Сделаем, как влюблённые - погасим свет

Довольны собой.

Ибо, что касается самого ребёнка...

Нужно ли плакать?

Да.

От такого ослепления.

Ведь только ослепление мешало понять смысл страдания матери и делало из родов Голгофу.

"Рожать будешь в муках".

Слава Богу, старое проклятие живо.

Но не пора ли теперь сделать для ребёнка всё то, что мы имели счастье сделать для его матери?

Да, да, совершим это новое чудо.

Но... как?

Рождение без боли может быть подготовлено.

Как же подготовить юного узника?

Давайте запустим тончайшие электроды через мягкий материнский живот, чтобы проникнуть в маленький череп?

О, нет, ради Бога!

Мы знаем, какие подвиги совершает технология в наши дни.

Но мы забываем сколько садизма сокрыто порой в человеческом сердце проникать, исследовать, разрывать, разрезать, рассекать...

Молодого исследователя, будущего Нобелевского лауреата, вооруженного иглами, зондами, переполненного гордостью за свои электронные доспехи - что его вдохновляет любовь? или амбиция?

Как некогда религия так сейчас наука и исследования прикрывают преступления всё тем же плащом респектабельности.

Только чтобы спасти нас с вами Инквизиция пытала и сжигала на кострах, крестоносцы лили кровь рекой.

Другие времена, другие нравы.

Те же истоки вдохновения.

Умоляю, никаких электродов!

Попытаемся просто понять.

Осмелившись задать себе вопрос "Почему женщина страдает, рожая? мы поймём причину боли истоки страха.

Ещё раз исполнимся смелостью откроем наши сердца.

Может быть, наконец, удастся нам услышать что так давно и безуспешно пытается сказать нам ребёнок, появляясь на свет.

 

"Рождение - это страдание"

Готама.

Рождение - это страдание.

А не только роды.

Рождаться на свет так же больно как и давать жизнь.

Когда говорилось "рождение - это страдание", Будда имел в виду не мать, а дитя.

А что касается ужаса рождения...

Ужас рождения -

это не боль а страх.

Для малыша этот мир пугающий.

Его разнообразие, огромность сводят с ума маленького путешественника.

Говорят и считают, что новорождённый ничего не чувствует.

Он чувствует всё!

Абсолютно всё, без фильтров, без выбора, без различия!

Рождение - это гроза, ураган!

А ребёнок -

терпящий кораблекрушение уничтожаемый, поглощаемый стремительным приливом ощущений которые он не умеет распознать.

Наше единственное преступление в том что мы не ведаем всей тонкости и остроты переживаемых новорождённым чувств.

Эта свежесть чувств носит прекрасное название: юность.

А мы, остальные, "взрослые люди" мы уже ничего больше не чувствуем.

Наши чувства притуплены, пресыщены.

Проклятие не возраста, а силы привычки делает нашу кожу такой же грубой мёртвой, бесчувственной как шкура носорога, крокодила.

Новорождённый не видит?

Это написано в книгах.

Это в сознании всех людей.

Потому что иначе как представить себе, что кто-либо мог бы устремить на ребёнка такие прожекторы, которые не вынес бы ни один хирург?

Может быть уменьшить свет, когда дитя появляется на свет?

Да разве со слепым церемонятся?

Итак, новорождённый слеп?

Откроем же, наконец, глаза.

Что мы увидим?

Голова едва вышла, тело ещё нет, а ребёнок уже широко открывает глаза.

Пусть он их тут же с криком снова закроет а маленькое личико омрачится невыразимым страданием.

Глаза Михаила Строгова жгут саблей, раскалённой добела.

Итак, когда же Жюль Верн проделал этот эксперимент?

Если бы хотели отметить ребёнка печатью страдания и насилия, дать ему понять, что он попал к сумасшедшим лучшим способом доказать ему это, направив на него ослепляющие лампы.

Как готовится хорошая коррида?

Как делают "хорошего" быка бешенным, пьяным от боли и ярости?

Целую неделю животное держат запертым в темноте.

Затем его внезапно выпускают под ослепляющий свет арены.

И тогда он нападает; надо, чтобы он убивал.

Рычи, толпа!

Кричи, ребёнок!

Слепой ли новорождённый?

Ослеплённый.

А что до слепых...

Теперь, уши.

Глух ли новорождённый?

Не более, чем слеп.

Когда он появляется на свет, он уже давно всё слышит.

В теле матери он уже узнал так много разных звуков!

Скрип костей, урчание кишечника и такой важный барабан, просто колдовской - сердце.

И более грандиозная вещь иногда, как дуновение ветра иногда, как ураган -

"её" дыхание.

Затем - слово "её" голос это единственный по тембру, модуляциям, настроению голос, с которым растёт ребёнок.

А шум окружающего мира.

Ребёнок знает голос своего отца задолго до того, как встретит его.

А всё вместе - какой великолепный концерт!

Конечно, всё это смягчено, ослаблено, притуплено околоплодными водами.

Как грохочет этот мир, рождённый в волнах!

Наши голоса, наши крики должны казаться несчастному младенцу тысячекратным раскатом грома.

Кто помышляет говорить тихо в родильном отделении?

"Тужьтесь! Да тужьтесь же!" -

Эти вопли должны очаровать ребёнка.

Ах, несчастный ребёнок какое же это бедствие - родиться в мгновение ока очутиться в океане нашего незнания, невольной жестокости!

Может быть твоя кожа, мой маленький, менее измучена?

Полноте, ведь младенец ничего не чувствует!

На самом ли деле ничего?

Чувствует ли что-нибудь эта боязливая кожица которая знает: друг или недруг к ней приближается, и начинает дрожать?

Эта кожа, которая не знала ничего кроме нежности ласки прикосновений слизистых оболочек, что она встретит?

Гигиенические салфетки, грубые ткани а иногда даже щётку!

О, терновый венец!

Новорождённый малыш попадает прямо-таки на острые шипы.

Вот он и кричит.

И мы хохочем во всё горло.

При виде таких страданий хочется крикнуть: "Хватит! Достаточно! Да, ад действительно существует. Это не сказка.

И там горит настоящий огонь.

Но этот ад не на исходе жизни, в загробном мире Он здесь, в начале пути.

Это та мука, на которую, сами того не желая, мы обрекаем ребёнка, и это те шипы, тот огонь, который мы зажигаем между собой и невинным младенцем.

Ну, это-то наконец всё конец всем пыткам?

Нет, нет, этот огонь обжигающий кожу и глаза проникает внутрь и жалит ребёнка изнутри.

Да, ещё худшим является ожог воздухом лёгких.

Это то же самое, что в первый раз затянуться сигаретой, вдохнуть дым.

О, эта икота, эти глаза, часто полные слёз, красное лицо, исступлённый кашель!

Но настолько более жесток ожог более ново и оскорбительно - проникновение воздуха вовнутрь!

Да, этот ожог превосходит по ужасу все остальные пытки.

В ребёнке всё сжимается, всё протестует, всё отвергает и старается избавиться от врага.

И за этим следует крик!

 

Первый крик – это “нет”!

 

Это потрясение человека, которого убивают, насилуют это страстный, пылкий отказ от того, что на самом деле является жизнью!

Ну, наконец-то, всё, не правда ли?

Увы, нет!

Ребёнок рождается, его хватают за ногу, и принуждают висеть вниз головой.

Маленькое тельце, действительно очень скользкое, всё покрыто белой густой смазкой.

Он может выскользнуть из рук и упасть.

До некоторой степени такой захват хорош.

Хорош... для нас.

Но находит ли приятным сам ребёнок качаться вниз головой?

Без сомнения, он испытывает головокружение в дальнейшем - это тревога, приходящая к нам вместе с кошмарами, где лифт пробивает потолок с внезапными спусками с высоты шестого этажа, мерзкими падениями, когда кажется, что пол уходит из-под ног.

Все головокружения, все страхи в этом плане имеют одну метку: р о ж д е н и е.

Это один из простейших механизмов.

Но чтобы лучше его понять, нужно вернуться назад, в материнское лоно проследить все злоключения маленькой спинки.

Воистину, сила - “в почках”, страх - “между лопаток”.

Мои состояния души - это, фактически, “состояние моей спины”!

В материнском лоне существование ребёнка имело два этапа два сезона, противостоящие друг другу, как зима лету.

Сначала это был “золотой возраст”.

Эмбрион маленький росток, неподвижный, но непрерывно делящийся, который в один прекрасный день становится плодом.

Растение превратилось в животное: его поглощает движение, которое усиливается от центра туловища, к периферии.

Деревце машет ветвями; плод двигается и наслаждается этим.

Пьянящая свобода.

Да, это золотой возраст: это маленькое существо не имеет веса, не имеет никаких преград его носят воды и дают ему свободу птиц живость рыб.

Его королевство не имеет границ, и не имеет преград его свобода в течении первой половины беременности, яйцо (мембраны, окружающие ребёнка, воды, в которых он плавает) растёт быстрее самого малыша.

Ребёнку хорошо развиваться, благоденствовать: его империя развивается быстрее.

Если и коснётся он слегка границ, то кажется, что они тут же до бесконечности отодвигаются.

У нас есть изображение счастливцев этого возраста: на их лицах выражение безмятежности и восторга.

Увы, отчего же всё в один день должно превратиться в свою противоположность!

Даже будучи принцем, даже во глубине пещеры не ускользнешь от закона.

Проклятый всемирный маятник!

Во второй половине беременности всё меняется: ребёнок начинает расти быстрее, чем содержащее его яйцо.

Он встречает стены.

Он об них бьётся.

Вселенная захлопывается и сжимает свою добычу.

Где вы, солнечные дни юности, сумасшедшая лёгкость и свобода!

Из принца, правящего безграничной, бескрайней империей, ребёнок превращается в узника!

Тюрьма!

И какая тюрьма!

Такая тюрьма!

Такая тесная одиночная камера, что можно коснуться сразу всех стен.

Потолок так низок, что невозможно разогнуть голову.

Мерзкая судьба, неумолимая и непреклонная.

Что же делать?

Смириться.

Ребёнок приноравливается, пригибает голову, старается стать меньше.

Он и не знает, что это растёт он сам!

Не может быть большего смирения, покорности, унижения; но вот тюрьма оживает и как спрут сжимает свою добычу.

Это сжатие будет длиться целый месяц последний месяц беременности и мягко готовит ребёнка к заключительной буре.

Сначала маленький узник пугается.

После первого испуга привыкнет.

И даже полюбит.

Почувствует вкус в этих ласках, этих объятиях.

То что заставляло раньше дрожать, теперь навевает томление.

Когда это происходит, он дрожит от удовольствия он покоряется, подставляет спину, нагибает голову.

Потому что это пока только ласки.

И однажды эта игра кончается.

Любимая волна превращается в ураган подруга - в фурию.

Сила, сжимающая ребёнка, становится злой.

Она не обнимает ребёнка, а раздавливает.

Игра из радостной становится злобной.

"Меня не любят больше меня гонят!

Ты любила меня а теперь давишь, толкаешь вниз выдавливаешь, ты жаждешь моей смерти ты хочешь, чтобы я выпрыгнул в эту бездну, небытиё! Изо всех сил ребёнок

противится этому.

Только бы не покинуть, не выпрыгнуть...

Что угодно, только не эта пустота.

Но что сделаешь с этой огромной, сумасшедшей силой!

Сжатые плечи, втянутая голова, сердце, готовое разорваться, ребёнок - не более, чем сгусток страха.

Стены сжимаются снова.

Тюрьма становится туннелем воронкообразным туннелем.

Это ужас, не знающий больше границ переходит в неистовство.

Пьяный от радости, узник бросается на приступ.

Он весь - ярость.

Нужно, чтобы эта стена, о которую я разбивал голову, уступила.

Эта стена, жаждущая моей смерти.

А эта стена... это моя мать Которая носила и любила меня!

Чудовище нажимает ещё сильнее.

О! Моя голова голова, вынесшая всю тяжесть несчастья, как она ещё цела!

Конец близок, смерть очевидна.

Откуда же знать этому несчастному ребёнку что чем больше сгущается тьма, тем ближе свет свет жизни!

Ну же, чудовище, ещё раз...

И тогда, происходит взрыв, вспышка.

Стены рушатся Тюрьма исчезает.

Ничего!

Что это, взрыв вселенной?

Нет, это я родился.

Вокруг меня пустота.

Невыносимая свобода.

Всё раздавливало меня, сжимало Но я имел тело, форму!

Проклятая тюрьма, моя мама, где она?

Без тебя от меня осталось одно головокружение,

приди, вернись, верни меня держи меня, дави, сжимая меня но пусть я существую!

Страх подкрадывается сзади.

И враг всегда ударяет в спину.

Ребёнок переполнен тревогой по одной простой причине - ничто не держит больше его спину.

Эта спина сжималась изо дня в день напряжение согнуло её в дугу,

и вдруг, внезапно, она освободилась.

Чтобы успокоить, убедить, умиротворить, нужно сложить, собрать маленькое тельце защитить от пространства дать ему от этой новой для него свободы ровно столько, сколько он может найти приятным для себя.

Так сжимают атмосферу вокруг водолаза, слишком быстро поднимающегося на поверхность.

А вместо этого ребёнка подвешивают за ногу и голова, вынесшая на себе всю тяжесть драмы, болтается и вертится в пространстве!

А куда кладут этого страдальца, ребёнка, пришедшего из тепла, из нежного чрева?

На чашу весов!

Металлическую, грубую, холодную, как лёд обжигающе ледяную -

это мог придумать только садист, не иначе!

Крики ребёнка усиливаются.

Публика в восторге -

"Вы слышите, слышите, как он кричит!" -

от того, что такое маленькое тельце может производить столько шума.

И снова берут ребёнка за пятки.

Новое путешествие, новое головокружение.

Его кладут на стол...

и непрерывно плачущего, ненадолго покидают.

Теперь капли.

Мало того, что его глаза исколоты светом, их нужно защищать от инфекции, невесть когда исчезнувшей.

Ребёнок борется, сражается, как одержимый Но мы сильнее, мы взрослые.

В конце концов дело кончается тем, что, отогнув нежное века, туда запускают несколько капель жгучей жидкости.

Вот наконец-то ребёнок один.

Потерянный в этой враждебной, непонятной вселенной, он задыхается от страха.

Даже если к нему просто приближаются, он всё равно дрожит и ревёт белугой.

Убежать! Спастись!

И тогда видят вещь необыкновенную весь в слезах, изнемогая ребёнок бежит.

Он не убежит далеко: ножки двигаются, но не могут его унести.

И он уходит в себя.

Он изгибается, сворачивается в комочек, скрючивается.

И так складываются его ручки и ножки, что он снова принимает положение плода в утробе матери.

Он отвергает рождение и весь мир и теперь, судя по позе, он в раю -

символический узник материнского лона.

Увы, его снова берут, чтобы одеть.

Нужно быть элегантным чтобы мама гордилась и терпеть ради неё эти жмущие, тянущие со всех сторон в узлах вещи.

На этот раз чаша выпита до дна.

Силы ребёнка иссякли и он проваливается, погружается в сон Это -

его единственное спасение его единственный друг.

Наоборот, его отметины во всём на коже, в костях, на спине в кошмарах в безумии в нашем сумасшествии: тюрьмы, пытки.

Мифы и легенды Священное Писание, что передают нам если не эту трагическую Одиссею?

 

" ОТВЕТ - В ВОПРОСЕ

1.

Мы спрашивали "Как подготовить ребёнка? может быть, тонкими электродами?.. Мы растеряны.

Но не ребёнка, а себя нам надо готовить.

Это наши глаза надо открыть.

Это наше ослепление должно кончиться.

Просто нужно немного понимания и всё окажется чрезвычайно просто.

 

2.

В общем, всё начинается с парадокса.

Ребёнок был в тюрьме, и вот свободен а он горланит!

Это, говорят, случается с заключёнными.

Им открывают камеру.

И свобода их опьяняет.

Они не прекращают ни на минуту искать ту перекладину, которую проклинали.

Как будто им не хватает тюрьмы.

Этому младенцу, которого сводит с ума свобода, хочется сказать "Ну же, несчастный, прекрати орать!

Ты в тоске, а должен ликовать Пойми, что с тобой произошло, наслаждайся своей свободой.

Посмотри, как ты можешь резвиться, потягиваться.

И как ты при этом можешь плакать? Какой стыд.

Как это прекратить?

Как понять этого малыша?

Очень просто.

Надо говорить с ребёнком на его языке.

На том всеобщем языке на котором говорят везде он не имеет слов его понимают в любом возрасте - это любовь.

Говорить с любовью... с новорождённым!

Без сомненья.

Надо говорить с ним так, как беседуют влюблённые.

А что говорят друг другу влюблённые?

Они не говорят, они касаются друг друга.

Чтобы сделать это, они гасят свет.

Или просто закрывают глаза.

Они создают темноту вокруг себя.

И в сумраке, слегка касаясь друг друга, ведут разговор.

Они заключают друг друга в объятия, эту старую темницу, охраняющую от окружающего мира.

Говорят их руки понимают друг друга сердца.

Только так и нужно разговаривать с новорождённым руками лёгкими но - любящими которые медленно-медленно привыкают к ритму "его" дыхания.

Но не будем торопиться!

Шаг за шагом чувство за чувством.

 

3.

Начнём с глаз.

Сделаем, как влюблённые - погасим свет.

Что может совершить любовь, освещённая прожектором?

Как умиротворяет темнота!

Сама мать наслаждается сумраком.

Не закрываем ли мы глаза, чтобы лучше слышать?

 

4.

Теперь уши.

Ничего нет проще: создадим тишину.

Просто?

Это менее просто, чем кажется.

Мы настолько болтливы!

В общем, остаться в молчании с кем-либо - эксперимент настолько волнующий, что вряд ли кто-то осмелится на него.

Создать тишину, быть внимательным к "другому", выслушать, почувствовать без слов.

К этому надо готовиться. Тренироваться.

И понять, зачем это нужно.

Первые женщины, родившие в тишине, были настолько взволнованы, что об этом необходимо рассказать.

Уже в конце родов, перед изгнанием плода, мы говорили мало о том, чтобы не нарушить мира и приготовиться к принятию ребёнка.

Но как только ребёнок появляется, мы не произносим больше ни слова.

Если нужно было иногда сказать что- либо, отдать какие-либо распоряжения, это проделывалось еле слышным голосом, почти без звука. Чтобы не смущать первые мгновения жизни младенца.

Этот способ ведения родов, совершенно естественный, но всё же удивляющий многих, заставал женщин врасплох настолько, что они довольно быстро впадали в панику!

Вместо того, чтобы кричать, как обычно, ребёнок успокаивается после двух-трёх мощных вскриков. И в наступившей тишине женщины слышат...что они не слышат плачущего ребёнка!

Их глаза быстро наполняются удивлением и тревогой! Перебегая с одного ассистента на другого, они вопрошают о непонятном!

Затем, не в силах более ждать.

"Почему мой ребёнок не кричит? Это было ошеломляюще, душераздирающая сцена.

"Почему же он не кричит, мой ребёнок! в этом восклицании столько удивления, столько сожаления требования, что мы застыли, поражённые.

Настолько привыкли, что надо, чтобы младенец кричал. Настолько бессознательно отпечатано в мозгу, что "рождение - это страдание".

Что сказать? Что ответить?

Эти женщины не были предупреждены, подготовлены, потому что для нас эта тишина разумелась сама собой.

Мы настолько развращены, что вещь вполне обычная и простая застаёт нас врасплох, ошеломляет.

"Он неживой, мой ребёнок!" - продолжает обеспокоенный голос.

Это было странно, жалко.

"Ваш ребёнок в полном порядке", - говорили мы, жестами приглашая женщину говорить тише. Только для того, чтобы пощадить уши малыша.

Но несчастную наши тихие голоса пугали ещё больше!

"Он умер! Мой малыш умер!" - восклицали они, заводя старую песню.

Умер? Их ребёнок лежал у них на животе, шевелящийся, двигающийся.

"Ну же, - говорили мы, - мёртвые не двигаются. Вы хорошо чувствуете, что ваш ребёнок двигается, что он доволен".

Всё это произносится опять же тихо. Как же сделать, чтобы они были счастливы оба, мать и дитя!..

Поздно, конечно, мы пытались объяснить женщинам причину этой тишины, необходимость уважать ребёнка, защитить его уши, позаботиться о том, чтобы не напугать его раскатами своего голоса. Мы старались объяснить им, что больше нет необходимости страдать и плакать, приходя в этот мир, что совсем необязательно мучиться при рождении. Напрасный труд. Слишком поздно.

Наши объяснения не достигали их. Их глаза были полны сомнения. И сожаления!

В конце концов они всё же начинали успокаиваться.

"Ваш ребёнок чувствует себя настолько хорошо, насколько это вообще возможно", - повторяли мы вновь, чтобы их ободрить.

"Вы считаете?" - говорили они тоном, полным недоверия.

По правде говоря, действительно, поразителен ребёнок, который тут же после рождения, испустив один- два крика, принимается лепетать, зевать, потягиваться и входить в эту жизнь, как будто он очнулся от неприятного сна.

Это также удивляет и пугает не имеющих к этому привычки, как и женщина, рожающая с улыбкой, без единого крика, с сияющим лицом.

Всё вышесказанное - для того, чтобы сказать, что женщины должны быть подготовлены.

Не поставлены перед фактом! Напротив.

Необходимо, чтобы они участвовали в этом сознательно, всё понимая.

Нужно, чтобы они знали, что ребёнок слышит, что его уши очень чувствительны. Их легко ранить.

Короче, нужно, чтобы они с первых мгновений научились любить ребёнка ради него самого, а не ради себя.

Ребёнок - это не игрушка, не украшение. Это существо, которое им доверили.

Пусть женщины поймут, почувствуют " Я его мать" а не