Утомительный день. Уильям встал в 5.30. Попытался отвлечь его от рождественского чулка и убедить вернуться в кровать, но малыш находился в лихорадочном возбуждении и несколько раз пытался ворваться в гостиную, куда Санта-Клаус положил подарки. Как и было условленно, я позвонил отцу и Тане, и сказал им, что Уильям вот-вот «вскроет». Затем постучался в дверь комнаты мамы и Ивана и повторил им то же самое. Крикнул Рози, чтобы просыпалась, и пошел вниз ставить чайник. Это была всего лишь первая моя домашняя обязанность в этот день. Иногда я жалею, что не живу в дофеминистские времена, когда мужчину, полощущего под краном чайную ложку, именовали «большим оригиналом». Отличные, наверное, были времена, когда всю работу делали женщины, а мужчины бездельничали, почитывая газеты.
За приготовлением брюссельской капусты, моркови, картошки и т. д. расспросил отца о тех благословенных временах. Взгляд его мечтательно затуманился.
– Золотой был век, – сказал он, едва не задохнувшись от нахлынувших чувств. – Жалею только о том, что тебе не довелось пожить в нем взрослым. Я приходил с работы домой, обед уже стоял на столе, рубашки выглажены, носки выстираны. Я не знал, как включать плиту, не говоря уж о том, чтобы готовить на этой хреновине. – Он прищурился, и голос его превратился в шипение: – Эта трахнутая Жермейн Грир[89] разрушила мою жизнь. Твоя мать навсегда изменилась, после того, как прочла эту поганую книжулю.
Норфолкские Сагдены, родители моей матери, заявились в час дня. Меня изумило, что власти в Суонси разрешили дедушке Сагдену водить машину. У него катаракта и нарколепсия – состояние, которое вгоняет его в сон каждые двадцать минут.
– Да он надолго не засыпает, – сказала бабушка Сагден. – Так, на секундучку-другую.
После приезда они пять минут сидели перед телевизором и, завороженно раскрыв рты, пялились на экран. В их краях слабый сигнал. Спросил маму, сказала ли она Сагденам о Великом обмене партнерами в семействах Моул и Брейтуэйт.
– Нет, – ответила она, – они фермеры-пенсионеры, которые всю жизнь выращивали картофель. Новость смутит их.
Я определенно увидел смущение в глазах бабушки Сагден, когда Иван под омелой заключил маму в объятия и добрых две минуты целовал ее по-французски. Я с радостью оставил их за этим занятием и удалился на кухню. Где пришел в ярость, увидев, что проклятая индейка так и не разморозилась!
С чего бы это? Она провалялась в ванной, по меньшей мере, шестнадцать часов.
Рози целый час сидела со своим новеньким феном «Ровента» и, врубив его на полную мощность, обдувала полости индейки теплым воздухом. К тому времени, когда мы достали это чудовище из духовки, уже темнело, и все обожрались шоколадом и пирожками. Должен признаться, дорогой Дневник, что последние десять минут перед подачей рождественского ужина были, наверное, самыми напряженными в моей жизни. В сравнении с этим подача обеда на шестьдесят человек в «Черни» – сущий пустяк. Сколько месяцев я талдычил маме, чтобы она починила большую конфорку на электрической плите, так… нет, это было бы слишком разумно для нее!
Наконец, когда все овощи сгруппировались по блюдам, а жареный картофель, свиные сардельки и тефтели художественно улеглись вокруг индейки, до моего сознания достучалась ужасная истина: я забыл приготовить подливку! В обычной семье на такое бы попросту наплевали: побольше кубиков для соуса «Бисто», добавить бульонных кубиков «Оксо» и дело в шляпе. Но Рождественская Подливка Моулов обросла за многие годы мифами и легендами.
За подливочный стандарт несет ответственность моя покойная бабушка Эдна Мей Моул. Сначала гусиные потроха тушат в течение двадцати четырех часов, затем бульон разбавляют и снимают пену, и лишь тогда и только тогда медленно и осторожно добавляются соответствующие компоненты подливки, пока нужный оттенок коричневого цвета – не слишком насыщенный, но и не слишком тусклый – не забурлит в Кастрюле для Рождественской Подливки.
Я оторвал кусок бумажного полотенца и уткнулся в него лицом, но Таня не дала мне погрузиться в пучины собственной некомпетентности. Она ворвалась на кухню и сердито прокричала:
– Сколько еще ждать? Ты не забыл, что у меня гипогликемия?!
Сквозь стиснутые зубы я сообщил, что забыл приготовить Рождественскую Подливку.
– Сейчас сварганю, – ответила Таня.
Это равносильно тому, как если бы Чарльз Мэнсон[90] выступил с пасхальным посланием Папы Римского. Я хотел было остановить Таню, но не успел и глазом моргнуть, как она выхватила у меня из рук куриные бульонные кубики и плюхнула их на противень с индейкой. Она размешивала кубики (весьма и весьма злобно, как мне показалось), когда появилась мама.
– Что это вы тут делаете? – соведомилась она.
– Готовлю подливку, – ответила Таня.
– Только человеку, носящему имя Моул, дозволено готовить Рождественскую подливку, – процедила мама, чьи губы, и без того не слишком толстые, превратились в ниточку. – Дайте ложку!
– Хотите вы того или нет, Полин, но я скоро буду Моул. Мне с Джорджем поженимся, как только разведемся.
– Прекрасно! Прекрасно! – вскрикнула мама. – Можете готовить свою собственную Рождественскую Подливку в своем собственном доме, а до тех пор вон из моей кухни!
Вскоре все гости и домочадцы скопились на кухне, чтобы поучаствовать в склоке – за исключением Уильяма, который укладывал спать в различные емкости пластмассовых насекомых (подарок от Рози, 30 тварей за 1 фунт).
Тем временем Рождественский ужин, над которым я горбатился весь день, остыл. Я пошел наверх, захлопнул дверь своей спальни и ничком упал на кровать. Я ждал шагов на лестнице – ведь наверняка кто-нибудь поднимется и попросит меня присоединиться к веселью? Но лишь услышал треньканье микроволновки, разрывы хлопушек, хлопанье пробок и, наконец, к моему великому отвращению, смех!
Несколько раз донеслись веселые выкрики «подливка».
Я должен покинуть этот невыносимый дом при первой же возможности!
Проснулся в 7.30 вечера оттого, что меня грубо расталкивал юный Гленн Ботт.
– Спасибо за мяч, – сказал он и добавил: – Папа, у тебя из уголка рта течет слюна.
Он дал мне неаккуратно обернутый сверток, криво заклеенный липкой лентой, на свертке корявым почерком было написано: «Папе от Гленна». Я вскрыл его и обнаружил бутылку антифриза и перчатку для чистки льда с ветрового стекла. Я был весьма и весьма тронут. Попытаюсь уговорить парня отрастить волосы. Если не считать хохолка, голова его выглядит сейчас уж очень угрожающе.
Таня несколько минут покровительственно изучала Гленна, потом сказала:
– Какие у тебя модные кроссовки, Гленн.
После чего удалилась, чтобы вместе с Пандорой отправиться в приют на рождественское богослужение. Я был только рад лицезреть ее спину. Таня весь день давала понять, что для нее Рождество в доме Моулов – это праздник в кругу дикарей.
Отец, впав в сентиментальность от бутылки «Джонни Уокера», пригласил нас на Вязовый проспект, чтобы вместе позавтракать в День подарков.
Гленн помог мне разобраться с раскладушками для Сагденов. Мы довольно неплохо понимали друг друга. Перед тем как укатить на велосипеде, он сказал:
– Я вот что думаю, папа, сегодня Иисусу исполнилось 1997 лет, так?
Это был риторический вопрос, на который, слава Богу, не требовался ответ. Неужели парень сдвинулся на религии? Как он поступит, когда узнает, что его отец – радикальный агностик?
