Тема 5. Русская философия. Герцен А.И. (1812-1870) – русский философ – материалист, писатель и публицист

Герцен А.И. (1812-1870) – русский философ – материалист, писатель и публицист. Основная тема философских исканий – доказательство единства бытия и мышления, практики и теории, общества и личности. «Письма об изучении природы».

Философия, не опертая на частных науках, на эмпирии, - призрак, метафизика, идеализм. Эмпирия, довлеющая себя вне философии, - сборник, лексикон, инвентарий – или, если это не так, она не верна себе. Мы сейчас увидим это.

Факт, бросающийся с первого взгляда в физических науках, состоит в том, что естествоиспытатели только го­ворят, что они не выходят из эмпирии, а в сущности они почти никогда не остаются в ней; они выходят из преде­лов опытного ведения, не давая себе отчета, что делают; бессознательно идти в деле наук невозможно, не сбив­шись с дороги; для того, чтоб действительно перейти пределы какого-либо логического момента, надобно, по крайней мере, понять, в чем именно ограниченность исчерпаннойформы: ничто в свете не путает так понятий, как бессознательный выход из одного момента в другой. Пока естествоведение в самом деле остается в пределах эмпирии, оно превосходно дагерротипирует природу, оно переводит сущее, частное, феноменальное на всеобщий язык; это подробный и необходимый кадастр недвижи­мого имения науки, это материал, способный на дальней­шее развитие, которое, однако, может очень долго не быть; оставаться в пределах такой эмпирии в самом деле трудно, почти невозможно; на это надобно бездну воз­держности, бездну самоотвержения, гениальность Кювье или тупость какого-нибудь недальнего специалиста. Ес­тествоиспытателям, так громко и беспрерывно превозно­сящим опыт, в сущности, описательная часть скоро на­доедает. Им явным образом не хочется оставаться при одном добросовестном перечне; они чувствуют, что это не наука, стремятся замешать мышление в дело опыта, осветить мыслию то, что в нем темно, и тут обыкновен­но они запутываются и теряются в худо понятых катего­риях, идут зря, не дают отчета в своих действиях, боят­ся выпустить из рук предмет, данный чувственной досто­верностью, не замечая, что он давно уже изменился; бо­ятся довериться мышлению и, невольно увлекаемые в по­ток диалектического движения, разлагают предмет на его противоположные определения, утрачивая возмож­ность соединить разъединенные начала. Стремление выйти из эмпирии совершенно естественно,— исключи­тельность противна духу человеческому. Чисто эмпири­ческое отношение к природе имеет животное, но зато жи­вотное относится только практически к окружающему миру; оно не довольствуется страдательным рассматри­ванием естественных произведений и ест их или идет прочь. Человек чувствует непреодолимую потребность восходить от опыта к совершенному усвоению данного знанием; иначе это данное его теснит, его надобно пере­носить (subir), что несовместно со свободой духа. Отто­го-то закоснелейшие враги логики и философии не мог­ли уберечь себя от теоретических мечтаний, иногда не уступающих в нелепости самому трансцендентальному идеализму. Разве химики не имели своей «quinta essentia», своего «всемирного газа», своих теорий проис­хождения, своей теории металлов, своей теории флогистона и пр.? Дело в том, что человек больше у себя в ми­ре теоретических мечтаний, нежели в многоразличии фактов. Собрание материалов, разбор, изучение их чрез­вычайно важны; но масса сведений, не пережитых мыслию, не удовлетворяет разуму. Факты и сведения пред­ставляют необходимые документы производимого след­ствия,— но суд и приговор впереди; он оснуется на до­кументах, но произнесет свое. Факты — это только ско­пление однородного материала, а не живой рост, как бы сумма частей ни была полна. Эмпирики, понимая это инстинктуально, переходят к рассудочным отвлечениям, ду­мая ими уловить целое по частям; таким образом, они те­ряют предмет, сущий на самом деле, заменяя его отвле­чениями, сущими только в уме. Если б они откровенно доверялись мышлению, оно их вывело бы из односторон­ности той же диалектической необходимостью, которая заставила их от непосредственного бытия перейти к рас­судочным посредствам; оно привело бы их к сознанию конечности такого знания, к сознанию нелепости — оста­новиться в безвыходном круговороте причин и действий, в котором каждая причина — действие и каждое дейст­вие — причина, в странном разъединении формы и со­держания, силы и проявления, сущности и бытия. Но они не доверяются мышлению; еще более: видя неудач­ные попытки добраться до истины путем рассудочного движения, они сильнее предубеждаются против всякого мышления; они раскаиваются в том, что потеряли время вне эмпирической сферы. Но зачем же они употребляют логические действия, не давая себе отчета в их смысле?

Они воображают, что если они переходят из эмпирии к объяснениям, то весь предмет у них цел и сохранен, в то время, как отвлеченные категории не имеют силы за­черпнуть его так, как он есть; рассудок, как гальваниче­ский снаряд, или вовсе не действует или действует, раз­лагая на две противоположности — который бы резуль­тат его ни взяли, он односторонен, он — составная часть. В эту туманную среду рассудочного движения поднимаются эмпирики и не идут дальше,— между тем эта среда истинна только как переход, как путь, цель которого — быть пройденным; если б поняли смысл рассудочной науки, тогда призрачная преграда между опытом и умозрением уничтожилась бы сама собою; теперь же эмпирия на философию и философия на эмпирию смотрят именно сквозь эту среду и видят друг друга с искаженными чертами: эмпирия, встречая усеченную, недействительную рассудочную истину, думает, что это вина самого мышления; философия ее же принимает за результат опытного ведения. Остановиться на рефлек­сии— хуже, нежели остановиться на эмпирии: все неле­пое, все смешное, что вы встретите в физических науках, происходит именно от внешних размышлений и объяс­нительных теорий.

Натуралисты, дошедшие до рассудочного движения, воображают, что анализ, аналогия и, наконец, наведе­ние, как дальнейшее развитие обоих,— единственные средства узнать предмет, оставляя его неприкосновенным, как он был; а этого-то именно и не нужно и невоз­можно. Во-первых, анализ не оставляет камня на камне в данном предмете и кончит всякий раз тем, что сведет данное эмпирией на отвлеченные всеобщности; он прав: он делает свое дело; не правы употребляющие его без от­чета о его действии и останавливающиеся на нем. Во-вто­рых, желание оставить предмет, как он есть, и понять его, не разрешая в мысль, не только иллогизм, но просто нелепость: частный предмет, явление, остается неприкос­новенным, если человек, не думая о нем, смотрит на него, когда он к нему равнодушен; если он его назовет, то уже он не оставил его в сфере частностей, а поднял во всеоб­щее. Как же понять смысл явления, не вовлекая его в ло­гический процесс (не прибавляя ничего от себя, как обы­кновенно выражаются)? Логический процесс есть един­ственное всеобщее средство человеческого понимания; природа не заключает в себе всего смысла своего — в этом ее отличительный характер; именно мышление и до­полняет, развивает его; природа — только существова­ние и отделяется, так сказать, от себя в сознании чело­веческом для того, чтоб понять свое бытие; мышление делает не чуждую добавку, а продолжает необходимое развитие, без которого вселенная не полна,— то самое развитие, которое начинается со стихийной борьбы, с химического сродства и оканчивается самопознающим мозгом человеческой головы. Хотят ум сделать страда­тельным приемником, особого рода зеркалом, которое отражало бы данное, не изменяя его, т. е. во всей его слу­чайности, не усваивая, тупо, бессмысленно; а данное, сущее во времени и пространстве, хотят сделать деятель­ным началом,— это прямо противоположно естественно­му порядку. Оттого оно, в самом деле, никогда и не удается: воображая ходить на голове, ходят на ногах. Объяснять внешним образом предмет — значит созна­ваться, что нельзя его понять; объяснять предмет подо­бием — средство иногда полезное, но большей частию бедное: никто не прибегает к аналогии, если может ясно и просто высказать свою мысль. Недаром французы го­ворят: comparaison n'est pas raison («сравнение – не доказательство»). В самом деле, строго логически ни предмету, ни его понятию дела нет, похо­жи ли они на что-нибудь или нет: из того, что две вещи похожидруг на друга известными сторонами, нет еще достаточного права заключать о сходстве неизвестных сторон. В какие грубые ошибки, например, впадала гео­логия, желая обобщать факты, выведенные изучением Альпийских гор, к другим полосам! Когда известен общий закон, то вы ищете его в частном случае не по одной аналогии с другими явлениями, но по логической необ­ходимости. Часто аналогия вытесняет одно эмпирическое представление другим; это попросту называется отво­дить глаза. Вы ждете, например, объяснения, каким об­разом общее чувствилище передает нерву, нерв мышцам движение вашей души, а вам, вместо понятия, подсовы­вают образ музыканта, натянутых струн, передающих фантазию художника; простой вопрос усложняется; это подобное можно опять свести на что-нибудь подобное, и первоначальный предмет совершенно затеряется в сход­стве: это та самая метода, по которой человеческий пор­трет рядом подобных копий сводится на изображение фрукта. Сюда же принадлежат насильно втесняемые представления, будто бы для вящей понятности: «Если мы представим себе, что луч света состоит из бесконечно малых шариков эфира, касающихся друг друга...» Зачем же я стану себе представлять, что свет солнца падает на меня так, как дети яйца катают, когда я уверен, что это не так? В физических науках принято за обыкновение допускать подобного рода гипотезы, т. е. условную ложь для объяснения; но ложь не остается вне объяснения (иначе она была бы вовсе не нужна), а проникает в него, и вместо истины получается странная смесь из эмпириче­ской правды с логической ложью; эта ложь рано или поздно обличается и, по справедливости, заставляет сомневаться в истине, спаянной с нею.

Математика говорит, что линия - бесконечное количество точек, в известном порядке расположен­ных; она принимает возможность бесконечной делимости пространства; но она понимает то, что говорит, она пони­мает не действительность, а отвлеченную возможность делимости; еще более, она вместе с тем понимает и непре­менное протяжение и то, что действительная форма есть форма стереометрическая; она с мыслию берет точку, ли­нию, площадь и в сознанных ею пределах. Оттого ни один математик не ждет аэролита, у которого точки бы­ли бы заметны или у которого бы поверхность отвалива­лась от тела. Оттого математик никогда не станет делать опытов бесконечного деления, не станет ни драть слюды, ни капать чернил в бочку воды и после пугать детей рас­четом, какая доля чернил в одной этой капле воды. Онзнает: если б бесконечная делимость была фактически возможною, то она не была бы бесконечною. Без всяко­го сомнения, математика ушла несравненно дальше в мы­шлении против физики; одна теория бесконечно малых доказывает это; она не могла стереть с себя близость с логикой, несмотря на все старания; впрочем, не надобно забывать (так, как это делают математики), что она, от Пифагора начиная, была преимущественно развиваема философами.

 

Вопросы и задания

1. Что такое эмпирия (опытное познание) в естественных науках? Какую задачу решает наука на эмпирическом уровне?

2. Почему попытка ученых перейти от эмпирического к теоретическому приводит к нелепым идеям?

3. Что такое рассудочное мышление как попытка уловить целое по частям?

4. В чем состоит односторонность такого типа мышления?

5. Почему недостаточны такие способы познания как анализ, наведение (индукция)?

6. Что такое логический процесс как необходимое развитие, а не зеркало?

7. В чем недостаточность метода аналогии в процессе познания?

8. Какими должны быть теоретические понятия в науке (на примере математики)?

Герцен А.И. Собрание сочинений. В 8-ми томах. – Том. - 2. М., 1975.- С. 97-104.

Примерные вопросы экзамена по философии

1. Структура и сущность мировоззрения. Типы и формы мировоззрения. Различие технократизма и гуманизма.

2. Космоцентризм и его проявления в учении о природе и обществе.

3. Мифология и манипуляция человеком.

4. Проблема человека в философии софистов и Сократа.

5. Проблема человека в философии стоиков и учении Эпикура.

6. Основные идеи и проблемы философии эпохи Средневековья.

7. Антропоцентризм и учение о мире в философии Возрождения.

8. Простановка проблемы человека в философии 17-19 вв.

9. Проблемы теории познания в философии 17-19 вв. Индуктивный и дедуктивный пути познания.

10. Сущность антропологического подхода в объяснении человека.

11. Проблема свободы в философии. Свобода и необходимость.

12. Тема судьбы в произведениях Софокла «Царь Эдип» и Шекспира «Макбет».

13. Сущность марксистского подхода в объяснении человека.

14. Научная картина мира.

15. Западники и славянофилы о своеобразии и судьбе России.

16. Основные идеи философии и публицистики В.С. Соловьева.

17. Основные идеи философии и публицистики Н.А. Бердяева.

18. Философия русского космизма.

19. Смысл жизни. Проблема жизни, смерти, бессмертия в духовном опыте человека.

20. В.С. Соловьев, З. Фрейд, В. Франкл о смысле жизни.

21. В.С. Соловьев. Смысл любви.

22. Проблема свободы в «Легенде о Великом инквизиторе» (Ф.М. Достоевский. «Братья Карамазовы»).

23. Н.А. Бердяев, О. Шпенглер о различии цивилизации и культуры.

24. Общество как система.

25. Основные идеи и проблемы философии истории.

26. Основы материалистического учения об обществе.

27. Способ производства как основа существования и развития общества.

28. Сущность формационного подхода в объяснении общества, истории.

29. Сущность и основные черты цивилизационного подхода в объяснении общества. Доводы против европоцентризма.

30. Концепции технологического детерминизма.

31. А. Швейцер, А. Печчеи о роли культуры в преодолении кризиса цивилизации.

32. Глобальные проблемы современности и социальный прогресс.