Шукшин и деревенская проза 3 страница

Все эти 3 факта внутренне взаимосвязаны: одиночество позволяет усилить странность героя. Для Маканина принципиальное значение приобретает неосознанность дара Лешки, что позволяет выстроить собственную типологию юродивого, широко применяемую в творчестве Маканина. Типология юродивого, основной чертой которой становится разрыв с окружающим миром, проявляется не только в нахождении золота, но и в появлении призрачного образа двоюродного брата, который спасает героя от волков. Повесть принципиально не завершена, повествователь обозначает возможность 3х финалов: убийство героя, жестокое глумление над Лешкой и обретение некоего гармоничного пространства, которого Лешка был лишен. Это значимо не столько для реализации судьбы Лешки, сколько связывается с реализацией ситуации отставания. Эта ситуация приобретает значение момента выбора, в соответствии с этим результат этой ситуации может быть различным. Поэтому вариативность судьбы Лешки становится моделью для судьбы остальных героев повести Маканина. В реальном художественном времени вариативность связывается с духовно-психологической работой личности. Соответственно в отношении Лешки акцентируется внутренняя цельность и монолитность личности, в отношении же повествователя на первый план выдвигается внутренний диссонанс. Выстраивание собственного Я возможно через решение внутреннего конфликта. Судьба повествователя становится примером решения этого конфликта. Наиболее четко вычленяется этапность духовного пути героя. Обозначается включенность повествователя в общий поток самотечности жизни, его судьба выстраивается по узнаваемым схемам, внимание акцентируется на клишированности сознания героя (герой стремиться стать известным писателем, обладателем большого чувства). Реализация этих схем ведет к обратному результату. Это противопоставление реальных итогов и намерений героя оказываются продублированными отношениями между повествователем и отцом. Кроме того, это же несоответствие находит отражение в судьбе самого отца. В отличие от повествователя несовпадение результатов и исходных посылов носит обостренный характер. Отец повествователя демонстрирует наличие четкой программы, определяющей его старение. Причем, все прежнее существование героя оказывается подчинено реализации именно этой цели, образа идиллической благополучной старости. Данные представления героя оказываются грубо опровергнуты ночным кошмаром, преследующим его. Относительность связи результата и намерения подчеркивается изложением судьбы соседа-отца. Несоответствие между стремлениями и итогами получает опосредованное обозначение. Показывается несовпадение представлений повествователя о жизни тому итогу, к которому он приходит. Несовпадение и несоответствие воспринимаются Маканиным достаточно нетрадиционно: это исключается Маканиным из традиционного контекста бессмысленности человеческого существования. Для Маканина это несоответствие становится вариантом все той же ситуации отставания. Эта ситуация истолковывается в более широком философском плане на уровне экзистенциальном. Поэтому осознание данной ситуации и этого несоответствия может стать основой для формирования подлинных представлений человека о самом себе. Осмысление этого варианта отставания позволяет герою осознать скрытые основы бытия. Поэтому история с отцом, занимающая очень немного места в количественном отношении, получает особую смысловую нагрузку и создает кольцевое обрамление. В сфере этих отношений повествователь достигает того, чего были лишены его отношения с Лерой. Для Маканина обретение человеком индивидуального Я связывается с проблемой ответственности за все совершающее. Именно ощущение ответственности обозначает выход героя из ситуации одиночества, и осознание ответственности позволяет решить ситуацию отставания. Подобный вариант решения главной ситуации намечается в истории Лешки, когда появляется образ двоюродного брата героя Коли. Иллюзорность этого образа не мешает ему преодолеть одиночество Лешки. В этом смысле Маканин особенно акцентирует некое промежуточное состояние, в рамках которого м б разрешена ситуация отставания. И может быть обнаружено подлинное Я героя. Это промежуточное состояние объясняется призрачной природой его брата. В обрамлении отставшего это состояние формируется благодаря размыванию границ между сном и явью.

Начиная с Платонова и Булгакова символика сна становится одним из способов моделирования картины мира и реализации философской концепции автора. Подобное звучание символики снов связывается со стремлением автора уйти от открытой аллегоричности в построении утопической картины. Символика снов оказывается востребована в психоаналитическом плане. Открытия, сделанные Фрейдом, позволяют воспринять снобические модели как выражение подлинной природы человеческого Я и подлинной природы более широких человеческих общностей. Реализация утопической программы через символику снов становится способом обозначения ее истинности, становится способом обнаружения связи между обычной повседневной жизнью и внутренним смыслом бытия. Именно поэтому символика снов остается востребованной в литре 70-90х годов, и все знаковые произведения, решающие проблему взаимодействия личности и истории, акцентируют эту символику. Поэтому это обрамление маканинской повести, размывание границ между сном и явью становится наиболее адекватной основы для реализации и решения основной проблемы. Маканин также как и Трифонов отказывается от однозначности снобической ситуации. В начале повести излагается ночной кошмар, преследующий отца повествователя. Этот кошмар в финале повести приобретает уже реальные очертания. Происходит внутреннее соединение сознательного и бессознательного уровней. Ночной кошмар подчеркивает одиночество героя и полной покинутости в этом мире. В финале повети появляется преодоление этого одиночества. Повествователь начинает четко выполнять оберегающую миссию. Причем акцентирование этого момента связывается с приемом смены ролей. Отец позволяет сакцентировать момент принятия ответственности. В данном случае принятие подобной роли становится для повествователя способом преодоления метафизической длины. Для Маканина значимо несовпадение исхода отношений повествователя и отца и самих этих отношений как таковых. Проблема повествователя отнюдь не связана с его личной виной. На протяжении повести отмечается гармоничность отношений повествователя и отца. Их семейная модель показывает наличие связей между людьми. Появляется особенность всего творчества Маканина: при внешней установке на реалистическое письмо, Маканин демонстрирует иной тип повествования. Традиционно для литры 80-90х годов Маканин уходит от структуры реалистического характера. Герой никогда не решает те проблемы, что связаны с особенностью его психологии. Маканинский герой решает проблемы только метафизического порядка. В данном случае содержание этой метафизической вины приобретает форму противопоставления свободы и ответственности. Свобода с точки зрения маканинской картины мира не ведет к пониманию внутреннего Я человека. Полная свобода возможна только в бессознательном. Полная свобода реализуется только в антропологическом смысле. В этом случае герой, стремящийся к утверждению полной свободы, в конечном итоге приходит только к смене стереотипов. Стереотипные формы самотечности жизни сменяются стереотипами биологического поведения. Причем и те и другие стереотипы имеют равно разрушительный характер. Построение правильной модели взаимодействия человека и времени возможно только через осознание собственной ответственности. Личность перестает определяться логикой внешних обстоятельств. Личность не берет на себя миссию руководителя жизни. Возникает своеобразная балансировка на краю 2х бездн. Акцентирование ответственности повествователя в финале позволяет Маканину решить ситуацию отставания, определяющую все уровни повести. Обнаруживается последний символический смысл, которым наделяется ситуация отставания. Она демонстрирует метафизическую вину человека перед жизнью и временем. Человек лишает жизнь развития, уничтожает движение времени. Преодоление ситуации отставания становится главным содержанием судьбы маканинских героев. Преодоление этой ситуации дает восстановление личностного начала, гармонизирует отношения с жизнью, преодолевая социальные и биологические схемы, герой Маканина обретает универсальный опыт человеческой пропамяти, выстраивает более сложные отношения с окружающим миром.

Таким образом, проблема взаимодействия человека и жизни становится одной из центральных в литре 2й половине 20 века. Эта проблема сохраняет своё значение в литре всех десятилетий. В этот период она получает разные решения, демонстрирует становление сразу нескольких моделей. Решение проблемы человека и времени связывается с преодолением тех схем, что доминировали в литре 30-50х годов. Значимость опыта исповедальной прозы определяется тем, что проблема человека и времени вычленяется из контекста социально-исторического и начинает рассматриваться в соц-психологическом плане. Проблема взаимодействия человека и времени связывается с проблемой социализации личности и с проблемой психологического становления человеческого Я. В 70е годы происходит расширение общего контекста решения данной проблемы. Начинает востребоваться то понимание этой проблемы, которая сформировалась в позднем творчестве Ахматовой и Пастернака. На первый план выходит философская или социально-философское осмысление этой проблемы. Понимание времени предельно расширяется. Историческое время начинает осмысляться как этап общего потока жизни, общего вечностного времени человеческого существования. Происходит становление концепции целостности времени, предполагающей установление внутренней взаимосвязи между всеми явлениями жизни. Подобные взаимосвязи оказываются шире исторических закономерностей литры предшествующих периодов. Обнаружение внутренней взаимосвязи связывается с проблемой памяти. В большинстве случаев проблема памяти решается в философском контексте. Она становится синонимична проблеме родства, проблеме восстановления связи времен и нитей жизни. Обретение памяти приобретает характер жизнетворческого акта и позволяет наметить новый механизм отношений личности и времени. Личность начинает воспринимать временной поток как соединение конкретного действия с представлением о нем как о звене общего потока жизни. Через осознание этой связи происходит становление личности героя. Иными словами данная проблема определяет становление новой концепции личности и новой концепции мира. Параллельно с проблемой личности и времени, личности и жизни, в литре 2й пол 20 века активизируется АУ проблематика. Возвращение к АУ проблематики мотивируется несколькими факторами:

1. АУ проблематика доминирует в творчестве писателей русского андеграунда или 3й волны русской эмиграции (Вл Войнович, Л Петрушевская, В Аксенов, Т Толстая). И в том и в др случае намечается одна и та же тенденция к восстановлению единства и целостности литры 20 века. Поэтому происходит освоение опыта РЛ 20х годов, и освоение опыта АУ повествования. Помимо этого чисто субъективного фактора, обращение к АУ проблематике связывается с общим характером времени и эпохи. Если говорить о Зап- Евр литре в целом, то в 70е годы происходит своеобразный взрыв в области АУ, появляется множество произведений писателей 2го ряда, которые восстанавливают традиции Оруэлла, Хаксли, Замятина. Следствием этого становится активизации темы красной угрозы (3 мировая война). АУ проблематика развивается в РЛ в части андеграунда и зарубежья, все настроения, волнующие Зап – Евр культуру, оказываются спроецированы в произведениях русских писателей. В этот момент происходит переосмысление самой постановки вопроса. Тема красной угрозы в ее политическом звучании получает более глубокое осмысление в творчестве Аксенова, Войновича. На первый план здесь начинает выдвигаться национальная или историософская проблематика. Выстраиваются художественные модели, позволяющие решить вопрос о месте России в цивилизационном пространстве и решить вопрос о внутренней сущности самой России. Подобная смена акцентов ведет к появлению разных художественных тенденций в РЛ, наблюдается не столько восстановление традиционных форм АУ повествования, сколько поиск новых тенденций взаимодействия АУ форм с формами романными, условными, притчевыми. Специфика истолкования основной проблемы приводит к тому, что в рамках АУ повествования 2й пол 20 века начинают звучать самые разные идеологические и философские модели. Новый виток решения проблемы пути России связывается авторами либо с идеей общего котла, характерной для Америки 70-80х годов, либо с теорией мультикультурализма, утвердившейся в конце 20 века.

Так роман Аксенова «Остров Крым» представляет собой художественное освоение идеи общего котла, а роман Толстой «Кысь» более близок к идеи мультикультурализма. Оно лишено чистоты жанровых характеристик, чистоты социально-философской проблематики, характерной для традиционной АУ. В данном случае в центре авторского внимания оказывается тип утопического сознания. В классической АУ утопическое сознание интересовало писателя как основа для возникновения форм социальной утопии, теперь же само представление об утопическом сознании предельно расширяется. Сюда включается комплекс устойчивых идеологических мифов, создающих представление о культуре, национальной самобытности, определяющих систему национальных ценностей. Поэтому центральным звеном в утопическом сознании В Аксенов называет идею вины интеллигенции перед народом. Несостоятельность данной идее мотивирует появление искаженных форм государственности и мотивирует искажение духовной, нравственной основы русского человека. В романе Толстой демонстрируется особый механизм существования культуры, и вновь вскрываются внутренние моменты, внутренние основы, формирующие представления о культуре как об идеологической системы. В повести Маканина демонстрируется утопический характер самого типа мышления русской интеллигенции. Социальная или соц – философская проблематика АУ трансформируется либо в историософскую проблематику, либо начинает включать в себя проблемы культуры, проблемы слова. Расширение проблемного поля ведет к изменению стилевых поисков, к их расширению. АУ начало взаимодействует с романной формой, с притчевой основой (Лаз), с архаичной культурой (Кысь). Это обеспечивает жанровую неоднородность АУ повествования, позволяет отодвинуть соц проблематику и сакцентировать внимание на историософских построениях. Расширение проблематики отвечает атмосфере 2й пол 20 века. По своим культурным основам эта группа произведений близка литре Постмодернизма. Активизация АУ повествования становится реакцией на господство эсхатологических, АУ настроений, распространенных в общественном сознании данного времени. На 1й план выдвигается осмысление трагедии человеческого существования. Как следствие этого возникает необходимость разрешения внутреннего противоречия между существованием человеческого Я и бесконечно меняющимся миром. Поэтому соц утопия уступает место утопии философской или метафизической. В целом в группе АУ произведений конца 20 го века можно вычленить несколько основных направлений. В некоторых случаях происходит восстановление традиционных форм АУ жанра, сохраняющего все доминирующие приметы. Наиболее ярким отражением этого становится творчество Анатолия Кабакова. В более смазанном виде эта жанровая схема реализуется в некоторых рассказах Петрушевской (Новые Робинзоны). Абсолютное большинство АУ произведений составляют примеры сложного соединения разного элемента АУ формы, причем начинает активизироваться сразу обе группы классической АУ (и линия Замятина, и форма АУ, характерная для творчества Б Пильняка, АУ, основанная на историческом допущении). Примерами этого становятся романы Толстой и Аксенова и повесть Маканина «Лаз».

Роман ТАТЬЯНЫ ТОЛСТОЙ «КЫСЬ», замыкающий литру 20 века, представляет собой сложное соединение постмодернистской поэтики и утверждающейся теории мультикультурализма. Причем постмодернистское начало определяет художественную картину мира, концепцию истории. Мультикультурализм реализуется в декларативной форме. Модель мира этого произведения представляет собой обыгрывание сразу 2х основных традиций. Толстая совмещает традиционные признаки классической АУ с приметами архаической культуры. Это сказывается в специфике хронотопа романа: он строго локализован, пространство романа ограничено рамками города-государства. Кроме того, обозначается необходимый атрибут художественного времени в классической АУ. Происходящее настоящее романа сильно дистанцировано от современности. Возникновение нового мира предшествует мировому катаклизму. В данном случае им становится взрыв, в котором угадываются черты ядерного взрыва. Повествование имитирует форму повествования от 1го лица, повествование от лица главного героя Бенедикта, что вполне созвучно формам классической АУ. Все эти приметы сразу же включаются Толстой в контекст архаической культуры и в контекст сказочной традиции. Поэтому изолированность художественного пространства начинает восприниматься как развитие оппозиции своё-чужое, значимой для архаического сознания. Поэтому пространство города получает позитивное истолкование. С точки зрения героя оно лишено изъянов. Чужое пространство демонстрирует этическую несостоятельность с абсурдностью и внутренним алогизмом. Жизнь Федора-Кузьмижска становится воплощением нормы человеческого существования. Кохинорская слобода начинает включать некоторые предметы неправильной жизни и жизни абсурдной. При этом отношение к чужому пространству ставится в прямую зависимость от степени его удаленности. Слобода примыкает к городу и воспринимается как мир смешанный. Окружающие люди, странники именуются чеченцами, причем само определение сохраняет память о потенциальной угрозе. Абсолютным же воплощением враждебности становится образ Кыси, которая высасывает у человека душу. Враждебность чужого пространства мотивируется двояко: она мотивирована политическими факторами и наличие в чужом мире сверхъестественных сил (образ Кыси, лешие).

Контаминирование разных литературных традиций изменяет АУ хронотоп. Формула будущего как другого настоящего трансформируется в принцип полимсеста. Полимсест – это термин, который возникает в средневековой культуре, это текст, написанный поверх текста. В поэтике Постмодернизма термин палимпсест начинает активизироваться как один из приемов интертекстуальности. Палимпсест становится способом воплощения литературной игры, позволяющий утвердить процесс всеобщей иронии. Толстая рассматривает принцип палимпсеста как смысло и структурообразующий принцип. В этом случае появляется 2 типа палимпсеста. В Кыси формируется палимпсест истории и палимпсест культуры. Палимпсест истории становится демонстрацией несостоятельности исторического потока существования человечества. Палимпсест истории выполняет деструктивную пародирующую функцию. В противоположность этому палимпсест культуры оказывается поливалентен. Он соединяет деструктивное и соединяющее начало. Палимпсест находит отражение на разных уровнях текста: через сюжетную логику романа. Мир голубчиков оказывается окаймлен 2мя катаклизмами. Возникновение мира голубчиков связывается с взрывом. Завершением этого мира становится новый взрыв – нефти и газа. Дублирование взрыва создает некую ритмическую основу существования человеческой истории. Причем этот ритм предполагает тиражирование одних и тех же моделей, каждый последующий этап представляет собой пустой слепок предыдущего этапа. Каждый последующий этап восстанавливает формы предыдущей культуры, утрачивая ее смысловое направление. Актуализируется традиционное представление об истории как о дурной бесконечности. Эта концепция исторической тавтологии начинает смыкаться с представлением об иллюзорности исторического мира. Помимо сюжетной логики, исторический палимпсест раскрывается через пародирование основных концепций истории, возникших в культуре 20 века. Здесь на 1й план выдвигаются концепция исторического прогресса и провиденциальная концепция истории. Актуализация концепции исторического прогресса определяет специфику художественного времени романа Толстой и определяет специфику хронотопа романа. Толстая, обращаясь к традиц формам классич АУ, демонстрирует момент одновременного совмещения разных исторических кодов и моделей. Это происходит потому, что в романе переосмысляется сущность исторического катаклизма, характерного для жанра АУ. В классич АУ историч катаклизм обеспечивает абсолютную обособленность 2х периодов существования человечества. Благодаря непроходимости границы между прошлым и будущим становится возможным реализация принципа будущего как другого настоящего. Толстая сохраняет соотнесенность каждого этапа человеческой истории с предыдущим периодом. Это подтверждается общей структурой мира. Здесь вычленяется 3 группы героев: прежние, перерожденцы и голубчики. Две 1х группы соединяют прежний мир и мир голубчиков. Это люди прошлого этапа, подвергшиеся мутации в результате радиации. Прежние обретают бессмертие, перерожденцы превращаются в полулюдей, полуживотных. Связь сохраняется благодаря наличию документов прошлого. Эти документы оказываются востребованы в новом мире. Соединение разных эпох становится одним из основных способов реализации палимпсеста истории. Помимо общей структуры нового мира, одномоментность, единовременность разных исторических периодов связывается с правлением одного и того же наибольшего Мурзы. Так правление Федора Кузьмича ознаменовано восстановлением указов петровского времени, революционных декретов 17-18 годов итд. Подобный принцип одномоментности исторических событий становится способом пародирования концепции истории, основанной на идее прогресса. Существование Федора Кузьмижска включено в единую линию существования этого города. Название города меняется в зависимости от имени наибольшего Мурзы (Иван Прокофьижск, Сергей Сергеижск, раньше город назывался Москва). Каждая форма правления соотнесена с историей. Сергей Сергеич – эпоха правления Сталина, Иван Прокофьевич параллель с образом Хрущева, правление Федора Кузьмича – эпоха брежневского застоя. Этот аллюзивный план включает в себя цветовую символику (происходит нагнетание красного цвета). Красный терем Федора Кузьмича отсылает к образу Кремля. Помимо этого, аллюзивный план включает в себя обыгрывание аппрессивного аппарата, характерного для советской системы. Подобные параллели должны были продемонстрировать динамику исторической жизни. Смысловым содержанием данного движения д б стать идея исторического прогресса. Эта идея профанируется благодаря обособлению каждого отдельного этапа существования города. Абсолютность этого обособления подчеркивается обязательной сменой названия. Формируется не этапность жизни города, а отдельные блоки истории, не связанные между собой единой линией. Концепция исторического прогресса показывает свою несостоятельность, распадаясь на отдельные фрагменты, лишенные внутренней соотнесенности. Такому же обыгрыванию подвергается концепция истории. Высший смысл существования голубчиков оборачивается пустым повторением уже существующего. Здесь на 1й план выходит травестирование типа героя – цивилизатора. Каждый из правителей этого города претендует на некую миссию, открывая согражданам новые законы природы, утверждая новые уставы и создавая гениальные произведения. В действительности ФКч оказывается переписчиком, воссоздающим элементы прошлого, что ставит под сомнение его цивилизаторскую миссию. На каждом новом этапе происходит восстановление уже существующего, но в искаженном, схематизированном или в упрощенном смысле. Пародийное обыгрывание исторических концепций позволяет Толстой вновь подчеркнуть бессмысленность и пустоту исторического палимпсеста. Палимпсест культуры включает в себя 2 противоположные составляющие. Деструктивная ипостась культуры связывается со снижением логики культурного сознания прежних и нового мира голубчиков. Созидающая грань палимпсеста культуры предполагает формирование нового типа культуры, обладающая смыслом – игровая концепция культуры. Несостоятельность культурного сознания прежнего мира выражается в романе несколькими основными способами. Толстая пародирует культурную градацию, характерную для 20 века. Пародированию подвергается основная позиция интеллигенции-мещанства. Две группы героев, связанные с прежним миром, становятся развитием интеллигенции и советского мещанства. Прежние соотнесены с типом интеллигенции, перерожденцы представляют собой развитие типа мещанства. Однако в новом мире разница прежних и перерожденцев имеет чисто внешний характер. Перерожденцы приобретают некоторые черты животных. Статус прежних в мире голубчиков оказывается достаточно высок. Однако за исключением образов Никиты Ивановича и Льва Львовича, внутреннее различие между прежними и перерожденцами смазывается. Полимизация этих 2х типов оказывается мнимой. Утверждение типа прежней культуры также подвергает сомнению. Несостоятельность логики культурного сознания прежних раскрывается Толстой через утверждение пустоты культуры. Толстая демонстрирует понимание культуры как пустой знаковой системы, утратившей изначальный смысл. Наиболее явным свидетельством этого становится сцена похорон Анны Ивановны. Происходит пародирование ритуала воинских похорон, в рамках которого обозначается ценность и значимость существования покойного. В традиционном ритуале ценность жизни умершего подтверждается воинскими наградами. Здесь эта обрядовая модель пародируется в отношении знаков, документов культуры. Оправданием жизни Анны Ивановны становится сохранение ею инструкции к мясорубке. Все существование героини обозначается как бессмысленное, единственным исключением становится сохранение технической документации. Демонстрируется равноценность артефактов культуры, документов культуры, которые характерны для прежних. Техническая документация становится синонимична высоким образцам художественного творчества, массовой литры. Формируется представление о культуре как о системе знаков, уравненных между собой и не структурирующихся в единую систему. В этом смысле культурная логика прежних прямо отражается в культурной логике нового мира. Здесь особое значение приобретает модель библиотеки, характерная для Постмодернистского творчества. Эта модель выступает опосредовано, но появляется и образ библиотеки как таковой. Опосредованным выражением библиотеки становится значение книги в мире голубчиков. Книга занимает достаточно большое место в пространстве нового мира. Выражением этого становится появление гильдии переписчиков (Бенедикт). Книга выступает объектом обмены и продажи. Переписчики воссоздают тексты прошлой культуры, которые приписываются теперь ФК. Появляются принципиальный отказ от авторства, который подчеркивает равноценность и равнозначность абсолютно всех текстов пролога. Та же самая равноценность и равнозначность подчеркивается равноценной стоимостью любой книги. Инструкция по вязанию и худ литра оцениваются абсолютно одинаково. В романе появляется образ библиотеки Кудияра Кудияровича. Эти 2 формы функционально не тождественны. Опосредованная форма воплощения модели библиотеки должна показать нивелирование принципов культурной ценности. Образ библиотеки как таковой показывает пустоту культурного знака, но с другой стороны. Бенедикт дважды пытается создать каталог библиотеки КК. Первый вариант – размер книг, 2й вариант – алфавитный принцип. Бенедикт ориентирован на обретение принципа внутренней связи. Размер книг представляет собой пародирование типа эстетического целого. Алфавитный принцип пародирует тип внутренних соответствий, внутренней взаимосвязи, существующий между отдельными явлениями. Соответственно модель библиотеки наиболее отчетливо выявляет пустоту культуры как знаковой системы, лишенной иерархичности, градации и смысловой наполненности. Благодаря этому происходит зеркальное отражение культуры прежних в культуре мира голубчиков. Знаком несостоятельности подобной логики культурного сознания становится деятельность Никиты Ивановича. Цивилизационная программа этого героя включает в себя восстановление культурной памяти и культурного знания. Никита Иванович пытается восстановить прежнюю московскую топонимику и культ Пушкина. Никита Иванович расставляет столбы с названиями некогда существовавших здесь улиц. Герой просит Бенедикта вырезать из дерева памятник Пушкину и поставить его в центре города. Но восстановление культурной памяти приводит к некоему умножению симуляторов. Отдельные названия улиц превращаются в пустые эмблемы и знаки, засоряющие новое культурное поле. То же самое происходит в отношении культа Пушкина. Толстая демонстрирует итоги развития подобной логики культуры. Этими итогами становятся сближение массового сознания с культурным целым. Элементы культуры оказываются поглощены массовым сознанием. Явно это раскрывается в развитии формулы: «Пушкин – наше все». Эта формула, высказанная критиком, становится синонимична фразе, бытующей в массовом сознании «За тебя это должен сделать Пушкин». Это же поглощение культуры массовым сознанием демонстрируется в утилитарном подходе и к самому памятнику и к столбам с названиями улиц. Все они рассматриваются как дополнительная опора для развешивания белья. Относительно культа Пушкина это демонстрирует еще и пародию на пушкинский памятник. В целом же пародирование культа Пушкина составляет одну из важных сторон, обнажающих несостоятельность традиционного типа культуры. Толстая пародийно обыгрывает слова Белинского, поэтическое кредо Пушкина, пушкинский «Пророк». Шестикрылый Серафим, определяющий сущность поэтического дара, трансформируется в шестипалую фигуру самого Пушкина. Развенчание культа Пушкина связывается с профанированием идеи индивидуального творчества и связывается с профанированием самой сути традиционной культуры. Толстая демонстрирует несостоятельность повторения культурных моделей. В этом смысле тавтология культуры синонимична тавтологии политики, государства. Своеобразным подтверждением этому становится своего рода сращение государственных и культурных смыслов в мире голубчиков. Практически все центральные эпизоды жизни нового государства оказываются связаны с сохранением и преумножением культурного целого. Это высвечивается в отношении 2х основных моментов: характера репрессивного аппарата и в истории государственного переворота. Репрессивный аппарат составляет санитарная команда. Внешне ее деятельность мотивирована борьбой с болезнями, источниками которой выступает старопечатная книга. Официальное мнение сводится к тому, что книга приобретает опасность и способствует заражению людей. Истинной деятельностью санитарной команды становится экспроприация старых книг ради их сохранения. Старые книги выступают как ценность, большая, чем человеческая жизнь. Прежние владельцы, как правило, уничтожаются. Вся репрессивная система города оказывается сориентирована на сохранение культурной памяти, на обретение все большего количества книг. Эта же цель определяет государственный переворот, который совершают Кудияр Кудиярович и Бенедикт. Целью становится овладение библиотекой ФК. Возникает особая концепция нового мира, центральным стержнем которой становится сохранение культурного наследия. Однако, эта цель профанируется, демонстрирует своё внутреннее перерождение и формируется представление о культурной тавтологии. Вторая грань палимпсеста культуры напрямую связывается с логикой развития главного героя романа, с образом Бенедикта. Динамика этого образа выстраивается Толстой как сочетание 2х разнонаправленных процессов. Развитие образа Бенедикта представляет собой постепенную эволюцию от животного начала к началу человеческому и далее – к началу духовному. Эта внешняя динамика сочетается с ощущением внутренней статичности и внутренней деградации. Внешний план развития образа связывается с историей мутации Бенедикта и с его отношением к книге. Бенедикт оказывается тем, кто избежал мутации после радиации. Единственным последствием становится хвостик, который есть у Бенедикта. Однако, внешняя формальная сторона эволюции Бенедикта сочетается с утратой им внутреннего ядра, внутреннего начала. Свидетельством становится отношение Бенедикта к символическим образам Кыси и птицы Паулин.