Незаконнорожденный сын родовитого и богатого русского дворянина И. А. Яковлева и немки Л. Гааг (что объясняет секрет его искусственной немецкой фамилии), Герцен получил достаточно хорошее домашнее воспитание, с детства помимо русского знал немецкий и французский языки. Очень рано проявилась и политически оппозиционная настроенность Герцена, характерная для всей его последующей жизни. Он с жадностью читал запрещенные по политическим мотивам стихи Пушкина и Рылеева; в 14 лет, при известии о разгроме восстания декабристов, сразу же принял их сторону, почувствовав, по его собственному признанию, что не может быть «с той стороны», где «тюрьмы и цепи», т. е. на стороне Николая I, который с этого момента становится для него символом правительственного деспотизма. Существенную роль в формировании и поддержании этого оппозиционного угла зрения сыграло для Герцена чтение произведений Вольтера с его резкой, язвительной критикой консервативных общественных институтов и, в частности, неизменно скептическим отношением к церкви и религии. В то же время своего рода контраст к увлечению Вольтером составлял столь же рано проявившийся и также сохранившийся на всю жизнь глубокий интерес Герцена к Евангелию с его, по словам писателя, «миром и кротостью» и проповедью самоотверженной любви к ближнему.
На интеллектуальное развитие молодого Герцена оказал также влияние его двоюродный брат А. А. Яковлев, фанатически увлекавшийся химией и другими естественными науками, атеист и своеобразный философ «от науки», рассматривавший жизнь человеческого общества со всеми его высокими идеалами и культурными достижениями как различные модификации химических соединений и простейших нервных реакций организма. С целью более полного изучения естественных наук Герцен поступает на физико‑математическое отделение Московского университета. В университете вокруг Герцена и его друга Н. П. Огарева складывается кружок свободомыслящей молодежи, резко критически оценивающей существующее положение вещей в России. Через год по окончании университета, в 1834 г., за распевание «пасквильных» песен, порочащих царствующую фамилию, Герцена, как политически неблагонадежного субъекта, высылают из Москвы в Пермь. Начинается первая, длившаяся до 1839 г. ссылка Герцена: Пермь – Вятка – Владимир. В эти чрезвычайно важные для его общей духовной эволюции годы он вплотную сталкивается с застойным провинциальным бытом российской глубинки и усиленно ищет путей духовно, интеллектуально и этически правильного реагирования на окружающую его прозаическую действительность, колеблясь между трезвым и вдумчивым принятием ее и страстно‑бунтарским противостоянием ей. В годы ссылки по‑новому расцветает начавшееся еще в университете и отчасти поддерживаемое религиозно‑мистическим настроем двоюродной сестры Герцена Натали, ставшей в 1838 г. его женой, увлечение сен‑симонизмом, или, по‑другому, христианским социализмом в изложении французского мыслителя А. де Сен‑Симона, идеи которого стали особенно популярны во Франции после революции 1830 г. В своем трактате «Новое христианство» (1825) и в других работах Сен‑Симон выступал против деспотических структур старого феодального общества, традиционно поддерживаемого католической церковью, и попыток их реставрации в новой послереволюционной, «буржуазной» Франции, где беднейшие слои населения по‑прежнему оставались без хлеба и работы. Выход из создавшегося положения Сен‑Симон видел в утверждении свободной экономики, не контролируемой извне никакой государственной властью, и через это в постепенном мирном приближении к идеалу «золотого века», неизбежный и скорый приход которого был провозглашен им в известной формуле: «Золотой век, который слепое предание относило до сих пор к прошлому, находится впереди нас». Только в будущем, полагал Сен‑Симон, когда отношения между людьми будут основываться на подлинном равенстве и по‑настоящему открытой, несобственнической любви друг к другу, человечество сможет достигнуть идеала, завещанного в свое время Иисусом Христом. Резко противопоставленный церкви и церковной традиции, Христос тем самым превращался в защитника и глашатая святых для Сен‑Симона принципов, начертанных на знамени французской революции 1789 г.: Свободы, Равенства и Братства. Особой симпатией Герцена пользовалась также развитая учеником Сен‑Симона Анфантеном и, в частности, нашедшая отражение в ряде произведений Жорж Санд, находившейся в 1830‑е гг. под его сильным влиянием, идея о полном равенстве полов, требующая со стороны мужчины не господства над женщиной, а признания ее прав на свободное, независимое существование, что на языке сенсимонистов называлось «реабилитацией плоти».
Огромное впечатление произвела на Герцена публикация в 1836 г. «Философического письма» П. Я. Чаадаева в журнале «Телескоп». Убежденный западник, поклонник европейской культуры и цивилизации, Чаадаев в этом письме отказывал России в праве называться цивилизованным государством и описывал ее как страну, стоящую вне магистрального пути развития человечества. Герцена прежде всего привлекли чаадаевский скептицизм в отношении современной – николаевской – России и смелость, с которой мыслитель указывал на ее недостатки: отсутствие свободы, подлинных творческих достижений, умственную вялость и духовную сломленность русского человека – от интеллигента до простолюдина. Отказывал Чаадаев России и в подлинной религиозности, полагая, что настоящее христианство, а им он считал католичество, существует только в Европе, неудержимо стремящейся к установлению Царства Божия на земле, знаками которого и являются духовные и культурные достижения европейской цивилизации. Хотя мысль Чаадаева развивалась в русле консервативной религиозности, той самой, которую отвергал Сен‑Симон, основанием для нее служила все та же вера в неизбежность движения человечества к высшей точке своего существования – райскому «золотому веку», предсказанному в Евангелии. Воззрения Сен‑Симона и Чаадаева питали, таким образом, не только социальный критицизм Герцена, но и поддерживали в нем своеобразную религиозность, не лишенную мистического отсвета и состоящую в вере в божественное Провидение, самопроизвольно влекущее человечество в предсказанный мир совершенства и, в определенном смысле, гарантирующее его.
Сходный взгляд на историю Герцен находит и в философии Гегеля, к изучению которой приступает, по возвращении из ссылки, в 1839 г. под влиянием своих новых друзей – В. Г. Белинского, М. А. Бакунина и Т. Н. Грановского, не просто увлекавшихся философией Гегеля, но воспринимавших ее (особенно это касалось Белинского и Бакунина) как некое религиозное откровение. По Бакунину и Белинскому, божественное Провидение, на гегелевском философским языке именуемое Абсолютом, требует от человека полного и безоговорочного «примирения» с ним, в каком бы облике, пусть самом трагическом, зловещем и жестоком, оно ни выступало. На этом основании русские гегельянцы утверждали необходимость «примирения» с Николаем I и его империей. Герцену их выводы казались чудовищными, он полемизировал с ними, доказывая возможность иной, не столь консервативной трактовки гегелевской философии истории, однако что‑то в позиции «примиренцев» представлялось ему если не привлекательным, то во всяком случае исторически оправданным и хотя бы поэтому заслуживающим внимания.
«Записки одного молодого человека»
Опыт жизни и интеллектуальные поиски Герцена 1830‑х годов нашли отражение в первом его опубликованном художественном произведении – повести «Записки одного молодого человека» (1841). Первая ее часть – скрупулезно‑подробная и вместе лирическая автобиография Молодого человека, тонкого, впечатлительного, изощренно наблюдательного, воспитанного на Шиллере и идеальных, романтических представлениях о действительности. Вторая часть – описание патриархальных нравов города Малинова, в который героя заносит судьба, сталкивая его с подлинной, реальной действительностью русской провинции, унылой и прозаической. Соединение высокой, иногда даже патетической интонации с меткими, острыми, живыми наблюдениями над прозой жизни, изображаемой, как правило, в ироническом ключе, напоминает Гоголя, но ближе всего к Г. Гейне, в поэзии и прозе которого откровенно романтический пафос часто соседствует со столь же откровенной насмешкой над ним, его комическим выворачиванием и разоблачением. Не зная, как объединить «поэзию» идеала с «прозой» существования, Молодой человек начинает прислушиваться к позиции, высказываемой вторым главным героем повести – богатым помещиком Трензинским, живущим в Малинове, но не затронутым обывательской пошлостью, не растворившимся в ней. Трензинский полагает, что во взглядах Молодого человека слишком много умозрительной, романтической отвлеченности, не позволяющей ему увидеть действительность такой, какая она есть, принять ее и таким образом примириться с ней. Именно стремление жить умозрительными представлениями, по мнению Трензинского, мешает просвещенному, нравственному, ответственному человеку выполнять свой долг – «стараться делать maximum пользы» на том «клочке земли», который дает ему судьба. Однако философию Трензинского, при всей ее разумности и последовательно антиромантической направленности, Герцен, несмотря на то что сам к этому времени усиленно изживает в себе остатки отвлеченной умозрительности и романтического пафоса, не считает окончательным решением проблемы, стоящей перед Молодым человеком. За героем остается право оценить позицию своего оппонента как позицию скептика, вынужденного «прилаживаться к обстоятельствам» и волей или неволей пасующего перед досадной властью «случайности».
