Жесткие потрясения западного общества в 60-е годы заставили правительства,
крупные монополии и корпорации сконцентрировать усилия на научно-практической
деятельности, направленной на преодоление социально-экономического и
духовного кризиса, а также реконструкцию социальной системы на основе
новейших данных науки и техники. Это обусловило необходимость
«теоретического обеспечения» промышленного и социального развития в новых
условиях. Данная потребность вновь актуализировала позитивистско-
сциентически ориентированную социологию с верой в безграничные возможности
научно-технического рационализма (ренессанс Вебера и Парсонса). Критика
пессимистических концепций сатурации индустриального общества
сопровождалась реабилитацией технологической модели развития общества. Да,
все причины недугов современного общества надо искать в достигнутом уровне
индустриализации. Однако дальнейшее продолжение НТР автоматически
осуществляло преобразование индустриального общества в качественно новую
цивилизацию, ориентирами которой выступали не экономические императивы, а
ценности качества жизни.
Стремление к построению более или менее общих концепций, в том числе и
прогностических моделей социального развития, обусловливало в 70-е годы
сближение социологии с футурологией. Последняя занималась «изучением
будущностей», если мир подвергнется (не подвергнется) коренным переменам под
влиянием сил, реальность которых уже теперь очевидна. Главный вопрос касался
того, что возникнет из существующего положения вещей: будет ли будущее
продолжением позитивного развития тенденции «открытого общества»
(оздоровления капитализма), или оно будет качественно иным — новым этапом.
Анализ будущностей как бы ликвидировал разрыв между пророчеством и
экспертизой. Предлагались различные сценарии будущего:
— все остается в прежних границах: будущее равно прошлому;
— если не будет найдено альтернативы термоядерной угрозе: катастрофа;
— победа тотально-консервативных моделей господства: а) катастрофа не
исключается; б) катастрофа исключается, если это станет универсальной
моделью;
— экологическая модель: а) согласие между людьми и природой; б)
единство социального и природного начал (натурализация общественных
проблем).
Построение концептуальных и прогностических моделей общественного развития
сопровождалось плюралистической непринужденностью: «постиндустриальная» (Д.
Белл), «посткапиталистическая» (Р. Дарендорф), «постцивилизованная» (К.
Болдуинг), «постсовременная» (А. Этциони), «постбуржуазная» (Г. Лихтгейм),
«нового индустриального» (Дж. Гэл-брейт), «индустриального в фазе зрелости»
(Р. Арон), «продвинутого индустриального» (Г. Маркузе), «сверх
индустриального» (А. Тоффлер), «технотронного» (3. Бжезинский). Для
инновационных концепций характерна единая методологическая основа -
парадигма реиндустриализации и перерастания индустриального общества в
«постиндустриальное».
Реиндустриализация рассматривалась как новый этап НТР, в котором наука и
техника больше не являлись врагами человека и его естественного окружения, а
формировали ресурсосберегающую (эко-разумную) экономику, трудосберегающее
производство и электронно-информационную культуру. Для неё приоритетами
выступали общечеловеческие ценности и выживание человечества как главные
императивы эпохи. При этом «постиндустриальное» развитие трактовалось в том
смысле, что оно вело к технотронному, сверхиндустриальному обществу, в
котором преобладающая часть общественной жизни концентрируется на
непромышленной деятельности — сфере потребления и услуг. Постиндустриальное
общество — это информационное общество, которое приходит на смену трудовому
и является его отрицанием. В нем информация (а не труд) является
системообразующим фактором новой социальной реальности.
Данный конструктивистский (рационалистический) подход рассматривал
социальные системы и институты как искусственные образования, т. е. как
созданные людьми по заранее заданному проекту. Чтобы не допустить
(приостановить) их хаотического развития, необходимы социальное управление
и контроль, ставящие социальные процессы в определенные рамки1. Тем самым
восстанавливались в правах концепции технологического прогресса,
ориентированные на социоинженерные преобразования, ведущие с помощью науки и
научных методов к «достойному человека обществу». В то же время отвергающие
политические действия как неэффективный способ переустройства человеческой
жизнедеятельности. Соответственно, парадигма антииндустриализма,
пессимистические выводы глобалистики и теорий «пределов роста»,
опровергались как «безнадежно неправильные» (Саймон Дж., Кан Г. Изобильная
планета. Ответ на «Глобальные проблемы 2000 года», 1984). Им на смену
приходит оптимистический прогноз, вселяющий уверенность и повышающий
готовность социальных организаций и отдельных людей участвовать в
созидательной деятельности, поощряющей содействие разумной политике и
вселяющей надежду.
ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ
ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ- в узком (строгом) смысле - социологическая концепция Шюца и его последователей, основанная на переинтерпретации и развитии идей понимающей социологии М. Вебера с позиций со-циологизированной версии феноменологии позднего Гуссерля; в широком смысле теоретико-методологическая ориентация в «неклассической» социологии 20 в., эксплицировавшая социологический потенциал философской феноменологии для осмысления социального мира в его сугубо человеческом бытии - с позиций практически действующих, конституирующих себя и себя-в-мире индивидов. В этом отношении Ф.С. следует общим установкам понимающей социологии и вписывается как особая редакция в «гуманистическую альтернативу» в социологическом знании в целом. В качестве самостоятельных версий Ф.С. могут быть рассмотрены, с одной стороны, этнометодология Г. Гарфинкеля и близкий ей проект когнитивной социологии А. Сикурела, а с другой. - феноменологический вариант социологии знания Бергера и Лук-мана. В этих версиях заметно влияние идей философской антропологии, в частности - Шелера, а также символического интеракционизма (прежде всего Дж.Г. Мида). Линию экзистенциальной феноменологии Мерло-Понти продолжил в американской социологии Э. Тирикьян. Исходная посылка Ф.С. задает ее оппонирование структурно-функциональной социологии: индивид не является пленником социальной структуры, социальная реальность постоянно воссоздается нами, зависима от нашего сознания и наших ее интерпретаций. Соответственно, в фокус внимания социологии должна попасть человеческая субъективность. Однако взгляд на нее с позиции внешнего наблюдателя как минимум непродуктивен, не позволяет «пробиться» к ее истокам. Следовательно, необходимо погружение в мир, в котором живет человек, т.е. в мир жизни или жизненный мир. Только в этом случае можно дать адекватное толкование, понять принципы конструирования (конституирования) мира и переистолковать, т.е. изменить его, что требует выхода на исходные основания всякого возможного опыта-знания и требует, следовательно, освобождения нас от предвзятости видения, налагаемого реальной историей и культурой, в которой мы (некритически) социализированы. Тем самым необходим выход на уровень изначального коллективно разделяемого опыта, далее «не разложимого», воспринимаемого как данность. А это взгляд на мир как пред-данное, в котором только что-то и возможно, в том числе и какое-либо знание, которое само вырастает из этого мира феноменов (того, что наличествует в сознании непосредственно, ясно и очевидно, не будучи связано с логикой умозаключений). Таким образом, социальные феномены пред-задаются сознанием, его содержанием и способами представленности в нем. Сознание всегда интен-ционально, оно всегда - о чем-то, всегда вплетено в мир, однако судить о чем-либо находящемся вне сознания (о мире объектов), мы не имеем никаких оснований. Следовательно, любая адекватная своему предмету социологическая стратегия должна: 1) исходить из «взятия в скобки» вопроса о существовании мира объектов вне сознания; 2) провести феноменологическую редукцию, т.е. освободиться от «пред-взятостей» видения и обнаружить исходное значимое для всякого субъекта, разделяемое им (но не независимое от него); 3) зафиксировать естественную установку (естественное, «незатемненное» наработанными условностями и абстракциями непосредственное отношение к миру), которая возможна только в жизненном мире (мире повседневности - отсюда более поздние версии «социологии повседневности»); 4) дать анализ-реконструкцию возможных согласований-пониманий, достигаемых субъектами в интерсубъективном взаимодействии-общении и выявить основополагающие принципы и механизмы конституирования (конструирования) при этом социокультурного мира. Таким образом, проект Ф.С. начинается с точки, на которой останавливается философская феноменология, или с которой она начинает движение к трансцендентальной установке - поиску «чистого» сознания, интен-циональных структур, трансцендентальной субъективности (мира как он возникает, становится и существует для нас) посредством трансцендентальной редукции (вторичной феноменологической редукции). В этой точке Ф.С. как бы оборачивает движение, ставя своей задачей описание смыслового строения социального мира, развертывая его из первичных фундирующих интенций как организацию социальной реальности практически действующими субъектами, исходящими из первично данных, «разделяемых всеми» значений. По сути Ф.С. - это нетрансцендентальная конститутивная феноменология естественной установки. В этом случае ее исходная задача заключается в том, чтобы показать, каким образом возможен изначальный коллективно разделяемый опыт, снимающий тотальную субъективность видения и задающий общность восприятия и понимания мира у множества индивидов; это ни что иное, как проблема возможности интерсубъективного понимания или (шире) проблема интерсубъективно-сти как конституирующего социум начала. Исходной для конституирования интерсубъективного пространства в Ф.С. оказывается ситуация «лицом-к-лицу». В ней каждый из участников взаимодействия исходит из двух допущений: 1) признания обоюдности перспектив и 2) признания их смысловой конгруэнтности (релевантности). Обоюдность перспектив предполагает принципиальную взаимозаменяемость моей и иной (»Другого») перспектив - встав на место «Другого», заняв его «здесь», «Я» увижу вещи так же, как и он (и наоборот). Второе допущение исходит из моей веры в то, что «Другой» при определенных обстоятельствах будет оценивать эти обстоятелства так же, как и «Я», и будет выбирать для достижения конкретной цели такие же средства. Фактически, это ход к типизациям (впечатлений, людей, событий, ситуаций), воспринимаемым как знание «каждого» (т.е. знание объективированное и анонимное), апплицируемое на каждый уникальный случай. Так, мы понимаем и интерпретируем «Другого», хотя и приблизительно, но всегда лучше, чем самих себя. Свое «Я» возможно зафиксировать лишь в рефлексивном повороте к самому себе, а предметом рефлексии всегда является уже «бывшее», отстраненное от «здесь-и-теперь», т.е. мне не дано мое собственное действие в его актуальном настоящем. Зато «Другой» дан мне непосредственно «здесь-и-сейчас». С другой стороны, «Другой» также не видит себя «здесь-и-сейчас», но способен непосредственно увидеть меня. Следовательно, можно говорить о некоторой непосредственной одновременности «Мы» в силу пересечения потоков нашего сознания «здесь-и-сейчас». И это не требует от нас никакой рефлексии. Единственно, что от нас требуется - это некоторое знакомство с «биографическими ситуациями» друг друга. В противном случае «Мы-отношения» заменяются на «Они-отношения» современников, когда поведение другого истолковывается только исходя из типической модели. «Мы-отношения» и «Они-отношения» задают рамку возможного структурирования - организации реальности, т.е. ее конституирования в разных ситуациях взаимодействия-общения через вычленение и фиксацию значений новых переживаний. При этом последние включаются в целое «наличного запаса знаний», интерпретируются по определенным схемам (типизациям), объективируемым в культуре. Тем самым Ф.С. может интерпретироваться как одна из версий социологии культуры (культур-социологии) и в этом отношении ее дальнейшее развертывание переносится в область выявления контекстов значений, к которым относит свое действие (знак) сам действующий индивид, что дополняется, как правило, выявлением его мотивов. Эта линия наиболее полно нашла свое воплощение в рамках общей «понимающей» ориентации в социологии и в этнометодологии. Однако Ф.С. может быть одновременно переинтерпретирована и как версия социологии знания, если акцент будет перенесен на процессы вторичных типизаций, ведущих к конституированию автономных областей специализированного (прежде всего - научного) знания. Эта линия наиболее полно воплотилась в феноменологической концепции знания Бергера и Лукмана.
