, твердо исполняющим свой долг. Ты — зверь, а я человек, охотник. Потому я и вправе выстрелить в тебя из засады».

 

 

Часть двадцать седьмая (Слово Рамы о Прашраване)

Сугрива в столице своей восседал на престоле,Меж тем как царевич, покорный родительской воле, Сказал венценосцу: «Прощай, обезьяний властитель!В пещере мы с Лакншаной, братом, отыщем обитель». Пришлись по нутру им Прашраваны горные выси,Где тигры водились, и львы, и проворные рыси, Где щедрый приют обезьянам различной породыДавали зеленых ветвей многошумные своды. Медведи и буйволы в чаще встречались прекрасной,И стадо водил к водопою олень трубногласный. Казалось, что соткана эта вершина из дивных,Пронизанных солнцем насквозь облаков переливных. Айодхьи царевичи были довольны сверх мерыПри виде удобной, обширной, скалистой пещеры. Сын Рагху воскликнул: «Такую обитель мы ищем!Во время дождей нам пещера послужит жилищем. Утес восхитительный, как бы венчающий гору,То черным, то белым, то серым является взору. Поверь мне, богатство великое залежей рудных,Должно быть, веками накоплено в скалах безлюдных,Есть рыба в реке и пернатые в зарослях чудных! С хростами в глазках золотистых, зеленых и синихНа склонах лесистых самцов мы встречаем павлиньих. У входа в пещеру — кадамбы и арджуны кущи,Жасмина махрового и спндувары цветущей. При этом бок о бок с пещерой, для жизни пригодной,Блистает убранством из лотосов пруд превосходный. И камень — гляди! — без единой морщины иль складкиУ самого входа покоится, черный и гладкий, Как маслом омытой сурьмы необъятная груда.Постичь невозможно, откуда взялось это чудо? И царственный гребень вершины, в ее многолесье —Как туча, недвижно блистающая в поднебесье. А с юга Прашравана, дымкой подернута мглистой,Особенно схожа с Кайласой-горой серебристой. Таящая клады, гора осиянная этаСнаружи как будго кольчугой булатной одета. А реку сравнил бы я с Ганга волною прозрачной,Сбегающей долу с Трикуты, горы златозрачной! В деревьях цветущих два берега — правый и левый —Река, отражая, глядит обольстительной девой. На ней из жасмина венок, из кадамбы подвески;Ее одеянье струится в немыслимом блеске. Пернатые стаи и разноголосица птичьяПроточной воде придают красоты и величья. На глади зеркальной, пером переливным сверкая,Резвится вовсю миловидная дичь водяная. Летят белокрылые стерхи и лебеди к чудным,Намытым журчащей рекой островкам изумрудным. Кто щедрой рукою раскинул по водной равнинеТри дивных ковра: белоснежный, пунцовый и синий? Ближайший — из лотосов белых, другой — из пурпурных,А третий — из пышноцветущих, как небо, лазурных. Ныряют казарки, по берегу бродят павлины,Камышница свищет, и слышится крик журавлиный. К чарующим водам, святого исполнены рвенья,Отшельники мудрые ходят свершать омовенья. Любуясь деревьями арджуны или сандала,Подумаешь: воля разумная их насаждала; Повсюду, где берег речной образует уступы,Цветущих деревьев пятерки сливаются в купы. О доблестный отпрыск Сумитры, Врагов Истребитель!В пещере пленительной мы отыскали обитель. Кишкиндха,— полна ликованья и звуков напевных,—Находится близко отсюда, в лесах златодревных. Сугриве жену и престол возвратил я монарший,Которым владел в беззаконии брат его старший. Желая правителю новому преуспеянья,Сугриву сегодня приветствует рать обезьянья. Как только закончится время дождей жизнедарных,С их помощью мы разгромим супостатов коварных».

 

 

Часть двадцать восьмая (Слово Рамы о поре дождей)

«На горы походят, клубясь, облака в это время,Живительной влаги несущие дивное бремя. В себя океаны устами дневного светилаВсосало брюхатое небо и ливни родило. По облачной лестнице можно к Дарителю СветаПодняться с венком из кутаджц и арджупы цвета. Мы в сумерки зрим облаков розоватых окраску,Как будю на рану небес наложили повязку. Почти бездыханное небо, истомой объято,Желтеет шафраном, алеет сандалом заката. Небесными водами, точно слезами, омыта,Измучена зноем земля, как невзгодами — Сита! Но каждого благоуханного облака чревоБогато прохладой, как листья камфарного древа. Ты ветра душистого можешь напиться горстями.Он арджуной начнет и кетаки желтой кистями. Чредою летучей окутали черные тучиГрядою могучей стоящие горные кручи: Читающих веды, отшельников мудрых фигурыЗастыли, надев антилоп черношерстые шкуры. А небо, исхлестано молний златыми бичами,Раскатами грома на боль отвечает ночами. В объятиях тучи зарница дрожащая блещет:В объятиях Раваны наша царица трепещет. Все стороны неба сплошной пеленою одеты.Исчезла отрада влюбленных — луна и планеты. Тоской переполнено сердце! Любовных услад же,О младший мой брат и потомок великого раджи,Я жажду, как ливня — цветущие ветви кутаджи... Воды небесной вдоволь есть в запасе.Кто странствовал — стремится восвояси.Прибило пыль, и, с ливнями в согласье,Для воинов настало междучасье. На Манас-озеро в лучах денницыКазарок улетают вереницы.Не скачут по дорогам колесницы:Того и жди — увязнешь по ступицы! Небесный свод, повитый облаками,—Седой поток, струящийся веками!И преграждают путь ему бокамиГромады гор, венчанных ледниками. Павлин кричит в лесу от страсти пьяный.Окрашены рудой темно-багряной,Уносят молодые воды рьяноЦветы кадамбы желтой, сарджи пряной. Тебе дано вкусить устам желанный,Как пчелы — золотой, благоуханный,Розовоцветных яблонь плод медвяныйИ, ветром сбитый, манго плод румяный. Воинственные тучи грозовыеБлистают, словно кручи снеговые.Как стяги — их зарницы огневые,Как рев слонов — раскаты громовые. Обильны травы там, где ливень, хлынувНа лес из туч, небесных исполинов,Заворожил затейливых павлинов,Что пляшут, опахалом хвост раскинув. На пики, па кремнистые откосыПрисядут с грузом тучи-водоносыИ побредут, цепляясь за утесы,Вступая в разговор громкоголосый. Небесный свод окрасила денница.Там облаков блистает вереница.По ветру журавлей летит станица,Как лотосов атласных плетеница. Листву червец обрызгал кошенильный.Как дева — стан, красотами обильный,—Одела покрывалом, в чан красильныйОкунутым, земля свой блеск всесильный. Па миродержца Вишну, по причинеПоры дождей, глубокий сон отнынеНисходит медленно; к морской пучинеСпешит река, и женщина — к мужчине. Земля гордится буйволов четами,Кадамбы золотистыми цветами,Павлинов шелковистыми хвостами,Их пляской меж душистыми кустами. Слоны-самцы трубят на горных склонах.Густые кисти кетак благовонныхСвисают с веток, влагой напоенных,Громами водопада оглушенных. Сверкают мириады капель, бьющихПо чашечкам цветов, нектap дающих,По сочням пчел, роящихся и пьющихМедовый сок в кадамбы мокрых кущах. Дивлюсь розовоцветных яблонь чуду!К ним пчелы льнут, слетаясь отовсюду.Их плод — нектара дивному сосудуПод стать, а цвет похож на жара груду. Клубясь потоками вспененной влаги,Неистовые, как слоны в отваге,Несутся в небе грозных туч ватаги.Их осеняют молнии, как стяги. Приняв за вызов — гром, вожак слоновийВполоборота замер наготове.Соперничества голос в этом ревеПочуяв, он свирепо жаждет крови. Меняется, красуясь, облик чащи,С павлинами танцующей, кричащей,С пчелиным роем сладостно жужжащей,Неистовой, как слон, в лесу кружащий. Леса, сплетая корни в красноземе,Хмельную влагу тянут в полудреме.Павлины ошалелые, в истоме,Кричат и пляшут, как в питейном доме. Пернатым ярким Индра благородныйПодарок приготовил превосходный:Он в чашечки цветов палил холоднойКристальной влаги, с жемчугами сходной. Мриданги туч гремят в небесном стане.С жужжаньем ищут пчелы сладкой дани,И кваканье лятушечъих гортанейНапоминает звук рукоплесканий. Свисает пышный хвост, лоснится шеяПавлина, записного лицедея.Плясать — его любимая затеяИль припадать к верхушке древа, млея. Мридангом грома и дождем жемчужинОт спячки род лягушечий разбужен.Весь водоем лягушками запружен.Все квакают блаженно: мир остужен! И, наглотавшись ливней, как дурмана,Обломки берегов качая рьяно,Бросается в объятья океанаРека, супругу своему желанна. А цепи туч, водою нагруженных, —Как цепи круч, пожаром обожженных,Гряды холмов безлесных, обнаженных,Подножьем каменистым сопряженных. Где тик в соседстве с арджуной прекраснойРастет, мы слышим крик павлинов страстный,И по траве, от кошенили красной,Ступает слон могучий, трубногласный. Кадамбы хлещет ливень и толчкамиКолеблет стебли с желтыми цветками,Чей сок медвяный тянут хоботкамиРои шмелей с мохнатыми брюшками. Утешены лесных зверей владыки,Цари царей — земель, морей владыки:Сам Индра, царь боюв прекрасноликий,Играя, льет с небес поток великий. Из туч гряды, гонимой ураганом,Грохочет гром над вздутым океаном,И нет преград гордыней обуяннымСтремнинам, с дождевой водой слиянным. Наполнил Индра облаков кувшиныИ царственные окатил вершины,Чтоб красовались горы-исполины,Как после бани — смертных властелины. Из облаков лиясь неугомонно,Поток дождей поит земное лоно,И заслонила мгла неблагосклонноОт глаз людских светила небосклона. Свой гром даря природным подземельям,Громада вод, искрящихся весельем,С громады скал жемчужным ожерельемСвисает, разливаясь по ущельям. Рождают водопады гор вершины,Но побеждают их напор теснины,Жемчужный блеск несущие в долины,Что оглашают криками павлины. Небесные девы любви предавались и, в тесныхОбъятьях, рассыпали нити жемчужин чудесных. Божественные ожерелья гремучим потокомНа землю низверглись, рассыпанные ненароком. Сомкнувшийся лотос, и царство уснувшее птичье,И запах ночного жасмина — заката отличье. Цари-полководцы забыли вражду и в чертогиСпешат по размытой земле, повернув с полдороги. Пора благодатных дождей — для Сугривы раздолье!Вторично супругу обрел и сидит на престоле! Не царь, а изгнанник, в разлуке с возлюбленной Ситой,О Лакшмана, я оседаю, как берег размытый!»

 

 

Часть тридцатая (Слово Рамы об осени)

«Сам Индра теперь отдыхает, поля наши влагойВспоив и зерно прорастив — человеку на благо. Царевич! Покой обрели громоносные тучи,Излившись дождем на деревья, долины и кручи. Как лотосов листья, они были темного цветаИ грозно неслись, омрачая все стороны света. Над арджуной благоуханной, кутаджей пахучейДождем разрешились и сразу истаяли тучи. Мой Лакшмана, ливни утихли, и шум водопада,И клики павлиньи, и топот слоновьего стада. При лунном сиянье лоснятся умытые кряжи,Как будто от масла душистого сделавшись глаже. Люблю красы осенней созерцанье,Зеркальный блеск луны и звезд мерцанье,И семилистника благоуханье,И поступи слоновьей колыханье. Осенней обернулась благодатьюСама богиня Лакнши, с дивной статью,Чьи лотосы готовы к восприятьюЛучей зари и лепестков разжатью. И осень — воплощение богини —Красуется, лишенная гордыни,Под музыку жужжащих пчел в долине,Под клики журавлей в небесной сини. Стада гусей, угодных богу Каме,С красивыми и крепкими крылами,С налипшею пыльцой и лепестками,Резвятся с чакраваками, нырками. В слоновьих поединках, в том величье,С которым стадо выступает бычье,В прозрачных реках — осени обличьеЯвляет нам свое многоразличье. Ни облака, ни тучки в ясной сини.Волшебный хвост линяет на павлине,И паву не пленяет он отныне:Окончен праздник, нет его в помине! Сиянье прияки златоцветущейСильнее и благоуханье гуще.И пламенеет, озаряя кущи,Роскошный цвет, концы ветвей гнетущий. Охваченная страстью неуемной,Чета слонов бредет походкой томнойТуда, где дремлет в чаще полутемнойЗаросший лотосами пруд укромный. Как сабля, свод небесный блещет яро.Движенье вод замедлилось от жара,Но дует ветер сладостней нектара,Прохладней белой лилии кахлара. Где высушил болото воздух знойный,Там пыль взметает ветер беспокойный.В такую пору затевают войныЦари, увлекшись распрей недостойной. Отрадно зреть быков ревущих братьюСреди коров, стремящихся к зачатьюСебе подобных с этой буйной paтью,Что взыскана осенней благодатью. Где переливный хвост из перьев длинных?Как жар, они горели на павлинах,Что бродят, куцые, в речных долинах,Как бы стыдясь насмешек журавлиных. Гусей и чакравак спугнув с гнездовий,Ревет и воду пьет вожак слоновий.Между ушей и выпуклых надбровийСтруится мускус — признак буйства крови. Десятки змей, что спали, в кольца свиты,Порой дождей, в подземных норах скрыты,Теперь наружу выползли, несыты,Цветисты и смертельно ядовиты. Как смуглая дева, что светлою тканью одета,Окуталась ночь покрывалом из лунного света. Насытясь отборным зерном, журавлей вереницаЛетит, словно сдутая ветром цветов плетеница. Блистают лилии на глади водной,Блистает пруд, со звездным небом сходный.Один, как месяц, льющий свет холодный,Уснул меж лилий лебедь благородный. Из лотосов гирлянды — на озерах;Стада гусей, казарок златоперыхБлестят, как пояса, на их просторах.Они — как девы в праздничных уборах! И ветер, заглушая вод журчанье,Прервет к закату тростников молчанье.В них, как густое буйволов мычанье,Рогов и флейт пробудит он звучанье. Душистый цвет лугов, с рекою смежных,Еще свежей от ветерков мятежных,Отмыта полоса песков прибрежных,Как полотно — созданье рук прилежных. Не счесть лесных шмелей, жужжащих яро,Как бы хмельных от солнечного жара,От цветня желтых, липких от нектара,Огрузнувших от сладостного дара. Все праздничней с уходом дней дождливых:Луна, цветы оттенков прихотливых,Прозрачность вод, и спелый рис на нивах,И вопли караваек суетливых. Надев из рыб златочешуйных пояс,Бредет река, на женский лад настроясь,Как бы в объятьях мысленно покоясь,От ласк устав, с рассветом не освоясь. В кристально-зыбкой влаге царство птичьеОтражено во всем своеобычье.Сквозь водорослей ткань — реки обличьеГлядит, как сквозь фату — лицо девичье. Колеблют пчелы воздух сладострастный.К ветвям цветущим липнет рой согласный.Утех любовных бог великовластныйНапряг нетерпеливо лук опасный. Дарующие влагу всей природе,Дарующие нивам плодородье,Дарующие рекам полноводье,Исчезли тучи, нет их в небосводе. Осенней реки обнажились песчаные мели,Как бедра стыдливой невесты на брачной постели. Царевич! Слетаются птицы к озерам спокойным.Черед между тем наступает раздорам и войнам. Для битвы просохла земля, затвердели дороги,А я от Сугривы доселе не вижу подмоги».

Видя, что Сугрива отнюдь не спешит выполнять обещания, данные Раме, Лакшмана был охвачен гневом. Захватив лук и стрелы, направился он во дворец обезьяньего царя. Сознавая правоту Рамы и Лакшманы, Сугрива всеми силами старался умерить гнев последнего. Призвав Ханумана, царь велел повсеместно разослать гонцов, дабы обезьяны, живущие на горах, в лесах, в пещерах, по берегам рек и у самого океана, немедленно явились в Кишкипдху. Отрядили посланцев также в царство медведей, которым правил доблестный Джамбаван.

Поутру несметные рати обезьян и медведей стягивались к Кишкиндхе — в помощь отважному царевичу Кошалы.

Взойдя на колесницу, Сугрива и Лакшмана направились на гору Прашравану, к пещере Рамы. За колесницей, вздымая клубы пыли, с ревом и грохотом двигалось бесчисленное войско. Для поисков царевны Видехи Рама и Сугрива разделили его па четыре части. Хануман и Ангада, племянник Сугривы, возглавили обезьян, идущих на юг. Напутствуя хитроумного Ханумапа, потомок Рагху снял с руки, сверкающий перстень, на котором было выбито «Рама», и отдал вожаку обезьян, говоря: «Коль скоро, при встрече с дочерью Джапаки, ты покажешь ей это кольцо, опа убедится, что перед ней воистину мой посланец».

В то время как военачальники Сугривы, со своей ратыо отправившиеся па восток, запад и север, нигде не обнаружили следов Ситы, Хануман и Ангада продолжали упорные поиски царевны Видехи, пробираясь на юг.

 

 

Часть сорок девятая (Пешера Рикшабила)

Вожак обезьян и достойный племянник СугривыОбшарили Виндхьи предгорья, леса и обрывы. То грохотом горных потоков, то ревом пантеры,То рыканьем льва оглашаемы были пещеры. Вперед продвигалось лесных обитателей племя.Горы юго-западный склон приютил их на время. Какие густые леса в этой местности были!Зелеными чащами скрыты окрестности были.Ущелья, пещеры полны неизвестности были. Меж тем Хануман приказал храбрецам обезьяньимНа поиски Ситы пуститься с великим стараньем. Тогда друг за другом, поблажки себе не давая,Отправились Гайа, Шарабха, Гавакша, Гавайа И много отважных мужей обезьяньего царства,Готовых себя, не колеблясь, обречь на мытарства. Бродили они по заросшей лесами округе,Что острыми гребнями гор возвышалась на юге. Хоть силы уже изменяли воителям ражим —Отряд Ханумана успел ознакомиться с кряжем. Томимые жаждой и голодом, лютым не в меру,Они очутились внезапно у входа в пещеру. Был путь прегражден исполином, стоящим на страже,А вход заменяла расщелина узкая в кряже. Ее обступали деревья и справа и слева,Лианами было опутано каждое древо. Прекрасная эта пещера звалась Рикшабила.От птиц, вылетавших оттуда, в глазах зарябило! Там были цапли белизны молочной,И лебедь, влажный от воды проточной,Блистающий, как месяц полуночный,И стерх, пыльцой осыпанный цветочной. И привлекла вниманье ХануманаПещера, что была благоуханна,Под стать селенью Индры осияннаИ столь же недоступна, сколь желанна. И Хануман воскликнул: «Разве чудо,Что водяная дичь летит оттуда?Теперь не успокоюсь я, покудаВ пещере этой не отыщем пруда!» Был тягостен мрак, но вступил он отважно в пещеру.Ведь он был вожак, и, в него не утративши веру,Последовал каждый смельчак Ханумана примеру. Не воссияло златозарным ликомСветило полдня в том ущелье диком,Где воздух оглашался львиным рыком.Да трубногласного оленя криком. Хотя обезьяны своей не утратили мощи,Но спали с лица, одичали и сделались тощи. Прижавшись друг к дружке, вверяясь подземному ходу,В пещере искали они вожделенную воду. Как вдруг обезьяны во мраке воспрянули духом:Они аромат несказанный учуяли нюхом. К отверстию светлому в дальнем конце подземельяТолпою пустились они, преисполнясь веселья. И в ту же минуту — за долготерпенье награда —Им бросилось в очи виденье волшебного сада. Стояли деревья, листвой лучезарной блистая,И светлопрозрачной казалась кора золотая. Поскольку у каждого древа был ствол изумрудным,Искрилась его сердцевина свеченьем подспудным. Красуясь кистями пунцовыми слева и справа,Свои удлиненные ветви раскинула дхава. Там были гибискусы в белых цветах и пурпурныхИ пруд благодатный, где лотосов бездна лазурных. И заросли чампаки, благоухание льющей,И мадхуки лунною ночью цветущие кущи. И светлою влагой наполнены были озера,Где плавала дичь водяная — утеха для взора. И златочешуйные рыбы резвились в проточнойВоде, что усеяна сверху пыльцою цветочной. Притом золотыми деревьями, вместо ограды,Был сад окружен восхитительный, полный отрады. К земле клонило ветви в это времяПлодов румяных сладостное бремя,И ароматными плодами темиЗалюбовалось обезьянье племя. Дразня голодных обезьян привалом,Тугие, наливные, цветом алымОни как будто спорили с кораллом,Гранатом или драгоценным лалом. В саду волшебном дух царил медвяный.Пчелиный рой, благоуханьем пьяный,Жужжал над баухинией багряной,Над кетакой, над чампакою пряной. Дворцов золотых и серебряных блеск несказанный,Дивясь, увидали в цветущем саду обезьяны. Оконницы были украшены там жемчугами,Как будто дворцы обитаемы были богами. В полах драгоценных вкрапления разные были:Украсы жемчужные либо алмазные были. Из кованого злата — загляденье! —Любое ложе, каждое сиденье.Хватило златокузнедам уменьяВ них вставить самоцветные каменья! Ласкали взор заморских вин сосуды,Приправ обилье — роскоши причуды,Благоуханного сандала груды,Великолепье золотой посуды. Сафьян, из козьей шерсти одеяньяИ колесницы, полные сиянья...Казалось, видит племя обезьяньеЛуны и солнца чудное слиянье. И только с богатствами Раваны брата, Куберы,Могли бы сравниться сокровища этой пещеры. По сердцу пришлась обезьянам обитель златая,Где двери подземных палат раскрывались, блистая.Как вдруг им навстречу отшельница вышла святая. И не в наряд из ткани рукотворной,А в луб и шкуру антилопы чернойОдета, вышла поступью проворной,Сияя добротою непритворной. Сказал Хануман: «Богоравного Рамы супругуСтараясь найти, мы обшарили эту округу. Слабея от жажды и голода, в поисках преснойВоды, в темноте с высоты мы спустились отвеснойИ еле опомнились в недрах пещеры чудесной». Ладони сложил Хануман, вопрошая учтиво:«Не ты ли хозяйка подземного этого дива?» «Пришелец могучий, тебе я скажу без утайки,Что Брахмой подарен чертог осиянный хозяйке. Мне апсара Хелга хранить повелела пещеру,Что блеском своим не уступит божественной Меру. Небесною девой поручен мне сад этот чудный:Деревья с листвой золоюй и корой изумрудной. Хотя над пещерой поставлена я для смотренья,Прекрасная Хема — владелица Брахмы даренья». Затем изрекла Сваямпрабха: «Сегодня впервыеОтсель беспрепятственно выйдут созданья живые. Тебе помогу я и стае твоей спльнорукой.Заслуга святая да будет мне в этом порукой! Я путь укажу наделенному доблестью мужуИ выведу всех обезьян из пещеры наружу. У четвероруких не лапы, а тонкие пальцы.Вы ими старательно очи прикройте, скитальцы!» Хоть были весьма велики подземелья размеры,Таинственным вихрем их вынесло вмиг из пещеры. Сказала отшельница: «Виндхьи, поросшей лесами,Друзья мои, склон благодатный вы видите сами! А там, за горою Прашраваной, в дымке зеленой,Прибрежную ширь океан омывает соленый. Прощайте!» — И тут же отшельница эта святаяВ пещеру ушла, где таилась обитель златая.

С помощью подвижницы Сваямпрабхи выбравшись на свет из подземного сада небесной девы Хемы, обезьяны ощутили благоговейный трепет. Их взорам открылась необъятная ширь озаренного солнцем океана, чьи соленые валы, грохоча, набегали друг на друга. Сидя у подножья горы Виндхьи, среди ветвей, отягощенных цветами, великодушные сподвижники царевича Кошалы были охвачены беспокойством. Наступила весна. Время, отпущенное на поиски Ситы, истекло. Обезьяньи военачальники не решались вернуться в Кишкиндху, не выполнив приказа Сугривы и опасаясь его гнева. Они предпочитали умереть и выполнили бы свое намерение, но были замечены старым ястребом Сампати, братом Джатайю, обитавшим в горах, на берегу океана. Узнав от Сампати, что Равана унес дочь Джанаки в свою столицу на остров Ланку, обезьяньи вожаки долго ломали головы над тем, как туда добраться. По был среди них разумный советник Сугривы, сын Ветра, Хапуман, унаследовавший от отца своего способность летать по воздуху. Притом Хануману дано было уменье произвольно изменять свои размеры. Этому гороподобпому воителю ничего не стоило превратиться в существо величиной не более кошки.

И сказал Хануман: «Ничто в целом мире не сможет выдержать силу моего толчка. Но здесь поблизости есть гора Махендра. С ее вершины я прыгну па целых четыреста йоджан!»

 

 

Книга пятая. Прекрасная

Доблестный Хануман изготовился к прыжку, чтобы отправиться на поиски Ситы, следуя тропой Ветра. Стремясь преодолеть простор океана, он быстро увеличился в размерах и с такой силой уперся передними и задними лапами в гору Махендру, что эта недвижная гора содрогнулась под его тяжестью. Цветущие деревья закачались, осыпая исполинскую обезьяну благоуханным ливнем лепестков. Из недр, потрясенных могучим обитателем лесных ветвей, потекли несчетные потоки золота, серебра, сурьмы. Отломившиеся глыбы скал, содержащих красный мышьяк, походили на жаровни, над коими клубился дым. Звери, птицы, гмеи в ужасе покидали насиженные места. Между тем Хануман летел над изумрудной обителью Сагары. Немало опасностей довелось ему преодолеть, пока узрел он дивный остров, утопающий в зелени, обнесенный крепостной стеной, за которой высились дворцы ослепительной белизны. Так выглядела прекрасная Лапка, не уступавшая красотой столице Индры, Амаравати.

Хитроумный Хануман опустился на одну из вершин горы Трикуты, дабы с наступлением темноты проникнуть в этот волшебный город и обозреть чертог повелителя ракшасов.

 

 

Часть вторая (Хануман проникает в Ланку)

Чуть солнце исчезло за Асты священною кручей,Сравнялся с пятнистою кошкой сын Ветра могучий. Во мраке ночном в этот город, блиставший чудесно,Единым прыжком он проник, изменившись телесно. Там были дворцы златостолпные. В улиц просторыИх свет изливался сквозь окон златые узоры. Дворцов ссмиярусных, кладки хрустальной, громадыВздымались до неба, светясь изнутри, как лампады,И входами в них золотые служили аркады. Жилища титанов — алмазами дивной огранкиСияли и блеск придавали немыслимый Ланке. С восторгом и скорбью вокруг обезьяна глядела:Душой Ханумана царевна Видехи владела! И белизной дворцов с узором золотым,В несокрушимости своей, столица-крепостьБлистала перед ним. Оградой были ейДесница Раваны и ракшасов свирепость. Среди созвездий месяц в час урочныйСкользил, как лебедь, по воде проточной,И раковине белизны молочнойОн был подобен, свет лия полночный.

 

 

Часть третья (Хануман любуется Ланкой)

Храбрец Хануман! Перепрыгнул он стену твердыни,Что ракшасов грозный владыка воздвигнул в гордыне, И город увидел, исполненный царственной мощи,Прохладные воды, сады, густолистые рощи. Как в небе осеннем густых облаков очертанья,Белеют в сиянье луны исполинские зданья, Достойное место нашли бы в столице КуберыИх башни и своды порталов, прекрасных сверх меры Как в царстве змеином подземная блещет столица,Так сонмом светил озаренная Ланка искрится. Под стать Амаравати — Индры столице небесной,Стеной золотой обнесен, этот остров чудесный,От ветра гудит, в океан обрываясь отвесно. Колышутся стяги, и кажется музыкой дивнойВисящих сетей с колокольцами звон переливный. На Ланку, ее золотые ворота и храмыГлядел в изумленье сподвижник великого Рамы. В ее мостовых дорогие сверкали каменья,Хрусталь, жемчуга, лазурит и другие вкрапяенья. Был каждый проем восхитительных сводчатых башенЛитьем золотым и серебряной ковкой украшен. Смарагдами проступни лестниц усыпаны были,И чудом площадки в светящемся воздухе плыли. То слышался флейты и вины напев музыкальный,То клик лебединый, то ибиса голос печальный. Казалась волшебная Ланка небесным селеньем,Парящим в ночных облаках бестелесным виденьем.

 

 

Часть четвёртая (Хануман бродит по Ланке)

Являя души обезьяньей красу и величье,Сын Ветра отважный сменил произвольно обличье, И стену твердыни шутя перепрыгнул он вскоре,Хоть Ланки властитель ворота держал на затворе. В столицу вступил Хануман, о Сугриве радея,Своим появленьем приблизил он гибель злодея. И Царским путем, пролегавшим по улице главной,Где пахло цветами, прошел Хануман достославный. Со смехом из окон и музыкой запах цветочныйНа острове дивном сливался порой полуночной. На храмах алмазные чудно блистали стрекала.Как твердь с облаками, прекрасная Ланка сверкала. Гирляндами каменных лотосов зданья столицыУкрашены были, но пышных цветов плетеницы Пестрели на белых дворцах, по соседству с резьбою,И каменный этот узор оживляли собою. В ушах обезьяны звучали сладчайшие трели,Как будто в три голоса девы небесные пели. Звенели бубенчиками пояса и запястья.Певиц голоса источали волну сладострастья. Из окон распахнутых плыл аромат благовоний.На лестницах слышался гул и плесканье ладоней. И веды читали в домах, и твердили заклятьяХранители чар, плотоядного Раваны братья. На Царском пути обезьяна узрела ораву,Ревущую десятиглавому Раване славу. У царских палат притаилась в кустах обезьяна,И новое диво явилось очам Ханумана: Чудовища в шкурах звериных, иные — нагие,С обритой макушкой, с косой на затылке — другие, С пучками священной травы, с булавами, жезлами,С жаровнями, где возжигается таинства пламя, С дрекольем, с оружьем теснились нечистые духи.Там были один — одноглазый, другой — одноухий. Бродили в отрепьях страшилища разной породы:Среди великанов толклись коротышки-уроды. Там лучники и копьеносные ратники были,С мечами, в доспехах узорчатых латники были.Ни карликов — ни долговязых, ни слишком чернявых — Ни белых чрезмерно, ни тучных — ни слишком костлявых, —Узрел Хануман грозноликих, исполненных силы,Несущих арканы, пращи и трезубые вилы. Хоть было диковинным воинов этих сложенье,Отвагу, бесспорно, они проявляли в сраженье. Тела умастив, украшенья надев дорогие,Венками увешаны, праздно слонялись другие. Мудрец обезьяний, душистыми кущами скрытый,Узрел исполинский дворец, облаками повитый, И лотосы рвов, и порталов златых украшенья,И ракшасов-львов с булавами — врагам Б устрашенье. С жилищем властителя Ланки, ее градодержца,Сравнился бы разве что Индры дворец, Громовержца! С приятностью ржали вблизи жеребцы, кобылицы,Которых впрягали в летающие колесницы. Белей облаков, что беременны ливнями были,Слоны с четырьмя бесподобными бивнями были. Юркнул Хануман хитроумный в чеканные двери,Где выбиты были мудреные птицы и звери. Так полчища духов ночных, стерегущие входы,Сумел обойти удалец обезьяньей породы. Проник во дворец Хануман, посмеявшись над стражей—Над множеством духов, хранителей храмины вражьей. Очам великосильной обезьяныЧертог открылся, блеском осиянный,Где превращались в дым курильниц пряныйАлоэ черное, сандал багряный.

 

 

Часть пятая (Хануман не находит Ситы)

В коровьем стаде — бык, олень средь ланей,Зажегся месяц ясный в звездном стане.Его шатер из лучезарной тканиНад Мандарой мерцал и в океане. Его лучей холодное сияньеОказывало на волну влиянье,На нет сводило черноты зиянье, —С мирскою скверной — тьмы ночной слиянье. На лотосы голубизны атласнойБезмолвно изливая свет прекрасный,Он плыл, как лебедь царственно-бесстрастный,Как на слоне седок великовластный. Венец горы с отвесными боками,Слон Вишну с позлащенными клыками,Горбатый зебу с острыми рогами —По небу месяц плыл меж облаками. Отмечен знаком зайца благородным,Он мир дарил сияньем превосходным,Берущим верх над Раху злоприродным,Как жаркий солнца луч над льдом холодным. Как слон-вожак, вступивший в лес дремучий,Как царь зверей на каменистой круче,Как на престоле царь царей могучий,Блистает месяц, раздвигая тучи. Блаженный свет, рожденный в райских кущах,Он озаряет всех живых и сущих,Любовников, друг к другу нежно льнущих,И ракшасов, сырое мясо жрущих. И мужних жен, красивых, сладкогласных,Что спят, обняв мужей своих прекрасных,И демонов, свирепостью опасных,Летящих на свершенье дел ужасных. Тайком взирало око обезьяньеНа тонкостанных, снявших одеянья,С мужьями спящих в голубом сиянье,На демонов, творящих злодеянья. Достойный Хануман увидел праздных,Погрязших в пьянстве и других соблазнах,Владельцев колесниц златообразных,Услышал брань и гул речей бессвязных. Одни махали, в помощь сквернословью,Руками с шею добрую воловью,Другие липли к женскому сословью,Бия себя при этом в грудь слоновью. Но в Ланке не одни пьянчуги были:Мужи, носящие кольчуги, были,И луноликие подруги были,Чьи стройные тела упруги были. Сын Ветра, обегая подоконья,Увидел, как прелестницы ладоньюСебе втирают в кожу благовонья,С улыбкой или хмурые спросонья. Был слышен зов оружие носящих,И трубный рев слонов звучал, как в чащах.Не город, а пучина вод кипящих,Обитель змей блистающих, шипящих! Сын Ветра здешних жителей увидел.Он мудрых чар хранителей увидел,И разума ревнителей увидел,И красоты ценителей увидел, И жен, собой прекрасных, благородных,За чашей собеседниц превосходных,Возлюбленным желанных и угодных,С планетами сверкающими сходных. Иная робко ласки принимала,В других стыдливость женская дремала,И наслаждались, не стыдясь нимало,Как будто птица птицу обнимала. Он увидал на плоских кровлях ложа,Где женщины, с возлюбленными лежа,Блистали дивной сребролуниой кожейИль превосходном, с чистым златом схожей. По внутренним покоям, лунолицыИ миловидны, двигались жилицы.Их взоры пламенели сквозь ресницы.Сверкали их уборы, как зарницы, Но где же Сита, Джанаки отрада,За добродетель дивная награда,Цветущий отпрыск царственною сада,Из борозды родившееся чадо? Где Раму возлюбившая душевноМитхилы ненаглядная царевна,Чей голос благозвучен, речь напевна,Лицо прекрасно, а судьба плачевна? Теперь ее краса мерцает вродеЗлатой стрелы высоко в небосводе,Златой прожилки в каменной породе,Полоски златолунной на исходе. Охваченное ожерельем дивным,Стеснилось горло стоном безотзывным.Так пава с опереньем переливнымЛес оглашает криком заунывным... И, не найдя следов прекрасной Ситы,Лишенной попеченъя и защиты,Затосковал сподвижник знаменитыйПотомка Рагху, с ним душою слитый.

 

 

Часть шестая (Хануман бродит по Ланке)

Владея искусством обличье менять и осанку,Храбрец быстроногий пустился осматривать Ланку. Как солнце, в очах заблистала стена крепостная,И чудный дворец обезьяна узрела лесная. Наполненный стражей свирепой, окопанный рвами,Был Раваны двор словно лес, охраняемый львами. Там золотом своды порталов окованы были,А входы литым серебром облицованы были. Красивые двери с резьбой и окраскою пестройЛожились на белый дворец опояскою пестрой. Там были неистовые жеребцы, кобылицы,Слоны и погонщики, всадники и колесницы. Повозки, покрытые шкурами — львиной, тигровой,Обитые кованым золотом, костью слоновой. Как жар, самоцветные камни блистали в палате,Что местом совета избрали начальники ратей. Вблизи водоемов дремотных и струй водометныхНемало встречалось диковинных птиц и животных. Не счесть было грозной военщины, стражи придверной,А женщины там отличались красой беспримерной. В покоях дворцовых звенели красавиц подвески,И слышались волн океанских гремучие всплески. И пахло сандалом в жилище владыки чудовищ,Владетеля женщин прекрасных, несметных сокровищ, Чью крепость украсили символы царственной власти,Чьи воины — скопище львов, разевающих пасти. Здесь камни красивой огранки свой блеск излучали,Литавры, и раковины, и мриданги звучали. Курился алтарь во дворце в честь луны превращений.Для подданных Раваны не было места священней. С пучиной звучащею сходный, дворец многошумный, —Дворец-океан увидал Хануман хитроумный! Покои сквозные, чья роспись — для взора услада,Затейливые паланкины — для тела отрада, Палаты для игр и забав, деревянные горкиИ домик любви, где дверные распахнуты створки, С бассейном, с павлиньими гнездами... Кама всеславныйЕдва ли под звездами создал когда-нибудь равный! В палатах блистали златые сиденья, сосудыИ были камней драгоценных насыпаны груды:Сапфиры с алмазами, яхонты да изумруды. Как солнечный лик, лучезарным повит ореолом,Дом Раваны мог бы сравниться с Куберы престолом. Вверху на шестах позолоченных реяли флаги.Бесценные кубки, полны опьяняющей влаги, Сверкали в покоях, когда обезьян предводительНезримо проник в златозарную эту обитель, Где чудно звенели в ночи пояса и браслетыНа женах и девах, сияющих, как самоцветы.

 

 

Часть седьмая (Летающая колесница)

У Пушпаки, волшебной колесницы,Переливали жарким блеском спицы.Великолепные дворцы столицыНе доставали до ее ступицы! А кузов был в узорах шишковатых —Коралловьгх, смарагдовых, пернатых,Конях ретивых, на дыбы подъятых,И пестрых кольцах змей замысловатых. Сверкая опереньем, дивнолицы,Игриво крылья распускали птицыИ снова собирали. Так искритсяСтрела, что Камы пущена десницей! Слоны шагали к Лакнши по стремнине,И, с лотосами падма, посрединеСидела дивнорукая богиня.Такой красы не видели доныне! И обошла с восторгом обезьяна,Как дивный холм с пещерою пространной,Как дерево с листвой благоуханной,Громаду колесницы осиянной.

 

 

Часть восьмая (Летающая колесница)

Дивился Хануман летучей колесницеИ Вишвакармана божественной деснице. Он сотворил ее, летающую плавно,Украсил жемчугом и сам промолвил: «Славно!» Свидетельством его старанья и успехаНа солнечном пути блистала эта веха. И не было во всей громаде колесницыНи пяди, сделанной с прохладцей, ни частицы, Куда не вложено усердья, разуменья,Где драгоценные не светятся каменья. Подобной красоты ни в царственном чертогеНе видели, ли там, где обитают боги!

 

 

Часть девятая (Женщины Раваны)

Полйоджаны вширь, а в длину равен йоджане целой,Предстал Хануману дворец ослепительно белый. Сверкали ступени златые у каждой террасы,Оконницы из хрусталя и другие украсы. Площадки висячие золотом были одеты,И в нем переливно отсвечивали самоцветы. Блестели в дворцовом полу жемчуга и кораллы,Сверкали смарагды зеленые, алые лалы. И красный сандал, золотым отливающий глянцем,Дворец наполнял восходящего солнца багрянцем. На Пушнаку влез Хануман и, повиснув па лапах,Услышал еды и питья соблазнительный запах. Манящее благоуханье сгустилось чудесно,Как будто бы в нем божество воплотилось телесно. И не было для Ханумана родней аромата,Чей зов уподобился голосу кровного брата:«Пойдем, я тебе помогу разыскать супостата!» Советник Сугривы последовал этим призывамИ вдруг очутился в покое, на редкость красивом. С прекрасной наложницей Раваны мог бы, пожалуй,Мудрец обезьяний сравнить златостолиную залу. Сверкали в хрустальных полах дорогие вкрапленья,Резная слоновая кость, жемчуга и каменья. С оглавьями крылообразными были колонны.Казалось, парил в поднебесье дворец окрыленный. Четвероугольный, подобно земному пространству,Ковер драгоценный величья прибавил убранству. Пернатыми певчими, благоуханьем сандалаБыл полон дворец и его златостолппая зала. Какой белизной лебединой сияла обитель,Где жил пожирателей мяса единый властитель! Дымились курильницы, пахли гирлянды, враждебныйЧертог был под стать Камадхену — корове волшебной, Способной сердца веселить, разрумянивать лица,Поскольку она исполненьем желаний доится! И чувствам пяти был отрадой дворец исполинский.Он их услаждал, убаюкивал их матерински! «У Индры я, что ли, в обители златосияннойИль в райском селенье? — подумала вслух обезьяна. —Открылась ли мне запредельного мира нирвана?» Златые светильники на драгоценном помостеСклонились в раздумье, под стать проигравшимся в кости. «Соблещет величие Раваны этим горящимСветильникам и украшеньям обильно блестящим!» —Сказал Ханумап и приблизился к женщинам спящим. Их множество было, с небесными девами схожих.В роскошных одеждах они возлежали на ложах. Полночи для них протекло в неуемном веселье,Покуда красавиц врасплох не застигло похмелье. Запястья, браслеты ножные на сборище сонномЗатихли и слух по тревожили сладостным звоном. Так озеро, полное лотосов, дремлет в молчанье,Пчела не жужжит, лебединое смолкло ячанье. На лица, как лотосы, благоуханные, некийПокой опустился, смежая прекрасные веки. Раскрыть лепестки и светило встречать в небосводе,А ночью сомкнуться — у лотосов нежных в природе! Сын Ветра воскликнул: «О дивные лотосы-лица!К вам пчелы стремятся прильнуть и нектаром упиться. Как осенью — небо, где светятся звезд мириады,Престольная зала сверкает и радует взгляды. Вы — сонмы светил перед ликом властителя грозным.Си — месяц-владыка в своем окружении звездном». И впрямь ослепительны эти избранницы были.Как с неба упавшие звезды-изгнанницы были! Уснувшие девы, прекрасные ликом и станом,Раскинулись, будто опоены сонным дурманом. Разбросаны были венки, дорогое убранство,И кудри свалялись, и тилаки стерлись от пьянства. Одни растеряли ножные браслеты с похмелья,С других соскользнули жемчужные их ожерелья. Поводья отпущенные кобылиц распряженных, —Висят поясные завязки у дев обнаженных. Они — как лианы, измятые стадом слоновьим.Венки и подвески разбросаны по изголовьям. Округлы и схожи своей белизной с лебедями,У многих красавиц жемчужины спят меж грудями. Как селезни, блещут смарагдовые ожерелья—Из темно-зеленых заморских каменьев изделья. На девах нагрудные цепи красивым узоромСверкают под стать чакравакам — гусям златоперым. Красавицы напоминают речное теченье,Где радужных птиц переливно блестит оперенье. А тьмы колокольчиков на поясном их уборе —Как золото лотосов мелких на водном просторе. И легче в реке избежать крокодиловой пасти,Чем власти прельстительниц этих и женственной страсти. Цветистых шелков переливчатое колыханьеИ трепет серег вызывало уснувших дыханье. Раскинув прекрасные руки в браслетах, иныеС себя дорогую одежду срывали, хмельные. Одна у другой возлежали на бедрах, на лонах,На ягодицах, на руках и грудях обнаженных. Руками сплетаясь, к вину одержимы пристрастьем,Во сне тонкостанные льнули друг к дружке с участьем. И, собранные воедино своим властелином,Казались гирляндой, облепленной роем пчелиным,— Душистою ветвью, лиан ароматных сплетеньем,Что в месяце мадхава пчел охмелили цветеньем. И Раваны жены, объятые сонным покоем,Казались таким опьяненным, склубившимся роем. Тела молодые, уборы, цветы, украшенья —Где — чье? — различить невозможно в подобном смешенье!

 

 

Часть десятая (Хануман во дворце Раваны)

Небесное чудо увидела вдруг обезьяна:В кристаллах и перлах помост красоты несказанной. На ножках литых золотых и точенных из костиРоскошные ложа стояли на этом помосте. Меж ними, с владыкою звезд огнеблещущим схоже,Под пологом белым — одно златостланное ложе, В гирляндах ашоки цветущей оранжево-рдяных,Овеяно дымом курений душистых и пряных. Незримая челядь над ложем златым колыхалаИз яковых белых пушистых хвостов опахала. Как туч грозовых воплощенье, прекрасен и страшен,На ложе, одет в серебро и серьгами украшен, Как облако в блеске зарниц, на коврах распростертый,Лежал Красноглазый, душистым сандалом натертый. На Мандару-гору, где высятся чудные рощи,Во сне походил Сильнорукий, исполненный мощи, Для ракшасов мужеобразных — радетель всевластный,Для демониц мужелюбивых — кумир сладострастный. Весьма оробел Хануман перед Раваной спящим,Что, грозно дыша, уподобился змеям шипящим. Взобрался па лестницу вмиг, несмотря на геройство,Советник Сугривы-царя, ощутив беспокойство. Оттуда следил за властителем взор обезьяны,И тигром свирепым казался ей Равана пьяный, Слоном-ярупом, что, устав от неистовства течки,Пахучей громадиной спать завалился у речки. Не руки узрел Хануман — Громовержца приметы!На толстых руках золотые блистали браслеты. От острых клыков Аираваты виднелись увечья,Стрелой громовою разодраны были предплечья, И диском Хранителя Мира изранены тоже,Но выпуклость мышц проступала красиво под кожей. Разодраны были предплечья стрелой громовою.Огромный кулак был округлостью схож с булавою, Округлостью схож с головою слоновьей кулак был.На ногте большого перста — благоденствия знак был. На царственном ложе, примяв златоткань, величавоЛежала тяжелая длань, словно змей пятиглавый. Сандалом ее умастили, и, брызжа огнями,Искрились на пальцах несчетные перстни с камнями. Прекрасные женщины холили Раваны руки,Гандхарвам, титанам, богам причинявшие муки. Кровавым сандалом натертых, атласных от неги,Две грозных руки, две опасных змеи на ночлеге, Узрел Хануман. Исполинский владетель чертогаБыл с Мандару-гору, а руки — два горных отрога, Дыханье правителя ракшасов пахло пуннагой,Душистою мадхавой, сладкими яствами, брагой, Но взор устрашало разверстого зева зиянье.С макушки свалился венец, изливая сиянье, —Венец огнезарный с каменьями и жемчугами. Алмазные серьги сверкали, свисая кругами.На грудь мускулистую Раваны, цвета сандала, Блистая, тяжелого жемчуга нить упадала,Сорочка сползла и рубцы оголила на теле. И, царственно-желтым покровом повит, на постели,Со свистом змеиным дыша, обнаженный по пояс,Лежал повелитель, во сне беспробудном покоясь. И слон, омываемый водами Ганги великой,На отмели спящий, сравнился бы с Ланки владыкой. Его озаряли златые светильни четыре,Как молнии — грозную тучу в темнеющей шири. В ногах у владыки, усталого от возлияний,Пленительных женщин увидел вожак обезьяний. И демонов женолюбивый единодержавец,Веселье прервав, почивал в окруженье красавиц. В объятьях властителя ракшасов спали плясуньи,Певицы, прекрасные, словно луна в полнолунье. В серьгах изумрудных, в душистых венках, плетеницах,В подвесках алмазных узрел Хапуман лунолицых. И царский дворец показался ему небосводом,Что в ясную полночь блистает светил хороводом. Плясунья уснувшая, полное неги движеньеВо сне сохраняя, раскинулась в изнеможенье. Древесная вина лежала бок о бок с красоткой,Похожей па солнечный лотос, плывущий за лодкой. Уснула с манкукой одна дивнорукая, словноРебенка баюкая или лаская любовно. Свой бубен другая к прекрасным грудям прижимала,Как будто любовника в сладостном сне обнимала. Казалось, танцовщица с блещущей золотом кожейНе с флейтой, а с милым своим возлежала на ложе. С похмелья уснувшая дева движеньем усталымПрильнула своим обольстительным станом к цимбалам. Другая спала, освеженная чашей хмельною,Красуясь, подобно цветущей гирлянде весною. Прикрывшую грудь, словно два златокованых кубка,Красавицу сон одолел — опьяненью уступка! Иной луноликой прекрасные бедра подругиВо сне изголовьем служили, округлы, упруги. Уснув, музыкантши,— как будто пред ними любимый, —Сжимали в объятьях адамбары, флейты, диндимы. И, на удивленье пришельцу, глядящему в оба,Одно бесподобное ложе стояло особо. Красы небывалой и нежного телосложеньяЦарица на нем возлежала среди окруженья, Бесценным убором своим из камней самоцветных,Сверканьем огнистых алмазов и перлов несметныхИ собственным блеском сиянье чертога удвоив. Мандодари — звали владычицу здешних покоев.Была золотисто-смугла и притом белолица, И маленький круглый живот открывала царица.Сверх меры желанна была эта Ланки жилица! «Я Ситу нашел!» — про себя Хануман сильнорукийПомыслил — и ну обезьяньи выкидывать штуки. На столп влезал, с вершины к основаньюСъезжал, визжал, несообразно званью,Свой хвост ловил, предавшись ликованью,Выказывал природу обезьянью.

Тем не менее хитроумный Хануман, принявший было главную супругу Раваны за Ситу, быстро убедился в своей ошибке: разве могла бы царевна Видехи, — олицетворение любви и верности, — возлежать на ложе в опочивальне своего похитителя? Она предпочла бы лишить себя жизни!

 

 

Часть одиннадцатая (Трапезная Раваны)

Еды изобильем и пышным убранством довольный,Мудрец Хануман восхищался палатой застольной. Вкушай буйволятину, мясо кабанье, оленье!Любое желанье здесь может найти утоленье. Павлины и куры нетронуты были покуда,Под ними блистала, как жар, золотая посуда. С кабаниной сложены были в огромные чашиКуски носорожины, выдержанной в простокваше. Там были олени, козлы, дикобраз иглокожийИ солью сохальской приправленный бок носорожий. Была куропаток и зайцев початая груда,И рыба морская, и сласти, и острые блюда. Для пиршества — снедь, для попойки — напитки стояли.На снадобьях пряных настойки в избытке стояли. Повсюду валялась браслетов блистающих бездна!Пируя, красавицы их растеряли в трапезной. В цветах и плодах утопая, исполнен сиянья,Застольный покой походил па венец мирозданья. Роскошные ложа расставлены были в трапезной.Она без лампад пламенела, как свод многозвездный. И эта застольная зала еще светозарнейКазалась от яств и приправ из дворцовой поварни, От вин драгоценных, от мадхвики светлой, медовой,От сладких настоек, от браги цветочной, плодовой. Ее порошком насыщали душистым и пряным,Чтоб вышел напиток пахучим, игристым и пьяным. Цветами увенчанные золотые сосуды,Кристальные кубки узрел Хануман крепкогрудыйИ чаши, где в золоте чудно блестят изумруды. Початы, вина дорогого кувшины стояли,Другие — осушены до половины стояли; Иные сосуды и чаши совсем опустели.Неслышно скользил Хануман, озирая постели. Он видел обнявшихся дев, соразмерно сложенных,Вином опьяненных и в сладостный сон погруженных. Касаясь венков и одежд, ветерка дуновеньеВ разлад не вступало со зрелищем отдохновенья. Дыханье цветочное веяло в воздухе сонном.Сандалом, куреньями пахло, вином благовонным. И ветер, насыщенный благоухающей смесью,Носился над Пушпакой дивной, стремясь к поднебесью. Блистали красавицы светлой и черною кожей,И смуглою кожей, с расплавленным золотом схожей. В обители ракшасов, грозной стеной окруженной,Уснули, пресытясь утехами, Раваны жены. Тела их расслаблены были пптьями хмельными,Их лица, как лотосы ночи, в сравненье с дневнымиПоблекли... И не было Ситы прекрасной меж ними!

 

 

Часть четырнадцатая (Хануман входит в рощу)

Всем телом своим ощущая восторг и отраду,Вожак обезьяний проворно вскочил на ограду. Он видел тенистые купы ашоки и шала,Обильно цветущая чампака пряно дышала. Слегка обдуваемое ветерком тиховейным,Змеиное древо цвело по соседству с кофейным, Которому имя дано «обезьяньего зева».Уддалака благоухала и справа и слева, И амры стояли, опутаны сетью чудеснойЦветущих лиан, в глубине этой чащи древесной.Туда Хануман устремился с ограды отвесной. Над золотом и серебром отливавшей листвоюПронесся стрелой, разлученной с тугой тетивою! Блистая, как солнца восход, красотой и величьем,Была эта роща наполнена щебетом птичьим. Пернатые пели, носились олени стадами,Зеленые ветви пестрели цветами, плодами. Прекрасна была эта роща, где сердце ликует,Где кокиль, объятый любовным томленьем, кукует, Деревья цветущие рой облепляет пчелиный,И резко кричат опьяненные страстью павлины. Храбрец Хануман, по деревьям снуя без помехи,Искал дивнобедрую царскую дочь из Видехи. Но птиц мириады, блаженно дремавшие в гнездах,Внезапно разбужены, прянули стаями в воздух. И вихрь обезьяну осыпал дождем разноцветным,—Душистых цветов и соцветий богатством несметным. И Маруты отпрыск отважный, исполненный мощи,Цветочным холмом красовался в ашоковой роще! Живые созданья, безмолвно дивясь Хануману,Считали проворным весны божеством обезьяну. Металась она, сотрясая зеленые кущи,Срывая покров обольстительный с рощи цветущей. Деревья стояли, под стать проигравшим одеждуНагим игрокам, заодно потерявшим надежду. Как ветер стремглав облаков разгонял вереницы—Вожак обезьяний лиан разрывал плетеницы. Руками, ногами, хвостом он завесу густуюШутя разрубил и дорожку узрел золотую. За этой дорожкой тянулись другие, одетыВ кристаллы, блистающее серебро, самоцветы. Глядел Хануман изумленно и благоговейноНа чистую, светло-прозрачную влагу бассейна. Его берега златолиственной сенью блистали.Игрой самоцветов ступень за ступенью блистали. На дне — жемчуга и кораллы затейно блистали.Украсив песчаное ложе бассейна, блистали. Цвели голубые и белые лотосы пышно,И лебеди по водоему скользили неслышно, Кричали казарки, и щебет камышниц датъюхаЗвучал над озерною гладью приятно для слуха. Журчали ключи и поили деревья мимозыВодой животворной, как амрита, чистой, как слезы. Ряды олеандров предстали очам ХануманаИ купы цветущие райского древа — сантана. Поросшая зеленью, схожая с каменной тучей,Открылась громада горы обезьяне могучей.Блистающий пик обступали утесы и кручи. В утробе горы обнаружились ходы и своды.Прохладные гроты ее были чудом природы. Река с крутизны, уподобясь рассерженной деве,Летела, как будто покинув любовника в гневе. Толпою деревья вершины к теченью склоняли,Как будто красогку друзья к примиренью склоняли. Гека повернула, движенье замедлила кротко,Как будто сдалась на друзей уговоры красотка. С жемчужным узорчатым дном и водою холоднойЗатейливый пруд увидал Хануман благородный. Ступени спускались туда самоцветные, с блеском,Прохладною влагой пруда омываемы с плеском. И росписью был водоем изукрашен чудесный:Дворцами, как будто их выстроил зодчий небесный, Стадами красивых животных, резвящихся в пущах,Садами, где высились купы деревьев цветущих. Вокруг водоема скамейки златые попарноСтояли в тени, под густыми деревьями парна. Широким зонтом златолистые ветви ашоки,Роскошно блистая, раскинулись па солнцепеке. Вокруг зеленели поляны, потоки плескали.Цветущие заросли взор обезьяны ласкали. Деревья одни — пестротой изумляли павлиньей:Окраской своей золотой, и зеленой, и синей. Дивился пришелец деревьям другим, златолистым,Чей ствол горделивый отсвечивал золотом чистым. Как тьмы колокольчиков нежных деревья звучали,Когда ветерки золотыми ветвями качали.

 

 

Часть пятнадцатая (Хануман находит Ситу)

Вожак обезьяний, скрываясь в листве глянцевитой,Священную рощу оглядывал в поисках Ситы. Он мыслил: «Не в этой ли местности благословеннойНаходится пленной царевны приют сокровенный?» А роща, подобная Индры небесному саду,Божественно благоухая, дарила прохладу. Свисали с деревьев, красуясь, лиан плетеницы.Животные в чаще резвились н певчие птицы. Чертоги и храмы ласкали и тешили зренье,А слух услаждало приятное кокиля пенье. На водных просторах цветы в изобилии были,Там золото лотосов, белые лилии были. Соседством своим водоемов красоты умножа,Таились поблизости гроты и дивные ложа. Как солнца восход, полыхали багряные кущи,Но не было древа прекрасней ашоки цветущей. Горящая роща и жаркие рдяные кистиОт птиц огнекрылый казались еще пламенистей. И ветви ашок, утоляющих мира печали,Обильно цветами усеяны, блеск излучали. Оранжевое попугаево дерево яроПылало, бок