Детство и отрочество А. Ахматовой 1 страница

С именем Ахматовой связано шесть десятилетий русской поэзии. Она вошла в литературную жизнь в 1910-е гг., когда поэтический процесс отличался необыкновенным многообразием и интенсивностью развития, и участвовала в ней до середины 1960-х.

Будучи членом «Цеха поэтов», составившего ядро литературного течения акмеизм, она выделялась даже среди талантливых людей ее окружавших. Эту ее исключительность подчеркнул Блок в статье «Без божества, без вдохновенья» (1920 ), в целом резко критически направленной против этой литературной группы и возглавлявшего ее Гумилева.

Псевдоним «Ахматова» Анна Андреевна Горенко взяла от прабабушки, татарской княжны Ахматовой. По сведениям из автобиографической заметки «Коротко о себе», родилась поэтесса 11 (23) июня 1889 г. в селении Большой Фонтан под Одессой в семье от­ставного инженера-механика флота. Годовалым ребенком ее перевезли в Царское Село, где она до 16 лет училась в гимназии. В 1905 г. родители расстались, мать с детьми переехала в Евпаторию, где Анна «дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов». В 1907 г. она окончила Фундуклеевскую гимназию в Киеве. Училась впоследствии на юридическом факультете Высших женских курсов в Киеве и Высших историко-литературных курсах Раева в Петербурге. После венчания в Киеве c Николаем Гумилевым (1910 г.) совершила с ним свадебное путешествие в Париж. Побывала еще раз в Париже в 1911 г., а в 1912 г. — в Италии.

Одним из учителей Ахматовой на поэтическом поприще (и учителем в прямом смысле — преподавателем литературы и русского языка и директором гимназии в Царском Селе, где она училась до 1905 г.) был Иннокентий Федорович Анненский. Это был великолепный знаток и переводчик античной литературы и мифологии, оригинальный поэт, автор стихотворных сборников «Тихие песни» (1904), «Кипарисовый ларец» (1910), а также знаменитых в свое время литературно-критических «Книг отражений» (1906— 1909), в которых он создал выразительные портреты поэтов XIX и XX вв. Вернувшись из Парижа, Ахматова получила корректуру «Кипарисового ларца», «была поражена и читала ее, забыв все на свете», как писала она в заметке «Коротко о себе». От И. Анненского ею унаследованы острая наблюдательность, пристальное внимание к деталям быта, поданным так, что за ними раскрываются оттенки настроений, психологические состояния.

 

1. Раннее творчество (сб. «Вечер» и «Четки»)

Голос Ахматовой уже в первых сборниках «Вечер» (1912) и «Четки» (1914) зазвучал уверенно и полноправно. Со страниц стихотворных книжек открывалась женская душа. Артистичность, тонкие и точные наблюдения сочетаются в ее поэзии с высокой одухотворенностью. Поэтесса обращалась в стихах к деталям домашнего мира, зорко подмечала мгновенный жест, воссоздавала импульсивный поступок. Многие «мелочи» Ахматовой стали знаменитыми, составили ее поэтическую репутацию. Стихи первых сборников в большинстве своем посвящены любовным переживаниям, но любовь героини не замкнута на самой себе. Контекст окружающей жизни, быта, искусства — очень широк. Это дает простор для емких обобщений и помогает читателю пред­ставить то, что угадывается за непосредственной сценой или картиной. Лишь немногие стихотворения передают восторг счастья. Большое чувство, как правило, уводит героиню «от радости и от покоя» («Любовь», 1911).

Автор выбирает такие моменты, когда «сердце — пополам», и через пронзительную боль открывается новое знание, которое по-своему обогащает героиню и становится достоянием читателя. Отметим стихотворение 1909 г. из первого сборника:

И когда друг друга проклинали

В страсти, раскаленной добела,

Оба мы еще не понимали,

Как земля для двух людей мала,

И что память яростная мучит,

Пытка сильных — огненный недуг! —

И в ночи бездонной сердце учит

Спрашивать: о, где ушедший друг?

А когда сквозь волны фимиама

Хор гремит, ликуя и грозя,

Смотрят в душу строго и упрямо

Те же неизбежные глаза.

Волнение и желание его скрыть составляют эмоциональный фон «Песни последней встречи» (1911). Целая романная картина развернута перед нами в коротком стихотворении. Сжатость речи, сверхнапряжение каждого слова и межсловесного пространства здесь просто удивительные:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки...

«Четки» включают немало стихотворений, ставших хрестома­тийно известными: «Прогулка» («Перо задело о верх экипажа...»), «Вечером» («Звенела музыка в саду...»), «Все мы бражники здесь, блудницы...», «Проводила друга до передней...», «Сколько просьб у любимой всегда!..», «Я научилась просто, мудро жить...». Доминанта особенного ахматовского мироощущения определена уже в этом сборнике достаточно отчетливо:

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи

И никнет гроздь рябины желто-красной,

Слагаю я веселые стихи

О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Во многих стихотворениях Ахматовой удалось передать «просто­народное» чувство беды. Масштабы обрушившихся несчастий войн столь огромны, что ее лирической героине иногда «жизнь не мила», смерть манит ее возможностью забыть потрясения земных бед. Устремленность к мирам иным в ахматовском поэтическом мире настолько велика, что, кажется, она ближе к символистам, нежели к акмеистам с их прославлением Адама. В стихах Ахматовой особо пристальное внимание к страданию. Ей удается сказать очень многое о национальном женском характере, необычайно погруженном в тоску и терпеливом, но тайно сосредоточенном на ожидании чуда, света. В отличие от многих современников, Ахматова создает лирический образ героини, не утратившей веры в Бога, у нее нет греха сомнения в высшей сути бытия. С ней рядом почти всегда присутствие Божьего лица или светлого посланника неба — ангела. Показательно в «Четках» стихотворение «Помолись о нищей, о потерянной...». Оно завершается робким вопросом-сомнением, перебиваемым светлой тайной:

В этой жизни я немного видела,

Только пела и ждала.

Знаю, брата я не ненавидела

И сестры не предала.

Отчего же Бог меня наказывал

Каждый день и каждый час?

Или это ангел мне указывал

Свет, невидимый для нас?

Признание ахматовского дарования было безусловным и абсо­лютным уже после выхода из печати первых книг.

Сборник стихотворений «Белая стая» (1917) посвящен драма­тическому противостоянию любви и поэтического творчества. Само название символизирует светлые стихи, просветленную и крылатую лиру.

На смену любовной теме приходит тема творчества. Название стихотворения «Песня о песне» с легким ироническим оттенком намекает на любовную «Песнь песней». Завершается она словами ектеньи:

А чтоб Тебя благодарить

Я смела совершенней,

Позволь мне миру подарить

То, что любви нетленней.

В другом стихотворении-молитве обозначено это «нетленное»: «Я так молилась: "Утоли | Глухую жажду песнопенья!"». Лейтмотив «Белой стаи» — претворение горьких потерь в светлую песнь. Скорбь утрат возвращает современников к потерянным сокровищам, которых они не сознавали:

Думали: нищие мы, нету у нас ничего,

А как стали одно за другим терять,

Так, что сделался каждый день

Поминальным днем, —

Начали песни слагать

О великой щедрости Божьей

Да о нашем бывшем богатстве.

Страшнее всего для Ахматовой теперь не разлука с любимым, а уход Музы, не принимающей душной атмосферы отчаяния:

Муза ушла по дороге

Осенней, узкой, крутой

И были смуглые ноги

Обрызганы крупной росой.

Я долго ее просила

Зимы со мной подождать.

Но сказала: «Ведь здесь могила,

Как ты можешь еще дышать?»

В «Белой стае» есть стихи, необычайно глубоко исследующие сложные переживания, границы чувств: «Есть в близости людей заветная черта...», посвященное Н. В. Недоброво, «9 декабря 1913 года», «Нам свежесть слов и чувства простоту...». Даже, казалось бы, простое ощущение, запечатленное в словах, по-символистски заключает в себе содержание, сгущенное до эпохального, звучащее в сердце целого поколения:

И мнится — голос человека

Здесь никогда не прозвучит,

Лишь ветер каменного века

В ворота черные стучит.

И мнится мне, что уцелела

Под этим небом я одна —

За то, что первая хотела

Испить смертельного вина.

Жизнь Ахматовой постоянно сопровождалась утратами, потря­сениями, трагическими и драматическими обстоятельствами, как она сформулировала в поэме «Реквием», протекала «на краю у гибели». Многое настраивало на постоянную готовность к смерти. Уходили из жизни один за другим дорогие для Ахматовой поэты: Блок, Гумилев, Недоброво, Князев, Клычков, Мандельштам, Есенин, Маяковский, Кузмин, Волошин, Андрей Белый, Нарбут, Цветаева... Сама она была больна не излечивавшимся в те времена туберкулезом.

 

3.Сборник «Anna Domini», поэма «Реквием»

Ахматова — поэт Петербурга. Город стал для нее колыбелью любви и символом сурового творческого общения, несломленного духа:

А мы живем торжественно и трудно

И чтим обряды наших горьких встреч,

Когда с налету ветер безрассудный

Чуть начатую обрывает речь, —

Но ни на что не променяем пышный

Гранитный город славы и беды,

Широких рек сияющие льды,

Бессолнечные, мрачные сады

И голос Музы еле слышный.

Вчитаемся в строчки другого стихотворения:

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькало крыло,

Все голодной тоскою изглодано.

Отчего же нам стало светло?

И так близко подходит чудесное

К развалившимся грязным домам...

Никому, никому неизвестное,

Но от века желанное нам.

Ахматова запечатлела трагическую высоту духа своего поколения. Голод, смерти, утраты, разбитая жизнь, разрушенный быт — все эти испытания не имеют власти над душой, чуткой к божественно совершенным, благодатным началам жизни. Звездное небо, красота природы, чарующие запахи лета напоминают о том, что неустранимо даже в страшные времена предательств и голодной тоски. Способность расслышать вешнее дыханье леса, созерцать созвездия в прозрачных июльских небесах — настоящая благодать, радость.

Величие эпохи подчеркнуто и в названии книги «Anno Domini», что означает «Год Бога». Ахматовское «мы» представляет здесь по­коление свидетелей военного коммунизма, получивших заряд духовной стойкости в предшествующей культуре. Заметить, как «подходитчудесное к развалившимся грязным домам», было дано далеко не всем, но желание чуда присутствует хотя бы тайно в душе каждого, что расширяет границы ахматовского «мы», включая в них чуть ли не целое человечество...

Боль за судьбу близких звучит в маленьком скорбном стихотво­рении, написанном в вагоне поезда 16 августа 1921 г. Блока уже похоронили, Гумилева уже арестовали. Первые четыре стиха обращены к другу, которому их никогда не прочитать. Под «горькой обновушкой», может быть, и подразумеваются эти стихи, словно заменяющие саван:

Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.

За этими строчками — живой человеческий протест: не герои­ческий, а частный, женский голос, для которого своя боль не заслоняет чужую. Собственная безысходность связалась с общенациональной, с извечным трагизмом русской земли, теряющей и растрачивающей жизненные силы с удручающей щедростью.

Предположительно в 1914 г. Ахматова посвятила Блоку стихо­творение, в котором его образ напоминает живописные портреты Татьяны Гиппиус и Константина Сомова. Ею подчеркнута усталость и опустошенность поэта, его мертвенная неподвижность, сосредоточенность на мрачном. Автор стихотворения смотрит на Блока от лица тех, кто понесет традицию, сохранит невеселые, мучительно тревожащие открытия, к которым гениальный поэт прикоснулся первым:

Ал. Блоку

Ты первый, ставший у источника

С улыбкой мертвой и сухой.

Как нас измучил взор пустой,

Твой взор тяжелый — полуношника.

Но годы страшные пройдут,

Ты скоро снова будешь молод.

И сохраним мы тайный холод

Тебе отсчитанных минут.

В 1925 г. Ахматова написала стихотворение, посвященное памяти Сергея Есенина. Оно при ее жизни не печаталось, было опубликовано только в 1968 г. В этом скорбном восьмистишии находит продолжение тема трагической участи поэта в России. Строка «Бездумно и безбольно догореть» возникает у Ахматовой словно отголосок поэтических мечтаний Есенина и читается почти как цитата из его стихов. Автор знает, что легкий и светлый переход в мир иной — не для российского поэта:

Всего верней свинец душе крылатой

Небесные откроет рубежи,

Иль хриплый ужас лапою косматой

Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.

Смерть Есенина мыслится Ахматовой как гибель. В стихотворении нет и намека на самоубийство. Не властен поэт ни в своей жизни, ни в своей смерти.

В 1930-е годы, когда репрессии приобрели массовый характер, были арестованы сын и муж Ахматовой. В предисловии к поэме «Реквием» (1935—1940) она вспоминала о том, как стояла в очереди у ленинградской тюрьмы: «Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами <...> спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): — А это вы можете описать? — И я сказала: — Могу». Это свидетельство достоверности описываемых событий предваряет произведение, цельность которого создается единством трагического переживания.

«Реквием» — лирическая поэма. Личное страдание автора многое здесь определяет. Но материнское горе всегда сродни крестному пути Богоматери. Общечеловеческое, вечное составляет внутреннее про­странство этой поэмы. Облик лирической героини Ахматовой в «Реквиеме» почти не изменился: это женщина, любящая и страдающая, кровно болеющая за свою горькую землю, это поэт, который готов пожертвовать жизнью ради любви к своему отечеству:

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

История России растворена во всем внешнем и внутреннем, во всем, что составляет жизнь и судьбу современности. Простонародное, суровое, жесткое, заявленное уже в послеоктябрьских стихах, в «Реквиеме» становится последовательным импульсом стиховой речи, ее естеством:

На губах твоих холод иконки,

Смертный пот на челе... Не забыть!

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

Без отказа от прежней утонченности героине не выжить. У нее теперь «странное» отношение к памяти: «У меня сегодня много дела: | Надо память до конца убить, | Надо, чтоб душа окаменела, | Надо снова научиться жить». Слово жить напоминает, конечно же, и о смерти как освобождении от страданий. Остается только мужественно отворить дверь, чтоб вошла избавительница.

Мать, на глазах у которой казнят сына, не замечена свидетелями зрелища. Но именно к ней прикован взор поэта. В этом внимании тоже опыт, добытый ценой личного страдания. В эпилоге Ахматова подчеркнула, насколько важно в XX в. помнить о материнской верности и безмерности материнского горя. Собственный памятник у тюремной стены — это не только ирония над изломами времени, загоняющего поэта в скорбную очередь, но и страстное желание сохранить память об этих народных испытаниях. В этом последнем желании — жест того аскетизма, который всегда сопровождает трагическое искусство.

 

4.Творчество 1940 – 60-х гг. (циклы «Ветер войны», «Луна в зените», «Поэма без героя», сборник «Бег времени»)

Военные стихи были выделены автором впоследствии в цикл «Ветер войны». Как и в 1914 г., в 1941-м Ахматова испытала горячие патриотические переживания. Новая «туча над нашей Россией» требовала новой силы, новых жертвенных порывов. Уже в июле 1941 г. написана «Клятва». По-прежнему поэт ведет речь от лица общенационального «мы», и по-прежнему в центре лирического стихотворения — женская судьба. В этом голосе уверенность, что от глубоко личного женского поведения зависит судьба народа и государства:

И та, что сегодня прощается с милым, —

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

В цикле «Ветер войны» такие шедевры гражданской лирики, как «Мужество», «Птицы смерти в зените стоят», «Памяти Вали», «Победителям» и др.

В сентябре 1941 г. Анна Андреевна была эвакуирована в Таш­кент. Древний город, с которым она скоро подружилась, глубоко волновал ее творческое воображение. В цикле «Луна в зените» (1942 — 1944), отразившем ее впечатления от Азии, который должен был войти в книгу «Нечет», есть стихотворение с оригинальной первой строчкой: «Я не была здесь лет семьсот...» Здесь появилось присущее Ахматовой особое восприятие исторического времени. Поэт вбирает в себя многое — из нескольких эпох сразу:

Я не была здесь лет семьсот,

Но ничего не изменилось,

Все так же льется Божья милость

С непререкаемых высот,

Все те же хоры звезд и вод,

Все так же своды неба черны,

И так же ветер носит зерна,

И ту же песню мать поет.

Героиня Ахматовой чувствует мир на гораздо большем временном отрезке, нежели позволяют границы обычной земной жизни:

Словно вся прапамять в сознание

Раскаленной лавой текла,

Словно я свои же рыдания

Из чужих ладоней пила.

Тем же концентрированным, уплотненным временем, той же отзывчивостью на беды поколения заполнено пространство «Поэмы без героя». Трехчастная поэма датируется двадцатью пятью годами: 1940— 1965. Значение этого произведения подчеркнуто автором в предисловии. «Тайный хор» погибших называет она «оправданием этой вещи». Поэт отказывается изменять или объяснять содержание поэмы: «Еже писахъ — писахъ». Эта поэма — дар друзьям юности — «Словно в глине чистое пламя | Иль подснежник в могильном рву». Во второй части лири­ческая героиня сознается, «что применила симпатические черни­ла». Зашифрованность тайн связана не только с целомудренным желанием уберечь от непосвященных имена близких, но и со стремлением рассказать о них тем, кто имеет достаточно основательную эрудицию, чтобы понять, о чем и о ком идет речь в той или иной строфе. Кроме того, важно было скрыть от цензуры некоторые мотивы социально-политического порядка, намекнуть читателю о реальных чертах прошлого, оболганного советскими идеологами.

Эпиграф к вступительной заметке «Иных уж нет, а те далече» говорит о сосредоточенном внимании к текучести времени, утратам... Зрелая пора дает уцелевшему на ветрах времени особое зрение, горькое и острое по-новому. «Из года сорокового, | Как с башни, на все гляжу...» — читаем во вступлении.

Новогодний вечер. Надвигается сорок первый год. В памяти одинокой героини, встречающей очередной «anno domini» наедине с «не пришедшим» возлюбленным, «воскресают бреды» прошлого, образы людей, которых она «на земле застала», «века прошлого дряхлеющий посев», как писала Ахматова в стихотворении «На Смоленском кладбище» (там был похоронен Блок). Героиню мучает вопрос о разлученности с героем и всеми свидетелями веселья молодых лет: «... как же могло случиться, | Что одна я из них жива?» Ее поэма-памятник оживляет образы ушедших. Можно узнать здесь Кузмина и Блока, Князева и Комаровского, Глебову-Судейкину и Гумилева, Мандельштама и Мейерхольда. Ахматова обращается к фактам их биографии, использует интонации, ритмы и символы, взятые из их творчества. Почти с уверенностью можно утверждать, что речь идет о Гумилеве, когда является прямо с фронта на ново­годний бал некто «в шинели и в каске», названный «Иванушкой древней сказки». Образ автора «Капитанов» угадывается в следую­щих стихах:

Существо это странного нрава,

Он не ждет, чтоб подагра и слава

Впопыхах усадили его

В юбилейные пышные кресла,

А несет по цветущему вереску,

По пустыням свое торжество.

Ахматова была убеждена в том, что Гумилев не был виновен в так называемом белогвардейском заговоре: «И ни в чем не повинен: ни в этом, | Ни в другом и ни в третьем... | Поэтам | Вообще не пристали грехи». О его дерзости и безумной отваге говорится в строчках взволнованных, сбивчиво разорванных восклицательными знаками и многоточиями. В финале третьей главы первой части, где Ахматова вспоминает Царское Село, ее речь прямо обращена к мужу — Гумилеву: «...Незабвенный мой друг и нежный, | Только раз приснившийся сон, | Чья сияла юная сила, | Чья забыта навек могила, / Словно вовсе и не жил он».

Контраст «беспечной, пряной, бесстыдной маскарадной болтовни» и притаившейся гибели (ее знак — отсутствие света на небе — «в черном небе звезды не видно») определяет трагическую, пронзительно звучащую ноту, которая в одинаковой мере распространяется на глубоко личное и всемирно-историческое.

В поэме говорится о проницаемости земного и загробного миров: «Значит, хрупки могильные плиты, | Значит, мягче воска гранит...» Ожившим покойником предстает и «старый город Питер»: «В гривах, в сбруях, в мучных обозах, | В размалеванных чайных розах | И под тучей вороньих крыл». Этот город отдален от героини как ее молодость, как и ее возлюбленный-герой, он погребен за чертой смерти («Тяжелы надгробные плиты | На бессонных очах твоих»). Город остался погибать «в блеске шпилей, в отблеске вод». В поэме речь идет и об эвакуации, блокаде, и об эмиграции — об общей для всего поколения 1910-х годов бездомности: «А веселое слово— дома — | Никому теперь незнакомо, | Все в чужое глядят окно. | Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке, | И изгнания воздух горький, | Как отравленное вино». Слово вино здесь паронимически соединено со словом вина.

Ахматова окружила поэму покровом тайны. В заметках о ней она подчеркнула, насколько бессознательно родилось это произведение: «...Мне приходит в голову, что мне ее действительно кто-то продиктовал, причем приберег лучшие строфы под конец. Особенно меня убеждает в этом та демонская легкость, с которой я писала Поэму: редчайшие рифмы просто висели на кончике карандаша, сложнейшие повороты сами выступали из бумаги».

Весной 1946 г. вернувшаяся из эвакуации Ахматова читала свои стихи в Москве: в университете, в Колонном зале Дома Союзов, в ЦДЛ и Доме художника. Чтение пользовалось огромным успехом у публики.

Но 14 августа 1946 г. вышло постановление ЦК ВКП (б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"». В том постановлении, а также в докладе секретаря Ленинградского обкома А. Жданова, опубликованном в журнале «Знамя» (1946. — № 10) и растиражированном даже в школьных хрестоматиях по литературе, Ахматова объявлена «представительницей чуждой нашему народу пустой, безыдейной поэзии». Жданов причислил ее к «литературному болоту» — вместе с Мережковским, Кузминым, Вячеславом Ивановым, Зинаидой Гиппиус, Сологубом... Он был уверен, что самые имена, поставленные рядом, убийственно компрометируют Ахматову и что никогда не придет время, когда она вновь обретет популярность.

Последнюю свою книгу Ахматова назвала «Бег времени» (1964). В нее вошли избранные стихи из опубликованных ранее, а также (частично) подготовленные к печати, но не изданные книги «Тростник» и «Нечет». Позднее творчество Ахматовой представляет собой новую яркую страницу ее пути, оно отражает сложную работу памяти, передает боль и духовные искания XX в.

«Пятой» (1945) из семи «Северных элегий» предшествует эпиграф из Ф. И. Тютчева «Блажен, кто посетил сей мир | В его минуты роковые». Ахматова показывает, как далеко уводит XX век человека с его истинного пути:

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь.

В другое русло

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

Однако то, что казалось подмененным, «с непререкаемых высот» видится как настоящая жизнь, потому что «душа сбылась», как определила это состояние М. Цветаева. Блок в прологе к поэме «Возмездие» (1915) писал, обращаясь к современному поэту: «Но ты, художник, твердо веруй. В начала и концы». Ахматова ведет диалог с ним, включая в него почти точную цитату: «Мне ведомы начала и концы, | И жизнь после конца, и что-то, | О чем теперь не надо вспоминать». Так обозначено исполнение завета. В этой исполненности завещанного черпает она силу нести бремя русского поэта. Героиня Ахматовой, мысленно обозрев несостоявшуюся жизнь и посмотрев «откуда-то» на реальную, понимает, что никакая другая, не состоявшаяся, не сравнится с единственной — настоящей, дарованной Богом: «...Если бы откуда-то взглянула | Я на свою теперешнюю жизнь, | Узнала бы я зависть наконец...»

Иосиф Бродский говорил об огромном нравственном влиянии поэта на окружающих и на него самого: «Всякая встреча с Ахматовой была для меня довольно-таки замечательным переживанием. Когда физически ощущаешь, что имеешь дело с человеком лучшим, нежели ты. Гораздо лучшим. С человеком, который одной интонацией своей тебя преображает. И Ахматова уже одним только тоном голоса или поворотом головы превращала вас в гомо сапиенс. Ничего подобного со мной ни раньше, ни, думаю, впоследствии не происходило». Так в свидетельствах незаурядных людей двух разных поколений отразилась неповторимая духовная высота личности Ахматовой, нашедшая выражение в силе ее поэтического голоса. Когда-то Ахматова писала о Пушкине: «Он победил и время и пространство». Эти слова можно отнести и к ней самой.

3. Тема: Основные литературные направления первой половины XX века

 

Модернизм

Модернизм XX в. выступает как новая модель художественного творчества. Модернизм — общее название разнородных направлений, объединенных своей противопоставленностью реалистической и романтической моделям (а также связанным с ними натурализму, символизму, неоромантизму), стремлением разрушить формы искусства, воспринимаемые в начале XX в. как слишком традиционные, консервативные, мертвые, и создать новый художественный язык, чтобы отразить тотальную переоценку ценностей человечества. Его характер тесно связан с общей культурной ситуацией рубежа XIX—XX вв. — переходного периода, отмеченного множественностью и пестротой подходов, мозаичностью научного знания и культурных явлений в целом, разрушением старых систем, казавшихся незыблемыми, открытостью новых научных и художественных систем, позволяющей им соединяться в различных сочетаниях (от эклектизма до синтеза), переоценкой культурных ценностей, ощущением неустойчивости, призрачности мира и страстным желанием найти первоначала как мироздания, так и человеческого существа.

В выдвинутых в первые годы XX в. теории относительности Эйнштейна, идеях психоанализа Фрейда ясно видны попытки пересмотреть все мировые законы, заново определить первоначала. Эта тенденция прослеживается в самых различных областях науки и искусства: достаточно вспомнить резерфордовскую планетарную модель атома (1911), додекафоническую музыку А. Веберна (1913), в частности, пять пьес для оркестра, одна из которых длится всего 19 секунд, знаменитую картину «Черный квадрат» К.С. Малевича (1913). Поиски первоэлементов в искусстве придают глубокий смысл театральным экспериментам Всеволода Мейерхольда, учению о монтаже Сергея Эйзенштейна.