Функционально-смысловые типы речи

Ораторская речь по своему составу неоднородна, поскольку в процессе мышления человеку свойственно отражать различные объективно существующие связи между явлениями действитель­ности, между объектами, событиями, отдельными суждениями, что, в свою очередь, находит выражение в различных функционально-смысловых типах речи: описании, повествовании, рассуждении (размышлении). Монологические типы речи строятся на основе отражения мыслительных диахроничес­ких, синхронических, причинно-следственных процессов. Оратор­ская речь в связи с этим представляет собой монологичес­кое повествование – информацию о развивающихся действиях, монологическое описание – информацию об одновременных признаках объекта, монологическое рассуждение – о причинно-следственных отношениях. Смысловые типы присутствуют в речи в зависимости от ее вида, цели и от концептуального замысла оратора, чем обусловлено вклю­чение или невключение того или иного смыслового типа в общую ткань ораторской речи; смена этих типов вызвана стремлением оратора полнее выразить свою мысль, отразить свою позицию, помочь слушателям воспринять выступление и.наиболее эффективно повлиять на аудиторию, а также придать речи динамический ха­рактер. При этом в различных видах ораторской речи будет разное соотношение указанных типов, ибо в реальности все они смешива­ются, взаимодействуют, и вычленение их весьма условно.

Повествование – это динамический функционально-смы­словой тип речи, выражающий сообщение о развивающихся во временной последовательности действиях или состояниях и имею­щий специфические языковые средства. Повествование передает сменяющиеся действия или состояния, развертывающиеся во времени. Этот тип речи, в отличие от описания, динамичен, поэтому в нем могут постоянно меняться временные планы. Например, так меняются временные планы в речи Ф. Н. Плевако по делу Грузин­ского: «20 лет тому назад, молодой человек, встречает он в Москве, на Кузнецком мосту у Тромлэ, кондитера, торговца сластями, красавицу-продавщицу Ольгу Николаевну Фролову. Пришлась она ему по душе, полюбил он ее. В кондитерской, где товар не то, что хлеб или дрова, без которых не обойдешься, а купить пойдешь хоть на гряз­ный постоялый двор, – в кондитерской нужна приманка. Вот и сто­ят там в залитых огнями и золотом палатах красавицы-продавщи­цы; и кому довольно бы фунта на неделю, глядишь – заходит каж­дый день полюбоваться, перекинуться словцом, полюбезничать <…>. Полюбилась, и ему стало тяжело от мысли, что она будет сто­ять на торгу, на бойком месте, где всякий, кто захочет, будет пя­лить на нее глаза, будет говорить малопристойные речи. Он уводит ее к себе в дом как подругу. Он бы сейчас же и женился на ней, да у него жива мать, еще более, чем он, близкая к старой своей славе: она м слышать не хочет о браке сына с приказчицей из магазина. Сын, горячо преданный матери, уступает. Между тем Ольга Нико­лаевна понесла от него, родила сына-первенца. Князь не так отнес­ся к этому, как те гуляки, о которых я говорил. Для него это был его сын, его кровь. Он позвал лучших друзей: князь Имеретинский крестил его» [30, 493–494]. Этот фрагмент – повествование (по­скольку в нем показаны развивающиеся, динамические события) с элементами описания (потому что даются статические картины, сопровождающие это повествование). Все изложение делится на отдельные четкие кадры разных временных планов, что помогает быстрее воспринять речь.

Повествование включает в себя динамически отражающиеся ситуации внешнего мира, и это устройство данного типа высказы­вания определяет его положение в речи. К данному типу прибегают в том случае, если требуется подтвердить высказанные оратором положения конкретными примерами или при анализе некоторых ситуаций. Задача оратора – изобразить последовательность собы­тий, с необходимой точностью передать эту последовательность. Таким образом, передается содержательно-фактуальная информа­ция, причем она облекается в разные формы. Во-первых, оратор может говорить как участник событий, во-вторых, излагать собы­тия со слов третьего лица, в-третьих, моделировать событийный ряд, не указывая на источник информации. Оратор передает собы­тия, которые совершаются как бы на глазах слушателей, или вво­дит воспоминания о событиях, развивающихся в прошлом. Напри­мер, такой прием использует Н. П. Карабчевский в речи по делу Ольги Палем: «С таким легковесным багажом отправилась она в Одессу. Оставаться в Симферополе, в той же еврейской, отныне враждебной ей среде, было уже немыслимо. В Одессе у нее не было • ни родных, ни знакомых. Вспомните показания Бертинга. На первых порах она пыталась пристроиться к какой-нибудь хотя бы чер­ной, хотя бы тяжелой работе. Она поступила в горничные. Пробыла несколько дней и была отпущена, так как оказалось, что она не умела ни за что взяться, была белоручкой. Потом мы видим ее некоторое время продавщицей в табачной лавке. По отзыву поли­цейского пристава Чабанова, в то время она была бедно одета, зато отличалась цветущим здоровьем, была энергична и весела. В ее поведении нельзя было отметить ничего предосудительного.

Потом, спустя некоторое время, в 1887 году, тот же пристав Чабанов стал встречать ее уже «хорошо одетой» [30, 417]. В этом повествовании говорится о действующих лицах, месте и времени действия, самом действии, которое развивается. Защитник воспро­изводит поступки Ольги Палем на основе ее показаний и показаний свидетелей.

Динамика повествования создается благодаря использованию глаголов, которые могут выражать быструю смену событий, после­довательность их развития, поэтому чаще всего используются гла­голы конкретного действия. Динамика может- передаваться также значением глаголов, их разными видовременными планами, поряд­ком следования, отнесением их к одному и тому же субъекту, обсто­ятельственными словами со значением времени, союзами и т. д. Всту­пает в силу принцип стремительного повествовательного движе­ния, и стиль приобретает захватывающую быстроту. Такова, на­пример, повествовательная часть речи К. Ф. Хартулари по делу Лебедева: «Заручившись разрешительным свидетельством город­ской управы на ломку здания, правление, согласно обязательству, потребовало от Лебедева немедленного приступа к работе.

Лебедев отправился на Никольский рынок, и там среди рабо­чего пролетариата вербует себе отряд рабочих по самым дешевым поденным платам.

Весь этот отряд, под командой Андрея Лебедева, <…> рассы­пался по куполу здания, который изнутри, для безопасности, был подперт четырьмя деревянными стойками, скрепленными между собой железными связками или скобами <…>.

Работа закипела. Застучали молотки, и вскоре наружная ме­таллическая обшивка была снята, а за ней снят так называемый черный пол, и остов купола тотчас же обнажился с его металличес­кими стропилами, числом до 32, которые, подобно радиусам от цент­ра, спускались от вершины купола к его основанию, лежавшему на стенах самого здания в кольце.

Наступала самая трудная и самая опасная часть работы, со­стоявшая в разборке и расчленении металлических стропил» [30, 785]. Слова, которые здесь используются, придают динамику изло­жению: потребовало немедленного приступа к работе, отправил­ся, вербует, рассыпался, работа закипела, застучали молотки, вскоре, тотчас же обнажился. Динамичная речь всегда эффектив­но воздействует на слушателей.

Можно выделить конкретное, обобщенное и ин­формационное повествование. Конкретное – это повество­вание о расчлененных, хронологически последовательных конкрет­ных действиях одного или нескольких действующих лиц, например в судебной речи; обобщенное – о конкретных действиях, но характерных для многих ситуаций, типичных для определенной, обста­новки, например в научном изложении; информационное – сообщение о каких-либо действиях или состояниях без их конкретизации и детальной хронологической последовательности; оно чаще всего имеет форму пересказа о действиях субъекта или форму кос­венной речи.

Повествование в речах может быть построено по схеме тради­ционного трехчастного членения, т. е. в нем есть своя завязка,.вводящая в сущность дела и предопределяющая движение сюже­та, развертывание действия и развязка, содержащая явную или скрытую эмоциональную оценку события оратором.

Обычно выделяют развернутое и неразвернутое повествование. Развернутое повествование представляет со­бой речь, отражающую последовательные, иногда одновременные, но развивающиеся действия или состояния. Неразвернутое повествование или выражается отдельной репликой в диалоге, или, буду­чи использовано в микротематическом контексте, выполняет роль введения к описанию или рассуждению.

Описание – это констатирующая речь, как правило, дающая статическую картину, представление о характере, составе, струк­туре, свойствах, качествах объекта путем перечисления как суще­ственных, так и несущественных его признаков в данный момент.

Описание может быть двух видов: статическое и ди­намическое. Первое дает объект в статике, указанные в речи признаки объекта могут обозначать его временные или постоянные свойства, качества и состояния. Например, описание места дейст­вия в судебной речи или описание объекта в политической речи. Реже встречается описание второго вида; так, какой-либо опыт в научной речи обычно предстает в развитии, динамике.

Описания весьма разнообразны и по содержанию, и по форме. Они могут быть, к примеру, образными. Оратор, стремясь сообщить слушателям необходимое количество информации, дает не только подробное описание объекта, но и его характеристику, оценку, вос­создавая определенную картину, что сближает речь с описанием в художественной литературе.

Центром описания являются существительные с предметным значением, которые рождают в сознании слушателей конкретный образ, причем информативно оно может быть весьма насыщенным, поскольку существительные с предметным значением вызывают це­лый ряд ассоциаций. Приведем пример из речи Н. И. Бухарина «Гете и его историческое значение», произнесенной им в 1932 г. на торжественном заседании Академии наук СССР, посвященном 100-летию со дня смерти Гете: «Крепостной труд, «ременная плеть», христианско-германская патриархальность быта находили свое адекват­ное выражение в политической надстройке страны. Со времени Вестфальского мира Германия была разбита на 300 слишком суве­ренных «государств» и значительно более 1000 полусуверенных рыцарских имений. Эти иногда крошечные политические единицы<…> чувствовали себя настоящими «дворами»: каждый князек хотел быть маленьким Людовиком XIV, иметь свой роскошный Вер­саль, свою прелестную маркизу де-Помпадур, своих придворных шутов, своих лейб-поэтов, своих министров и, прежде всего, свою полицию и армию» [2, 145]. Здесь приемом описания является пере­числение существительных, через которые дается характеристика одного объекта – Германии времен Гете. В первой половине фраг­мента существительные используются в прямом значении (кроме выражения «ременная плеть», принадлежащего Гете), а вот во вто­рой половине уже появляются сравнения, что усиливает ассоциа­тивный момент. Благодаря такой концентрации существительных оратору удается дать исчерпывающую характеристику Германии на рубеже XVIII–XIX в., с ее средневековой патриархальностью быта, с одной стороны, и претензиями на роскошь и самостоятель­ность – с другой.

Приведем другой пример из доклада Н. И. Бухарина о Гейне, прочитанного им на торжественном публичном заседании в Акаде­мии наук СССР 29 апреля 1931 г. по случаю 75-летней годовщины смерти поэта: «Гейне настолько блестящ и ярок, так многогранен и прихотлив, что из драгоценного ларца его поэтического творчества можно выбрать кинжал тираномаха и брильянтовый перстень аристократа; весеннюю свирель и меч революции; жемчужины слез и циничную иронию; средневековый амулет и пурпурное знамя про­летарского переворота. Гейне – король видений и снов, сказочный принц романтической грезы. И в то же время великий насмешник, земное воплощение богини Иронии, гениальный «свистун». Вождь «партии цветов и соловьев». А на другой странице – лихой бара­банщик революции» [2, 177]. В этом фрагменте используется боль­шое количество существительных в переносном значении и прила­гательных с качественно-оценочным значением, характеризующих поэта с разных сторон, а также цитирование. В результате дается качественная характеристика изображаемого.

В описании, как правило, употребляются формы настоящего, прошедшего и будущего времени. Для судебной речи наиболее ти­пично использование прошедшего времени, для академической – настоящего. В последней перечисляются постоянные признаки объ­ектов, что и выражается с помощью глаголов настоящего времени. Например, И. П. Павлов так описывает в своем докладе происшед­шие действия: «И вы, знакомые несколько с условными рефлекса­ми, знаете, конечно, что мы имеем в конце концов в своих руках, с одной стороны, внешние раздражители, производящие в централь­ной нервной системе раздражительный процесс, а с другой сторо­ны, мы имеем в своих руках раздражители, которые в больших полушариях производят тормозной процесс» {23, 329].

Описания более или менее однородны по своей синтаксичес­кой структуре. Как видно из предыдущих примеров, она обычно представляет собой перечисление опорных слов или слов, обозна­чающих признаки Описываемого объекта, в прямом или переносном значении, что обусловливает перечислительную интонацию, в ре­зультате чего создается целостный образ объекта.

В динамическом событийном описании изображаются относи­тельно равноправные, законченные действия или факты в виде сменяющихся частей, что придает высказыванию перечислитель­ный характер. Описание такого типа имеет обозначенное начало и конец. Вот как пользуется динамическим событийным описанием Ф. Н. Плевако в защитительной речи по делу Люторических крес­тьян: «Родилась необходимость вечно одолжаться у помещика зем­лей для обработки, вечно искать у него заработка, ссужаться семе­нами для обсеменения полей. Постоянные долги благодаря приемам управления росли и затягивали крестьян: кредитор властвовал над должником и закабалял его работой на себя, работой за неплатеж из года в год накоплявшейся неустойки.

В этом положении, где кредитор властвовал, а должник зады­хался, уже не было и помину о добровольном соглашении. Чудо­вищные контракты и решения доказывают, что управление не со­глашалось, а предписывало условие; вечно кабальные мужики тоже не соглашались, а молча надевали петлю, чем и завершались и вступали в силу свободные гражданские сделки крестьян с их быв­шим владельцем» [30, 545]. В этом отрывке дается динамическое описание события, причем основную роль играют здесь глаголы, ко­торые выражают равноправные законченные действия и выступают в тесной связи с различными существительными, обозначающими субъекты, объекты, абстрактные понятия, процессы: родилась необ­ходимость искать заработка, ссужаться семенами, долги росли и затягивали крестьян, кредитор властвовал, закабалял его, долж­ник задыхался, предписывало условие, вступали в силу сделки и т. д. Это описание имеет общую идею, единый содержательный стержень (положение крестьян), и в то же время оно раскрывает эту идею в двух аспектах (кредиторы помещики – должники крестьяне).

Описание может быть развернутым, подробным и сжатым, кратким; объективированным, например описание опыта в акаде­мической речи или места преступления в судебной речи, и субъек­тивированным, в котором оратор выражает к объекту свое отноше­ние, например описание ситуации в политической речи. Чаще все­го, конечно, оратор не скрывает своего отношения к объекту, давая ему скрытую или явную оценку. Приведем пример из той же речи Плевако Н. Ф. по делу Люторических крестьян: «Я прошу, вас перелистать предъявленный документ. Иски неустоек по 30 процентов, по 50 процентов, по 100 процентов за долг мелькают перед глазами. Неустойки в 300 и 500 рублей – целыми десятками. А прочтите договор: полная неустойка за неуплату малой доли долга. Прочтите дело № 143 за 1870 год – ищут долг и неустойку, крестьяне несут деньги судье. Деньги приняты, получены, а на неустойку в 50 про­центов все-таки взят исполнительный лист. Прочтите дело № 158 – ужасный, отвратительный договор: в случае просрочки – изба, корова, лошадь и все, что сыщется в избе, поступает в неустойку. Присуждаются иски по удостоверениям волостного правления. При­суждено по удостоверению, данному волостным правлением!» [30, 546]. В этом фрагменте дается развернутое описание объективных фактов. Однако оно отражает точку зрения оратора, дающего отри­цательную оценку указанным фактам (ужасный, отвратитель­ный договор), а также заключает в себе призыв к действию (прошу перелистать, прочтите). Следует отметить и стремительность смены перечисляемых объектов, которая усиливается словом «мель­кают». В описании широко используются вводные слова и вводные предложения (субъективная модальность)_; модальные слова, изъ­явительное наклонение (единый временной план), однородные ком­поненты (в том числе предложения, выражающие суждения) и т. д. Следовательно, данное описание является динамическим.

Рассуждение (или размышление) – это тип речи, в котором исследуются предметы или явления, раскрываются их внутрен­ние признаки, доказываются определенные положения. Рассуж­дение характеризуется особыми логическими отношениями между входящими в его состав суждениями, которые образуют умозаклю­чения или цепь умозаключений на какую-либо тему, изложенных в логически последовательной форме. Этот тип речи имеет специфи­ческую языковую структуру, зависящую от логической основы рас­суждения и от смысла высказывания, и характеризуется причинно-следственными отношениями. Он связан с передачей содержатель­но-концептуальной информации. Примером может служить фраг­мент из речи о морской обороне, произнесенной П. А. Столыпиным в Государственной думе 24 мая 1908 года: «Господа! Область прави­тельственной власти есть область действий. Когда полководец на поле сражения видит, что бой проигран, он должен сосредоточить­ся на том, чтобы собрать свои расстроенные силы, объединить их в одно целое. Точно так же и правительство после катастрофы нахо­дится несколько в ином положении, чем общество и общественное представительство…>. Оно (правительство. – Я. К.) должно объ­единить свои силы и стараться восстановить разрушение. Для это­го, конечно, нужен план, нужна объединенная деятельность всех государственных органов. На этот путь и встало настоящее прави­тельство с первых дней, когда была вручена ему власть» [28, 150].

В «Логическом словаре» Н. И. Кондакова (М., 1971. С. 449) да­ется следующее определение: «Рассуждение – цепь умозаключений на какую-нибудь тему, изложенных в логически последова­тельной форме. Рассуждением называется и ряд суждений, относя­щихся к какому-либо вопросу, которые идут одно за другим таким образом, что из предшествующих суждений необходимо вытекают или следуют другие, а в результате получается ответ на постав­ленный вопрос». При рассуждении говорящий приходит к новому суждению.

Рассуждения позволяют вовлекать в процесс речи слушате­лей, что приводит к активизации их внимания, вызывая интерес к тому, о чем сообщается.

Приведем пример из речи Г. А. Александрова по делу Засу­лич: «Вступиться за идею нравственной чести и достоинства поли­тического осужденного, провозгласить эту идею достаточно громко и призвать к ее признанию и уверению, – вот те побуждения, которые руководили Засулич, и мысль о преступлении, которое было бы поставлено в связь с наказанием Боголюбова, казалось, может дать удовлетворение всем этим побуждениям. Засулич решила ис­кать суда над ее собственным преступлением, чтобы поднять и вызвать обсуждение забытого случая о наказании Боголюбова.

Когда я совершу преступление, думала Засулич, тогда замолк­нувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступле­ние вызовет гласный процесс, и Россия в лице своих представите­лей будет поставлена в необходимость произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду Европы, той Европы, которая до сих пор любит называть нас варварским государством, в котором атрибутом правительства служит кнут.

Этими обсуждениями и определились намерения Засулич. Со­вершенно достоверно поэтому представляется то объяснение Засу­лич, которое, притом же дано было ею при самом первоначальном ее допросе и было затем неизменно поддерживаемо, что для нее было безразлично: будет ли последствием произведенного ею вы­стрела смерть или только нанесение раны. Прибавлю от себя, что для ее целей было бы одинаково и то, если б выстрел, очевидно, направленный в известное лицо, и совсем не произвел никакого вредного действия, если б последовала осечка или промах. Не жизнь, не физические страдания генерал-адъютанта Трепова нужны были для Засулич, а появление ее самой на скамье подсудимых, вместе с нею появление вопроса о случае с Боголюбовым» [30, 38–39]. Главное в рассуждении – объект мысли. В этом отрывке объект мысли – причина выстрела В. Засулич. Оратор высказывает свою точку зре­ния на событие, затем воспроизводит рассуждения В. Засулич, опи­раясь на ее объяснение при первоначальном допросе. Он как бы реконструирует размышление В. Засулич, мотивируя затем ее поступок. Г. А. Александров пользуется в этой речи «эффектом присутствия», который состоит в том, что оратор как бы перево­площается в субъект своей речи, рассказывая о событиях, свиде­телем или участником которых он якобы являлся, о деталях, которые он якобы видел, о мыслях, которые он знает, вовлекая тем самым слушателей в речь, в данном случае в размышление В. За­сулич, заставляя их «присутствовать» при этом размышлений и сопереживать. Этот прием универсален и может иметь место в других типах речи.

В рассуждении для связи отдельных частей используются пред­логи, союзы, наречия, различного типа устойчивые сочетания: поэ­тому, потому что, далее, во-первых, во-вторых, следовательно, вслед­ствие, остановимся на, отметим следующее, перейдем к следующе­му и т. д.

Можно выделить собственно рассуждение – цепь умозаключений на какую-либо тему, изложенных в логически пос­ледовательной форме, его цель – выведение нового знания (чаще всего вначале идет комментирующая часть, затем ключевая, или основная, часть); доказательство, цель которого обоснова­ние истинности или ложности высказанных положений (ключевая часть обычно предшествует комментирующей); объяснение, цель которого – раскрытие, конкретизация изложенного содержа­ния, установление достоверности суждений относительно какого-либо неясного дела (как правило, вначале также идет ключевая часть, затем комментирующая). Приведем пример собственно рассуждения из слова В. С. Соловьева, сказанного на могиле Ф. М. Достоевского; «Все мы сошлись здесь ради общей нашей любви к Достоевскому. Но если Достоевский всем нам так дорог, значит, все мы любим то, что он сам более всего любил, что ему было всего дороже; значит, мы верим в то, во что он верил и что проповедовал. А то зачем бы и приходить нам сюда чествовать его кончину, если бы нам было чуждо то, ради чего он жил и действовал? А любил Достоевский прежде всего живую человеческую душу во всем и везде, и верил он, что все мы – род Божий, верил в бесконечную божественную силу человеческой души, торжествующую над всяким внешним насилием и над всяким внутренним падением»[27, 226]. Начинается это рассуждение комментирующей частью: раскрываются причи­ны, которые привели всех на могилу; затем идет основная (ключе­вая) часть: каким был Достоевский, во что он верил, и, следова­тельно, что побудило прийти с ним проститься.

Частным случаем рассуждения являются общие места – от­влеченные рассуждения, навеянные темой речи, не закреплен­ные за определенной ситуацией, которые усиливают аргумента­цию основного изложения, используются для эмоционального усиления доводов и положений. Это рассуждения на общие темы, например, о честности и порядочности, справедливости и гуман­ности, об отношении к людям и т. д. Удачно выбранная общая мысль служит одним из основных элементов композиции и опорой для конкретного материала; связь общих мест с конкретным материа­лом повышает содержательную направленность речи. Таким обра­зом, общие места есть вид рассуждения.

Например, в речи адвоката по делу Лесиной, обвиняемой в соучастии в хищении, встречается такое общее место о работе суда: «Работу суда часто называют творческой. И называют правильно, ибо суду предъявляются особые, очень высокие и очень сложные требования. Творчески работать – значит не скользить по поверх­ности жизненных явлений, а проникать в саму сердцевину этих явлений, уметь находить хотя и скрытый, но единственно верный их смысл. Творчески работать – значит осторожно, вдумчиво, ос­терегаясь ошибок и поспешных выводов, восстанавливать действи­тельный, наделенный всем жизненным своеобразием облик подсу­димого. Некоторые ошибочно полагают, что человековедение – монополия литературы. Человековедение – важнейшая для суда наука, которой никто не учит и которой всегда учатся; это – наука, которую суд постигает ежедневно, от дела к делу. И она поможет полнее и лучше понять Еву Михайловну Лесину» [12, 101].

Общее место может выступать в качестве довода, или аргумен­та, для доказательства тезиса. Такую роль, например, играют три общих места в начале речи В. С. Соловьева, сказанной им на Высших женских курсах 30 января 1881 г. по поводу смерти Ф. М. Достоев­ского: «В Достоевском русское общество потеряло не поэта или пи­сателя только, а своего духовного вождя.

Пока совершается исторический процесс развития общества, неизбежно проявляется зло, для борьбы с которым существует дво­якого рода власть: мирская и духовная. Мирская ограничивает злое начало злом же, борется с ним карами и насилием, осуществляя только некоторый внешний порядок в обществе. Вторая власть, духовная, не признавая этот внешний порядок за выражение без­условной правды, стремится к осуществлению этой последней по­средством внутренней духовной силы, так чтобы зло являлось не ограниченным только внешним порядком, а вполне побежденным началом добра. И как высшая мирская власть так или иначе сосре­доточивается в одном лице – представителе государства, точно так же и высшая духовная власть в каждую эпоху обыкновенно принадлежит во всем народе одному лицу, которое яснее всех стре­мится к ним, сильнее всех действует на других своею проповедью. Таким духовным вождем русского народа в последнее время был Достоевский.

Пока фактическое положение общества основано на неправде и зле, пока добро и правда только стремятся найти себе осущест­вление, положение подобных людей не есть положение царей, об­ладающих своей державой, а положение пророков, часто непризна­ваемых. Их жизнь есть борьба и страдание. Такова была и жизнь Достоевского<…> Достоевский вступил на литературное поприще с •повестью «Бедные люди»<…> [27, 223–224]. В первом общем месте проводится мысль о мирской и духовной власти в период истори­ческих событий и на основе этого делается вывод о том, что духов­ным вождем русского народа в последнее время был Достоевский.

Второе общее место – рассуждение о добре, зле и положении пророков, жизнь которых – борьба и страдание. В конце – вывод: такова была и жизнь Достоевского.

Третье общее место (здесь оно не цитируется) посвящено раз­витию мысли о пророках, которые чувствуют неправду и отдают свою жизнь борьбе против нее, возвышаясь над уровнем матери­альной жизни. Текст речи сопровождается анализом жизни, судь­бы и философского направления творчества писателя.

Предваряя этот анализ, общие места задают направление речи оратора, являясь ее композиционной частью.

Общие места могут выступать в качестве итогового вывода, следуя за конкретной аналитической частью речи.

Функционально-смысловые типы нередко выступают в контаминированном виде, что приводит к появлению новых смысловых оттенков и образованию смешанных типов ораторской речи. Например, в судебной речи повествовательного типа при сохране­нии значения и функции повествования могут появляться смысло­вые оттенки описания или причинно-следственные значения рас­суждения. Приведем пример такой контаминации из защититель­ной речи В. Д. Спасовича по делу Дементьева (отказ исполнить при­казание поручика и оскорбление последнего): «На улице Малой Дворянской есть большой дом, занимаемый внизу простонародьем; бельэтаж занимает Данилова и другие жильцы, затем в мезонине живет Дементьев с женой и дочерью. У Даниловой есть собака, большая и злая. Из приговора мирового судьи видно, что она броса­лась на детей и пугала их. 5 апреля настоящего года эта собака ужаснейшим образом испугала малолетнюю дочь Дементьева, ко­торую отец страстно любит, ради которой он променял свою свобо­ду на военную дисциплину. Девочка шла с лестницы по поручению родителей; собака напала на нее, стала хватать, ее за пятки. Мало­летка испугалась, закусила губу в кровь и с криком бросилась бе­жать. На крик дочери отец выбежал в чем был, в рубашке, в панта­лонах, в сапогах, не было только сюртука. Он простой человек, он нижний чин, ему часто случалось ходить таким образом и на дворе, и в лавочку. А тут рассуждать некогда, собака могла быть бешеная. Собаку втаскивают в квартиру, он идет за ней, входит в переднюю и заявляет: «Как вам не стыдно держать такую собаку»<…> Насчет -неприличия существуют понятия весьма различные. К человеку своего круга относишься иначе, чем к человеку низшего круга. Дементьев, нижний чин, знал свое место в доме вдовы надворного советника и не пошел дальше передней. Данилова оскорбилась тем, что простой человек вошел в ее переднюю без сюртука<…> [30, 654]. В этом фраг­менте наличествуют все функционально-смысловые типы речи.

Итак, функционально-смысловые типы речи в выступлении обычно чередуются, так или иначе сменяя друг друга, что создает особую композиционно-стилистическую динамику. Скажем, в ака­демической лекции может преобладать рассуждение, в речи юри­дической большое место занимает описание и повествование.

Как мы видим, описание, повествование и размышление име­ют конструктивно-стилистические и смысловые различия, которые обусловливают употребление этих типов в речи.

В функционально-смысловом отношении ораторская речь регла­ментирована и систематизирована; выбор того или иного функциональ­но-смыслового типа зависит от объекта речи и цели высказывания.

Ораторская речь по природе своей полемична, поскольку она отражает противоречия современной жизни и коллизии обще­ния. Понять организацию ораторской речи можно, исходя из учета позиций, которым она противостоит, путем сопоставления двух (или нескольких) речей или, различных мнений, иначе говоря – двух или нескольких планов, которые можно принять за тезис и антите­зис (позитивный и негативный планы).

В ораторской речи прослеживаются сложная и планомерная организация противонаправленного смысла, черты экспрессии, аргументативной структуры, что приводит к определению ее как спе­циально убеждающей. Таким образом, оратор строит свою речь как целостный противопоставленный смысловой план, организуя дви­жение речи как сложную развернутую мысль, отталкиваясь от про­тивоположного смысла.

Н. П. Карабчевский в защитительной речи по делу о крушении парохода «Владимир» прямо говорит о полемическом характере судебных речей: «Нормальный тип уголовного состязательного про­цесса – открытое состязание двух борющихся сторон, причем у обоих подняты забрала. Прокурор и потерпевший – одна сторона, подсудимый и защитник – другая. Один нападает и наносит уда­ры, другой их отражает. Настоящий процесс представляет явление несколько иное. Борьба напоминает несколько толчею, как бы об­щую свалку разносторонних интересов, стремящуюся уклониться от общепринятых условий и правил откровенной борьбы. Здесь су­дьям, решающим исход борьбы, приходится смотреть в оба. Сразу даже не поймешь, кто на кого, со всем этим разобраться нужно» [30, 341].

Можно выделить два вида полемичности: 1) имплицит­ную (или скрытую, внутреннюю) и 2) эксплицитную (или открытую, внешнюю). Первый вид полемичности проявляется прак­тически во всех речах, поскольку оратору приходится убеждать аудиторию в своей правоте, не называя возможных несогласных слушателей или оппонентов, которые могут быть в данной аудито­рии или вне ее.

Эксплицитная полемичность связана с открытой защитой сво­их взглядов и опровержением оппонентов. Об ирреальном оппоненте можно говорить тогда, когда оратор, стремясь высказать свои взгляды, опровергает существующие, борется с воображаемым про­тивником. О реальном – если оппонент персонифицирован, назван, от его имени формулируются смыслы, подлежащие опровержению.

Поскольку эксплицитная полемичность направлена на опреде­ленное, реальное лицо, может возникнуть полемика между оратором и этим лицом, если последнее публично выступает в защиту своих взглядов. Полемика – это двустороннее (многостороннее) публичное общение ораторов, свободный обмен мнениями, спор в процессе обсуждения какого-либо вопроса на собрании, конфе­ренции и т. п., а также в печати в целях наилучшего решения рассматриваемых проблем.

Полемическая форма речи предполагает тщательный анализ исходного фактического материала, статистических данных, науч­ных проблем, мнений различных людей и т. д., основанную на этом строгую аргументацию, а также эмоциональное воздействие на слу­шателя, необходимые в процессе убеждения.

Приведем в качестве примера такого анализа фрагмент речи в защиту Л. М. Гулак-Артемовской (обвинение в подлоге векселей): «Если бы меня спросили, какого я мнения об этом человеке, я сказал бы, что держусь правила судить человека по развитию его социаль­ных инстинктов, которых, судя по отзывам братьев и Полевого, Пас­тухов вовсе не обнаруживал. Да и доказана ли сама игра в дурачки?

Прокурор говорит в своей речи: «Мы вам их докажем, – у нас есть книги и цифры». Защита в первый раз видит прокурора, кото­рый грозит обвинением, а не предъявляет его; но она не боится угроз и пойдет навстречу обвинению<…>.

Прокурор говорит, что подписи на векселях не сходны с под­линными подписями Пастухова, следовательно, векселя подложны. Как юрист, я должен сказать, что это «следовательно» несколько преждевременно» [30, 303–305].

Ораторы пользуются всеми возможными средствами из бога­того полемического арсенала: намеки, ирония, сарказм, многозна­чительные умолчания, категоричность оценочных суждений, анти­теза, сравнения, ремарки, рельефность, «картинность» речи, по­словицы, поговорки и другие классические ораторские приемы, свя­занные с речевым контрпланом. Убедительность полемического выступления во многом зависит от тех аргументов, с помощью ко­торых обосновывается истинность основной идеи, а также от степе­ни использования в качестве доказательства фактов и положений, не требующих обоснования, сделанных ранее обобщений, точных цитат и высказываний.

Благодаря полемичности усиливается аналитическая сторона речи, ее информативная значимость и проявляется комментатор­ская позиция оратора. Полемический характер выступления свя­зан с рядом обстоятельств: в аудиторий всегда находятся люди, которые имеют противоположную точку зрения или скептически относятся к идеям автора, и этих людей следует убедить; истины, выраженные в такой форме, легче усваиваются аудиторией, акти­визируют у слушателей мыслительные процессы; данная форма позволяет сопоставить и оценить различные теории и тем самым проверить подлинность суждения.

Остановимся на кратком анализе диспута А. В. Луначарского с митрополитом А. И. Введенским 21 сентября 1925 года [22, 290 – 319]. Доклад А. В. Луначарского – первый и основной, что во многом определило его структуру. Она подчинена доказательству главного тезиса: «В этом моем недлинном предварительном докладе я хочу остановиться на одной центральной идее<…> существует ли только один опытный мир, в котором мы живем<…>, или же рядом с ним существует еще какой-то сверхчувственный, незримый мир, кото­рый мы должны принимать в расчет<…>» (с. 290). Данный тезис до­казывается на всем протяжении речи, в которой в основном прояв­ляется имплицитная полемичность, поскольку оратор доказывает свою точку зрения, лишь предполагая точку зрения оппонента и обраща­ясь к нему в выступлении всего три раза: в первом случае он выра­жает уверенность, в двух следующих делает предположение.

(1) «В нормальном опыте нормального человека решительно ничто не говорит за существование помимо реального мира еще какого-то второго – «того света»<…> Между тем, и оппонент мой, конечно, не будет этого отрицать, грань эта беспрестанно проводит­ся, и в этом-то и заключается особенность всякого рода мистичес­ких или идеалистических представлений» (с. 290).

(2) «Мой оппонент в своей речи почти наверное будет говорить весьма высокие слова о том, какая прекрасная вещь бессмертие, вечность, полет к богу, стремление к абсолютизму<…>» (с. 298).

(3) «Мой оппонент, может быть, будет также ссылаться на много­численных ученых людей, которым ученость не мешает надеяться на господа бога и на пути его, но такое возражение я заранее отво­жу и заявляю, что ученые не всегда являются законченными уче­ными» (с. 298).

В первом случае (1) можно говорить о приеме полеми­ческой уверенности, во втором и третьем (2, 3) – о приеме полемической предположительности (прогнозирование тезисов оппонента).

В ответном слове А. И. Введенского больше, чем в речи А. В. Луначарского, проявляется эксплицитная полемичность, поскольку оратор не только излагает свою точку зрения (что сделал в своей речи А. В. Луначарский), но и защищает свои позиции, о чем свиде­тельствует уже начало речи: «Маленькая техническая справка. Я получил ряд записок вчера и сегодня относительно того, почему я не возразил на то, что вчера в заключительном слове сказал Ана­толий Васильевич. Дело в том, что настоящий диспут, насколько мне известно, устраиваемый Ленинградским Политпросветом, от которого я и получил приглашение здесь выступить, – этот диспут сорганизован как доклад Анатолия Васильевича Луначарского, оп­понентом, которого и являюсь, и, как оппонент, я не имею слова после слова (заключительного. – Я. К.) докладчика. Вот почему я не возражал Анатолию Васильевичу вчера. Это не значило, конеч­но, что мне нечего было возразить ему вчера, но это, мне кажется, несмотря на многочисленные просьбы, обращенные ко мне, не обя­зывает меня сегодня возвращаться к вчерашнему дню<…> Я не возвращаюсь к вчерашнему дню – пусть никто не рассердится, – потому что вчера я ведь не получил и достаточного материала для возражения» (с. 299).

В этой речи в полной мере проявляются черты полемичности: «я» полемическое (проявление эгоцентризма), опровержение тези­сов оппонента путем логических доказательств, оперирование фак­тами, ссылки на исследования, парирования, аналогии, повторы, сравнения, подчеркивание этических форм полемики (например, обращение к оппоненту «уважаемый»; «уважаемый Анатолий Ва­сильевич») и т. д.

Приведем несколько примеров.

1. Парирование, позволяющее отметить неэтичное поведение оппонента: «Анатолию Васильевичу захотелось в шутливом тоне дать мне несколько сравнений – от апостола Петра, ниже которого я оказался, до верблюда, с которым я вполне был адекватизирован. Но, граждане, мне представляется, что такая зоологическая остро­та так же мало меня задевает, как украшает того, кто ее употреб­ляет (Аплодисменты). Вот почему я считаю, что вчерашнее заклю­чительное слово Анатолия Васильевича, это возражение<…> обя­зывает меня к серьезному же, насколько могу, – я ведь человек пропащий, ношу рясу, – ответу» (с. 299–300). Здесь же можно отметить и прием самоуничижения – намеренного унижения, принижения, умаления самого себя.

2. Приведение фактов, которые сознательно игнорирует оппо­нент в целях «чистоты» своих доказательств: «Наука, ученые при­знают бога. Факт этот представляется в высокой степени все же не­приятным для атеиста, потому что выдающиеся представители науки до сих пор открыто говорят о своем исповедовании бога. Ведь в наши дни Пастер сказал, что, работая в своей лаборатории, он молится, потому что по мере накопления его ученого опыта у него вера растет<…>. Тот же Планк, который был здесь, на празднике академии, в некоторых своих работах по физике совершенно определенно говорит, что современное развитие физики не только не должно устранить духовное миропонимание, а, наоборот, укрепить духовное миропони­мание. Эти факты остаются фактами – упрямыми и неприятными для атеиста, и, следовательно, их надо отвести – и делается привы­чный отвод: да ведь это ученые-то буржуазные» (с. 300–301).

3. Умаление фактологического анализа оппонента: «Граждане, происхождение религии значительно глубже, чем это иногда ка­жется атеисту. Мне представляется, что антирелигиозная пропа­ганда потому у нас, в Советском Союзе, так слаба (это не парадокс, я докажу), что антирелигиозник борется (я говорю о рядовом анти­религиознике и о рядовой антирелигиозной литературе) не с религией по ее существу, не с религией в ее глубине. Из моря религии берут воду черпалами, измеряют море религии лотами своей сооб­разительности. И выходит, что море мелкое, дно близко. На самом же деле океан религии беспределен, и до дна его атеист не достал, потому что его мерило, его черпало, его лот имеет слишком¹ корот­кую рукоятку» (с. 302).

В заключительном слове А. В. Луначарский, естественно, за­остряет, усиливает полемический тон, заканчивая речь таким рас­суждением: «Товарищи, я очень доволен тем, что дискуссия не за­канчивается сегодняшним нашим выступлением. Никогда никакая дискуссия, никакое возражение и контрвозражение не могут счи­таться окончательно убедительными. У каждого остается чувство, что противник возразил бы с трудом на новые пришедшие в голову слова, а кроме того, в памяти стирается живая аргументация, кото­рую вы слышите в течение вечера. Поэтому очень хорошо, что наша дискуссия будет напечатана, проверенная обоими спорящими, что те, кто действительно глубоко заинтересовался поставленными во­просами и считает, что эта дискуссия проливает на них свет, могут спокойно с карандашом в руках прочесть те и другие аргументы и что каждый из нас в дальнейшем – в тех книгах, которые мы будем готовить, – сможет остановиться на позициях, занятых про­тивником» (с. 318–319).

Полемичность присуща, таким образом, любому функциональ­но-смысловому типу речи, поскольку связана с убеждением.

Контрольные вопросы

1. Какие смысловые типы речи вы знаете?

2. Что такое повествование и каковы его характерные особен­ности?

3. Каким образом можно придать динамику повествованию?

4. Что такое описание и каковы его характерные особенности?

5. Назовите известные вам типы описания.

6. Что такое рассуждение (размышление) и каковы его харак­терные особенности?

7. Что такое общие места в рассуждении?

8. Что такое полемичность речи и каковы ее виды? Каковы характерные особенности полемической речи?

Структура ораторской речи

Целостность ораторской речи заключается в единстве ее темы – главной мысли выступления, основной проблемы, поставленной в нем, – и смысловых частей разной структуры и протяженности. Речь воздействует лишь в том случае, если имеются четкие смы­словые связи, которые отражают последовательность в изложении мысли. Путаное, непоследовательное высказывание не достигает цели, не вызывает у слушателей запланированной оратором реакции. В лучшем случае они остаются равнодушными, в худшем – не понимают, о чем идет речь.

Когда оратор начинает говорить, мы, слушатели, как бы сте­нографируем и комментируем его слова: начинает говорить… сооб­щает, о чем будет говорить… делает оговорку… переходит к основ­ной теме… делает отступление… повторяет… дискутирует… опровер­гает мнение ученого… не соглашается… подчеркивает… повторяет… добавляет… перечисляет… отвечает на вопросы… делает выводы. Этот комментарий строго отражает связь оратора с аудиторией, а преж­де всего, последовательность расположения материала, компози­цию речи.

Что же такое композиция речи? Это закономерное, мотиви­рованное содержанием и замыслом расположение всех частей выступления и целесообразное их соотношение, система органи­зации материала.

В композиции можно выделить пять частей: зачин речи, вступ­ление, основная часть (содержание), заключение, концовка речи. Это, так сказать, классическая схема. Она может быть и свернутой, если отсутствует какая-либо из частей, кроме, разумеется, основ­ной (ведь без содержания нет и речи).

Вступление оратора должно захватывать слушателей с пер­вых же слов. Нередко это достигается искусным построением за­чина – самого начала речи. Чаще всего он содержит этикетные формулы, но не только. Следует иметь в виду, что, во-первых, осо­бенности зачина могут определяться как самой темой выступления, так и аудиторией; во-вторых, интересный зачин привлекает вни­мание аудитории; в-третьих, зачин может указывать, в каком ключе будет произнесена речь.

Насколько важен зачин в речи, могут нам подтвердить кон­спекты лекций по политической экономии Г. В. Плеханова. Он про­читал их в Берне в январе–феврале 1887 г. Зачин первой лекции написан Г. В. Плехановым полностью, в то время как содержание всех трех лекций изложено конспективно: «Многоуважаемые слу­шатели и слушательницы. Вы сделали мне лестное для меня пред­ложение читать Вам лекции по политической экономии. К сожале­нию, различные работы отнимали у меня до сих пор все время, так что лишь теперь, покончивши с ними, я смогу исполнить Ваше желание» [18, 174]. Для сравнения можно привести фрагмент конспек­та лекции Г. В. Плеханова, прочитанной 3 января 1887 года: «Номи­нальная и реальная заработная плата. Ее возможное движение. Пример из английской истории. Различие между номинальной за­работной платой и ценой труда в зависимости от продолжитель­ности рабочего дня или, иначе, от количества труда, воплощенного работником в продукте» [18, 177]. Эти фрагменты отличаются друг от друга степенью развернутости. Ясный, точный зачин создает четкое представление об отношении оратора к аудитории, направ­лении и теме выступления. Оратор даже делает комплимент ауди­тории, говоря о лестном предложении, о желании слушателей. Эта комплиментарность речи, конечно, располагает их к выступающе­му. Видный теоретик и практик ораторского искусства А. Ф. Кони полагал: чтобы выступление имело успех, следует завоевать и удер­жать внимание аудитории, первый, самый ответственный момент в речи – привлечь слушателей. Внимание всех вообще (ребенка, не­вежды, интеллигента и даже ученого), отмечал он, возбуждается простым, интересным, интригующим и близким к тому, что, навер­ное, переживал или испытывал каждый. Значит, первые слова ора­тора должны быть чрезвычайно просты, доступны, понятны и ин­тересны. Должны привлечь, зацепить внимание. Этих зацепляю­щих «крючков»-зачинов, по мнению А. Ф. Кони, может быть очень много. Что-нибудь из жизни, что-нибудь неожиданное, какой-ни­будь парадокс, какая-нибудь странность, как будто не идущая ни к месту, ни к делу, но на самом деле связанная со всей речью и т. п. Вот эти слова А. Ф. Кони свидетельствуют о важности начала речи.

Конечно, зачин должен быть функционально обусловлен и те­матически мотивирован. Если оратор, говоря о римском императо­ре Калигуле, начнет с того, что Калигула был сыном Германика и Агриппины, что он родился тогда-то, расскажет, как он воспиты­вался и где жил, то такое начало речи не вызовет никакой эмоцио­нальной реакции. В этих сведениях нет ничего необычного. Но из­лагать этот материал все равно придется. Однако это следует де­лать не сразу, а когда привлечено внимание слушателей, когда из рассеянного оно станет сосредоточенным. И вот А. Ф. Кони предла­гает такое начало: «В детстве я любил читать сказки. Из всех ска­зок на меня особенно сильно влияла одна (пауза) сказка о людоеде, пожирателе детей. Мне, маленькому, было крайне жалко тех ребят, которых великан-людоед резал, как поросят, огромным ножом и бросал в большой дымящийся котел. Я боялся этого людоеда и, когда темнело в комнате, думал, как бы не попасться к нему на обед. Когда же я вырос и кое-что узнал, то…» Далее следуют пере­ходные слова (очень важные) к Калигуле и затем речь по существу. «Скажут: причем тут людоед? А при том, что людоед в сказке и Калигула – в жизни – братья по жестокости» [14, 112].

Следующая часть композиции – вступление. Оно содержательно, насыщенно, психологически подготавливает слуша­телей к существу речи и вводит в процесс его восприятия. Вступле­ние содержит несколько аспектов: психологический – закрепле­ние контакта, внимания и интереса, которые были вызваны зачи­ном, создание необходимого настроя; содержательный – описание целевой установки речи, сообщение темы, перечисление и краткое описание проблем, рассматриваемых в основной части (аннотиро­вание); концептуальный – указание на специфику темы, опреде­ление ее актуальности и общественной значимости.

Ораторы уделяют большое внимание вступлению. Так, Г. В. Плеха­нов в конспектах лекций по политической экономии вступление пишет полностью, а не кратко. Например, в лекции I читаем: «Преж­де чем я перейду к изложению и выяснению экономических явлений и законов, я считаю необходимым, в кратком введении, рас­смотреть с Вами три следующих вопроса:

1) Что такое политическая экономия?

2) Какое место занимает она в ряду других общественных наук?

3) В какое отношение лица, изучающие эту науку, должны стать к выдвигаемым ею практическим задачам?» [18, 175].

Во вступлении к лекции для аспирантов Пушкинского дома 4 февраля 1933 года А. В. Луначарский прямо говорит о плане своего выступления: «Мою сегодняшнюю с вами беседу я строю таким образом: некоторые общие выводы методологии истории литерату­ры – с каких точек зрения мы ее изучаем, для каких целей и т. д.; затем в связи с этим некоторые общие абрисы того специального предмета, на котором мы остановились, то есть английской и гер­манской литератур» [19, 119].

Вступление помогает перейти к главной части, в которой из­лагается основной материал. Оратор пользуется здесь фактами, логическими доказательствами, аргументацией, различными тео­ретическими положениями, основными логическими формами ар­гументации, анализирует примеры, спорит с предполагаемыми оп­понентами и т. д. Это основная часть, и ее следует отрабатывать наиболее тщательно.

«Конец – всему делу венец» – гласит народная мудрость. И действительно, в заключении речи могут, во-первых, подводиться итоги всему сказанному, суммироваться, обобщаться те мысли, которые высказывались в основной части речи; во-вто­рых, кратко повторяться основные тезисы выступления или связы­ваться воедино его отдельные части, еще раз подчеркиваться глав­ная мысль выступления и важность для слушателей разобранной темы; в-третьих, могут намечаться пути развития идей, высказан­ных оратором; в-четвертых, на основе всей речи могут ставиться перед аудиторией какие-либо задачи; в-пятых, закрепляться и уси­ливаться впечатления, произведенные содержанием речи.

Что же касается концовки, то она может содержать этикетные формулы, формулы призыва, пожелания, сообщение о чем-либо, не имеющее непосредственного отношения к содержа­нию речи, и т. д. Нередко заключение и концовка тесно связаны между собой и составляют единое целое. Объемы заключения и концовки во многом зависят от темы, материала, времени, слуша­телей, вида и рода выступления и т. д. Вузовская лекция, митинго­вая речь, политическая речь, агитаторская речь заканчиваются по-разному. Например, вузовская лекция как жанр характеризуется господством интеллектуально-логических элементов, в речи же ми­тинговой большой удельный вес эмоциональных элементов. В пер­вом случае лектор делает логические выводы из сказанного, во вто­ром – обращается к слушателям с эмоциональным призывом. Это не значит, конечно, что данная схема пригодна для всех выступле­ний, поскольку характер конца речи зависит от ее цели: воздейст­вовать на сферу интеллектуального или эмоционального у слушателей. Следует помнить, что эти сферы перекрещиваются, что обу­словлено особенностями человеческого восприятия. Обработка ин­формации в человеческом мозгу в процессе мышления осуществля­ется как взаимодействие двух программ: интеллектуальной и эмо­циональной.

А. Ф. Кони, разбирая речь о жизненном пути Ломоносова, пи­сал: «Конец речи должен закруглить ее, то есть связать с началом. Например, в речи о Ломоносове можно сказать: «Итак, мы видели Ломоносова мальчиком, рыбаком и академиком. Где причина такой чудесной судьбы? Причина – только в жажде знаний, в богатыр­ском труде и умноженном таланте, отпущенном ему природой. Все это вознесло бедного сына рыбака и прославило его имя»[14, 114]. И еще: «Конец – разрешение всей речи (как в музыке последний аккорд – разрешение предыдущего; кто имеет музыкальное чутье, тот всегда может сказать, не зная пьесы, судя только по аккорду/ что пьеса кончилась); конец должен быть таким, чтобы слушатели почувствовали (не только в тоне лектора это обязательно), что дальше говорить нечего» [14, 114].

Композиция выступления – дело творческое и меньше всего поддается стандартизации. Однако, работая над композицией, сле­дует помнить, что ораторская речь должна обладать рядом несо­мненных достоинств, среди которых, с одной стороны, строгая пос­ледовательность изложения, связанность, соподчиненность, согла­сованность всех ее частей, с другой – индивидуальность и глубина мысли.

Все части ораторской речи переплетены и взаимосвязаны. Объ­единение всех частей речи в целях достижения ее целостности называется интеграцией. Необратимость речи определяет многое в ее построении. Ведь трудно удерживать в оперативной памяти все выступление целиком. Это и диктует принципиально иное его по­строение по сравнению с письменной речью. Связанность ораторской речи обеспечивается когезией, ретроспекцией и проспекцией.

Когезия – это особые виды сцепления, связи, обеспечиваю­щие последовательность и взаимозависимость отдельных частей ораторской речи, которые позволяют глубже проникнуть в ее содержание, понять и запомнить отдельные ее фрагменты, рас­положенные на некотором (и даже значительном) расстоянии друг от друга, но в той или иной степени связанные между собой. Этот тип связи может выражаться различными повторами, словами, обо­значающими временные, пространственные и причинно-следствен­ные отношения: таким образом, итак, во-первых, во-вторых, в-тре­тьих, следующий вопрос, в настоящее время, совершенно очевидно, посмотрим далее, перейдем к следующему. Связующую роль выпол­няют и такие слова и словосочетания: принимая во внимание, с од­ной стороны, с другой стороны, между тем, несмотря на это, как оказывается, по всей вероятности, как оказалось впоследствии.

Особый интерес представляет собой проявление разных видов сцепления в процессе взаимодействия оратора с аудиторией. Вот примеры из стенографического отчета о заседаниях IV Государст­венной думы (с 1912 г.). Специфика речей в Государственной думе заключалась в том, что они произносились «без бумажки», там за­прещалось пользоваться в дискуссиях записями, заранее написан­ной речью. Читать речь позволялось докладчику и содокладчику. Выступавшие в прениях могли обращаться к записям в двух слу­чаях: при цитировании и при использовании цифрового материала (цифры, естественно, трудно запомнить). Того, кто пользовался на­писанной речью в прениях, удаляли с трибуны. Стенограмма до­вольно точно передает атмосферу заседаний, стенографировались даже реплики из зала, отмечался шум зала и т. п.

Оратор, выступавший в Государственной думе, попадал в слож­ную обстановку: его поддерживали репликами из зала сторонники, ему возражали репликами противники, за поведением в зале и за направлением речи следил председатель, который мог прервать речь, разрешить ее продолжить или вообще лишить оратора слова. В этих сложных условиях оратор должен был реагировать на поведе­ние слушателей и председателя. Председателю возражать не пола­галось: он мог даже удалить с трибуны. В этой ситуации приобре­тало важное значение сцепление отдельных частей речи до и после ее перерыва, когда оратор вынужден был восстанавливать течение своей речи.

Ректроспекция – это форма речевого выражения, отсылаю­щая слушателей к предшествующей содержательной информа­ции. Оратор может ссылаться на информацию, которая имеется помимо его выступлений (таким образом происходит связь данной речи с общим информационным контекстом), отсылать слушателей к информации, которая содержится в предыдущих его выступле­ниях или в данном выступлении, но изложена ранее (так осущест­вляется связь речи с предыдущими речами).

Приведем в качестве примера выступление И. П. Павлова на «среде» от 5 декабря 1934 г.: «Мы будем продолжать сегодня пред­мет беседы прошлой среды, так как он не был закончен<…>.

Прежде всего я передам вам поподробнее то, о чем я говорил бегло в прошлый раз.

Эта глава с описанием гештальтистской психологии Вудворсом. Она так и называется: «Понимание обучения согласно геш­тальтистской психологии». Обучение, понимание обучения – это есть основная тема<…>.

Помните, как я в прошлый раз уже излагал, – они обратили внимание на то, что мы улавливаем в коре явления в целом, если есть намек на существование каких-нибудь перерывов, то мы их заполняем от себя<..>». [23, 505–509].

Ретроспекция может выражаться словами и словосочетания­ми различного типа: как мы знаем, как мы понимаем, как было сказано ранее, как я говорил об этом, это заставляет нас вспомнить, ранее мы уже говорили об этом, вспомним, вы слышали, вы видели, известно, мы имели случай сказать об этом, в прошлый раз я уже говорил об этом.

Пример из лекции Т. Н. Грановского: «Если обратимся назад, к древней истории, мы увидим, что она начинается на Востоке, в Азии, завершается на берегах Средиземного моря, около которого жили главные исторические народы древнего мира; Греция и Рим – вот два главных деятеля древней истории» [6, 5].

И, наконец, проспекция – это один из элементов речи, отно­сящих содержательную информацию к тому, о чем будет гово­риться в последующих частях выступления. Проспекция дает воз­можность слушателю яснее представить себе связь и взаимообу­словленность мыслей и идей, изложенных в речи. Вначале оратор может обещать слушателям дать некоторую информацию в данном выступлении, а также говорить и о своих будущих выступлениях или о выступлениях других ораторов. Это и будет проспекция. Вот как всемирно известный ученый, один из выдающихся теоретиков анархизма П. А. Кропоткин начал свою речь в Манчестере перед рабочими (1888 г.): «Друзья и товарищи! Взявши предметом нашей беседы справедливость и нравственность, я, конечно, не имел в виду прочесть вам нравственную проповедь. Моя цель – совершенно иная. Мне хотелось бы разобрать перед вами, как начинают понимать теперь происхождение нравственных понятий в человечестве, их истинные основы, их постепенный рост, и указать, что может содействовать их дальнейшему развитию» [16, 260–261].

Как мы уже говорили, важным на начальном этапе воздейст­вия является установление контакта со слушателями. Коммуника­тивный контакт дает возможность оказывать влияние на слушате­лей и помогает достичь необходимого эффекта. Ведь оратор имеет целью не только передать какое-либо содержание, но и побудить слушателей к некоторым решениям, воздействовать на их волю и чувства, убедить, призвать к определенным действиям.

Первым источником субъективности речи и ее контактности являются личные местоимения. Активным творцом речи становится «я», поскольку я выражаю свои эмоции, я побуждаю своих слушателей к каким-либо действиям, я задаю вопросы или отвечаю на них, я сообщаю что-либо. Местоимения первого и вто­рого лица можно охарактеризовать как коммуникативные. «Я» оз­начает отправителя речи, оратора и действительно только в его речи. «Вы» означает слушателей, к которым обращается оратор. «Мы» содержит ряд значений: собственно оратор (лекторское «мы»), оратор и слушатели, оратор и относящиеся к нему лица. В сочета­нии с предлогом «с» и творительным падежом других местоимений и существительных обозначает группу лиц во главе с оратором. Эффект речи зависит именно от того, как оратор выполняет одну из своих коммуникативных задач – преодолевает дистанцию меж­ду собой и слушателями. «Мы» чаще всего характеризуется как «мы совместное» в значении «я» и «вы». Оно и помогает создать и передать атмосферу взаимопонимания между оратором и аудито­рией. Например: Смотря через те же розовые очки, мы с вами можем потерять способность критически мыслить, склонить­ся к бессмысленному подражательству; Мы вступаем в век, в ко­тором образование, знания, профессиональные навыки будут иг­рать огромную роль в судьбе человека; Мы с вами должны понять огромную роль частного предпринимательства. «Мы совместное» создает эффект общения и личного контакта между оратором и аудиторией. С помощью такого приема оратор приглашает слуша­телей к совместному размышлению о каких-либо фактах, создаёт атмосферу непринужденного разговора.

В речи часто прибегают к использованию некоторых место­именных конкретизаторов, которые усиливают степень контактности: мы с вами, мы вместе, мы все, мы все слушатели, мы все вместе с вами, вместе с вами мы… Например: Мы все вместе (вместе с вами мы) должны подумать над той проблемой, о кото­рой сегодня у нас с вами пойдет речь; Мы с вами хорошо знаем, как легко совершить ошибку, мы постоянно допускаем какие-то промахи и терпеливо их исправляем (из речи). Благодаря этим приемам устанавливается доверительный разговор между орато­ром и аудиторией, объединяется позиция оратора и слушателей, возникает их своеобразный диалог.

Другим средством контакта являются глагольные ф о р-м ы. Глагольная форма объединяет оратора со слушателями и вы­ражает их совместное мнение. Например: Но вернемся к этой за­мечательной работе и посмотрим, что и как. Скажем прямо, эта работа и поставленные в ней проблемы имеют дискуссион­ный характер. Как видно из этого примера, глаголы в речи обозна­чают совместное действие, оратор как бы привлекает слушателей к участию в обсуждении фактов, мыслей. Глаголы могут иметь раз­ное значение, например, квалифицируют направление высказыва­ния: проясним, оговоримся, конкретизируем, поясним, будем от­кровенны, попробуем понять, скажем прямо, отметим и т. п. Все эти глаголы несут коммуникативное содержание.

Средством установления контакта можно считать и некоторые вводные конструкции, содержащие обращения к слушателям: как вы понимаете, как вы догадываетесь, как види­те, как вы знаете, как мы знаем, как вы убедились и др. Они являются своеобразным призывом к концептуальной солидариза­ции. С помощью вводных конструкций оратор подготавливает сооб­щение новой информации, сопоставляя ее с уже имеющейся.

Можно использовать и конструкции с изъяснительны­ми придаточными, имеющими императивную окраску: ясно, что… известно, что… понятно, что… Они имеют добавоч­ные оценочные оттенки.

Контактность речи создают также побудительные предложения, например: согласитесь, прочитайте, подумай­те, возьмите, считайте, отметьте, запомните, проанализируйте, воз­разите, решайте. Они обращены к слушателям, призывают их к определенным действиям. Таким образом и возникает контакт между оратором и слушателями.

Установлению контакта с аудиторией и привлечению внима­ния к информации служит вопросоответное единство. Оно создает ситуацию непосредственного общения со слушателями и придает сообщению непринужденный, разговорный характер. Оратор зада­ет вопрос и сам отвечает на него. Вопросы слушателей он может прогнозировать. Например: А сколько дел нам с вами еще предсто­ит, какая захватывающая и бескомпромиссная борьба нас ожида­ет. С чем и с кем нам бороться1? С обстоятельствами, мешаю­щими перестраиваться нашей жизни, с людьми, воплощающими старые, отжившие представления о том, как должно развивать­ся наше общество (из речи); Что же заставляет человека сокра­щать свое имя до единственной буквы, прикрываясь безликой маской анонима? Ответ, мне кажется, один: боязнь поступка. Потому, что конкретное критическое слово, сказанное откро­венно и прямо, с названием себя, – это уже поступок, это пози­ция (из речи).

В заключение вернемся к вопросу об этикетных речевых фор­мулах, которые входят в зачин и концовку речи. Что же такое эти­кет ораторской речи? Это специфические устойчивые единицы общения, принятые в ораторской практике и необходимые для установления контакта с аудиторией, поддержания общения в избранной тональности, передачи другой информации. Помимо основной функции – поддержания контакта – указанные речевые формулы выполняют функцию вежливости, регулирующую функ­цию, благодаря которой устанавливается характер отношений между оратором и слушателями и восприятия речи, а также эмоциональ­но-экспрессивную.

Например, для заседаний депутатов типичны такие этикетные формулы: уважаемые депутаты, народные депутаты, товари­щи, товарищи депутаты, товарищи народные депу