Особенности массового сознания в переходный период

В контексте рассматри­ваемых нами проблем важно выявить специфические социально-психологические особенности массового дознания, с_.тдм чтобы сталдлтонятньщи изменившиеся механизмы познания людьми со­циальной реальности.

Прежде чем характеризовать конкретные изменения в структу­ре знаний об обществе, необходимо кратко обрисовать наиболее общие психологические проблемы, которые встают перед массо­вым сознанием в переходный период от одного типа общества к другому, причем не «вообще», а в конкретных условиях современ­ной России. Как минимум, можно выделить три такие гдаэйаемы: специфика слома социальных сте­реотипов (что представляет собой конкретную форму «слома со­циального консенсуса»); изменение шкалы ценностей (что прямо вписывается в характеристику социальных факторов процесса со­циального познания); кризис идентичности (что, как легко заме­тить, также относится к анализу одного из основных элементов картины социального мира).

Ломка стереотипов. Слом такого рода стереоти­пов в массовом сознании осуществляется непросто. Более того, он часто воспринимается отдельными группами как утрата идеалов, как крах смысла жизни.

Все осложняется немедленным порождением новых стереоти­пов и мифов, связанных с такими новыми реалиями жизни, как рынок (предпринимательство), суверенитет, права человека. Как отмечал один журналист, мы оказались «блестящими язычника­ми» — только свергли своих марксистско-ленинских божков, как сейчас же создали новых, среди которых мирно соседствуют Иисус Христос, Столыпин и Николай П. По-видимому, сказывается та­кая черта менталитета, которая требует признания безусловных авторитетов. В порождении новых стереотипов важную роль играют средства массовой информации. Именно в них часто можно слы­шать апелляции к опыту других стран или к нашему прошлому опыту.

И вот в резуль­тате складываются два различных стереотипа относительно рынка: позитивный («рынок — свобода, самостоятельность») и негатив­ный («рынок — воровство и бездуховность»). Когда в массовом сознании соседствуют диаметрально противоположные стереоти­пы относительно жизненно важных общественных явлений, — это большая нагрузка на процесс социального познания. Она тем бо­лее велика в тех случаях, когда для этого массового сознания вооб­ще нетипично признание плюрализма возможных оценок и подхо­дов. Вообще говоря, плюрализм мнений — нормальное явление в обществе. Было бы вполне естественным распространение различ­ных позиций относительно того же рынка. Но все дело в том, что по каким-то латентным законам менталитета в наших условиях существует тенденция каждое из мнений считать абсолютным и тогда оно немедленно воспринимается как стереотип с его жест­кой очерченностью и категоричностью.

В результате общество предстает как совершенно иное по срав­нению с тем, которое было «зафиксировано» в прежнем наборе стереотипов. Традиционная картина слома социального консенсу­са радикально изменяется. В «классическом» варианте предполага­лось, что одна система конвенциональных значений заменяется другой системой, причем если носителем первой является «боль­шинство», то носителем второй — «меньшинство». Со временем последнее само превращается в «большинство» и т.д. В том вариан­те, который сложился в России, бурный темп преобразований привел к тому, что относительно самых существенных черт обще­ственной жизни не «успели» сформироваться стереотипы, четко разделяемые «большинством» и «меньшинством». Нестабильность в сфере массового сознания проявила себя как нагромождение и хитросплетение самых причудливых комбинаций из старых и но­вых стереотипов, «разделяемость» которых среди различных соци­альных групп тоже весьма неоднозначна.

Результат — достаточно болезненное восприятие массовым со­знанием наличествующей палитры социальных представлений, в разной степени консолидирующихся в стереотипы.

Изменение ценностей. Предполагается, что в достаточно стабиль­ной ситуации иерархия ценностей определена более или менее однозначно и, следовательно, мир познается через заданные ею сечения. Однако если ломка ценностей радикальна, то это прежде всего обозначает как новый набор востребованных обществом цен­ностей, так и их иерархию. В ситуации сегодняшней России осу­ществлена именно такая радикальная ломка ценностной иерархии. Это прежде всего касается вопроса о соотношении групповых (классовых) и общечеловеческих ценностей. Воздействие идеоло­гических нормативов на массовое сознание было так велико, что идея приоритета классовых ценностей принималась как сама со­бой разумеющаяся, а, напротив, общечеловеческие ценности за­частую интерпретировались как ценности «абстрактного гуманиз­ма», т.е. получали негативную оценку. На более конкретном уровне это проявляло себя как принижение таких ценностей, как ценно­сти жизни, человеческого существования, добра и т.п. Неготов­ность к их принятию обернулась тем, что в условиях радикальных преобразований «старые» ценности во многом оказались разрушен­ными, а «новые» не приняты.

Здесь нужно отметить два обстоятельства. Во-первых, всякая иерархия ценностей есть некоторый пример социального консенсу­са и было бы естественным, если бы в ситуации глубоких соци­альных изменений и этот консенсус «ломался» и уступал место другому. Но все дело в том, что в ситуации с изменением шкалы ценностей консенсусы «скачут»: их развитие не подчиняется об­щим законам смены и образования новых консенсусов. Их скачко­образное развитие заключается в том, что каждый старый консенсус (в данном случае — иерархия ценностей) не изживает себя полнос­тью ни в том смысле, что с ним расстаются все, ни в том смысле, что его непригодность становится безусловно очевидной.

Во-вторых, изменение иерархии ценностей сопрягается с ря­дом особенностей российского менталитета. Так, характер переходов от одной системы ценностей к другой, как и вообще всякая переориентация общественного мнения, в нашей стране осуществ­ляется слишком радикально. На обыденном языке это называется тенденцией вечного «перегибания палки» или «шараханья из одной крайности в другую».

Другая важная черта российского менталитета, как отмечалось, это достаточно высокая — на протяжении всей истории культуры — привязанность и ориента­ция на «духовность», а следовательно, устойчивая ориентация на такую систему ценностей, которая отвечает этой привязанности. С точки зрения социального познания — это традиция определен­ного видения мира.

С этой точки зрения, например, для массового сознания очень трудна задача соотнесения таких ценностей, как «рынок» и «нравственность». В зависимости от при­оритетов, описанных выше, задача их соотнесения будет решаться по-разному.

В свое время в этнопсихологии был введен особый термин, обозначающий подобные трудности, — «культурный шок». Его со­держание раскрывается в таких понятиях, как удивление по пово­ду необычных и непривычных норм и стандартов поведения, чув­ство дискомфорта от различий между «своей» и «чужой» культу­рой и отсюда чувство потерянности в новом, непонятном мире. Т. Г. Стефаненко приводит следующую классификацию факторов, от которых зависит мера «культурного шока»: степень сходства и различия между культура­ми; особенности культуры своей страны (например, высокая сте­пень ритуализированности поведения японцев мешает им адапти­роваться к другим культурам); особенности страны посещения (на­личие в ней большей или меньшей толерантности по отношению к другим культурам и т.д.).

Все эти факты, относящиеся к взаимодействию различных куль­тур, могут иметь отношение и к ситуации ломки одного и того же мира по крайней мере в период встречи его с новым миром, в условиях переходного периода. Здесь также наблюдается встреча человека с «другим» консенсусом, который стал таковым для од­ной части общества, но вызывает подлинный шок для другой.

Кризис идентичности. Особую остроту в ситуации социальной нестабильности при­обретает проблема социальной идентичности, в рамках которой стро­ится образ-Я. Кризис идентичности можно определить как особую ситуа­цию сознания, когда большинство социальных категорий, посред­ством которых человек определяет себя и свое место в обществе, кажутся утратившими свои границы и свою ценность. Немаловажное обстоятель­ство при этом — позитивная оценка группы принадлежности: че­ловеку не просто свойственно отнести себя к какой-то группе, но и наделить эту группу позитивными чертами. Кризис идентичнос­ти может быть поэтому определен не только как трудность в обо­значении своей ниши в обществе, но и как утрата позитивных представлений о своей группе.

Пример с этнической идентичностью. В течение предшествующего развития нашего общества в массовом сознании под влиянием официальной идеологии сложился образ «советского человека», сформированного новым типом общественных отноше­ний. «Советский человек» как определенный социалистичес­кий тип личности наделялся официальными идеологами рядом специфических черт: принятие целей и принципов коммунисти­ческой идеологии, их приоритет перед групповыми и личными интересами, акцент на работу на благо общества как высшего смыс­ла жизни и средства развития индивидуальных способностей, при­нятие принципов коллективизма, солидарности и интернациона­лизма как основных норм взаимодействия с другими людьми. Тем не менее определение «советский человек» было достаточ­но укоренено в массовом сознании и в сознании каждого обыден­ного человека. Оно — особенно во взаимоотношениях с людьми из другого мира — выступало в качестве важнейшей категории иден­тификации. Она констатирует принад­лежность человека к «великой державе», «великой нации», при­знаками которой являются ее независимость, сила, защищенность и т.п. Определение «советский человек» обозначало не только гео­графический или гражданский статус, но и этническую принадлежность человека. Распад Советского Союза означал разрушение этой важнейшей для нескольких поколений людей социальной категории, и поэтому на примере ее судьбы особенно отчетливо видна природа кризиса идентичности. Не случайно на бытовом уровне сегодня возникают затрудне­ния с определением национальной и гражданской принадлежнос­ти. В условиях многонационального государства с традициями фик­сации национальной принадлежности трудно однозначно ответить на вопрос так, чтобы в ответе совпали этническая и гражданская позиции.

Другой пример связан с такой гра­нью идентичности, как нравственная оценка категории принад­лежности. Достаточно значимой в нашем обществе в прошлом была принадлежность к коммунистической партии: являлся человек чле­ном коммунистической партии или нет. В первые годы перестройки в период острой критики коммунистического режима среди многих групп населения возникла крайне негативная оценка такой группы, как «коммунисты». В про­тивовес этому обозначилась позитивная оценка группы «демокра­ты». В средствах массовой информации поляризация была обозначе­на так четко, что проблема приобрела характер нравственного им­ператива. Это оказалось достаточно сложным для тех коммунистов, которые с первых дней преобразований заняли демократическую позицию.

Особенно драматично этот кризис переживают определенные социальные слои. К ним относятся преж­де всего пожилые люди, а также некоторые группы молодежи. Для пожилых людей характерна именно утрата идентичности, что связа­но с болезненным переживанием бессмысленности прожитой жиз­ни, с крахом идеалов, с утратой привычных жизненных ориенти­ров. Для многих процесс этот весьма противоречив: он включает часто отрицательную оценку негативных сторон прошлого режима (репрессии, привилегии и пр.) и вместе с тем сопровождается ностальгией по утраченной «налаженности» и привлекательности стабильной жизни (что, впрочем, часто есть и просто ностальгия по собственной молодости). Отсюда именно со стороны данной группы распространенное неприятие всяких инноваций.

Другая группа со специфическими психологическими пробле­мами идентичности — это молодежь. Здесь фокус проблемы — выбор социальной группы, с которой выражается готовность идентифи­цировать себя. Особенно показательна картина формирования со­циальной идентичности у подростков. Подростки более открыты социальным изменениям, но вместе с тем легче поддаются стрессам, вызван­ным неопределенностью социальных ориентиров. К этому нужно добавить традиционный для подростков радикализм суждений и поступков, их общего отношения к миру. Как уже отмечалось при характеристике роли семьи в формировании образа мира, конф­ликт или просто противоречия с родителями и в целом с миром взрослых резко обостряются в условиях нестабильности: ценности старшего поколения обесценены, стереотипы на глазах разруша­ются так же, как и образцы поведения, перспектива повторения опыта предшествующих поколений не привлекает. Все это не спо­собствует сохранению авторитета взрослых и осложняет процесс формирования социальной идентичности.

Конфликт с миром взрослых развивается и в школе, которая сама оказывается в достаточно трудном положении. Будучи отно­сительно консервативным социальным институтом, школа, одна­ко, не может не переживать вместе с обществом радикальных изменений. Это необходимо потому, что на школе в особой степени сказалось влияние норм и стандартов тоталитарного режима. В ли­тературе неоднократно отмечалось, что полное огосударствление школы привело к ее трансформации в закрытое, фактически ре­жимное учреждение, к ее полной унификации, к ее функциони­рованию в режиме «трех Е»: единообразия, единомыслия и едино­началия [39, с. 53]. Эта закрытость школы сохранялась и в то время, когда в обществе уже начались радикальные преобразования, что обусловило ее оторванность от событий, происходящих вне ее. Ес­тественно, что такая ситуация не могла сохраняться долго. Сегод­ня школа ищет новые, нетрадиционные формы организации (гим­назии, колледжи, лицеи), а также пытается во многом изменить стиль взаимоотношения с детьми. Но освоение этих новых форм также требует времени, и процесс идет неравномерно.

Кроме этого возникают трудности и в самом процессе препо­давания, особенно гуманитарных дисциплин. Несколько лет на­зад, например, в средних школах России был отменен экзамен по истории. Старые учебники, написанные под влиянием жестких идеологических установок, во многом фальсифицировали или как минимум упрощали исторический процесс. Новые учебники еще не были и не могли быть созданы, ибо переосмысление истори­ческого опыта — непростая задача, особенно при крайне противо­речивой трактовке сущности происходящих преобразований.

Если к этому добавить еще и проблемы, возникающие во вза­имоотношениях школы со средствами массовой информации, с набирающими силу религиозными организациями, в том числе в сфере образования, то становится ясным, что вся структура обще­ственных институтов в условиях социальной нестабильности при­звана решать многочисленные вопросы координации своих дей­ствий. Ее целью является не построение единой системы взглядов на мир и его унифицированного образа, но такая подготовка под­растающего поколения, которая позволяет адекватно восприни­мать предлагаемый плюрализм взглядов, не потеряться в обрушив­шемся на сознание многообразии представлений.

Совместно с коллегами из Уни­верситета Хельсинки нами проведено исследование особенностей конструирования социального мира молодежью в условиях соци­альной стабильности и нестабильности. Фрагмент исследования касается вопроса о том, как русские и финские школьники (стар­шеклассники) оценивают свою и чужую национальные группы и какое значение это имеет для формирования их этнической иден­тичности [13а].

Предварительно в русской и финской группах было выделено по две подгруппы: «стабильные» (условное обозначение тех, кто понимает стабильность общества как ценность) и «нестабильные» (условное обозначение безразличных к проблеме стабильности — нестабильности в обществе). Каждая из четырех подгрупп давала оценку качествам представителей своей и чужой национальной труппы. В целом для русских школьников была характерна весьма высокая (иногда явно завышенная) оценка финнов, что совпада­ет с результатами аналогичных исследований представлений о нем­цах и американцах [88]. В нашем исследовании эта оценка более высока у «стабильных» русских, поскольку для них стабильность — ценность, а финское общество воспринимается как стабильное. Поэтому же «стабильные» русские более критичны по отношению к соотечественникам. Напротив, «нестабильные» русские менее высоко ценят финнов и более снисходительны к своим. Такая кар­тина кажется логичной: те, кто более сенситивен к отсутствию стабильности в нашем обществе, труднее находят позитивную иден­тичность со своей национальной группой; более безразличные к этой проблеме испытывают меньше трудностей с позитивной на­циональной идентификацией. Что касается финнов, их оценка рус­ских достаточно критична в обеих подгруппах, чего нельзя не свя­зать с общими проблемами Финляндии в связи с распадом Совет­ского Союза

Приведенные примеры показывают, что кризис идентичнос­ти — один из показателей противоречивости исторического про­цесса в период радикальных преобразований. Это период также и острой ломки устоявшегося образа мира.

Образ мира. В эпоху нестабильности происходят значительные модифика­ции и в построении образа мира в целом. Этот образ складывается из совокупности воспринимаемых образов отдельных элементов, но не только из них. Существенную роль играет и формирование некоторой общей общественной атмосферы.

Некоторые из линий его формирования связаны в переходном российском обществе с фактами исторического прошлого. В част­ности, это относится к построению образа другого человека, что, естественно, не означает принципиального изменения механиз­мов атрибутивных процессов или изобретения новых типов атри­буции. Но репертуар каузальных схем приобретает некоторые свое­образные черты, что связано с конкретным видом нестабильнос­ти, который возник именно в условиях нашей страны. Имеется в виду относительная легкость приписывания другому человеку об­раза врага.

Сущность психологического механизма «поиска врага», по-ви­димому, заключается в том, что «враг» превращается в некоторую константу общественного организма, на которую легко сместить все причины социальных неудач. Атрибуция ответственности при этом модифицируется особенно заметно: общий механизм соци­ального познания — приписывание успеха себе, а неуспеха друго­му — приобретает здесь особый характер. Драматизм такого устоявшегося способа ат­рибуции социальной ответственности заключается в том, что не­посредственно в переломный момент, переживаемый обществом сегодня, осуществляется перенос ответственности за неуспех с врага «внешнего» на врага «внутреннего».

Печальным следствием этого социального и социально-психо­логического механизма, которым оперирует массовое сознание, является рост агрессивности, в частности агрессивных образцов индивидуального поведения. Здесь проявляется доминирование определенного настроения, а именно настороженности, разлитой враждебности и т.п. Стандарт насильственного поведения опирается и на тот сдвиг в структуре ценностей, о котором речь шла выше: сама человеческая жизнь обесценена, не говоря уж о таких правах личности, как право на собственный взгляд на мир, на особое мнение, на защищенность и т.п.

Следовательно, ситуация социальной нестабильности приво­дит не только к тому, что изменяются некоторые психологические механизмы социального познания («ломаются» категории, размы­ваются их границы, умножается число перцептивных и когнитив­ных ошибок), но и к изменению роли социальных институтов, форм социального контроля в этом процессе. Кроме того, создает­ся и новый образ отдельных элементов социального мира, и образ самого общества. Специфика существования социальной нестабиль­ности в условиях российского менталитета делает последнее об­стоятельство особенно значимым. Это связано с тем, что для русского менталитета вообще всегда было очень значимо представ­ление о направлении развития общества, о «конечной цели».

Поэтому не­ясность, которая существует в переходный период по вопросу о том, к чему осуществляется переход, воспринимается крайне бо­лезненно. Во-первых, оказывается обманутой потребность в критике: ка­кой же тип общества «хорош» и какой «плох»? Во-вторых, утрата позитивного представления о прошлом типе общества восприни­мается как одновременная утрата вообще всякого идеала относи­тельно общественного устройства.

. Конкретная позиция отдельного человека опре­деляется многими непсихологическими факторами: его социаль­но-экономическим статусом, степенью адаптированности к но­вым условиям рынка, материальным благосостоянием и т.п. Психологически же при самых различных социальных характерис­тиках и политических пристрастиях восприятие образа мира в эпо­ху крайней нестабильности представляет собой сложный процесс.