Глава XXIII. Стежок за стежком

Через два дня шторм начал стихать, и можно было приступить к починке паруса. Я начал эту работу, как только рассвело, хотя волны все еще были высокие и дул сильный ветер.

Сперва я отвязал от реи все снасти, потом перетащил ее вместе с разорванным на клочья парусом с носовой части плота на середину палубы и уложил по длине плота. Из‑за качки это заняло у меня довольно много времени. Затем, достав имевшиеся у меня три одеяла, я натянул их над палубой в виде навеса, под которым мог шить, не рискуя быть ослепленным солнцем. После этого я уселся на невысокий ящик. Иголки, нитки, ножницы и заплаты лежали наготове возле меня в ящике. Нитки я наващивал коричневым мылом.

Чтобы все время следить за курсом плота, я положил около себя небольшой компас, на который поглядывал время от времени. Тут же, под рукой, были и палубные часы. Плот сильно качало, но, как всегда, продвигаясь вперед, он недурно одолевал волны. Я старался шить как можно быстрее, и дело продвигалось неплохо.

Низко наклонив голову, я проводил за шитьем долгие часы. Стежок за стежком, стежок за стежком вдоль разодранных ветром швов. Время от времени я прерывал работу, чтобы выпить кофе. Небо и океан были синие, а ветер свежий и сильный. Я сидел спокойно, как если бы находился на берегу в сарае парусного мастера. Работая, я вспоминал прекрасное стихотворение Томаса Гуда "Песня о рубашке".

В полдень и в три часа я прерывал работу, чтобы делать астрономические наблюдения. В вахтенном журнале добавилась следующая запись: "5 сентября. Полдень. 21‑28‑25 – гражданского времени по Гринвичу; высота солнца 76°33'; 6°28' южной широты; 142°40' западной долготы; за день пройдено 42 мили".

Я уже давно находился значительно северо‑западней Маркизских островов. Если взглянуть на карту, то в шестистах милях южнее по меридиану, недалеко от Маркизских островов, можно увидеть группу островов Туамоту и остров Рароиа. Именно здесь, после перехода в четыре с половиной тысячи миль, закончилось плавание на "Кон‑Тики", тоже начавшееся в Кальяо. Насколько я помню, оно продолжалось сто два дня. Примерно такое же расстояние было покрыто мною на двадцать восемь дней быстрее. Но я плыл зимой, когда в этой части океана господствовали сильные ветры. К тому же в силу своей конструкции мой плот был быстроходней. Но я мог бы плыть еще быстрее. Я плыл один, и, когда занимался различными работами и оставлял штурвал, плот проделывал зигзаги. Что касается течения, то, судя по картам, в той северной широте, где я плыл, оно постепенно ослабевало по направлению к югу. По моим расчетам, за день меня относило на десять – пятнадцать, а иногда и двадцать миль от курса.

Спеша закончить парус, я работал и часть ночи, хотя освещение было слабое. Теперь у меня осталось только два карманных фонаря, причем батарея одного из них уже истощалась. Я захватил слишком мало батареек, и мне хотелось сохранить их на случай серьезной аварии. У меня был и небольшой прожектор, привезенный Тедди из Нью‑Йорка. Она купила его, вспомнив, какую важную роль такой прожектор сыграл в те времена, когда мы плавали среди островов Атлантического побережья и по ночам отыскивали вехи фарватера.

Я мог бы осветить "Семь сестричек" электричеством, воспользовавшись генератором, но боялся, что он придет в негодность, если я буду прибегать к нему слишком часто. Дело в том, что как механик я немногим искуснее Микки. Генератор прежде всего был мне нужен для приема по радио сигналов времени, поэтому я включал его только раз в четыре дня на десять минут. До сих пор генератор работал исправно.

Сегодня я славно потрудился, и, думается, через два дня парус взовьется кверху. Я надеялся, что его можно будет оставить на рее, что избавит меня от лишнего труда. Один из швов на парусе разошелся по всей длине. Но я был уверен, что мне удастся сшить его. Что же касается других швов, то я не думал, что они доставят мне много хлопот.

Солнце закатилось, озаряя небо бледно‑оранжевым светом. Кое‑где на небе виднелись тучи, но все предвещало спокойную ночь. Ярко горели звезды. Волны значительно уменьшились, и уже не так сильно, как раньше, подталкивали плот. Теперь я буду рад дневному пробегу в тридцать пять миль. Южный Крест ослепительно сверкал, напоминая копье, пронизывающее мрак. Моя золотая планета теперь сияла справа, так как я держался южного курса. Вечно преследуемые Орионом, семь Плеяд начали подниматься на небосвод.

Несколько позже в восточной части неба появился пламенный Сириус.

Микки чего‑то ожидала от меня. Она сидела рядом со мной на привязи и неотрывно смотрела мне в глаза. Пришлось подложить под нее старый свитер.

Иногда я позволял кошке оставаться возле меня всю ночь. Она не причиняла мне беспокойства, если только на палубу не падали летучие рыбы. Тогда удержать ее было невозможно. Я всегда боялся ее раздавить, когда, управляя плотом, быстро перебегал с места на место. За последнее время Микки доставалось не слишком много еды, но она и не думала протестовать и не выказывала ни малейшего нетерпения. "Если ты не будешь меня кормить, я буду спать", – казалось, говорила она и, действительно, все время спала. Когда кошка просыпалась, она некоторое время играла со свободным концом каната, с клочком листа, сорванного с крыши каюты, или вытаскивала откуда‑нибудь кусок бальзового дерева и принималась гонять его по палубе. Таким образом она тренировалась, держала себя в форме, готовясь к моменту, когда на палубу плота начнут падать летучие рыбы. Теперь она уже не была такой привередливой, как в ту пору, когда на плоту было изобилие еды. Она не ждала, пока я вымою палубу, но, как только дельфин переставал биться, бросалась на него.

Еще один такой шторм, и крыша моей каюты станет совсем лысой, так как большая часть пальмовых листьев уже сорвана с нее ветром.

– О'кей, Микки, подтянись... Вот так. А теперь ступай со мной на корму. Я знаю, ты терпеливо ждала. Ты вела себя весь день, как примерная маленькая леди, и не приставала ко мне, пока я шил парус. Сегодня ты не получила ни воды, ни еды. Чем ты только живешь, маленькая черная тень? Глотком воды раз в четыре дня? У меня есть для тебя немного молока, но ты пьешь глоток‑другой из только что открытой банки, пока оно свежее, а потом даже не смотришь на него.

Сидя у штурвала, я запел песню в ночной темноте. Моего репертуара хватало примерно на час. Я любил народные песни, выстраданные простым человеком. Я пел песню солдата, лежащего под артиллерийским огнем и мечтающего о родном доме и о своей любимой, песню матроса, гибнущего на тонущем корабле, и песни изгнанников... Микки мирно спала, свернувшись рядом со мной, а звезды указывали нам путь на запад через океан.

Я выпил кофе и наблюдал за рулем, подумывая о том, чтобы сменой килей придать плоту большую устойчивость на курсе. Теперь я находился на последнем участке пути от Маркизских островов до архипелага Самоа. Мне еще предстояло пройти около двух тысяч миль.

Я думал о ветре, будет ли он по‑прежнему сильным, – от него во многом зависело мое плавание. Мне было безразлично, будет ли ветер дуть с севера или с северо‑востока, с востока, юго‑востока или с юга. Я мог воспользоваться любым из этих ветров.

Южный Крест скрылся за горизонтом. Крупные созвездия Южного полушария мерцали на небе, как таинственные письмена на скрижалях. Я думал о Тедди. Перед отплытием я говорил ей, что, вероятней всего, пересекая океан, буду держаться двенадцатой параллели, пройду по проливу между северной оконечностью Туамоту и Маркизскими островами, а затем буду плыть на запад до островов Самоа, лежащих примерно на четырнадцатой параллели. Но я выбрал лучший путь, где меня все время сопровождали ветры.

В эту ночь мне хотелось читать стихи, и некоторое время я с увлечением декламировал. Поэзия вдохнула в меня новые силы. Когда я решил совершить путешествие на плоту, я опубликовал сборник морских стихов под названием "Ад, град и ураганы". Мне казалось, что таким образом я выполню свой долг по отношению к Тедди и к самому себе, ибо, если я не вернусь, останется нечто вроде надгробного памятника. Хотелось бы мне знать, читала ли Тедди когда‑нибудь эти стихи?..

Я почувствовал склонность к поэзии, когда мне было двенадцать лет, но впоследствии, поглощенный учебой и работой, бросил писать стихи. Пятнадцать лет я занимался самым тяжелым физическим трудом. В 1922 году я грузил хлопок на японский пароход "Июфуку‑Мару" и в результате несчастного случая получил сложный перелом ноги и попал в больницу. Заключение врачей звучало, как приговор: останется калекой на всю жизнь! К счастью, мне не ампутировали ногу, как намеревались вначале. Ежедневно я отправлялся на пляж в окрестностях Галвестона и часами сидел на песке под палящим солнцем на берегу Мексиканского залива, держа ногу в морской воде. По ночам я рисовал карикатуры и писал стихи. Через год после несчастного случая мои кости срослись; я не превратился в калеку. Все это время я писал стихи. Теперь мою жизнь заполняли физический труд, работа в библиотеках и писание стихов.

На океане все еще было сильное волнение. Сегодня днем, подняв глаза от шитья, я увидел, как волны, похожие на китов, одна за другой поднимались над горизонтом. По временам мне казалось, что я каким‑то чудом перенесся в доисторическую эпоху, когда на Земле еще не было человека. И вот я один в мире воды, звезд, солнца и странствующих ветров...

В эту ночь плот порядочно качало, и если бы я продолжал шить парус, то изрядно исколол бы себе руки. Днем, изнемогая от усталости, я несколько раз чуть не попал иголкой себе в глаз. Материал, из которого был сшит парус, был гораздо крепче обычной парусины, и я с трудом управлялся с иголкой. Но все равно я в скором времени закончу эту работу.

Мачта накренилась и раскачивалась на фоне неба. От этого мне казалось, что звезды подвешены на веревках и раскачиваются из одного конца мироздания в другой.

Неужели я снова уснул? Да, конечно. Мне приснился Нью‑Йорк. Что поделывают сейчас там, у меня дома? Я мог бы включить радиоприемник, но он служит только для приема сигналов времени. С тех пор как я покинул сушу, я не слышал человеческого голоса, за исключением записанной на пленку стандартной фразы‑сигнала: "Когда вы услышите сигнал, будет..."

Вздремну‑ка я малость – пусть уж плот как‑нибудь обходится без меня. Смотри, Микки, не подходи к краю плота, а не то я снова привяжу тебя на носу. Долго ли волне тебя смыть – ведь ты легче перышка. Гляди в оба и понаблюдай за ходом плота вместо меня. Не беспокойся, я не стану пичкать тебя мачикой. На худой конец я поймаю акулу и накормлю тебя ее печенкой. В окружающем меня мире царил глубокий покой и в душе моей был мир. Теперь не худо и поспать. Над моей головой звезды двигались по своему вечному пути...