Пороговое условие № 3: консолидированный контроль над вооруженными силами

 

Достижение консолидированного контроля над вооруженными силами, как представляется, является самым трудным для естественного государства предварительным условием. Его также трудно определить и понять. Консолидация контроля над вооруженными силами предполагает разделение тесных связей между экономикой, политикой и вооруженными силами в естественных государствах. Экономические и политические организации подвергаются изменениям, что отражает изменения в военных организациях, а также происходящее во всем обществе разделение функций и специализацию организаций. Консолидированный политический контроль над вооруженными силами начал устанавливаться в Западной Европе в XVII в., хотя консолидация не была завершена до XVIII в. Он предполагал большую армию и флот, казначейство более значительных размеров для их финансирования и больше бюрократии для сбора доходов и управления армиями и флотом. Появление суверенных национальных государств в Европе было связано с консолидацией контроля над постоянной профессиональной армией и флотом и разоружением остальной части населения. Люди думали и писали о появлении современных национальных государств на протяжении столетий. Тесная связь между национальными государствами и возвышением современных обществ заставляет нас перенести историю перехода в XVIII в., когда национальные государства впервые установили консолидированный контроль над своими вооруженными силами, а не в XIX в., когда этот переход уже произошел. Мы вернемся к вопросам, касающимся хронологии перехода, в главе 6.

Консолидация военной силы не может быть понята без сопоставления с теориями государства с одним актором. Образ единственного верховного главнокомандующего, который способен направлять всю военную силу общества, может создать впечатление консолидированного контроля. Поскольку в королях, диктаторах и всевозможных вождях не было недостатка в человеческой истории, проблема заключалась в ограничении таких лидеров таким образом, чтобы они не могли злоупотреблять своей властью. Тем не менее естественные государства всегда управляются коалициями влиятельных индивидов; одна из фракций или групп господствующей коалиции может получить эффективную монополию на насилие только в чрезвычайных ситуациях. Еще реже встречается ситуация, когда другие группы в коалиции удовлетворены и готовы мириться с отсутствием доступа к военным ресурсам. Поскольку консолидация военной силы способствует росту специализации внутри господствующей коалиции, а также консолидации экономической и политической власти, этот процесс очень трудно объяснить с помощью модели с одним актором. Для понимания того, как группы и фракции элиты добровольно соглашаются уступить контроль над вооруженными силами, требуется более глубокое понимание всей коалиции, а не только одного военного лидера.

Что означает политический контроль над вооруженными силами? Он не означает наличия профессиональной армии. Профессиональные армии со специализацией военных функций существовали тысячелетиями. Номинального разделения гражданских и военных властей также недостаточно. Если для поддержания или получения контроля над гражданскими правительственными институтами требуется активная поддержка военных, то общество не имеет политического контроля над вооруженными силами. Если военнослужащие являются должностными лицами (в униформе) в гражданском правительстве, например как законодатели или руководители, то общество не имеет политического контроля над вооруженными силами. Если вооруженные силы как организация имеют в собственности существенные экономические активы и могут отчуждать или приобретать их без согласия гражданских властей, то общество не имеет политического контроля над вооруженными силами. Наконец, отбор высшего военного руководства должен находиться под контролем гражданских властей; армии, которые выбирают своих собственных лидеров, не находятся под политическим контролем. Все эти показатели относительны, а не абсолютны, но они говорят о том, что многие, если не большинство, общества в современном мире не обладают политическим контролем над вооруженными силами. Во многих обществах существует видимость гражданского правительства, но их жизнь проходит в тени насилия, где вероятность того, что военные будут играть активную роль в управлении, вовсе не равна нулю.

По определению, когда вооруженные силы консолидированы, военные власти не могут быть дисциплинированы угрозой применения военной силы со стороны какой-либо другой части общества. Это потребовало бы существования другой вооруженной силы и рассеянного контроля насилия. Следовательно, для того чтобы консолидированные вооруженные силы под политическим контролем воздерживались от применения насилия для достижения незаконных целей, когда законность определяется в рамках господствующей коалиции, невоенные группы и организации элиты должны быть способны дисциплинировать вооруженные силы невоенными средствами. Для того чтобы элитные группы и организации уступили контроль над военными силами и средствами единой организации, они должны быть уверены в том, что смогут коллективно дисциплинировать военную организацию. Не логика, а другие пороговые условия определяют местоположение невоенных средств дисциплинирована вооруженных сил и их развитие.

Как показывает проведенный нами ранее анализ бессрочно существующих государств, появление множества бессрочно существующих организаций внутри и вне формального государства является необходимым условием поддержания любых бессрочно существующих организаций. Невозможно создать только одну бессрочно существующую организацию — некоторые должны быть созданы одновременно. Подобным образом внешний контроль над вооруженными силами предполагает одновременное развитие бессрочно существующих организаций внутри государства и в частном секторе. На уровне закупок и поставок, который мы позже рассмотрим на детальном примере, взаимосвязанные соглашения между частным сектором и вооруженными силами являются единственным способом создания бессрочно существующих организаций.

Взаимосвязь политиков и военных через государственное казначейство или при осуществлении контроля над fiscus исследована лучше всего. Увеличение размера армии обычно достигается за счет снижения материального благосостояния остальной части общества [163]. Институты, которые определяют объем ресурсов, выделяемых на военные нужды, имеют важнейшее значение для создания политического контроля над вооруженными силами. В Англии XI в. контроль над землевладением и контроль над военной властью были тесно взаимосвязаны. Привязывание контроля над военными ресурсами к экономическим ресурсам и хозяйственной деятельности лежит в основе естественного государства. Часто контроль над военными, политическими и экономическими ресурсами принадлежит одной и той же организации, тесно связанной с господствующей коалицией. Если же, однако, элиты развивают более мощные организации, специализирующиеся на экономических (или других) функциях, то институциональные механизмы вроде отчуждения по согласию могут обеспечить способы передачи ресурсов вооруженным силам, которые могут контролироваться невоенными элитами.

Здесь в действие вступает другое пороговое условие — верховенство права для элит. Подчинение лидера организации правовым нормам является неотъемлемой частью бессрочно существующих организаций. Пример ограничения полномочий короля по отчуждению flscus согласием корпоративного тела был неотъемлемой частью истории подчинения европейских королей праву. Определяющее значение имело отделение процесса принятия решений о том, когда вступать в войну и сколько тратить на военные действия, от непосредственного руководства армией. Корпоративная военная организация уполномочивала военных лидеров принимать решения о том, как воевать, но не когда воевать и сколько тратить на войну. Власть решать, когда воевать и сколько тратить на войну, получила отдельная корпоративная социальная организация. Разделение полномочий по принятию этих двух типов решений создало политический контроль над консолидированными вооруженными силами.

В естественных государствах, где лидер и другие влиятельные члены господствующей коалиции возглавляют активные организации, объединяющие военную, политическую и экономическую власть, дающие согласие корпорации не могут обладать значимым независимым существованием. Поскольку личная харизма и индивидуальная идентичность имеют особое значение для военного лидерства, в вооруженных силах особенно трудно учредить безличные, бессрочно существующие организации. Однако если развиваются бессрочно существующие организации элиты, обладающие существенной экономической или общественной, но не военной властью, то становится возможно, хотя и чрезвычайно трудно, сформировать институциональные механизмы, благодаря которым контроль над вооружением и решения о войне отделяются от фактического руководства боевыми действиями. Работа этих механизмов может быть надежно обеспечена путем передачи контроля над военными ресурсами дающей согласие группе. Без влиятельных невоенных организаций элиты поддержать такие соглашения было бы очень трудно.

Среди всех концепций этой книги консолидированный политический контроль над вооруженными силами является самым сложным для понимания. Корень проблемы заключается в парадоксальных отношениях между естественными государствами и специализацией и разделением труда, отмеченных нами в главе 2. Естественные государства позволяют обществам управлять большими числами, имея дело с насилием. Хотя это позволяет естественным государствам получать большую выгоду от специализации, в то же время специализация также представляет угрозу созданию ренты. Естественные государства по своей природе ограниченны как с точки зрения доступа, так и с точки зрения степени специализации, которую они могут поддержать. Политический контроль над вооруженными силами требует большей специализации внутри господствующей коалиции (однако он не требует большего доступа). Движению к большей специализации внутри элиты, несомненно, способствовали сильные организации элиты, но сеть причинно-следственных связей слишком запутанна, чтобы ясно в них разобраться.

Заглавие замечательной книги Чарльза Тилли «Принуждение, капитал и европейские государства: 990-1992 гг.» (Tilly, 1992; Тилли, 2009) говорит о значении специализации внутри коалиции. Тилли прослеживает эволюцию национальных государств в Европе на протяжении тысячелетия, используя изменения в начальном характере политических и экономических институтов и организаций (например, распределения принуждения и капитала) для объяснения структур формирования государств. В модели Тилли правительства существуют для того, чтобы воевать, а их поведение формируется стремлением мобилизовать, координировать и распределять ресурсы наилучшим способом для победы в войнах. Неявной у Тилли остается логика использования насилия и контроля над ним, которую Роберт Бейтс сделал явной в своей вышедшей в 2001 г. книге «Процветание и насилие», используя примеры из той же европейской истории. Тилли во многом опирается на развитие крупномасштабных военных организаций, вылившееся в военную революцию, которая была изучена Джеффри Паркером (Parker, 1996) и другими. Рассмотрим концепции Бейтса, Тилли и Паркера более подробно.

Бейтс (Bates, 2001) описывает, как в мире постоянного беспорядка и насилия индивиды частным образом обеспечивают принуждение. Однако само по себе индивидуальное предоставление защиты дорогостояще и чревато проблемами стимулов. Каждый сам должен бороться за защиту своей личности, семьи и активов; более того, индивидуальное обращение к насилию ограничивает специализацию и разделение труда. Единственным ответом на мир насилия является родственное обеспечение принуждения при помощи института мести. Привлекая исследование Эванса-Причарда (Evans-Pritchard, 1940; Эванс-Причард, 1985) о нуэрах — конфедерации племен, обитающих в Южном Судане и Западной Эфиопии, Бейтс прослеживает логику сдерживания. Принуждение предполагает использование насилия или угрозы насилия. Не обязательно использовать действительное насилие для изменения поведения. Часто наиболее эффективный потенциал насилия возникает, когда оно остается угрозой, а не действительностью. Если члены родственной группы желают наказать кого-либо, кто навредил члену их родственной группы, баланс принуждения может нарушиться. «Сама готовность нуэров применять насилие является причиной того, что насилие применяется так редко», — пишет Бейтс (Bates, 2001, р.45). Пользуясь языком теории игр, насилие является результатом, которого игроки не ожидают, поэтому фактическое применение насилия является не принятым у игроков поведением. В результате наблюдаемый в обществе уровень фактического насилия отражает только одно измерение его действительного присутствия в этом обществе. Общества, в которых уровень действительного применения насилия невысок, могут тем не менее испытывать высокий уровень принуждения через угрозу его применения.

Обеспечение безопасности посредством вездесущей угрозы насильственного возмездия «создает хрупкий мир» (Bates, 2001, р. 47). Эта логика поддерживает мир в хрупком естественном государстве: несколько сложных организаций, ограниченные специализация и обмен, ограниченное богатство и общество, управляемое элитами, которые оказывают свое влияние через некоторую форму патрон-клиентских сетей. Как мы подчеркивали в главе 2, патронажные сети служат способом определения того, какие индивиды объединятся в случае возникновения вспышек насилия [164]. В хрупких естественных государствах угроза применения насилия пронизывает все общество. В самых простых обществах каждый должен быть готов применить насилие, а военные ресурсы сообщества широко рассеяны среди всего населения.

В базисных естественных государствах порядок обеспечивается более регулярным образом, по мере того как общество становится лучше организованным и более

способным подавлять насилие среди различных групп и фракций. Если использовать терминологию Бейтса, базисное естественное государство способно использовать насилие конструктивно, а не только для достижения разрушительных целей: «Вместо того чтобы служить средством совершения затратных действий по перераспределению, [принуждение] становится средством, которое способствует созданию богатства» (Bates, 2001, р. 50). Пользуясь терминологией Сервиса (Service, 1975, р. 297–298), государство «приносит мир». Логика аргументации Бейтса проста: пока специалист в области насилия больше получает от защиты своих клиентов, чем от их экспроприации, он воздерживается от использования насилия. Поскольку специалист в области насилия может ожидать получения ренты от своих клиентов на протяжении долгого периода, критическим элементом его расчетов являются выгоды от экспроприации сегодня по сравнению с потерей потока доходов в неопределенном будущем [165]. Если специалист в области насилия от хороших дел (например, содействие созданию богатства) выигрывает больше, чем от плохих (вроде экспроприации богатства), то наступает процветание. Сокращение насилия создает большее богатство, напрямую ограничивая разрушение богатства, увеличивая возможности для заключения контрактов и долгосрочных отношений, содействуя росту специализации и разделения труда, что позволяет обществу более эффективно использовать свои активы и ресурсы. Основной вопрос заключается в том, стоит ли убить курицу, несущую золотые яйца, и съесть ее сегодня или же лучше ухаживать за ней, чтобы в будущем получить поток золота.

Как Бейтс, так и Тилли разрабатывают модели общества, экономический сектор которого обладает потенциалом создания растущего богатства. Экономический сектор сконцентрирован в городах, но связан с деревенскими сельскохозяйственными производителями и потребителями. Также присутствует политический сектор, основная задача которого заключается в производстве и применении принуждения. Для Бейтса и Тилли урбанизация производит богатство и капитал. Бейтс определяет условия, при которых политические элиты желают обеспечить экономический рост в городах: когда военные лидеры приходят к выводу, что в их интересах содействовать хорошей экономической политике, чтобы получить больше ресурсов для осуществления насилия [166]. Тилли объясняет происхождение различных структур формирования государств в Европе исходя из начального распределения принуждения и капитала, которое является производным от распределения и характера политических и экономических институтов и организаций. В модели Тилли правительства существуют для того, чтобы воевать, а их поведение формируется стремлением мобилизовать, координировать и распределять ресурсы наилучшим способом для победы в войнах. Тилли использует ту же логику, что и Бейтс: социальное и экономическое развитие начинается тогда, когда политические или военные лидеры приходят к выводу, что в их интересах обеспечить безопасность в городах, чтобы получить больше ресурсов для ведения войн. В обществах, где слишком большая власть находится на стороне принуждения, возможности для заключения способствующих росту соглашений ограниченны. В обществах, где капитал обладает слишком большой властью, возможности для политического развития ограничены. Однако в некоторых обществах, где распределение капитала и принуждения соответствующим образом сбалансировано, как в Англии и Франции, возникает возможность одновременно консолидировать вооруженные силы, усложнить политическую систему и способствовать политическому и экономическому развитию.

Наше упрощенное описание концепций Бейтса и Тилли не отдает должного мощи и сложности их теоретической и исторической проницательности. Ни Бейтс, ни Тилли не спорили бы с тем, что все государства являются организациями и что вся власть осуществляется через коалиции влиятельных групп интересов. Тем не менее оба начинают с модели государства как единого актора, и Тилли открыто признает эту проблему [167]. Отделение политики от экономики, политически могущественных от экономически бессильных (вооруженные силы) неизбежно и естественно вытекает из модели с единым актором, даже если этот единый актор выступает в качестве представителя большой группы элит. Общей чертой всеединых акторов является использование военной силы для изъятия экономического богатства.

В естественных государствах, напротив, экономика и политика не разделены, а тесно переплетены внутри господствующей коалиции. Бейтс и Тилли полагают, что разделение политических и экономических интересов является естественным разделением, и используют это как исходную точку своего анализа. Разделение военных, политических и экономических интересов и организаций в человеческих обществах в действительности является не естественным результатом, а следствием весьма специфического набора условий. Разделение особых экономических и военных интересов внутри господствующей коалиции происходит только в зрелом естественном государстве с сильными организациями элиты. Только тогда, когда курица, которая несет золотые яйца, принадлежит не беспомощному крестьянину и не члену элиты, у которого нет влияния, а сильному и хорошо организованному специалисту в экономической области, надежное обязательство не прибегать к насилию может породить устойчивую поддержку правительственной политики, обеспечивающей экономическую защищенность. Начальное распределение капитала и принуждения в европейских обществах, которое Тилли считает экзогенным, напротив, было отражением глубоко эндогенных отношений внутри господствующих коалиций в европейских обществах.

Хотя Тилли начинает свое изложение с 990 г., интересная для нас часть истории начинается с 1500 г., момента, до которого ни одна из западноевропейских держав не имела значительного военного преимущества. В конце XVI в. и на протяжении XVII в. Англия, Франция и Голландская республика стали создавать более сложные организации и государственные институты в рамках, заданных их базисными естественными государствами, включая сложные организации элиты, не зависящие от прямого контроля государства. В качестве средства колонизации все три страны, в отличие от Испании и Португалии, использовали квазичастные корпорации. Британцы, голландцы и французы создали колониальные империи, выдавая своим купцам разрешения на «организацию правления в колониях» [168]. Корпорации развивались также и для внутренних целей. К 1700 г. особая структура поддержки организаций элиты вне непосредственных рамок государства характеризовала развитие зрелых естественных государств во всех трех европейских странах-пионерах.

Тем не менее ни одному из этих государств не удалось установить политический контроль над вооруженными силами. Британия в XVII в. пережила гражданскую войну и революцию. Франция пережила Фронду во время неразберихи середины XVII в. и революцию в конце следующего столетия. Голландская федеральная структура усложнила организацию флота страны, который во время англо-голландских войн середины XVII в. находился под командой сложной коалиции пяти (и более) адмиралов; каждая голландская провинция имела свое собственное адмиралтейство и военные ресурсы (Rodger, 2004, р. 9, 64). Напротив, к 1800 г. все три страны, атакже СШАустанови- ли консолидированный политический контроль над своими вооруженными силами, хотя и различными способами. Мы принимаем основные факты Тилли — его историю о том, что случилось, — но вместо его модели принуждения и капитала предлагаем свою модель естественного государства. Это позволяет нам объяснить эндогенные взаимоотношения между капиталом и принуждением, которые Тилли вынужден считать данностью [169].

Вся Европа в 1500 г. состояла из базисных и хрупких естественных государств. Наряду с более сложными экономическими системами зрелые естественные государства стали быстрее развиваться в Западной, чем в Восточной Европе. Результатом были более сложные, отчетливые и независимые организации элиты в Западной Европе, чем в Восточной Европе. Возвышение северо-запад- ных европейских городов отражало организационное усложнение их зрелых естественных государств, а также использование ими корпораций для колонизации зарубежных владений и расцвет их финансовых, торговых и промышленных организаций. Разделение и специализация экономических, политических и военных организаций — более широкое присутствие городов, более сложная, неаграрная экономика и капитал — не были экзогенными по отношению к политической и экономической истории Великобритании, Франции и Голландской республики. Они были продуктом эволюции структуры естественного государства от базисного к зрелому естественному государству. Страны Восточной и Южной Европы, за исключением некоторых итальянских городов-государств, не смогли развить более независимые политические и экономические организации и институты. В этом регионе сохранилось тесное переплетение капитала и принуждения.

В 1700 г. во всех европейских странах контроль над вооруженными силами был рассеян среди членов господствующей коалиции. Тилли описывает изменения, произошедшие после 1700 г., как формирование современных армий национальных государств и специализацию:

Формирование современных армий национальных государств— период (на большей части Европы особенно активно — в 1700–1850 гг. или около того), когда государства создают массовые армии и флоты, набирая главным образом собственное национальное население, а суверенные правители включают вооруженные силы непосредственно в государственные административные структуры и переходят к прямому управлению фискальным аппаратом, решительно ограничивая деятельность независимых контракторов; специализация — эпоха (примерно с середины XIX в. до настоящего времени), когда военные силы становятся мощной специализированной властью, фискальная деятельность организационно все больше отделяется от военной, усиливается «разделение труда» между армией и полицией, представительные институты все больше влияют на определение расходов на военные цели, а государства все больше занимаются распределительной, регулирующей, определяющей компенсацией и судебной деятельностью (Tilly, 1992, р. 29; Тилли, 2009, с. 60).

Тилли описывает консолидацию контроля над вооруженными силами и рост безличности в организациях, используемых государством для контроля над вооруженными силами. Он начинает со структуры базисного естественного государства, где экономическая и политическая деятельность (например, сбор налогов и владение военными ресурсами) была рассеяна среди членов господствующей коалиции. После 1700 г. политический контроль над вооруженными силами начал консолидироваться в формальной организационной структуре правительства. Параллельно осуществлялась консолидация и специализация других государственных функций.

На эту трансформацию повлияли также, по крайней мере частично, изменения в военных технологиях в конце xvi-xvii в. Литература о революции в военном деле (Parker, 1996) описывает растущий масштаб военных действий в Европе, вызванный сначалаусовершенствования- ми в защите укрепленных пунктов, а затем — развитием более подготовленной пехоты и усовершенствованной артиллерии. Каждое из этихусовершенствований способствовало росту масштаба военных операций, прямо и косвенно увеличивая фиксированную постоянную составную часть профессиональной армии, которую необходимо поддерживать для обеспечения более высоких уровней сложности, необходимых для применения революционных оборонительных и наступательных технологий. Наряду с растущим масштабом и большими расходами возникла потребность в улучшении фискальных и административных механизмов формального правительства.

Тилли рассматривает эти изменения как неизбежный результат неумолимого роста военной конкуренции в Европе: «…война способствовала формированию и трансформации государств» (Tilly, 1992, р. 20; Тилли, 2009, с. 47). Государства по всей Европе быстро подражали победителям этой конкуренции (Великобритании, Франции и Голландии). Подражатели подошли к порогу позже, в XIX в. (например, Германия и Скандинавские страны). Литература о революции в военном деле придерживается той же точки зрения: когда некоторые страны развивают новые военные технологии, их конкуренты вынуждены заимствовать те же технологии или погибнуть. Поскольку новые военные технологии, появившиеся в Европе после XVII в., требовали больших армий и беспрецедентного уровня военных расходов, государства должны были расти или умирать [170].

Значение масштаба революции в военном деле ставит логику насилия Бейтса на первый план. Овладевшие новыми технологиями военные лидеры сталкиваются с неожиданным ростом выгод от увеличения доходов, что позволяет им надежно соблюдать соглашения, обеспечивающие производственный потенциал их экономик. Изменение военной технологии становится причиной изменений в процессе формирования государства, а также объяснением роста богатства и накопления капитала. Рост доступных экономических средств ведения войны позволил увеличить масштаб военных операций. Рост военных масштабов создал спрос на большее количество ресурсов. Права собственности капитала и торговли стали защищаться лучше, после того как политические элиты осознали, что они могут получить от городов больше ресурсов в обмен на соблюдение прав и привилегий. Последовавший экономический успех позволил передать на военные нужды больше ресурсов. Эта логика описывает нарастающий цикл: рост спроса на все большее количество военных ресурсов в военной конкуренции заставляет страны защищать капитал и торговлю и, как правило, совершенствовать свою способность давать и исполнять достоверные обязательства. Этот цикл ведет к росту ресурсов и военной силы.

Значение масштаба в военной технологии не было, однако, чем-то новым. Всегда существовали потенциальные преимущества наличия большей армии или флота, если общество имело руководство, способное с умом использовать такие ресурсы. Военная конкуренция в Европе существовала еще до создания Римской империи; почему же военная конкуренция трансформировала государственную организацию и институты после 1700 г.? Элиты всегда были заинтересованы в лучшей защите своих прав собственности для увеличения своей экономической производительности и получения большего объема ресурсов на военные авантюры, способные принести еще больше ресурсов. В данном аспекте аргументация Бейтса, Тилли и Паркера относится ко всей истории человечества, а не только к Европе XVII в. Богатство росло и падало с некоторой регулярностью на протяжении всей истории человечества. Общества богатели, когда находили лучшие способы управления, с учетом многих параметров, включая благоприятное сочетание климата, географии и демографии. Тем не менее рост богатства и военной конкуренции никогда еще не создавал консолидированный политический контроль над вооруженными силами или защиту прав собственности и торговли на основе верховенства права.

Даже если оставить исторические проблемы в стороне, доводы в пользу революции в военном деле как причины установления консолидированного контроля над вооруженными силами и последующего социального развития не могут объяснить не только того, почему не все государства с большими армиями консолидировали политический контроль, но итого, почему всего несколько стран с большими армиями осуществили переход к современному обществу открытого доступа до конца XIX в. Как показывает сам Тилли, в большинстве европейских стран потребность в военных расходах не создала способных к современному развитию национальных государств. Он описывает три типа общественного устройства: опирающееся главным образом на принуждение, опирающееся главным образом на капитал и опирающееся на капитал и принуждение*.

Среди стран Восточной и Южной Европы примером общества, опирающегося на принуждение, может служить Россия. Власть землевладельческих элит, имевших основу в сельском хозяйстве, предотвратила развитие городских торговых центров, и в результате «государство отчаянно нуждалось в капитале» (Tilly, 1992, р. 143; Тилли, 2009, с. 210). В обществах, опирающихся на капитал (Голландия и Швейцария), влиятельные городские торговые группы интересов способны были покупать защиту тогда, когда они в ней нуждались, и тем самым избегать «громоздкой постоянной национальной администрации» (Tilly, 1992, р. 151; Тилли, 2009, с. 220). Эти государства были экономи- ческиуспешными, но слишком слабыми для под держания международной политической независимости. Общества, опирающиеся на принуждение, создавали слишком репрессивные правительства; общества, опирающиеся на капитал, создавали слишком слабые и плохо скоординированные правительства. Однако общества, опирающиеся одновременно на капитал и принуждение (примером Тилли является Великобритания, но также он включает Францию), стали государствами, опирающимися на соединение «капитала и принуждения, которое издревле обеспечивало всякому монарху доступ к громадным средствам для ведения войны, но только за счет больших уступок купцам и банкирам» (Tilly, 1992, р. 159; Тилли, 2009, с. 231–232).

Анализ государства с позиций модели с одним актором действительно мешает пониманию тех событий, которые Тилли описывает и пытается понять. Для поддержания компетентной военной власти в сочетании с устойчивым экономическим развитием интересы капитала и принуждения должны быть так или иначе сбалансированы. Но как это сделать? Кроме исторической случайности и непредвиденных обстоятельств Тилли дает нам немного: его монархия с одним актором должна так или иначе столкнуться с бейтсовской сделкой с торговыми элементами, но в его концептуальной структуре отсутствует способность сделать это, поскольку Тилли считает распределение капитала и принуждения данностью.

В 1600-м и, возможно, даже в 1700 г. господствующие коалиции всех европейских обществ были запутаны в сетях организаций, объединяющих политическую, экономическую и военную власть. Голландцы, французы и британцы (вместе со своими колониями) продвинулись далеко вперед на пути к бессрочно существующим организациям элиты, включая управляющие структуры их колоний. В XVIII в. специализация в организации господствующей коалиции заметно выросла во всех трех странах, хотя Голландия утратила способность эффективно действовать в качестве независимой военной силы. Поддерживаемые принципом верховенства права для организаций элиты, специализированные экономические организации, которые были независимы от государства, уравновешивали политические организации, которые управляли военными организациями и финансировали их. Этот процесс не был простым и беспрепятственным. Как мы показываем в главе 6, страх перед политическими и экономическими организациями играл центральную роль в Американской и Французской революциях и окрасил британскую политическую мысль XVIII столетия.

Сами по себе большие армии не стимулировали специализацию и разделение внутри элиты. Испанская империя со своей огромной армией и флотом не развила специализированных организаций элиты. И этого не произошло вовсе не из-за недостатка сложности — Дрелихмен и Вот (Drelichman and Voth, 2008) показывают, что испанский двор был способен финансировать войны короля Филиппа до военной катастрофы 1580-х гг. «по крайней мере так же „ответственно”, как США в XX в. или Британия в XVIII в.» (Drelichman and Voth, 2008, p. 29). Однако испанцы финансировали свои армию, флот или займы не через специализированные элитные, бессрочно существующие организации, а при помощи традиционных личных связей двора. Русские были способны создать большую армию, но, как описывает Тилли, «Иван [Великий] и его преемники особенно стремились создать вооруженные силы для покорения своих братьев- князей, подавления авторитарных (олигархических) амбиций своих собственных бояр, отражения иностранных вторжений и расширения границ своего царства. Им нужна была армия, как можно более зависимая от них, на чью лояльность, следовательно, они бы могли положиться. Но у них недоставало денег, чтобы купить людей и их преданность. Тогда они решили воспользоваться землей» (Tilly, 1992, р. 140, цит. по: Blum, 1964, р. 170–171; Тилли, 2009, с. 206). Как феодальная Англия, русские финансировали свою огромную армию, предоставляя ей прямой контроль над экономическими активами. Ни в России, ни в Испании не возникло специализированных и отдельных организаций элиты.

К XVIII в. военная мощь британцев, французов и голландцев позволяла им сокрушить любое другое государство на планете. Непрерывные войны между ними с конца XVII в. и до начала XIX в. представляли контекст, в котором осуществился политический контроль над вооруженными силами. Они развили более сложные организации и институты, которые позволили им обогнать все другие общества (Schultz and Weingast, 2003; Tilly, 1992; Тилли, 2009). Тем не менее военную конкуренцию следует рассматривать в контексте других основополагающих изменений, составляющих предварительные условия, способность поддерживать более сложные организации — как внутри, так и за пределами государства. Только в XVIII в. широкая поддержка бессрочно существующих организаций внутри государства и за его пределами стала реальностью. Появление бессрочно существующих организаций и политического контроля над вооруженными силами создало условия для осуществления перехода.