В неуклюжих и трудночитаемых словоформах Велланского "с сосведением" и "без сосведения" не так-то легко современному читателю угадать такие категории немецкой классической философии, как "сознательное" и "бессознательное". Наивный параллелизм "трех царств материальной природы" и трех ипостасей культуры не может не вызвать сегодня улыбки, но нельзя забывать, когда, в каком научном и литературном контексте создавалась работа Велланского. Не только в момент написания, но и еще два десятилетия спустя слово "культура" не станет общепринятым в России, не говоря ухе о том, что не будет осознанно как философский термин. Само употребление его еще в 50-е годы будет рассматриваться как нарушение языковой нормы. Таковым оно значится, например, в "Памятном листке ошибок в русском языке" Ивана Покровского, опубликованном в "Москвитянине" за 1853 год. Использованное одним из авторов "Отечественных записок" выражение "действовать на природу культурою" требовало, по убеждении составителя "Памятного листка...", стилистической правки. "Понятие, заключающееся в слове культура, - писал Покровский, -выражается удовлетворительно словом: возделывание" 13. Даже в "Толковом словаре живого великорусского языка" (1863-1866,2-е изд. 1887) В.И. Даля (1801-1872) лексема "культура" выступала с пометой "фрнц" - то есть французкое слово; в качестве первого его толкования приводились слова "обработка и уход, возделывание, возделка", и лишь как второе значение -"образование, умственное и нравственное" 14.
В свете приведенных данных можно ли переоценить значение трактовки Культуры как Природы, возделанной духом человеческим, какое еще в 1836 году предложил профессор Медико-хирургической академии Д.М. Велланский? Однако культурологическая концепция ученого, как и вся система его воззрений, не оказала непосредственного влияния на философскую мысль его времени.
Итак, следует не только признать за автором "Основных начертаний общей и частной физиологии..." приоритет введения категории "культура" в научный обиход, но и подчеркнуть, что апробированный им термин еще в течение двух, если не трех, десятилетий не получит широкого хождения в России, и не господствовавший в обществе "пуризм" тому помеха: ведь "панталоны, фрак, жилет" привились тогда на русоязычной почве, невзирая на все протесты староверов и ревнителей "чистоты языка". А вот слова "культура" в словаре гения русской культуры Пушкина мы не найдем 15: в пушкинском лексиконе его полностью заменяет слово "просвещение", причем отношение поэта к различным оттенкам смысла, которые оно передавало, было неоднозначным.
С одной стороны, пушкинские строки отражают признание благостного для России влияния европейского Просвещения:
"...И в просвещении стать с веком наравне" ("Чаадаеву", 1821);
"Но полно: мрачная година протекла, И ярче уж горит светильник просвещенья" ("Второе послание к цензору", 1824);
"О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель..." (1829) 16.
С другой стороны, именно у Пушкина с наивысшей силой прозвучало романтическое неприятие "оков просвещенья" 17, сближение просвещения и тирании:
Судьба земли повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.
("К морю. 1824) 18
Итак, многозначность слова "просвещение" распалась под пером поэта на отдельные смысловые единицы: как синоним "образованности" оно приветствуется Пушкиным, наследником "просвещенного" XVTII века, но как наименование понятия "цивилизация" оно отторгается художником эпохи романтизма - свидетелем крушения просветительских иллюзий о переустройстве мира на основах всемерного распространения Света Разума.
Слово "цивилизация", вошедшее в русский словарный состав так же, как и "культура", в середине 30-х годов XIX столетия 19, в отличие от слова • "культура" Пушкин неоднократно употреблял в критико-публицистических работах, письмах и дневниковых записях, причем встречаются три написания: "сивилизация", "цивилизация" и "la civilisation" (последнее — в письмах на французском языке). Но что любопытно и на что лексикографы не обратили должного внимания,—поэт обращался к данной лексеме или когда писал по-французски 20, или когда передавал высказывания иностранцев, или когда его собственный текст был порожден осмыслением иностранного источника. Так, 30 ноября 1833 года Пушкин передает в дневнике "любопытный разговор" с английским поверенным в дедах России Джоном Блайем, произошедший на балу у военного историка графа Д.П. Бутурлина: "Вчера бал у Батурлина (Жомини). Любопытный разговор с Блайем: зачем у вас флот в Балтийском море? для безопасности Петербурга? но он защищен Кронштадтом. Игрушка! — Долго ли вам распространяться? (Мы смотрели карту постепенного распространения России, составленную Бутурлиным 21) Ваше место Азия; там совершите вы достойный подвиг сивилизации... etc." 22
Ясно, что о "подвиге" русской "сивилизации" и ее месте в Азии рассуждал англичанин, причем рассуждал, скорее всего, по-английски или по-французски - пушкинское написание слова подчеркивает его "заморское" происхождение.
Слово для россиян еще ново, траслитерация его не устоялась
Несколько раз употребил Пушкин слово "цивилизация" в статье "Джон Теннер", напечатанной в третьей книжке "Современника" за 1836 год. Правильнее было бы назвать данную работу реферативным изложением "Записок" Джона Теннера, изданных в Нью-Йорке в 1830 году, не случайно Пушкин опубликовал данный материал с подписью The Reviewer ("обозреватель" - англ.). Большую часть текста занимает перевод отдельных мест из "Записок", сделанный, скорее всего, с французского издания 1835 года 23, и сжатый пересказ основного содержания книги - истории жизни Теннера среди индейцев Северной Америки. Изложение и переводы сопровождают пушкинские комментарии и критические заметки в адрес американской демократии и "европейской цивилизации". Как указывают исследователи, на формирование авторской позиции и на сам ход рассуждений Пушкина оказала влияние книга, А. Токвиля "De la democratic en Amerique" (1835).
В публикации зрелого Пушкина уже нет ни руссоистской идеализации "диких народов", ни романтического преклонения перед неиспорченными "просвещением" нравами. Пушкин иронизирует над описаниями знаменитых романистов, "открывших" европейцам мир индейских племен, и приводит высказывание В. Ирвинга: "Дикари, выставленные в романах, так же похожи на настоящих дикарей, как идиллические пастухи на пастухов обыкновенных" 24. «"Записки Джона Теннера", проведшего тридцать лет в пустынях Северной Америки, между дикими ее обитателями», особенно ценны тем, считает комментатор, что "они самый полный и, вероятно, последний документ бытия народа, коего скоро не останется следов" 25.
По словам Пушкина, "показания простодушные и бесстрастные, они наконец будут свидетельствовать перед светом о средствах, которые Американские Штаты употребили в XIX столетии к распространению своего владычества и христианской цивилизации" 26. Трезво, без романтической приподнятости оценивая мир "индийцев", обозреватель "Современника" в то же время с нескрываемой иронией, гневом и болью пишет о христианской (европейской) "цивилизации", уничтожающей "бытие" целых народов: "Американские дикари все вообще звероловы. цивилизация европейская, вытеснив из наследственных пустынь, подарила им порох и свинец: тем и ограничилось ее благодетельное влияние" 27. Критика "плодов цивилизации" в литературно-критических и публицистических работах Пушкина-реалиста еще более жесткая, чем в прежних поэтических формулах стихотворца-романтика, разоблачавшего "оковы просвещенья".
В пушкинских текстах позднего периода (в той же статье "Джон Теннер", например) наряду с новым термином "цивилизация" встречаем и выступающие как его синонимы традиционные для Пушкина и вообще языка его времени слова "образованность" и "просвещение". Контекст, в котором они употреблены, еще раз демонстрирует пушкинское неприятие понятия "цивилизация-просвещение": "...рабство негров посреди образованности и свободы" 28; "Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось" 29.
Мысль о губительности "просвещения" для блага человека и блага народов, обретая новые оттенки и новую силу, продолжала звучать в творчестве зрелого Пушкина.
