Десятилетие роста и расширения 6 страница

Случилось другое. После первоначального уменьшения количест­ва пациентов, как и предполагалось, новые пациенты начали искать возможность попасть в частный санаторий, но не в качестве объектов для домашнего ухода, а, вместо этого, для того, чтобы получать лечебные услуги у нашей команды. Объединенная Ассоциация Больных Церебральным Параличом также начала посылать нам детей в качестве пациентов. (К этому времени команда состояла из доктора Фэя (нейро­хирурга), моего брата(психиатра), Карла Делакато (физиолога) и меня (директора реабилитационной службы), так как к этому времени на меня работали несколько физиотерапевтов и трудотерапевт. Клод Чик работал логопедом.)

Случилось то, что мы превратились в реабилитационный центр, один из самых первых в стране.

У нас было много проблем, и как на директора эти проблемы тяжело давили на меня. Во-первых, здания и земля были неадекватны задаче, стоящей перед нами. Так как большинство зданий и земля принадле­жали частному санаторию, мы не могли что-то менять так, как мы хотели. И в связи с тем, что цель частного санатория и его владельцев состояла в том, чтобы делать деньги, а не решать проблемы, что было их правом, мы терпели поражение при наших попытках проводить ис­следования или обучать.

Мы начинали получать запросы от методистов и врачей, местных и зарубежных, тех, кто желал бы посетить наш "институт", чтобы изу­чить работу, которую мы проводили. Мы не имели ни времени, ни денег, ни средств, чтобы проводить подобное обучение.

То, что было необходимо - было кристаллически ясно, но как к это­му прийти - было ясно гораздо меньше. Что было необходимо, так это некоммерческая организация, организованная с целью исследования, обучения и лечения пациентов с повреждениями мозга. Она должна была бы быть организованна по типу обычной больницы или универ­

ситета. Такая организация должна иметь здания, землю и персонал, адекватный для лечения пациентов, должна проводить клинические исследования и учить других специалистов тому, что мы делаем, как мы это делаем и почему мы это делаем.

Требовалось бы разумное количество земли, конечно не меньше, чем несколько акров, а на Честнат Хилл землю продавали футами. Конечно, земля стоила бы $25,000.

Также необходимы были бы минимум сорок кроватей плюс места для лечения, и т.д. В те дни одна кровать (место для пациента) оцени­валась примерно в $ 10,000, что подразумевало, что здание будет стоить приблизительно полмиллиона долларов.

Кроме того, необходим бы был минимальный штат около десяти первоклассных специалистов, так же, как и примерно десять человек обслуживающего персонала, таких как повара, прачки, инженеры и т.д. При самой строгой экономии общая сумма зарплат была бы не меньше, чем $150,000 в год.

Питание, обогрев здания, электричество, телефоны, и т.д., конечно, стоили бы не меньше, чем сто тысяч долларов в течение первого года.

Короче говоря, нам нужно было почти миллион долларов для на­чала.

Доктор Фэй, хотя он и мог назначать огромные платы за хирургию, редко это делал, к тому же он еще не восстановился от финансового краха Неврологического Реабилитационного Центра. Боб, Карл и Клод были даже моложе меня, недавние выпускники школ. Оставался только я и все смотрели на меня, ожидая решения. Я нуждался в миллионе долларов, но знал, где я мог получить приблизительно сорок три дол­лара.

Примерно тогда и начались события, которые привели меня к чувст­ву, что меня подталкивают внешние силы, не подконтрольные мне.

В тот самый день, когда я решил, что не было просто никакого способа решить проблему, случилась первое событие. Пришла Бетти Марш, чтобы повидаться со мной. Бетти Марш была очень хороша собой, рыжеволосая ирландская медсестра-практикантка средних лет. Она работала в частном санатории и часто привозила по моему вызову пациентов в мой кабинет на инвалидных креслах. Хотя она и я часто обменивались шутками, я не помнил ее имени. Хотя она была зареги­стрированная медсестра-практикантка, но все то, что она была должна сказать мне, было столь же непрактично, как и все, что я когда-либо слышал - и пугающе проницательно.

Она сказала, что видела результаты работы Реабилитационного Центра и подумала о том, что это самая благородная работа, которую она когда-либо вообще видела. Она подумала, что если люди были бы так же добры друг к другу, то, возможно, была бы некоторая надежда для нас всех. Она заметила то, как чрезвычайно я был занят, и в пос-леднее время она чувствовала, что, возможно, я не был полностью удовлетворен всеми обстоятельствами в частном санатории.

Затем она бросила свою бомбу. Она сказала, что считает, что для людей всего мира очень важно, чтобы моя работа была продолжена. Хотя она не знала ничего о ситуации, она хотела, чтобы я знал, что она прожила свою жизнь очень бережливо и что она сэкономила шесть тысяч долларов. Эти шесть тысяч долларов были в банке, и я могу взять их в любое время и могу вернуть их назад позже, если когда-нибудь буду способен это сделать. При этом она объявила, что не будет брать никакой расписки (им она не доверяет) и никаких процентов, которые лишают всего хорошего любое хорошее побуждение.

Я бормотал, что ценю ее добрые намерения, и сидел ошеломлен­ный, в то время как она беспечно отправилась к выходу, толкая перед собой пустое инвалидное кресло.

Что, черт возьми, это означало?

Как она догадалась, даже что проблема существовала?

Почему, во имя всего святого, эта одинокая маленькая женщина без всяких гарантий предлагает мне сбережения всей своей жизни, когда я для нее— почти незнакомец?

Как, будь я проклят, ее имя?

Хотя я не имел ни малейшего намерения принять ее предложение, я был полностью покорен ее невероятным великодушием к человеку, ко­торый даже не знал ее имени. Я кипел противоречивыми эмоциями.

С одной стороны, ее чрезвычайно странная проницательность и невероятное великодушие довели меня до слез. С другой стороны, она меня заставила почувствовать себя чрезвычайно эгоистичным и довольно трусливым и, в общем, недостойным работы, которую я вы­полнял. Я был сражен этой потребностью в сотнях тысяч долларов и решил отказаться от этой несбыточной мечты, даже не обсуждая ее. И все же, для меня было очевидно, что шесть тысяч долларов долж­ны представлять для этой женщины значительно большие деньги, чем сотни тысяч долларов для меня. И, несмотря ни на что, она предло­жила их все. Хотя было бесспорно, что шесть тысяч долларов были большими деньгами для нее, чем сотни тысяч для меня, было также понятно, что эта сумма денег для нее стоила меньше, чем для меня. Мне было стыдно.

Я работал весь тот день чисто механически (что было не похоже на меня), и я был сильно отвлечен тем, что случилось. Мне даже не дали восстановиться в течение этого дня.

Когда я закончил работу, Мэй Блэкберн предложила присесть и по­говорить.

Мэй работала писарем в американском флоте в Первую Мировую Войну и, как мне сказали, была отличным секретарем. Я встретил Мэй сначала как пациентку, три или четыре года назад. Она весила восемь­десят восемь фунтов, была на несколько лет старше, чем моя мать, и выглядела, как моя бабушка.

Не нужно было никакого психиатра, чтобы понять ее проблему. Мэй было чуть больше шестидесяти, но она была совсем молодой в сердце. Ее муж умер, как и большинство ее друзей, а те, кто не умерли, старе­ли значительно охотнее, чем Мэй. Ее сын был женат и уехал, и Мэй осталась одна. Мэй не заботилась о себе, и когда я увидел ее впервые, у нее не было сил ходить. Хорошее питание, режим, никаких компаний и разумная программа упражнений привели ее в порядок за несколько месяцев, и она была выписана. Шестью месяцами позже она вернулась, и весь процесс был повторен заново. Потом она возвратилась в третий раз.

Именно тогда я реализовал одну комбинацию, которая имела затем последствия. До того времени я был секретарем сам для себя (моими достоинствами были дешевизна и внимательность). Когда Мэй Блэкберн вернулась в третий раз, болезненно худая, истощенная и настолько шаткая, что не могла зажечь собственную сигарету, я предло­жил, чтобы она, возможно, могла помогать мне, напечатав пару писем. Хотя эта мысль, очевидно, испугала ее, она согласилась попробовать. Ее письма были абсолютно ужасны в начале, и я относил их домой на ночь и повторно перепечатывал двумя пальцами. Так как я должен был делать это так или иначе, никакой дополнительной работы для меня в этом не было, а ей это было явно полезно. Очень скоро ее письма стали становиться лучше, пока не стали совсем совершенны так же, как и она сама. Очевидно, для нее настало время выписываться, так как она больше не нуждалась во мне. Однако, моя хитрая игра имела последствия, потому что теперь уже я нуждался в ней.

Так Мэй начала работать для меня за ужасно неадекватный зарабо­ток, став моим секретарем, моим бухгалтером, моей второй матерью, моим боссом и моим другом.

Я сидел на скамье и слушал в изумлении, как Мэй предлагает мне ее сбережения. С тех пор, как Мэй получила крошечный заработок, она сэкономила три тысячи долларов, и они были моими.

Я усмотрел некий заговор и обвинил ее в сотрудничестве с как-ее-имя, рыжеволосой ирландской медсестрой. Она, очевидно, не знала того, о чем я говорил, но она знала, что рыжеволосую ирландскую медсестру звали Бетти Марш. Я рассказал ей с удивлением то, что случилось этим утром. Она об этом ничего не знала, но она не видела ничего

необычного в этой истории, так как она тоже думала, что рабо­та была благородна и замечательна. Она считала, что каждый обязан помочь. Она была удивлена, что не все предложили свою помощь, и тот факт, что никто не знал о проблеме, не казался ей серьезным ос­нованием для того, чтобы не помогать. Никто не говорил ей и Марш об этом, но они ведь знали, разве не так? Я согласился, находясь в некотором трансе.

Даже сегодня я с трудом верю своей собственной истории, и, воз­можно, было бы еще труднее поверить теперь, когда прошло так много лет, если бы я не смотрел ежедневно из окна моего кабинета, через прекрасную зеленую лужайку, на здание имени Мэй Блэкберн. Оно помогает мне помнить эту удивительную женщину. Оно также помо­жет мне помнить Бетти Марш, когда я гляжу из окна моего кабинета на здание Мэй Блэкберн, потому что мой кабинет находится в здании имени Бетти Марш.

Мэй Блэкберн настаивала также, в дополнение к предоставленным мне трем тысячам долларов, что она могла, хотела бы и будет работать бесплатно, где бы ни находилось "новое место".

Я плохо спал той ночью, потому что я не знал, что это за "новое место". У меня было чувство, что меня толкают внешние факторы, не подвластные мне. Это ощущение меня посещало с тех пор много, много раз, и я учился расслабляться и не сопротивляться, даже когда я не все понимал.

Обе эти женщины, думал я той ночью, гораздо старше меня. У них нет никаких гарантий. И все же, используя некое предвидение, которое я не понимал, они обе настояли на предоставлении всего, что имели. А что я? Что у меня является всем, что я имею? Хочу ли я отдать это?

Хорошо, я имел оборудование и все необходимое в моем большом доме. Все это могло бы быть пожертвовано на использование в "новом месте", что бы это ни означало. Это равносильно девяти или десяти тысячам долларов.

Затем был сам дом. Хотя все еще оставался большой залог, я мог продать его и получить четырнадцать тысяч долларов, и это также мог­ло быть пожертвовано.

В целом, получалось, что я мог наскрести приблизительно тридцать две тысячи долларов. Капля в море. Это невозможно, и завтра так мне и следует сказать этим двум сумасшедшим женщинам. Как я мог сказать им это? Они просто не поняли бы.

Хотя, может быть с идеей Мэй относительно бесплатного рабочего времени... Если предположить, что все специалисты работали бы бес­платно некоторое время, пока мы не сдвинулись бы с мертвой точки? Я встал с кровати и взял карандаш и бумагу.

Предположим, что чудесным образом мы получили место для рабо­ты. Возможно, мы могли бы взять что-то в аренду или сделать что-то в этом роде. Могли бы мы тогда начать работать? Если было бы место, где работать, мы могли бы чудом продержаться пару месяцев, если бы мы имели сорок тысяч долларов вместо тридцати двух.

Двумя ночами позже, г-н Мэссингэм, мой тесть, предложил мне восемь тысяч долларов. Было понятно, как он узнал о проблеме. Я сказал ему об этом, но даже не подозревая, что он решится помочь. И он, и мама, в детстве были очень бедны в Англии. И хотя папа пре­успел в Америке, он не мог забыть о бедности своего детства и был чрезвычайно осторожен с деньгами. Я даже и не думал о нем как о денежном ресурсе.

Доктор Фэй согласился работать бесплатно. То же сделал мой брат. И, конечно, моя жена.

Именно тогда мисс Галбрайт попросила меня о встрече. Я уже на­чал привыкать к тому, что люди хотят со мной встретиться, и я пошел к ней, уже наполовину ожидая, что она предложит помощь. Либбет Галбрайт была пациенткой. Она была пятидесятилетним ребенком с повреждением мозга, с проблемой, которую большинство людей называет церебральным параличом. Такие люди, когда больны серьезно. находятся в постоянном корчащемся движении. Эти люди выглядят так ужасающе (когда они серьезно больны).

 

Большинство людей их считает умственно отсталыми, в то время как на самом деле они очень, очень и очень умны.

Состояние Либбет не было таким же, как у людей с серьезным атетоидным церебральным параличом. Она не корчилась, хотя она и не могла ходить, но так же, как и другие атетоидные больные, она была очень, очень и очень умна. Она была также очень проницательна. Хотя мы и проводили ежедневно какую-то часть времени вместе, когда она вылезала из своего инвалидного кресла и обучалась ходьбе впервые за пятьдесят лет, мы никогда не обсуждали мою проблему.

Этим вечером мы ее обсуждали. Мы направились к Фэйрмаунт Парк, и пока мы добирались туда, Либбет говорила. Она полагала, что я должен пойти поговорить с ее шурином А. Винтоном Кларком и с ее сестрой Элен Кларк.

Я только однажды встречал г-на Кларка прежде, и то, совершенно случайно. Я был уверен, что он даже не вспомнит меня, и когда я по­звонил, чтобы договориться о встрече, это оказалось действительно так. Он не помнил меня. Тем не менее, он пригласил меня к себе домой на следующий вечер.

Он слушал внимательно, когда я рассказывал о наших надеждах и мечтах. Глубоко вздохнув, я сказал ему, что для того, чтобы начать, я нуждался, как я полагал, примерно в двадцати пяти тысячах долларов. Он медленно негативно покачал головой. Вам понадобится больше, он сказал мне, примерно восемьдесят тысяч долларов. С этими словами он вручил мне чек на восемьдесят тысяч долларов. Хотя я никогда и в глаза не видел столько денег и был чрезвычайно благодарен, я уже больше не удивлялся.

Я не был удивлен и тогда, когда нашел «новое место». Это было превосходное имение в Честнат Хилл. Участок в восемь акров перво­начальной площади с двумя превосходными зданиями, а также пре­красными оранжереями и сараем. Больше четверти миллиона долларов были достойны прекрасных деревьев и кустарников. Место, несомнен­но, было дороже миллионов долларов и было абсолютно идеальным для наших целей. Я не был удивлен тем, что нашел идеальное место для нас.

Я даже не был удивлен, когда позвонил агенту, чтобы выяснить, сколько имение будет стоить. Цена продажи была точно восемьдесят тысяч долларов.

И что Вы подумаете по поводу подталкивания извне?

Единственными друзьями, которых я имел за пределами моей ра­боты, пыли мои военные друзья.

После войны я решил, что мир был далек от полного спокойствия, и я остался в первоочередном резерве. Я был записан в старинный филадельфийский 111-ый Полк Пехоты Национальной Гвардии Шта­та Пенсильвания. Командиром этого полка был полковник Джей Кук, выдающийся гражданин Филадельфии, чей прадед, Джей Кук, финан­сировал в Гражданскую Войну сторону Союза.

Именно он поднял меня до звания капитана, когда я вступил в полк, и именно его прежнее имение мы купили. Так как я был там у него в гостях, я знал об этом. Он жил там с женой и двумя дочерями, и когда он оказался там один с огромным штатом слуг после смерти жены и брака его дочерей, он выставил это поместье на аукцион. Очень бо­гатый человек, который купил его, быстро понял, что даже богатый человек не может позволить себе содержать такое имение, и он продал его нам.

Джей Кук работал у нас в качестве члена совета директоров «нового места» вплоть до дня своей смерти в 1963 году.

22 июля 1955 года после месяцев работы Почетный Судья Уильям Ф. Дэннхауер Суда Гражданских Исков Округа Монтгомери Штата Пенсильвания вынес постановление о том, что Реабилитационный Центр в Филадельфии должен считаться некоммерческой организацией.

Директорами были Гленн Доман, Роберт Доман, Франк Д. МакКормик (военный друг), Тэмпл Фэй, Клод Чик и Мартин Палмер.

Томас Р. Уайт - младший (видный филадельфийский юрист и стар­ший офицер моего полка) работал при институтах в качестве поверен­ного до самой смерти. Он делал свою работу бесплатно.

Роберт Маги, один из моих самых старых и самых близких друзей, работал первым президентом совета управляющих.

Генерал-майор Артур Д. Кемп служил в качестве члена совета управ­ляющих с первого дня существования этого органа и позже стал его президентом, пока не ушел со службы многими годами позже.

Жена Боба Маги - Дорис, отслужила несколько сроков как президент женского совета и все еще остается активной частью этой группы.

Все они служили потому, что они были личные друзья, и ради люб­ви детей, которую они считали достаточной наградой за свою работу.

Реабилитационный Центр в Филадельфии позже изменил свое на­звание на Институты Достижения Человеческого Потенциала.

Так - многочисленными толчками - Институты Достижения Человеческого Потенциала были рождены - и как раз вовремя.

 

14.

ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ И

ЕЕ ВАЖНОСТЬ ДЛЯ ДВИЖЕНИЯ

 

 

Мы отметили, что без входящих (сенсорных, или воспринимаю­щих) факторов, любой нормальный взрослый человеческий мозг будет не в состоянии функционировать даже в такой простой ситуации, как процесс подбирания бумажной скрепки. Можно себе представить, что означали бы такие потери в области восприятия для намного более сложных действий, как ходьба и речь, у ребенка с повреждением мозга, который изначально никогда не знал о таких вещах.

Теперь мы должны были определить, где дети с повреждениями мозга понесли такие потери и в какой степени. Если они имеют такие потери, то мы должны были выяснить, можно ли что-нибудь сделать с этим, так как эти потери могут предотвращать не только ходьбу и речь, но даже и более простые действия.

Мы установили, что существует пять человеческих способностей восприятия, которые позволяют человеку получать информацию лю­бого вида, от самой сложной (понимание ядерной физики) до самой простой (понимание, что радиатор обжигает ногу, которая лежит ря­дом). Эти пять областей восприятия: (1) зрение, (2) осязание, (3) слух,

(4) обоняние,(5) вкус.

Обоняние и вкус - чрезвычайно рецессивные характеристики у че­ловека, и у наших собак больше навыков в этих областях, чем у нас. У здоровых взрослых эти характеристики существуют, в основном, для поиска удовольствия. Они чрезвычайно важны для некоторых специ­алистов, типа винных дегустаторов и нюхачей духов. Взрослые по­лучают большинство их оперативной информации посредством трех остальных органов восприятия.

Эта глава будет иметь дело со зрением, слухом и осязанием.

Мы начали чувствовать, что понимаем, как ребенок учится видеть, слышать и осязать в широком смысле, но мы пока еще потратили мало времени на понимание того, как он учится чувствовать запах и вкус.

 

ЗРЕНИЕ

 

Мы снова сначала обратились к здоровым детям, чтобы изучить, как они учились видеть, и обнаружили, что они проходили через четыре важных стадии, которые, вообще говоря, соответствовали тем четырем стадиям, которые мы видели в передвижении, стадии, которые обычно заканчивались в возрасте двенадцати месяцев. Мы были поражены этим совпадением, и более поздние события доказали, что мы поступили очень мудро, отметив то что было наиболее важным.

Требовалась большая изобретательность, чтобы проверить этих детей и определить то, что они видели, так как проверка зрения обычно базируется на устных ответах пациента о том, что он видит. Ни один из детей в возрасте менее года не мог ответить на такие вопросы, и многие из детей с повреждениями мозга старше года имели проблемы речи. Нужно было развить новые методы и разработать новое оборудо­вание, с помощью которых мы могли бы прийти к пониманию того, что ребенок видел, не прося его ответить на вопросы. Это было нелегко, и даже методы, которые мы развивали, не давали нам всего, что мы хотели знать. Тем не менее, мы узнали очень много.

Эти четыре стадии, через которые проходят здоровые дети в обучении видеть, следующие:

Стадия 1 - в первые дни, сразу после рождения, ребенок реагирует рефлекторно на свет и на темноту. Это называют «световым рефлек­сом». Нельзя уверенно сказать,

чувствует ли он свет или понимает его, поскольку такая оценка невозможна, пока не наступят более высокие стадии. Его реакция полностью рефлекторна по природе. Когда свет падает на глаз - зрачок сжимается; когда свет удаляется зрачок расширяется.

Стадия 2 – в течение этой стадии здоровый ребенок начинает вос­принимать контуры и дифференцировать различные степени света; то есть, он может видеть человеческий силуэт, если человек находится между ним и источником света и он будет реагировать на менее яркий свет, направленный в его лицо. Он может следовать взглядом за человеком по комнате, если этот человек находится между ним и источником света.

Стадия 3 — в течение этой стадии он начинает видеть детали, когда свет падает на объект непосредственно и оценивать различия в деталях этого объекта. Теперь он может видеть объект в пределах большей конфигурации. Зрение приобретает дополнительное значение. (Он может отличить пуговицы на блузке матери от самой блузки непосредсвенно.)

Стадия 4- в течение этой стадии, которая начинается приблизительно в возрасте одного года и которая не будет полностью завершена во всех ее человеческих деталях почти до шести лет, происходит очень много важного. Самое важное - это «конвергенция», которая приводит к объемному восприятию. У человека это еще одна функция коры голо­го мозга. (Что снова стало подтверждением наших первоначальных идей.)

Мы пришли к пониманию, что очень высокий процент детей с повреждениями мозга имеет проблемы со зрением. Действительно, мы ежедневно все больше убеждались, что фактически все дети с повреждениями мозга имели какие-нибудь проблемы со зрением, несмот­ря на тот факт, что у некоторых из них глаза, казалось, были с виду нормальными и не подавали никаких очевидных признаков того, что существуют проблемы со зрением.

Мы также видели многих серьезно больных детей, которые не ре­агировали, сознательно или рефлекторно, даже на сильный свет, на­правленный в глаза. Это была слепота. На протяжении многих лет мы чувствовали, что это была ситуация, когда мы могли только лишь мо­литься, поскольку, если ребенок слеп, то что можно еще сделать? Но годы шли, и мы начали замечать потрясающее явление, которое мы даже не пытались объяснять, воспринимая его как счастливейшее сов­падение. Многие из детей, которые в начале, казалось, были слепыми, начинали немного видеть. Другие, которые немного видели, начинали видеть лучше. Это было чрезвычайно странно, так как мы не делали ничего вообще, что можно было бы отнести по природе к лечению зрения.

По мере того, как все большее количество детей начало показывать улучшения в области зрения, стало необходимым спросить себя о том, было ли это фактически совпадением или же было результатом чего-то, что происходило с детьми.

До этого времени мы не вели записей относительно детского зре­ния, лишь тщательно исследовали его полностью в начале лечения, так как мы рассматривали зрение как статическую область - то, что не будет улучшаться. Теперь мы начали вести записи.

Мы начали замечать, что эти улучшения зрения были больше, чем совпадения, потому что было очевидно, что дети, у которых улучшалось зрение, были теми же самыми детьми, которые делали успехи и в передвижении. Если лечение останавливалось по какой-либо причине, и останавливался прогресс в передвижении, то прогресс со зрением также останавливался. Если лечение снова возобновлялось, и подвижность снова улучшалась, мы начинали снова видеть улучшения зрения. Что способствовало успехам в области зрения?

Кажется, я неоднократно демонстрировал в этой книге, что за невнимательность всегда приходится платить. Теперь, оглядываясь назад, эти потрясающие факты понятны. Действительно, довольно иронично, что в свете тех представлений, которых придерживалась наша группа мы были удивлены, увидев прогресс в области зрения. Удивительно, что люди, которые посвятили большую часть своих жизней установ­лению факта, что повреждение мозга находится в пределах мозга, не замечали этот пункт. Мы

сами говорили неоднократно: Если проблема находится в пределах мозга, то не будет успеха, если лечить локти, нос, уши и глаза - места, где только существуют симптомы проблемы.

Мы сами попали в ту самую западню, за невнимание к которой кри­тиковали других. Мы думали о слепоте, как о проблеме глаз, а не как о признаке проблемы в пределах мозга. Действительно, почему должно быть странным, что зрение улучшилось, если мы действительно, как и намеревались, лечили именно мозг? Если нарушение, которое вызвало паралич ноги, существовало в пределах мозга, как мы и говорили, то почему нарушение, которое влияло на зрение, также не могло существовать в пределах мозга? Это был вопрос огромного значения.

Почему такой высокий процент людей с травмой мозга имеет самые различные проблемы со зрением? Имели ли мы право подозревать, что дети с повреждениями мозга также пережили что-то еще, что случи­лось с их глазами и что вызвало проблемы со зрением? Это казалось маловероятным. Разве не намного более вероятным было то, что дети, которые имели травму мозга, имели проблемы со зрением именно из-за этой травмы? Разве мы не могли сказать, что если проблема существует в пределах мозга, то существует большая вероятность того, что ребенок с повреждением мозга будет также иметь нарушение зрения по той же самой причине, что и двигательное нарушение ноги или руки?

В конце концов, было множество свидетельств, что человек мо­жет иметь проблемы со зрением, и эти проблемы не находятся непо­средственно в глазу. Это случается достаточно часто. Мы неоднократ­но наблюдали проблемы со зрением у взрослых людей с травмой мозга после инсульта. Мы знали о проблемах зрения, которые поражают взрослый мозг при болезни Паркинсона. Мы знали о проблемах зрения, которые могли возникнуть у взрослого человека, когда его взрослый мозг был поврежден при автомобильной аварии или при несчастном случае при нырянии.

Мы не наблюдали некое странное чудо, когда мы видели слепых детей, которые могли теперь видеть контуры или детали впервые, а скорее мы наблюдали единственно возможное логическое явление, ко­торое мы могли ожидать, если действительно лечили мозг, а не локоть или глаз.

С новым приливом энергии мы принялись исследовать проблемы зрения, которые есть у таких детей.

Короче говоря, мы пришли к выводу, что эти дети имели все проб­лемы зрения, с которыми сталкивался взрослый человек при травме мозга.

У этих детей мы наблюдали точно тот же самый вид проблем со зрением, который мы наблюдали и у взрослых пациентов после ин­сульта. Некоторые из этих детей не видели ничего слева от носа, или ничего справа от носа, или ничего выше горизонтальной плоскости, или ничего ниже ее. Некоторые имели проблему сжатых полей зрения, когда весь конус видения у ребенка был сильно уменьшен, позволяя видеть немного в стороны и немного вверх и вниз.

Мы также обнаружили белые пятна в поле зрения некоторых из этих детей, хотя их было трудно обнаружить, так как дети не могли сообщить нам о своих проблемах, и такой сложный тест, как опреде­ление присутствия белого пятна, было трудно выполнить.

Некоторые из детей могли видеть вблизи (в пределах длины руки), но не могли видеть вдали (дальше длины руки), у других это было наоборот. Некоторые дети могли видеть вполне хорошо, но не могли обнаружить детали.

Мы обнаружили, что наиболее часто встречающейся проблемой у наших детей является расплывание объектов. Эту проблему было очень легко обнаружить, так как она, как правило, сопровождалась заметным косоглазием (страбизмом).

Слово «страбизм» следует запомнить- это медицинский термин для того, что обычно называют «косоглазием» или «бельмом». Если один глаз косит, это называют

«сходящимся односторонним косогла­зием». Если один глаз смотрит в сторону, то это называют «расходя­щимся односторонним косоглазием». Если один глаз смотрит вверх, то это называют «восходящим односторонним косоглазием». Если один глаз смотрит вниз, тогда это называют «нисходящим односторонним косоглазием». Если косят оба глаза, то «одностороннее» просто заме­няется на «двустороннее», то есть если мы видим ребенка, у которого оба глаза сходятся, то у этого ребенка будет «сходящееся двустороннее

косоглазие».

Эти проблемы чрезвычайно обычны, особенно у тех детей, которые имеют проблемы в среднем мозге и подкорковых областях, возникшие в момент рождения или перед рождением. В то время как заметное косоглазие довольно легко обнаружить даже непосвященному, очень маленькое косоглазие обнаружить нелегко, и это требует осторожной оценки. Эта экспертиза, однако, может быть выполнена самими роди­телями посредством просто наблюдения глаз ребенка и того, как они двигаются.