Я попытался показать в предыдущей главе, что демократия не может существовать в отчужденном обществе и что способ организации и функционирования нашей демократии способствует общему процессу отчуждения. Если демократия означает, что индивид выражает свою убежденность и утверждает свою волю, необходимой предпосылкой должно быть наличие у него такой убежденности и воли. Факты, однако, свидетельствуют о том, что у современного отчужденного индивида есть мнения и предрассудки, но нет убеждений; у него есть симпатии и антипатии, но нет воли. Мощная пропагандистская машина манипулирует его мнениями и предубеждениями, симпатиями и антипатиями точно так же, как и его вкусом, причем эта пропаганда, возможно, не была бы такой эффективной, если бы индивид не был предрасположен к ее восприятию благодаря рекламе и в силу своего отчужденного образа жизни.
Средний избиратель также очень мало осведомлен. Когда он читает ежедневную газету, весь мир настолько от него отчужден, что ничего для него не имеет реального смысла. Он читает о потраченных миллиардах долларов, о миллионах убитых людей; все эти цифры остаются для него абстракциями и никак не сводятся в конкретную осмысленную картину мира. Научная фантастика, которую он читает, мало отличается от последних новостей из мира науки. Все нереально, размыто, обезличено. События для него — это списки пунктов для запоминания; они подобны загадкам в игре, а не элементам, от которых зависит его жизнь и жизнь его детей. Тот факт, что, несмотря на такие условия, политический выбор в наше время все-таки не совсем иррационален и на голосование во время выборов все-таки влияет в какой-то степени трезвое суждение, свидетельствует поистине о гибкости и здравомыслии среднего человека.
Кроме того, не следует забывать, что сам принцип подчинения меньшинства большинству предполагает процесс абстрагирования и отчуждения. Первоначально правление большинства было альтернативой господству меньшинства, господству короля и феодалов. Это вовсе не означало, что большинство всегда право; это означало, что лучше уж пусть ошибается большинство, чем меньшинство будет навязывать свою волю большинству. В наш век конформизма демократический метод все более приобретал тот смысл, согласно которому решение большинства всегда правильно и морально превосходит решение меньшинства и поэтому большинство обладает моральным правом навязывать свою волю меньшинству. Подобно тому, как реклама какого-либо товара утверждает, что «десять миллионов американцев не могут ошибаться», так и решение большинства само есть аргумент в пользу своей истинности. Совершенно очевидно, что это заблуждение; фактически если мы обратимся к истории, то все «правильные» идеи как в политике, так и в философии, религии или науке зарождались как идеи меньшинства. Если бы мы судили о ценности идеи по количеству выступающих за нее людей, то мы жили бы до сих пор в пещерах.
Как указывал Шумпетер, избиратель просто отдает предпочтение одному из двух кандидатов, борющихся за его голос. Он сталкивается с различными политическими механизмами, с политической бюрократией, которая разрывается между стремлением действовать на благо всей страны и профессиональным интересом сохранить свой пост или вернуться на него. Эта политическая бюрократия, нуждающаяся в голосах избирателей, вынуждена, конечно, в какой-то степени обращать внимание на волю избирателей. Любой признак массовой неудовлетворенности вынуждает политические партии менять свой курс, дабы получить голоса избирателей, а любой признак популярности проводимого ею курса побуждает партию продолжать его. В этом отношении даже недемократический авторитарный режим в какой-то степени зависит от народной воли, хотя благодаря насильственным методам может позволить себе в течение длительного времени следовать непопулярным курсом. Однако кроме этого сдерживающего или стимулирующего влияния, которое оказывают избиратели на решения политической бюрократии и которое является скорее косвенным, чем прямым, отдельный индивид мало что может сделать для участия в принятии решении. Отдав свой голос, он отказывается от своей политической воли в пользу представителя, который осуществляет ее путем сочетания ответственности и свойственного ему эгоистического профессионального интереса. Индивид мало что может сделать до следующих выборов, когда он получит возможность оставить своего представителя на посту или «вышвырнуть мошенника». Выборы в крупных демократических странах все больше приобретают характер плебисцита, при котором избиратель не может ничего сделать, кроме как выразить свое согласие или несогласие с политическими механизмами, одному из которых он отдаст право представлять свою политическую волю.
Развитие демократии с середины XIX до середины XX вв. — это процесс расширения права участия в выборах, который сейчас привел к повсеместному принятию неограниченного и всеобщего избирательного права. Но даже самого полного права участия в выборах недостаточно. Для дальнейшего прогрессивного развития демократической системы нужно сделать новый шаг. Во-первых, надо признать, что истинные решения не могут приниматься в атмосфере массового голосования, а должны приниматься в относительно малых группах, что, очевидно, соответствует прежнему городскому собранию, охватывающему не более чем, скажем, пять сотен человек. В таких малых группах спорные вопросы можно детально обсудить, каждый член собрания сможет высказать свое мнение, послушать и обсудить аргументы, выдвигаемые другими людьми. На таком собрании есть личный контакт между людьми, что затрудняет демагогическое и иррациональное воздействие на их сознание. Во-вторых, каждый индивид должен знать важнейшие факты, необходимые для принятия разумного решения. В-третьих, каким бы ни было его решение как члена малой группы с личным контактом между людьми, оно должно оказать влияние на процесс принятия решения парламентским органом. Если этого не происходит, то отдельный гражданин остается таким же политически неграмотным, как сегодня.
Возникает вопрос: возможна ли такая система, сочетающая централизованную форму демократии, как она существует сегодня, с высокой степенью децентрализации; можем ли мы возродить принципы городского собрания в современном индустриальном обществе?
Я не вижу здесь непреодолимых трудностей. Во-первых, можно разделить все население на малые группы, предположим, по 500 человек по месту жительства или месту работы; причем эти группы, насколько возможно, должны быть разнородными по своему социальному составу. Эти группы будут встречаться регулярно, скажем, один раз в месяц, выбирать должностных лиц и комитеты, которые должны заменяться ежегодно. Их задачей должно быть обсуждение важнейших политических проблем как местного, так и национального значения. В соответствии с вышеуказанным принципом, для того чтобы такая дискуссия имела смысл, нужно определить количество фактической информации. Как ее получить? Представляется весьма вероятным, что орган культуры, независимый политически, может выполнить функцию подготовки и опубликования фактического материала, необходимого для дискуссии. Ведь то же самое происходит в системе школьного образования, где детям дается информация, относительно объективная и не зависящая от влияния меняющихся правительств. Можно представить себе, кпримеру, что такой политически независимый культурный орган формируется деятелями искусства, науки, религии, политики и делового мира, выдающиеся достижения и моральные качества которых не подлежат сомнению. Эти люди имеют различные политические взгляды, однако можно предположить, что они могли бы договориться о том, что считать объективной информацией о событиях. Если такого согласия нет, гражданам можно было бы предоставить различные наборы данных, объясняющих основу существующих разногласий. После того как эти малые, имеющие личностный контакт группы получат информацию и обсудят все важные вопросы, они приступят к голосованию. С помощью современных технических средств можно будет легко и быстро получить общий результат голосования. Затем проблема будет состоять в том, как довести эти результаты до уровня центрального управления, чтобы он сыграл свою роль в процессе принятия решений. Совершенно ясно, что можно найти формы осуществления этого процесса. Наша парламентская традиция такова, что в парламенте обычно имеются две палаты, которые избираются на основе различных принципов, но обе участвуют в принятии решений. Малые группы, имеющие личностный контакт и собственные решения, будут представлять собой аналог «палаты общин», которая делила бы власть с палатой представительной и исполнительной власти, избранной на всеобщих выборах. В этом случае процесс принятия решений будет постоянно идти не только сверху вниз, но и снизу вверх и основываться на активном и ответственном размышлении отдельных граждан. Благодаря обсуждению и голосованию в малых группах межличностный контакт будет способствовать значительному уменьшению иррациональности и абстрактности процесса принятия решений, и политические проблемы станут поистине важным делом для гражданина. Процесс отчуждения, в силу которого отдельный гражданин посредством процедуры голосования отказывается от своей политической воли в пользу стоящих за ним сил, будет перевернут, и каждый индивид вновь обретет свою роль активного участника жизни сообщества413.
КУЛЬТУРНЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ
Любой социальный или политический механизм может лишь способствовать или препятствовать реализации определенных ценностей и идеалов. Так, идеал иудейско-христианской традиции не может быть осуществлен в материалистической цивилизации, структура которой сосредоточена вокруг производства, потребления и успеха на рынке. С другой стороны, ни одно социалистическое общество не осуществит цели братства, справедливости и индивидуализма, пока его идеи не смогут по-новому вдохновить сердца людей.
Нам не нужны ни новые идеалы, ни новые духовные цели. Великие учителя человечества уже сформулировали нормы здоровой человеческой жизни. Разумеется, они говорили на разных языках, подчеркивали различные стороны бытия и придерживались различных взглядов на некоторые проблемы. Однако в целом эти различия были незначительными. В том, что великие религии и этические системы так часто боролись друг против друга и обращали больше внимания на взаимные различия, чем на существенное сходство, виноваты те люди, которые строили церкви и церковную иерархию и создавали политические организации на простом фундаменте истины, заложенном людьми духа. С тех пор как род человеческий сделал решительный поворот от укорененности в природе и животного существования к понятию совести и братской солидарности; с тех пор как впервые зародилась идея о единстве рода человеческого и его судьбы, — идеи и идеалы человечества были в основном одни и те же. В каждом центре культуры, в общем, без какого-либо взаимного влияния возникали одинаковые идеи и проповедовались одни и те же идеалы. И сегодня нам, прямым наследникам великих гуманистических учений, которым легко доступны эти идеи, не нужны новые знания о том, как вести здоровый образ жизни; нам нужно серьезно отнестись к тому, во что мы верим, чему учим и что проповедуем. Революция, происходящая в наших сердцах, не требует новых знаний, она требует серьезного отношения и самоотверженности.
Внушение людям основных идеалов и норм нашей цивилизации — это в первую очередь задача образования. Но как же малопригодна наша система образования для выполнения этой задачи! Цель ее состоит прежде всего в том, чтобы сообщить индивиду знания, необходимые для существования и функционирования в промышленной цивилизации, и сформировать в определенном направлении его характер: он должен быть честолюбив и конкурентоспособен, однако, в известных пределах, и готов к сотрудничеству; уважать власти, но и быть «желательно независимым», как это пишется в некоторых аттестатах; приветлив, но не привязан глубоко к кому-нибудь или чему-нибудь. Наши высшие школы и колледжи по-прежнему обеспечивают своих студентов знаниями, необходимыми для выполнения практических жизненных задач, и формируют такие черты характера, которые требуются на рынке личностей. Им в очень малой степени удается воспитать в учащихся способность к критическому мышлению, а также такие черты характера, которые соответствовали бы идеалам, проповедуемым нашей цивилизацией. Конечно, нет необходимости детально останавливаться на этом вопросе и повторять вполне обоснованные критические замечания Роберта Хатчинса414 и др. Я хочу подчеркнуть здесь лишь следующее: необходимость покончить с пагубным разделением теоретического и практического знания. Это разделение — часть отчуждения труда и мысли. Это разделение теории и практики не облегчает, а затрудняет индивиду осмысленное участие в труде. Если труд индивида должен превратиться в деятельность, основанную на его знании и понимании того, что он делает, то необходимы коренные изменения в методах образования, а именно: чтобы в нем с самого начала теоретическое обучение сочеталось с практической работой. Для молодых людей практическая деятельность должна быть на втором месте после теоретического обучения, для людей же, вышедших из школьного возраста, все должно быть наоборот; однако ни для какой возрастной группы недопустимо отделение этих двух сфер друг от друга. Ни один юноша не должен заканчивать школу, не овладев в достаточной степени каким-то ремеслом; никакое начальное образование не должно считаться законченным, пока учащийся не овладел основными техническими навыками промышленного производства. Средняя школа должна соединять практическое овладение ремеслом и современной промышленной технологией с теоретическим обучением.
То, что мы в первую очередь стремимся сделать наших граждан полезными для участия в социальном механизме, а не заботимся об их человеческом развитии, подтверждается и тем, что мы считаем процесс образования необходимым только до 14 или 18 лет или в крайнем случае до 20 лет с небольшим. Почему общество должно чувствовать себя ответственным только за образование детей, а не всех взрослых всех возрастов? И в самом деле, как довольно убедительно показал Элвин Джонсон, возраст от шести до 18 лет — вовсе не самый подходящий для обучения, как это принято считать. Это, конечно, самый лучший возраст для обучения чтению, письму, арифметике и языкам, однако нет сомнения в том, что понимание истории, философии, религии, литературы, психологии и других наук в столь раннем возрасте ограничено, и даже к 20 годам, т. е. когда эти науки изучаются в колледже, этот возраст не является совершенным. В большинстве случаев человеку для истинного понимания различных проблем в этих областях нужно гораздо больше жизненного опыта, чем имеет студент колледжа. Для многих возраст от 30 до 40 лет гораздо больше подходит для учебы (скорее, в смысле понимания, нежели запоминания), чем школьный возраст или возраст обучения в колледже; и в большинстве случаев в более позднем возрасте повышается интерес к этим наукам. Именно в этом возрасте человек должен быть свободен в желании изменить род своей деятельности, а для этого он должен иметь возможность учиться; сегодня же подобную возможность имеют только молодые люди.
Здоровое общество должно предоставлять взрослым такие же возможности для получения образования, какие оно предоставляет детям. Этот принцип сегодня выражается в растущем количестве курсов обучения взрослых, однако они охватывают лишь малую часть населения; этот принцип должен распространиться на все общество.
Школьное обучение, будь то передача знаний или формирование характера, — это только одна часть образования и, возможно, далеко не самая важная, если мы будем понимать слово «образование» в его буквальном смысле: латинское «et ducere» означает «вытаскивать» то, что заложено в человеке. Если человек обладает знанием, то даже при том, что он хорошо справляется со своей работой, добросовестен, честен и не нуждается материально, он не может быть удовлетворенным.
Чтобы чувствовать себя в мире как дома, человек должен постигать его не только умом, но и всеми органами чувств: глазами, ушами, всем своим телом. Он должен осуществлять своим телом то, что придумывает своим умом. Тело и ум нельзя разделять ни в этом, ни в каком-либо другом аспекте. Если человек постигает мир и таким образом через мышление соединяется с ним, он создает философию, теологию, миф и науку. Если человек выражает свое постижение мира с помощью своих чувств, то он создает искусство и обряды, песни, танцы, драму, живопись, скульптуру. Используя слово «искусство», мы испытываем влияние его современного смысла как обособленной сферы жизни. Мы имеем, с одной стороны, создателя произведений искусства, особую профессию, и с другой — поклонника и потребителя искусства. Это разделение, однако, — современный феномен. Я не хочу сказать, что великие цивилизации не знали «творцов искусства». Создание великих египетских, греческих или итальянских скульптур было делом чрезвычайно одаренных мастеров; то же самое верно в отношении создателей греческих трагедий или музыкальных произведений начиная с XVII в.
Но что же можно сказать о готическом соборе, католическом обряде, индийском танце дождя, японском мастерстве букета, народном танце или хоре? Что это — искусство? Какое? Народное? У нас нет слова для обозначения этих понятий, поскольку искусство в широком смысле слова — как часть жизни каждого человека — потеряло свое место в нашем мире. Какое же слово нам использовать? При рассмотрении отчуждения я использовал термин «ритуал». Трудность здесь состоит, конечно, в том, что этот термин имеет религиозный смысл и относится к особой сфере. Поскольку я не нашел лучшего слова, я буду использовать термин «коллективное искусство», имеющий такой же смысл, как «ритуал». Он означает реагирование на окружающий мир с помощью наших чувств осмысленно, квалифицированно, продуктивно, активно, совместно. В этом определении чрезвычайно важно слово «совместный», так как оно проводит грань между понятиями коллективного искусства и искусства в современном смысле. Современное искусство индивидуалистично в процессе как своего создания, так и потребления. «Коллективное искусство» совместно; оно позволяет человеку осмысленно чувствовать свое единство с другими людьми, таким образом обогащая его и делая более продуктивным. Коллективное искусство — это не индивидуальное занятие в «свободное время», это не какое-то добавление к жизни, это неотъемлемая часть самой жизни. Оно отвечает глубокой человеческой потребности, и если эта потребность остается неудовлетворенной, человек чувствует себя неуверенным и озабоченным, как будто осталась нереализованной потребность в осмысленной картине мира. Чтобы перейти от рецептивной ориентации к продуктивной, человек должен соотносить себя с миром не только в философском и научном, но и в художественном смысле. И если культура не предоставляет такой возможности, то средний человек не развивается дальше своей рецептивной или рыночной ориентации.
Где мы находимся? Религиозные обряды сейчас мало значимы, за исключением разве что католических. Светских обрядов почти совсем нет. Кроме попыток имитации ритуальных обрядов в масонских ложах, братствах у нас есть лишь небольшое количество патриотических и спортивных ритуалов, которые в очень небольшой степени соответствуют потребностям личности. Наша культура — культура потребительская. Мы «упиваемся» кинофильмами, уголовной хроникой, спиртным и другими удовольствиями. Для нас не существует ни активного продуктивного участия, ни общего объединяющего опыта, ни осмысленного действия, вытекающего из необходимости ответить на вызов, бросаемый жизненной ситуацией. Чего же мы ждем от нашего молодого поколения? Что же им делать, если у них нет возможности осмысленной совместной художественной деятельности? Что же им делать, как не пытаться уйти от действительности и искать выход в пьянстве, кинофильмах, грезах, преступлениях, неврозах и умопомешательстве? Какая польза от того, что у нас почти ликвидирована безграмотность и среднее образование имеет самое широкое распространение, если мы лишены возможности коллективного выражения личности, если у нас нет общего искусства и ритуала? Нет сомнения в том, что примитивная деревня, где все безграмотны, но где еще живы настоящие праздники и существует возможность совместного художественного выражения для всех жителей, более прогрессивна в культурном отношении и более здорова духовно, чем наша образованная культура, включающая чтение газет и слушание радио.
Ни одно здоровое общество не может быть построено на чисто интеллектуальном знании при почти полном отсутствии совместного художественного опыта, т. е. колледж плюс футбол, уголовная хроника и празднование 4-го июля415, Дня Матери и Отца, да еще Рождества впридачу. Рассуждая о том, как нам построить здоровое общество, мы должны признать, что потребность в коллективном искусстве и ритуале на неклерикальной основе, по крайней мере, так же важна, как всеобщая грамотность и среднее образование. Успех преобразования раздробленного общества в коммунитарное зависит от того, сможем ли мы воссоздать для людей возможность вместе петь, гулять, танцевать и чем-то восхищаться, причем совместно, а не в качестве члена «одинокой толпы», пользуясь метким выражением Рисмена416.
Был уже сделан ряд попыток оживить коллективное искусство и ритуал. Французская революция создала «религию разума» с новыми празднествами и ритуалами. Национальные чувства породили некоторые новые обряды, однако они так и не приобрели того значения, которое имел когда-то утерянный религиозный ритуал. Социализм создал свои обряды — празднование 1 мая в духе братского товарищества и т. п., однако значение этих праздников не вышло за границы патриотического ритуала. Наиболее оригинально и глубоко коллективное искусство и ритуал выразились в движении немецкой молодежи, расцвет которого приходится на годы до первой мировой войны и после нее. Однако это движение осталось малоизвестным и было потоплено надвинувшимся потоком национализма и расизма.
В целом наши современные обряды очень бедны и ни малейшим образом не удовлетворяют потребности человека в коллективном искусстве и ритуале — ни с точки зрения их качества, ни по количественной значимости в жизни.
Что же нам делать? Можем ли мы изобрести ритуал? Возможно ли ненатуральным путем создать коллективное искусство? Конечно, нет! Но если мы признаем, что в нем есть потребность, если мы начнем ценить и культивировать его семена, то они дадут всходы: выдвинутся одаренные люди, которые к старым формам добавят новые, появятся другие таланты, которые без этой новой ориентации остались бы незамеченными.
Коллективное искусство будет начинаться с игр в детском саду, продолжаться в школе и дальнейшей жизни. У нас будут совместные танцы, хор, игры, музыка, оркестры, спортивные команды; причем современный спорт превратится в один из неприбыльных видов деятельности.
Здесь, так же как и в промышленной и политической организации, решающим фактором является децентрализация, наличие конкретных групп с межличностным контактом и активное ответственное участие. Различные формы общей художественной деятельности могут создаваться на фабрике, в школе, в малой политической дискуссионной группе, в деревне. Их можно стимулировать в той степени, в какой это необходимо, благодаря помощи и предложениям центральных художественных организаций, однако не следует полностью переводить их на иждивение этих организаций. В то же время технические возможности современного радио и телевидения таковы, что лучшие произведения музыки и литературы могут стать достоянием самой широкой публики. Нет нужды говорить о том, что нельзя возложить на деловой мир заботу об этих технических возможностях, но последние надо приравнять по льготам к образованию, которое тоже никому не приносит прибыли.
На это могут сказать, что идея повсеместного возрождения ритуала и коллективного искусства романтична; что она скорее соответствует эре ремесла, чем современному машинному производству. Если бы это было верно, мы могли бы с таким же успехом смириться с тем, что наш образ жизни скоро сам себя разрушит в силу отсутствия равновесия и здоровья. Однако это возражение в такой же степени «неопровержимо», как возражения, выдвинутые в свое время против «возможности» создания железных дорог и летательных аппаратов тяжелее воздуха. Это возражение содержит лишь один ценный аргумент. Будучи такими, как мы есть сейчас — разобщенными, отчужденными, лишенными истинного чувства общности, мы не сможем создать новые формы коллективного искусства и ритуала.
Эти мысли лишь подтверждают то, что я все время подчеркиваю. Невозможно отделить изменение нашей промышленности и политической организации от изменений в структуре нашего образования и культуры. Ни одна серьезная попытка изменений или преобразований не будет успешной, если она не затронет одновременно все сферы.
Можно ли говорить о духовном преобразовании общества, не упоминая о религии? Нет сомнения в том, что великие монотеистические религии провозглашают гуманистические цели, аналогичные тем, которые лежат в основе «продуктивной ориентации». Основные идеи христианства и иудаизма — это человеческое достоинство как цель сама по себе, братская любовь, разум и превосходство духовных ценностей над материальными. Эти этические цели связаны с некоторыми понятиями о боге, в силу которых люди, исповедующие данную религию, отличаются от других, но которые неприемлемы для миллионов людей другой веры. Тем не менее ошибкой неверующих было стремление сосредоточить свое внимание на нападках на идею бога. Их реальная цель должна была бы состоять в том, чтобы подвергнуть сомнению серьезность, с какой верующие воспринимают религию и особенно понятие бога, а это означало бы, что они, воплощая в себе дух братской любви, истины и справедливости, являются самыми радикальными критиками современного общества.
С другой стороны, даже с чисто монотеистической точки зрения, все дискуссии о боге означают, что имя бога используется напрасно. Однако если мы не можем определить, что есть бог, то мы вполне можем утверждать, что не есть бог. Разве не настало время прекратить споры о боге и вместо этого объединиться в желании разоблачить современные формы идолопоклонства? Сегодня эти идолы — не Ваал или Астарта417, обожествление государства и власти в авторитарных странах и обожествление машины и успеха в нашей собственной культуре. Это всепронизывающее отчуждение, угрожающее духовным качествам человека. Независимо от того, религиозны мы или нет, верим ли мы в необходимость новой религии или продолжение иудей-ско-христианской традиции, и поскольку нас интересует суть, а не оболочка, переживание, а не слова, человек, а не институты, мы можем объединиться на почве решительного отказа от идолопоклонства и, может быть, найти больше общей веры в этом отказе, чем в каких-либо утвердительных высказываниях о боге. И, конечно же, мы найдем больше смирения и братской любви.
Это утверждение остается верным даже для тех, кто, подобно мне, верит в то, что теистические понятия обязательно исчезнут в ходе будущего развития человечества. И действительно, для тех, кто видит в монотеистических религиях лишь один из этапов эволюции человеческого рода, не так уж противоестественно поверить в то, что в течение следующих нескольких сотен лет появится новая религия, дух которой будет соответствовать развитию рода человеческого. Важнейшей чертой подобной религии был бы ее универсализм, отвечающий происходящему в нашу эпоху объединению человечества. Эта религия включила бы в себя гуманистические доктрины, общие для всех великих религий Востока и Запада; она не противоречила бы нынешним достижениям человеческого разума и придавала бы большее значение жизненной практике, а не догматическим убеждениям. Такая религия создала бы новые обряды и формы художественного выражения, благоприятствующие духу благоговения перед жизнью и человеческой солидарности. Религию, разумеется, нельзя придумать. Она появится с возникновением нового великого учителя, так же как это было в минувшие столетия, когда для этого наступало время. А пока те, кто верит в бога, должны выражать свою веру, переживая ее; а те, кто не верит, — следуя заповедям любви, справедливости и — ожидая418.
ВЫВОДЫ
Человек выделился из животного мира как каприз природы. Потеряв большую часть инстинктов, регулирующих жизнедеятельность животного, он стал еще более беспомощным, еще менее приспособленным к борьбе за существование, чем большинство животных. Однако у него развилась способность к мышлению, воображению и самосознанию, что послужило основой преобразования природы и его самого. На протяжении многих тысяч поколений человек жил собирательством и охотой. Он еще был связан с природой и боялся оторваться от нее. Он отождествлял себя с животными и почитал этих представителей природы как своих богов. В результате длительного и медленного развития человек начал обрабатывать почву, создавать новый социальный и религиозный порядок, основанный на земледелии и животноводстве. В течение этого периода человек почитал богинь как носительниц естественного плодородия и ощущал себя ребенком, зависящим от щедрости земли, от жизнетворной материнской груди. Примерно около 4 тыс. лет тому назад произошел решающий поворот в истории человечества: человек сделал новый шаг в длительном процессе своего выделения из природы. Он порвал узы, связывающие его с природой и матерью, и поставил перед собой новую цель — полностью родиться, полностью проснуться, стать полностью человечным и свободным. Разум и совесть стали для него руководящими принципами; его целью было общество, связанное узами братской любви, справедливости и истины, и новый, истинно человеческий Дом должен был занять место безвозвратно потерянного Дома Природы.
