Глава 6 Свет в конце тоннеля 3 страница

Когда, наконец, проводник вывел отряд в долину, и снова стало тепло, и на душе посветлело от сочной зелени и цветения лугов, Анна перестала волноваться. Судьба свела ее с удивительными людьми, и она решила отнестись к этому приключению, как к еще одному испытанию — скорее приятному, чем опасному. Анна уже не боялась слишком заметного влечения к себе со стороны Энрике, она сидела в его седле свободно и раскованно. Она просто чувствовала себя защищенной от куда более значимых бед, чем симпатия, порывистого молодого герильеро, то есть партизана.

И в тот момент, когда обычно немногословный проводник радостно воскликнул: «Победа! Мы вернулись!» и Анна подняла глаза, чтобы пригласить Энрике присоединиться ко всеобщей радости, она увидела все тот же ночной взгляд, словно поглощающий ее. В эту минуту юноша, оставив поводья, жарко обнял Анну и поцеловал прямо в губы, словно пытаясь впитать ее всю.

Хуже всего было то, что Анна не нашла в себе сил сопротивляться этому порыву — по крайней мере немедленно. Потом она все же высвободилась из его объятий, которые были скорее нежными, чем грубыми. И когда Энрике, повинуясь ее желанию, отпустил Анну, она отвернулась и тихо сказала:

— Я хочу, чтобы вы знали правду. Я не свободна. И не только по долгу брака — не свободно мое сердце. Оно уже давно отдано моему мужу — человеку, с которым мы вместе выросли, с которым прошли через многие испытания. У нас двое маленьких детей, и мы были счастливы.

— Были? — едва слышно прошептал Энрике, и в его голосе ей послышалась надежда.

— Вы меня неправильно поняли, — вздохнула Анна. — Нас разлучили обстоятельства. И одно из них, имя которому пани Ванда, и привело меня в Италию. Простите меня и поймите: я не могу внушать вам напрасные надежды. Вы тронули мое воображение, но моя душа и сердце принадлежат другому. Ради него я здесь.

— Так я спасал вас для того, чтобы вы были счастливы с кем-то еще? — в тоне Энрике зазвучали напряжение и насмешка, от которой внезапно неприятно повеяло холодком.

— Этот кто-то — мой муж! — гневно промолвила Анна. — И если вы будете спасать женщин для утешения своей прихоти, а не ради спасения их жизни, то я не удивлюсь, что в следующий раз вас и ваших товарищей назовут наемниками.

Она отвела руки юноши от себя и спрыгнула на землю. Он мгновенно последовал за нею и преградил ей путь.

— Вы тоже ошибаетесь! — воскликнул Энрике с глазами, полными слез. — Простите, что я дал волю не лучшим своим чувствам, но это так тяжело — найти случайно свою судьбу и вверить ее в руки другого мужчины!

— Я уже говорила вам, — осуждающе покачала головой Анна, — не пытайтесь быть Богом, а мою судьбу в руки моего мужа вверил именно Он. И никто не имеет права оспаривать Его решения.

— О да! — горько сказал Энрике. — Я думал, что мне повезло так же, как и Гарибальди. Знаете, он встретил свою жену где-то на улице, мимоходом. И Анита осталась с ним, хотя и была замужем.

— Друг мой! Спаситель мой! — Анна повернулась к Энрике и с жаром взяла его ладони в свои. — Остановитесь! Оглянитесь и будьте самим собой! Довольно во всем подражать своему кумиру, живите собственной жизнью и любите то, что действительно предначертано вам.

— А вы знаете, что мне предначертано? — грустно усмехнулся Энрике.

— Этого нельзя знать. Это надо испытать.

— Что же, я попытаюсь положиться на волю богов, как моряки полагаются на волю ветра. Идемте, мы приехали, и я буду рад, если вы отплатите мне добром за добро и выступите моим свидетелем перед моими товарищами по оружию.

— То, что от меня зависит, я сделаю, — подтвердила Анна.

Энрике привел ее в штаб, находившийся в доме кузнеца. В деревушке Маньяратта практически в каждом доме жили повстанцы — отсюда были родом многие из членов местного ополчения отряда Гарибальди. Но на этот раз с ними вместе одним походом шли и волонтеры Мадзини — французы, поляки, несколько венгров. Их командиры составили на время передислокации отрядов временный полевой штаб, и Энрике пришлось держать ответ за события на австрийском посту именно перед ними.

Юноша втайне мечтал о наказании. Оно могло бы позволить ему мечтать об ответном чувстве со стороны Анны — быть может, жалея, она незаметно полюбит его. Но ее открытость и прямота, с которой Анна выступала в поддержку проступка Энрике, смягчили сердитое настроение его товарищей, и тот был прощен, вопреки его ожиданиям.

Разочарованный Энрике, старавшийся себя не выдать, отвел Анну в один из домов, куда ее определили на постой, пока она не решится уехать, и многозначительно сказал:

— Ждите!

Он вскоре вернулся и кивнул в сторону открытой им двери.

— Вы, кажется, хотели встретиться с пани Вандой, я привел ее к вам.

Анна с благодарностью улыбнулась ему, но улыбка моментально застыла на ее лице, превратившись в свое плохое подобие. На пороге комнаты показалась женщина, лицо которой Анне было слишком хорошо знакомо. Перед нею во всей своей красе и нахальстве стояла бывшая фрейлина императрицы и покинутая возлюбленная наследника российского престола Ольга Калиновская. Собственной персоной.

* * *

Судя по всему, эта встреча смутила даже ее саму. Калиновская искренне мечтала забыть всех этих маленьких людишек, которые когда-то вмешались в ее планы и разрушили их. Какая-то почти безродная певичка, какой-то разжалованный вояка — бретер и бабник…

Наивные! Они полагали, что справились с нею, и, отстраненная от своей прежней роли, она скорбно отправится в добровольное изгнание. Никогда! Никогда Ольга Калиновская не сдавалась так просто и без тяжелой и продолжительной борьбы. И поэтому, едва утихли страсти вокруг ее инсценированной гибели, и до нее дошли слухи, что невеста наследника на время оставила Петербург, раздосадованная неудавшейся интрижкой Александра с ее собственной фрейлиной и подругой княжной Репниной, Ольга вновь ринулась в бой. Она бежала из своего убежища в старом поместье Долгоруких в Двугорском и смело появилась в Петербурге — в надежде, что о ней уже и думать забыли и что все эти глупости Саша совершал только потому, что никак не мог вычеркнуть ее из своей жизни и своего сердца.

Ольга замыслила новый план встречи с наследником и под видом скорбящей вдовы в вечном трауре, так выгодно оттенявшем ее великолепные плечи, и в вуали, придававшей неясность ее чертам, принялась захаживать в оперу, где однажды была замечена и приглашена в ложу к графу Кайзерлингу — большому знатоку и ценителю женской красоты. И после двух-трех совместных визитов на спектакли заезжей итальянской труппы Ольга покинула маленькую квартирку, которую сняла по случаю, и воцарилась в роскошном особняке близ Невского — поочередной обители всех графских пассий.

Однако когда вуаль перестала быть постоянным атрибутом костюма нового приобретения графа, он заволновался. Лицо мадам Виолетт, как назвалась прекрасная вдова, показалось ему знакомым. И пока граф не вспомнил ее, Ольга решила не углубляться в их отношения и заторопилась. Она выкрала у графа приглашение на очередной костюмированный бал у Потоцкого, устроенный по случаю тезоименин императрицы, и давно отработанными приемами привлекла к себе внимание одного из гостей вечера, который и стал ее танцевальным партнером.

Все шло, как нельзя лучше. Александр был здесь, он кружился совсем близко от нее в обществе возвращенной ко двору Катьки Нарышкиной. Оставалось лишь дождаться тура с переменой пар, но случилось неожиданное. На одном из проходов по залу, когда Ольга со своим случайным спутником проплывала мимо танцевавшего неподалеку наследника, у нее закружилась голова. Кавалер, недавно овдовевший статский чин, успел подхватить свою даму под локоток и отвел ее в одну из боковых зал, где Ольга потеряла сознание.

Прибывший по срочному вызову врач, практикующий семью Потоцкого, осмотрел внезапно заболевшую гостью и с улыбкой объявил кавалеру Ольги, что его дама, скорее всего, беременна. После этого кавалер исчез, а жена хозяина бала, из вежливости явившаяся проведать пострадавшую, немедленно признала в ней Ольгу Калиновскую, о чем с округлившимися от ужаса глазами сообщила мужу, а тот — куда следует. И вскоре Ольгу уже везли туда, где ее ждала неминуемая расправа.

Николай, которому тотчас донесли о появлении Калиновской, велел беглянку заковать в кандалы и сослать с глаз подальше. Но Бенкендорф, выслушав приказ, осмелился все же дополнить информацию — Калиновская больна.

— Что с того?! — вскричал раздраженный Николай. — Больна — не мертва, хотя этот вариант меня устраивал бы значительно больше.

— Но это не простая болезнь, — шепотом, пряча глаза, сказал граф. — Калиновская утверждает, что беременна и что каждый, кто к ней прикоснется, покусится на царскую кровь.

— Это еще что такое? — побледнел Николай. — Бред, бред! Не может быть!

— Не смею спорить с Вашим Величеством, — покачнулся от его взгляда Бенкендорф, — но тюремный врач утверждает, что насчет болезни арестантка не врет. А так как нам известна предыстория этого недомогания, я подумал, что заявление Калиновской не лишено оснований…

— Этого еще только не хватало! — процедил Николай сквозь зубы и изо всех сил стукнул кулаком по столу, так, что подпрыгнуло даже кованое пресс-папье.

Императрица, вызванная на совет, тоже пришла в ужас, но держалась более мужественно и свое негодование проявляла в сдержанной форме. Она всегда оставалась противницей кардинальных мер: кто бы ни был матерью, если отец — наследник, то дитя за дурной характер первой и мальчишество второго не отвечает. Александра Федоровна не хотела войти в историю России с памятью о кровожадном поступке, который, к тому же, непростителен для человека православного и истинно верующего. И под ее давлением решили Калиновскую в строжайшей тайне вернуть в Польшу и по приезде, не мешкая, обвенчать с Огинским. Тот по осторожности (и, прежде всего, из нежелания быть осмеянным в своем кругу) не расторгал уже состоявшуюся помолвку с сестрой своей умершей жены и рассказывал друзьям и знакомым, что его невеста больна и уехала до свадьбы подлечиться на водах.

Александр обо всех этих перипетиях, разумеется, не знал и продолжал веселиться на балу, утешая таким забавным образом грусть от разлуки с принцессой Марией и охлаждение в отношениях с фрейлиной Репниной. Он был уверен, что у Ольги хватило ума и сноровки спастись бегством. Наследник иногда думал о том, что однажды, когда страсти улягутся, он даст поручение Репнину разыскать Ольгу и, быть может, встретится с ней где-нибудь в прекрасной и теплой Италии, где небо — бездонное, море — бескрайнее, и нет обязательств и тягот дворцовой суеты.

И поэтому его безмерно удивило и обидело сообщение о состоявшемся бракосочетании богатейшего польского магната Иринея Огинского и Ольги Калиновской и скором рождении у четы сына, окрещенного по католическому обряду и названного Венцеславом Казимежем. Погоревав о безвозвратно ушедшей любви, Александр простил Ольге предательство их общей мечты, ее замужество и ее сына, рождение которого отозвалось в нем с особенной болью. Но Ольга, напротив, преисполнилась столь сильным чувством мести, что уже никто и ничто не могли убедить ее оставить стремление к реваншу.

Она навсегда запомнила напутственные слова шефа жандармов, когда ее под покровом ночи вывозили из крепости под усиленным конвоем и в сопровождении врача. На его заботливо-материнское напоминание кучеру о том, чтобы в дороге поспешали осторожно, учитывая состояние дамы, Бенкендорф, криво усмехнувшись, бросил: «Можно и не спешить, главное — не сторониться кочек, хорошая встряска пойдет только на пользу Империи». Но Ольга благополучно добралась до Польши. У нее оказался крепкий организм, и, выдержав испытание свадебной церемонией, она тотчас уехала в загородное имение Иринея, где вскоре стала матерью.

Ольга поклялась, что, когда сын подрастет, она откроет Венцеславу (имя она выбрала созвучное русскому слову «венценосный») тайну его отцовства, и однажды мальчик станет ее козырем в большой игре с ее обидчиками. Ее надежды, кроме того, подогревались и разговорами с соседом мужа по земельным владениям. Граф Осецкий был известный франкмасон. Он увлек Ольгу своими идеями, и она тайно от супруга вступила в общество «вольных каменщиков», планируя когда-нибудь в будущем использовать их связи в своих целях.

Пани Огинская для большинства своих новых братьев казалась образцом «строительницы нового общества» — самоотверженная, пылкая, решительная. Однако на самом деле Ольгу совершенно не интересовали грандиозные замыслы переустройства мира — у нее была своя цель: Ольга всерьез подумывала о встрече с Александром, на которой мечтала выторговать Венцеславу княжеский титул и корону Польского короля.

И поэтому с такой ненавистью она изорвала и истоптала газету, в которой было перепечатано официальное сообщение из Петербурга. Оно гласило, что в первую декаду сентября 1840 года принцесса Мария Гессен-Дармштадтская вернулась в Петербург, въехав в столицу в золоченой карете в обществе императрицы Александры Федоровны и сопровождавшего их экипаж верхом императора Николая Павловича, в то время как наследник престола командовал почетным эскортом. А вскоре было сообщено, что принцесса Мария приняла православие и стала великой княгиней Марией Александровной.

Шестнадцатого апреля 1841 года вся Россия праздновала венчание наследника. В этот день в церкви Зимнего дворца в присутствии множества придворных, иностранных послов и представителей всех дворов Европы Александр сочетался законным браком с «дармштадтской уродиной», как за глаза звала принцессу Марию Ольга. В газетах писали, что на Дворцовой площади столицы собралась столь великая толпа, что ее приветственный гул был подобен набату. После церемонии самодержавные отец и сын, в мундирах казачьей гвардии, вышли на балкон, а следом показалась и новоявленная великая княгиня Мария. И площадь отозвалась на их появление громоподобным и нескончаемым криком радости. В воздух полетели шапки, к балкону — цветы.

Вынести это Ольге помогла только ее ненависть, которая вскоре превратилась в одержимость, усилившуюся после известия о рождении первенца наследной четы — принцессы Александры. И с каждым следующим ребенком (царевич Николай родился через год после нее, а еще через два года — будущий царь Александр III) тяга к отмщению становилась для Ольги все более необоримой.

Неожиданная смерть мужа, который был значительно старше ее, развязала Ольге руки. Оставив Венцеслава и детей, прижитых от Иринея, на попечение родственников почившего в бозе мужа, она уехала в Италию. До нее дошли слухи (как потом оказалось — неподтвержденные), что император Николай намерен появиться в Палермо, где собирались главы Священного Союза европейских правящих династий, в сопровождении сына, которого все больше и больше в последнее время привлекал к государственным делам.

Однако Николай приехал один, вручив Александру на время своего отсутствия неограниченные права распоряжения высшей властью в государстве. И Ольгу, метавшуюся по городу в поисках возможности встречи с бывшим возлюбленным и отцом своего ребенка, заметила императрица Александра Федоровна. Она в то время отдыхала и лечилась на Сицилии, чей сухой воздух и благодатный морской климат оказывал благотворное влияние на типичное петербургское легочное недомогание. Тогда у России на острове была не только своя военная база, но и флот, стоявший в гавани Палермо. И тайная полиция здесь тоже оказалась так сильна, что Ольга немедленно почувствовала опасность.

Она снова вынуждена была бежать, не осуществив и десятой доли того, что задумала, — наняла рыбачью шхуну и скрылась на соседней Мальте, обители масонов.

И хотя остров покорил ее воображение красотой средневековых замков, вознесенных в горы, и великолепием дворцов и отелей вдоль береговой линии, Мальта показалась Ольге слишком провинциальной и чересчур многозначительной одновременно. Ей представлялось, что настоящие тайны острова — в прошлом, а тот же Краков, к примеру, мог легко соперничать в католическом величии с Ла-Валеттой.

Но на корабле, который вез ее из Мальты во Францию, Ольга, решившая предпринять европейское турне, познакомилась с Игнатием Маевским — родовитым польским дворянином и революционером. Позднее он ввел ее в круг эмигрантов-соотечественников, коих во Франции проживало немало, и Ольга увлеклась вдруг идеей независимости. Правда, она не совсем точно представляла себе, как сочетается борьба за освобождение Польши с ее мечтой о провозглашении Венцеслава королем своего народа. Но сама мысль оказаться в центре борьбы с ненавистным ей петербургским двором была для Ольги весьма привлекательной. И она с удовольствием и горячностью включилась в новую для себя игру.

Для начала она сделалась курьером тайного общества. Очаровательная молодая женщина с большей легкостью пересекала границы, чем подозрительные своей интеллигентностью разночинцы и люди искусства, а тем более заносчивые аристократичные паны. Потом Ольгу, к тому времени поселившуюся в Париже, привлекли к благотворительности, под которой скрывалась вербовка разбросанной по всей Европе эмиграции в рекруты для будущих сражений. И с этой ролью она справлялась так успешно, что была даже делегирована в Лондон к Мадзини, основателю сети тайных обществ «Молодая Италия», который консультировал польских патриотов.

Мадзини потряс ее воображение. Это было чувство, совершенно не похожее на то, что она испытывала к Александру. Мадзини был не намного старше русского наследника, но даже несколько лет разницы между ними казались Ольге пропастью — настолько глубже, целостнее и величественнее оказался этот генуэзец, сын врача и блестящий писатель. Его жизнь, полная приключений и опасностей, представлялась Ольге сказкой из «Тысячи и одной ночи»: здесь были и заговоры, и вооруженный мятеж, и смертный приговор, и попытка отравиться, когда восстание против владычества Австрии провалилось. Мадзини один сосредоточил в своих руках и в своей голове карту революционных обществ, сетью опутавших Италию, и с его легкой руки — всю Европу. Он, великий и мрачный, сидел в Лондоне вот уже десять лет и неутомимо плел нить для клубка, который обещал стать бомбой, разрушительной и громогласной.

Ольга нашла в одержимости Джузеппе сходные черты той страсти, что сжигала и ее саму. А Мадзини увидел в этой белокурой эффектной женщине то качество, которого так не хватало ему — образованный и тонкий интеллигент Мадзини оказался неспособен к тому лидерству, которого требовала любая революция. Он не любил Францию именно за ее привязанность к идее вождизма. Мадзини — не дуче, он — друг и учитель. Он — воплощенная идея, а возглавлять войска должны генералы.

Самоотверженная полячка — к тому времени Ольга нашла для себя новое имя «пани Ванда» — дополняла созерцательность и прожектерство Мадзини. Джузеппе был склонен считать слово делом, пани Ванда не умела быть столь велеречивой, но с успехом воплощала его идеи и замыслы. Они сошлись, но Мадзини по-прежнему был обречен на безвылазную эмиграцию в Лондоне, а Ольга с решительностью фурии перемещалась из страны в страну, привлекая к себе взгляды мужчин, симпатии революционеров и внимание тайных полиций.

Дети росли без нее, но Ольга успокаивала себя тем, что все ее деяния совершаются во благо их будущего. И, прежде всего — старшего сына, который должен занять свое, подобающее ему место на троне свободной родины. Она все еще оставалась хороша собой, но это была уже не романтичная и жадная до любви фрейлина-провинциалка — Ольга ощущала себя мифологической амазонкой, женщиной-воительницей. Она научилась ездить в седле, как мужчины, когда проводила новобранцев в недоступные горные районы Италии, где карбонарии Мадзини делились опытом со своими славянскими коллегами. Нынешняя Ольга стреляла не хуже любого мужчины и полюбила носить мужской костюм. Он придавал ее статной фигуре еще большую неотразимость.

Ольгу, как и большинство поляков, потрясло подлое предательство Франции, которая, едва свершив революцию, запросила перемирия с другими империями, в том числе и с Россией, отказав польской делегации в петиции о помощи. Она не была в числе демонстрантов в тот день, а наблюдала битву между ними и национальной гвардией со стороны. На самом деле Ольга, которой льстило восторженное восхищение Мадзини ее смелостью, относилась к той категории женщин, которые с большим удовольствием позируют для картины на тему «Свобода на баррикадах», чем стремятся на реальный эшафот настоящей войны.

И поэтому, когда улеглись страсти, и рассеялся дым сражения, «пани Ванда» со скорбным видом сердобольной сестры милосердия появилась в приюте Святой Беатрисы, чтобы ободрить раненых и утешить умирающих. Но каково же было ее удивление, когда на одной из коек она увидела знакомое лицо! Лицо из ее прошлого, которое всегда отзывалось в ней болью и неукротимой мстительностью. Ольга Калиновская узнала в одном из раненых Владимира Корфа. Этот человек уже давно был вне поля ее зрения, ей даже казалось, что она забыла его, но, едва встретив, поняла: прошлое не умирает, оно живо и взывает к отмщению.

Сестры рассказали «пани Ванде», что этот мужчина серьезно пострадал от удара по голове прикладом. Прихожанин-хирург, преподававший медицину в университете и превративший их приют в кафедру для своих студентов, сделал невероятное — незнакомец выжил, хотя и потерял память. Сестры уже несколько раз пытались говорить с ним после того, как мужчина пришел в сознание, но тот не мог назвать ни своего имени, ни вспомнить, откуда он родом. Однако сестры полагали, что мужчина — поляк, потому что язык, на котором он бредил, был похож на тот, на котором «пани Ванда» общалась со своими подопечными, пострадавшими в демонстрации.

Ольга даже рассчитывать не могла на такую удачу. Владимир Корф, самоуверенный и бесцеремонный мужлан, так жестоко оскорбивший ее в прошлом и так непреклонно вставший между нею и наследником, лежал сейчас на больничной койке и не мог вспомнить, кто он такой! Он был беспомощным, как ребенок, и, как младенец, свободен от воспоминаний. А главное — он был полностью в ее руках и ее власти. И «пани Ванда» с радостью признала в «незнакомце» земляка.

Пока она еще не понимала, зачем увезла его с собой, внушив Корфу новое имя и придумав новую биографию. Ей просто нравилось управлять им. Созданный ею «пан Янек» смотрел на Ольгу как на богиню. Он восхищался ее энергией и поклонялся величию ее подвига во славу их общей родины. Ольге помогло знание Корфом польского, и она без труда убедила Владимира в том, что этот единственный из всех языков, на которых он свободно говорил, для него родной.

«Пани Ванда» привела новоиспеченного волонтера на одну из квартир, где временно жили завербованные ею будущие участники сопротивления. Она проявляла по отношению к «пану Янеку» трогательную заботу и внимание, дабы помочь тому быстрее прийти в себя и встать в ряды спасителей родины, и просила других о такой же опеке по отношению к новому товарищу. Каждый день Ольга сообщала ему все новые факты из его жизни, убеждая, кроме всего прочего, и в том, что между ними уже давно существуют сердечные отношения, прерванные когда-то по вине обстоятельств и теперь в Париже вспыхнувшие с новой силой.

Апогеем ее триумфа стал их первый поцелуй. К нему она так ловко подвела Корфа, что тот немедленно обрушил на нее всю страсть, на которую был способен. А после этого «пан Янек» и подавно сделался ручным — превратился в ее верного телохранителя и сподвижника. Именно он возглавил переход через горы в Италию, где польские волонтеры, потерпев поражение на родине, продолжали оттачивать свое военное ремесло. «Пан Янек» заслужил искреннее уважение товарищей по оружию своей отвагой и недюжинным даром командования. Он очень быстро стал легендой, что, впрочем, начинало беспокоить его «создательницу». У Ольги не без помощи Мадзини, с которым она делилась всеми своими идеями, возникла мысль, как правильно использовать возникшую возможность. Личная месть — это, конечно, хорошо, убеждал ее Мадзини, но стоит извлечь из случая с русским бароном и общую пользу.

И вот, когда они уже были на полпути к осуществлению своего дьявольского плана, появилась эта, как ее там, — кажется, Анна… Откуда она взялась? И что ей здесь надо? Ольга почувствовала опасность и заволновалась, но старалась держаться, как всегда, гордо и независимо. Она почти ничего не знала о жизни Корфа с того момента, когда в последний раз видела его, но и не хотела знать. Равно как об этой девице, которая тогда все вертелась вокруг него. А может быть, не зря вертелась?..

— Уверен, вам есть, о чем поговорить, — многозначительно сказал Энрике и, поклонившись обеим женщинам, вышел из комнаты.

Глава 8 Вспомнить все

— Кто вы и зачем искали меня, мадам Жерар, кажется? — недовольным тоном осведомилась Ольга по-французски, окидывая Анну холодным и высокомерным взглядом.

— Искала я не вас, госпожа Калиновская, а некую пани Ванду, — усмехнулась Анна, отвечая ей по-русски. — И не пытайтесь убедить меня, будто не понимаете того, что я говорю. Полагаю, вам достаточно хорошо известно, кто я такая. Разве только вас тоже не постигло временное отсутствие памяти.

— Что значит ваше «тоже»? — нахмурилась Ольга, делая вид, что не услышала первой части фразы, но невольно переходя с французского на русский.

Она вдруг испугалась: неужели эта певичка догадывается о том, что Корф здесь и страдает беспамятством? Поначалу она хотела притвориться, что не узнает Анну, но потом решила, что таким образом может только все запутать и так и не выяснить, зачем та появилась в их лагере.

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю, — решительно сказала Анна, подтверждая ее подозрения. — И я требую, чтобы вы немедленно прекратили все эти игры в наивность и удивление. Проводите меня к барону Корфу и позвольте увезти его домой. Владимир болен и нуждается в помощи.

— Барон Корф? — деланно рассмеялась Ольга. — Этого имени я не слышала уже сто лет! Я давно покинула Россию и общаюсь лишь со своими соотечественниками. А барон, насколько мне известно, не принадлежит к их числу.

— Разумеется, — кивнула Анна. — И поэтому вы зовете его пан Янек, не так ли?

— У вас слишком богатое воображение, милочка, — пожала плечами Ольга. — Среди моих знакомых много мужчин по имени Янек, но в их кругу нет русских подданных. Тем более баронов.

Анна на мгновение сделалась уступчивой, признавая, что слишком понадеялась на внезапность своего наступления в споре с Калиновской.

— Возможно, так оно и есть, но, может быть, это только видимость, вернее полное ее отсутствие, и я хотела бы все прояснить.

— Кому и для чего? — не сдавалась Ольга. — Вы обманом проникли в наше расположение, смутив молодого командира умильным рассказом о поисках пропавшего мужа и назвавшись француженкой. А сейчас пытаетесь уверить меня в том, что среди наших людей прячется барон Корф, никогда не отличавшийся симпатиями к моей родине, и к тому же рьяный защитник интересов российской императорской фамилии?! И особенно наследника престола, когда-то жестоко предавшего меня!

— Вот именно это я и пытаюсь понять, — улыбнулась Анна. — Зачем вам выдавать столь далекого от вашего дела человека за своего товарища и препятствовать моей встрече с ним?

— А разве я мешаю вам? — недобро глянула на нее Ольга. — Я просто объясняю, что вы напрасно теряете время. Того, кого вы ищете, здесь нет.

— Значит, Владимира здесь нет, и вы — не Ольга Калиновская, которая, представляясь в Париже пани Вандой, обманом заманила моего мужа в Италию? — в тон ей с вызовом спросила Анна.

— Вот оно что… — понимающе протянула Ольга, переводя разговор в иную плоскость. — Так разговоры о муже — не сказки? Что ж, поздравляю, вы добились своего и, надеюсь, получили то, что хотели. Женщине вашего круга очень трудно найти подходящую партию. Артистки хороши для развлечения публики, но не для семейной жизни. Впрочем, ваш муж, похоже, вас оставил? Бедняжка! Он, верно, убедил вас, что выполняет какое-то важное задание, а сам утешился в объятиях другой. Вероятно, тоже актрисы. Кстати, вы не пытались искать его за кулисами театрального Парижа?

— Возможно, у вас больше опыта по этой части, но мне повезло, и я счастлива. А чего хотите вы? Чего добиваетесь? — не отступала Анна. — Во имя каких целей вы держите здесь Владимира? Почему не расскажете ему правду и не отпустите домой, где его ждут семья и дети?

— Даже не пытайтесь меня разжалобить, — равнодушно пожала плечами Ольга. — Мне нет дела до вашей семьи, и я не понимаю, о ком идет речь. Но раз вы настаиваете, я сообщу друзьям о вашем предположении, и мы проведем в своих рядах серьезное расследование, чтобы найти проникшего в наши ряды русского шпиона.

— Шпиона? — побледнела Анна. — Вы шутите?! Не вы ли все это устроили, а теперь прикидываетесь невинной и ни к чему не причастной?

— Еще раз повторяю вам: я не понимаю, о чем вы говорите! — воскликнула Ольга, проявляя уже заметное раздражение. — Если вы думали разыскать своего сбежавшего муженька, то пришли не по адресу. Если же вы полагали найти здесь шпиона, чтобы о чем-то предупредить его или передать сообщение, то тоже прогадали. Впрочем, если вдруг откроется, что таковой существует на самом деле, мои друзья, уверена, будут вам бесконечно благодарны за эту невольную помощь.

— Помощь?! — Анна еле держалась на ногах.

Калиновская и прежде не отличалась добротой, но время сделало ее еще более жестокой и коварной. И Анна на какой-то миг растерялась — не поставила ли она своим приездом и настойчивостью в разговоре с Ольгой жизнь Владимира под еще большую угрозу? И есть ли у нее теперь шанс добиться от Калиновской хоть какой-нибудь правды, и не окажутся ли ее надежды на встречу с мужем бесполезными?