Иметь или быть? Эрих Фромм

 

Оглавление

Предисловие.

Введение. Крах больших надежд и новые альтернативы.

Часть I. Понимание различия между обладанием и бытием.

Глава 1. Первый взгляд на проблему.

Глава 2. Обладание и бытие в повседневной жизни.

Глава 3. Принципы обладания и бытия в Ветхом и Новом заветах и в сочинениях Мейстера Экхарта.

Часть II. Анализ фундаментальных различий между двумя способами существования.

Глава 4. Модус обладания - что это такое?

Глава 5. Что такое модус бытия?

Глава 6. Другие аспекты обладания и бытия.

Часть III. Новый человек и Новое общество.

Глава 7. Религия, характер, общество.

Глава 8. Условия изменения человека и черты нового человека.

Глава 9. Черты нового общества.

Список литературы.

 

Предисловие.

В этой книге я вновь раскрываю две главные темы, рассматриваемые мной в предыдущих работах. Я, во-первых, продолжаю исследования в области радикально-гуманистического психоанализа, обращая особое внимание на анализ эгоизма и альтруизма – двух основных ориентации характера. В третьей части книги, я продолжаю развивать тему, которая была затронута в книгах "Здоровое общество" и "Революция надежды", а именно: кризис современного общества и возможные пути его преодоления. Конечно, вполне вероятно, что я буду повторять некоторые высказанные ранее мысли, однако, как мне кажется, новая точка зрения, положенная в основу этой работы, а также то, что я расширил в ней рамки своих прежних концепций, послужат компенсацией даже для тех, кто знаком с моими предыдущими работами.

Название данной книги почти совпадает с названием двух ранее вышедших книг: "Быть и иметь" Габриеля Марселя и "Обладание и бытие" Бальтазара Штеелина. Все эти книги проникнуты духом гуманизма, однако подход к проблеме в них совершенно разный. Так, Марсель рассматривает ее с теологической и философской точек зрения; книга Штеелина – это конструктивное обсуждение материализма в современной науке и своеобразный вклад в Wirklichkeitsanalyse¹; данная же книга содержит эмпирический психологический и социальный анализ двух способов существования. Я рекомендую книги Марселя и Штеелина тем, кто серьезно интересуется данной темой. (До недавнего времени я не знал, что издан английский перевод книги Марселя, и читал прекрасный перевод, сделанный Беверли Хьюзом специально для меня. Но в Списке литературы я указал изданную книгу.)

¹ Анализ действительности (нем.). (Прим. перев.)

Чтобы упростить чтение книги, я свел к минимуму число подстрочных примечаний и их объем. Полные названия книг, ссылки на которые в тексте взяты в скобки, приведены в Списке литературы.

Наконец хочу выполнить приятную обязанность и выразить признательность тем, кто оказал мне помощь в улучшении содержания и стиля данной книги. В первую очередь Райнеру Функу: наши продолжительные беседы дали мне возможность глубже понять тонкости христианской теологии; он безотказно снабжал меня рекомендациями по теологической литературе; кроме того, он прочитал рукопись несколько раз, и его блестящие конструктивные предложения и критические замечания помогли мне улучшить ее и устранить некоторые неточности. Я благодарю Марион Одомирок, чье тщательное редактирование во многом улучшило эту книгу. Я хочу поблагодарить также Джоан Хьюз, с терпением и добросовестностью печатавшую все многочисленные варианты рукописи и внесшую при этом несколько удачных предложений по совершенствованию языка и стиля книги. И наконец, я хотел бы выразить свою признательность Анни Фромм, которая прочитала несколько вариантов рукописи и каждый раз вносила много ценных идей и предложений.

Э. Ф. Нью-Йорк, июнь 1976.

Введение. Крах больших надежд и новые альтернативы.

Действовать - значит быть.

Лао-Цзы

Люди должны думать не столько о том, что они должны делать, сколько о том, каковы они суть.

Мейстер Экхарт

Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь.

Карл Маркс

Конец одной иллюзии.

С самого начала индустриального века надежду и веру поколений питали Великие Обещания Безграничного Прогресса - предчувствия материального изобилия, личной свободы, господства над природой, т.е. наибольшего счастья для наибольшего числа людей. Известно, что наша цивилизация началась, когда человек научился в достаточной степени управлять природой, но до начала века индустриализации это управление было ограниченным. Промышленный прогресс, в процессе которого произошла замена энергии животного и человека сначала механической, а затем ядерной энергией и замена человеческого разума электронной машиной, побудил нас думать, что мы находимся на пути к неограниченному производству и, следовательно, к неограниченному потреблению, что техника может сделать нас всемогущими, а наука - всезнающими. Мы думали, что можем стать высшими существами, которые могут создать, используя природу в качестве строительного материала, новый мир.

Мужчины и все в большей и большей степени женщины, испытав новое чувство свободы, стали хозяевами своей жизни: свободный от оков феодализации человек мог (или думал, что может) делать то, что хотел. Это действительно было справедливо, но лишь для высших и средних классов; остальные же, при сохранении таких же темпов индустриализации, могли бы проникнуться верой в то, что эта новая свобода распространится в конечном итоге на всех членов общества. Социализм и коммунизм вскоре превратились из движений, имеющих целью создание нового общества и формирование нового человека, в движение, идеалом которого стал буржуазный образ жизни для всех, а эталоном мужчин и женщин будущего сделался буржуа. Предполагали, что богатство и комфорт в итоге принесут всем безграничное счастье. Возникла новая религия - Прогресс, ядро которого составило триединство неограниченного производства, абсолютной свободы и безбрежного счастья. Новый Земной Град Прогресса должен был заменить Божий Град. Эта новая религия вселила в ее приверженцев надежду, дала им энергию и жизненную силу.

Следует наглядно представить себе всю грандиозность Больших Надежд, удивительные материальные и духовные достижения индустриального века, чтобы понять, какую травму наносит в наши дни людям разочарование от того, что эти Большие Надежды не оправдались. Индустриальный век не сумел выполнить Великие Обещания, и все большее число людей начинают приходить к следующим выводам:

1. Неограниченное удовлетворение всех желаний не может быть путем к благоденствию - счастью или даже получению максимума удовольствия.

2. Независимыми хозяевами собственных жизней стать невозможно, так как мы поняли, что стали винтиками бюрократической машины, и наши мысли, чувства и вкусы полностью зависят от правительства, индустрии и средств массовой информации, находящихся под их контролем.

3. Так как экономический прогресс затронул ограниченное число богатых наций, то пропасть между богатыми и бедными странами все более увеличивается.

4. Технический прогресс создал опасность для окружающей среды и угрозу ядерной войны - каждая из этих опасностей (или обе вместе) способны уничтожить жизнь на Земле.

Лауреат Нобелевской премии мира за 1952 год Альберт Швейцер, произнося речь во время получения премии, призвал мир "отважиться взглянуть в лицо сложившемуся положению... Человек превратился в сверхчеловека... Но сверхчеловек, наделенный сверхчеловеческой силой, еще не поднялся до уровня сверхчеловеческого разума. Чем больше растет его мощь, тем он становится беднее... Наша совесть должна пробудиться от сознания того, что чем больше мы превращаемся в сверхлюдей, тем бесчеловечнее мы становимся".

Почему не оправдались Большие Надежды.

Даже не учитывая свойственных индустриализму экономических противоречий, можно сделать вывод, что крах Больших Надежд предопределен самой индустриальной системой, главным образом двумя ее основными психологическими установками: 1) целью жизни является счастье, максимальное наслаждение, т.е. удовлетворение любого желания или субъективной потребности личности (радикальный гедонизм); 2) эгоизм, алчность и себялюбие (чтобы данная система могла нормально функционировать) ведут к миру и гармонии.

Хорошо известно, что в истории человечества богатые люди следовали принципам радикального гедонизма. Обладатели неограниченных средств - аристократы Древнего Рима, крупных итальянских городов эпохи Возрождения, а также Англии и Франции XVIII и XIX вв. искали смысл жизни в безграничных наслаждениях. Но максимальное наслаждение (радикальный гедонизм), хотя и было целью жизни определенных групп людей в определенное время, никогда, за единственным до XVII в. исключением, не выдвигалось в качестве теории благоденствия никем из великих Учителей жизни ни в Древнем Китае, ни в Индии, ни на Ближнем Востоке и в Европе.

Ученик Сократа Аристипп, греческий философ (первая половина IV в. до н.э.) и был этим единственным исключением; он учил, что целью жизни являются телесные наслаждения и общая сумма испытанных удовольствий и составляет счастье. То немногое, что известно о его философии, дошло до нас благодаря Диогену Лаэртскому, но и этого достаточно, чтобы cчитать Аристиппа единственным истинным гедонистом, для которого существование желания служит основанием для права на его удовлетворение и тем самым достижения цели жизни - наслаждения.

Эпикура едва ли можно считать приверженцем аристип-повского типа гедонизма. Хотя для Эпикура высшей целью является "чистое" наслаждение, оно означает "отсутствие страдания" (aponia) и состояние безмятежного духа (ataraxia). Эпикур считал, что наслаждение как удовлетворение желания не может быть целью жизни, так как за ним с неизбежностью следует его противоположность, что, таким образом, препятствует человечеству достичь истинной цели - отсутствия страданий. (Теория Эпикура во многом напоминает теорию Фрейда.) Однако, насколько позволяют судить противоречивые сведения об учении Эпикура, создается впечатление, что он, в отличие от Аристиппа, является представителем своеобразного субъективизма.

Другие Учителя прошлого думали прежде всего о том, как человечество может достичь благоденствия (vivere bene), не утверждая, что существование желания является этической нормой. Один из важных элементов их учения заключается в различении чисто субъективных потребностей (желаний), удовлетворение которых ведет к получению приходящего наслаждения, от потребностей, присущих человеческой природе, реализация которых способствует развитию человека и приводит к его благоденствию (eudaimonia). Другими словами, они делали различие между чисто субъективно ощущаемыми потребностями и объективными, действительными потребностями и считали, что если первые, во всяком случае некоторые из них, пагубно влияют на развитие человека, то вторые соответствуют человеческой природе.

Теория о том, что целью жизни является удовлетворение всех желаний человека, впервые после Аристиппа была отчетливо выражена философами XVII и XVIII вв. Эта концепция возникла с легкостью во времена, когда слово "польза" перестало означать "польза для души", а приобрело значение "материальной, денежной выгоды". Это произошло в тот период, когда буржуазия не только освободилась от политических оков, но и сбросила все цепи любви и солидарности и начала исповедовать веру, что существование только для самого себя означает не что иное, как быть самим собой. Для Гоббса счастье - это непрерывное движение от одного страстного желания (cupiditas) к другому; Ламетри рекомендует даже употребление наркотиков, так как они создают иллюзию счастья; де Сад считает законным удовлетворение жестоких импульсов именно потому, что они существуют и требуют удовлетворения. Эти мыслители жили в эпоху окончательной победы буржуазии, и то, что представляло собой далекий от философии образ жизни аристократов, стало для них теорией и практикой.

Начиная с XVIII в. возникло много этических теорий: одни из них были более разработанными формами гедонизма, например утилитаризм, другие - строго антигедонистическими системами - теории Канта, Маркса, Торо и Швейцера. Однако в нашу эпоху, т.е. после окончания первой мировой войны, наблюдается возврат теории и практики радикального гедонизма. Стремление к безграничным наслаждениям вступает в противоречие с идеалом дисциплинированного труда, аналогично противоречию между этикой одержимости работой и желанием полного безделья в свободное от работы время. Бесконечный конвейер и бюрократическая рутина, с одной стороны, телевидение, автомобиль и секс - с другой, делают возможным это противоречивое сочетание. Одна лишь одержимость работой, как и полное безделье, свели бы людей с ума. Сочетание же их друг с другом вполне позволяет жить. Кроме того, обе эти противоречивые установки соответствуют экономической необходимости: капитализм XX в. базируется как на максимальном потреблении производимых товаров и предлагаемых услуг, так и на доведенном до автоматизма коллективном труде.

Принимая во внимание человеческую природу, можно сделать теоретический вывод, что радикальный гедонизм не может привести к счастью. Но и без теоретического анализа наблюдаемые факты с очевидностью свидетельствуют о том, что наш способ "поисков счастья" не приводит к благоденствию. Наше общество состоит из заведомо несчастных людей - одиноких, вечно тревожащихся и унылых, способных только к разрушению, постоянно ощущающих свою зависимость и радующихся, если им удалось как-то убить время, которое они постоянно стремятся сэкономить.

Может ли достижение наслаждения (как пассивный аффект в противоположность активному - благоденствию и радости) быть удовлетворительным ответом на проблему существования человека - вот вопрос, который решает наше время - время величайшего социального эксперимента. Впервые в истории удовлетворение потребности в наслаждении не является привилегией меньшинства, а становится доступным для все большей части населения. В индустриальных странах данный эксперимент уже дал отрицательный ответ на поставленный вопрос.

Еще одно психологическое утверждение индустриального века, заключающееся в том, что индивидуальные эгоистические устремления ведут к росту благосостояния каждого, а также к гармонии и миру, тоже не выдерживает критики с теоретической точки зрения, наблюдаемые факты подтверждают его несостоятельность. И все же этот принцип, отрицавшийся только одним из великих представителей классической политэкономии - Давидом Рикардо, следует считать справедливым. Если человек эгоист, то это проявляется не только в его поведении, но и в его характере. Это значит: хотеть всего для себя; получать удовольствие от обладания самому и не делиться с другими; быть жадным, потому что, если целью является обладание, то индивид тем больше значит, чем больше имеет; испытывать антагонизм к другим людям - к покупателям, которых надо обмануть, к конкурентам, которых следует разорить, к своим рабочим, которых необходимо эксплуатировать. Эгоист никогда не может быть удовлетворенным, так как его желания бесконечны; он должен завидовать тем, кто имеет больше, и бояться тех, кто имеет меньше. Но он вынужден скрывать свои чувства, чтобы изображать из себя (как перед другими, так и перед самим собой) улыбающегося, разумного, искреннего и доброго человека, каким старается казаться каждый.

Стремление неограниченного обладания с неизбежностью ведет к классовой войне. Утверждение коммунистов о том, что в бесклассовом обществе не будет классовой борьбы, несостоятельно, ибо целью коммунистической системы является осуществление принципа неограниченного потребления. Но поскольку все хотят иметь больше, то образование классов неизбежно, а значит, неизбежна и классовая борьба, а в глобальном масштабе - война между народами. Алчность и мир исключают друг друга.

Коренные изменения, произошедшие в XVIII в., и вызвали к жизни такие руководящие принципы экономического поведения, как радикальный гедонизм и безграничный эгоизм. В средневековом обществе, как и в других высокоразвитых и примитивных обществах, экономическое поведение определялось этическими принципами. Для теологов-схоластов экономические категории "цена" и "частная собственность" были понятиями нравственной теологии. И если даже теологи с помощью найденных ими формулировок приспособили свой моральный кодекс к новым экономическим требованиям (например, определение Фомы Аквинского понятия "справедливая цена"), то экономическое поведение все же оставалось человеческим и, следовательно, соответствовало нормам гуманистической этики. Однако капитализм XVIII в. в несколько этапов претерпел радикальные изменения: экономическое поведение отделилось от этики и человеческих ценностей. Предполагалось, что экономическая система функционирует сама по себе, в соответствии со своими собственными законами, независимо от потребностей и воли человека. Разорение все большего числа мелких предприятий в интересах роста все более крупных корпораций и сопутствующие этому процессу страдания рабочих представлялись экономической необходимостью, которая вызывала сожаление, но с которой приходилось мириться как с неизбежным следствием некоего закона природы.

Развитие новой экономической системы определялось уже не необходимостью пользы для человека, а необходимостью пользы для системы. Остроту этого противоречия пытались уменьшить с помощью следующего допущения: то, что благотворно для развития системы (или даже для какой-нибудь одной крупной корпорации), благотворно и для людей. Эта логическая конструкция подкреплялась дополнительным утверждением: те качества, которые система требует от человека,- эгоизм, себялюбие и алчность - являются якобы врожденными, т.е. присущи человеческой природе. Общества, в которых эгоизм, себялюбие и алчность отсутствовали, считались "примитивными", а их члены - "наивными, как дети". Люди не могли понять, что эти черты являются не природными склонностями, благодаря которым и развилось индустриальное общество, а продуктом социальных условий.

Возник еще один важный фактор - изменилось отношение человека к природе: оно стало враждебным. Человек - "каприз природы" - по условиям своего существования является ее частью и в то же время благодаря разуму возвышается над ней. Экзистенциальную проблему, стоящую перед ним, человек пытается разрешить, отбрасывая мессианскую мечту о гармонии между человечеством и природой, покоряя природу и преобразовывая ее в соответствии со своими собственными целями до тех пор, пока это покорение не становится все более похожим на разрушение. Захлестнувший человечество дух завоеваний и враждебности не дает возможности увидеть, что ресурсы природы имеют предел и в конце концов будут исчерпаны, и природа отомстит человеку за его грабительское отношение к ней.

Индустриальному обществу свойственно презрение к природе - как к вещам, которые не произвела машина,- а также к людям, которые не производят машины (представителям Японии и Китая). Сегодня людей привлекают могучие механизмы, все механическое, безжизненное, и все сильнее охватывает жажда разрушения.

Экономическая необходимость изменения человека.

Согласно рассмотренному выше аргументу черты характера человека, порожденного нашей социоэкономической системой, т.е. нашим образом жизни, патогенны и в результате формируют больную личность, а следовательно, и больное общество. Существует, однако, и другое мнение. Оно выдвигается с совершенно новой точки зрения и свидетельствует о необходимости глубоких психологических изменений в человеке в целях избежания экономической и экологической катастроф. В подготовленных по поручению Римского клуба двух докладах (первый - Д.Медоусом и др., второй - М.Месаровичем и Э.Пестелем) рассматриваются мировые технологические, экономические и демографические тенденции. М.Месарович и Э.Пестель приходят к выводу, что "избежать крупной, а в конечном счете глобальной, катастрофы" можно только с помощью глобальных экономических и технологических изменений, проведенных по определенному генеральному плану. В качестве доказательства этого тезиса ими приводятся данные, основанные на самом обширном и систематическом исследовании, которое когда-либо проводилось в этой области. (Доклад этих ученых имеет определенные методологические преимущества по сравнению с более ранними исследованиями Д.Медоуса, который, однако, в качестве альтернативы катастрофе предлагает еще более кардинальные экономические преобразования.) Как полагают М.Месарович и Э.Пестель, необходимые экономические изменения возможны только в том случае, " если в ценностях и установках человека (или, как я бы сказал, в ориентации человеческого характера) произойдут фундаментальные изменения, что приведет к возникновению новой этики и нового отношения к природе " (курсив мой - Э.Ф.). Их выводы подтверждаются мнениями других специалистов, высказанными до и после их доклада.

К сожалению, следует заметить, что оба упомянутых доклада слишком абстрактны и, кроме того, в них не рассматриваются ни политические, ни социальные факторы, без учета которых не возможен никакой реалистический план. Тем не менее в них представлены ценные данные и впервые рассмотрена экономическая картина мирового сообщества, ее возможности и содержащиеся в ней опасности. Вывод авторов о необходимости новой этики и нового отношения к природе особенно ценен, так как это их требование противоречит их же философским положениям.

Э.Ф.Шумахер - также экономист и в то же время радикальный гуманист - занимает несколько иную позицию. Он основывает свое требование коренного изменения человека на двух доводах: современное общественное устройство формирует больную личность; экономическая катастрофа неминуема, если социальная система не будет кардинально изменена.

Фундаментальное изменение человека представляется необходимым не только с этической или религиозной стороны, не только как психологическая потребность, обусловленная патогенной природой существующего ныне социального характера, но и как обязательное условие физического выживания человеческого рода. Праведная жизнь уже не рассматривается как исполнение морального или религиозного требования. Впервые в истории физическое выживание человеческого рода зависит от радикального изменения человеческого сердца. Однако изменение сердца человека возможно лишь при таких коренных социально-экономических преобразованиях, которые предоставят ему условия для изменения, а также дадут необходимые мужество и дальновидность.

Существует ли какая-либо альтернатива катастрофе?

Все упомянутые выше данные были опубликованы и хорошо известны. Возникает вопрос: неужели не предпринимается никаких серьезных усилий для избежания того, что очень похоже на окончательный приговор судьбы? В то время как в личной жизни только безумный человек может оставаться пассивным перед угрожающей его жизни опасностью, те, кто облечены государственной властью, практически не предпринимают ничего для предотвращения этой опасности, а те, кто вверили им свои жизни, позволяют им бездействовать.

Как случилось, что инстинкт самосохранения - самый сильный из всех инстинктов - как будто перестал побуждать нас к действию? Одно из наиболее тривиальных объяснений заключается в том, что та деятельность, которой занимаются наши руководители, создает впечатление, будто они понимают стоящие перед человечеством проблемы и как-то пытаются их решить: бесконечные конференции, резолюции, переговоры позволяют делать вид, что принимаются эффективные меры для предотвращения катастрофы. В действительности же никаких серьезных изменений не происходит, но и руководители и руководимые усыпляют свое сознание и свое желание выжить, создавая видимость того, что путь к спасению им известен и что они совершают правильные действия.

Другое объяснение заключается в следующем: порожденный системой эгоизм заставляет ее лидеров ставить личный успех выше общественного долга. Трудно кого-либо в настоящее время удивить тем, что ведущие политические деятели и представители деловых кругов принимают решения, служащие их личной выгоде, но вредные и опасные для общества. Действительно, если один из столпов современной морали - эгоизм, почему они должны поступать иным образом? Они как будто не знают, что алчность (как и подчинение) делает людей глупыми, даже когда они в личной жизни преследуют собственные интересы, заботясь о себе, о своих близких (см. Ж. Пиаже "Моральные суждения ребенка"). Рядовые же члены общества также эгоистично поглощены личными делами и вряд ли замечают то, что выходит за пределы их собственного узкого мирка.

Еще одну причину снижения инстинкта самосохранения можно описать таким образом: необходимые изменения в образе жизни людей должны быть настолько радикальными, что сегодня люди отказываются приносить те жертвы, которых потребовали бы эти изменения, предпочитая жить под угрозой будущей катастрофы. Подтвердить подобное достаточно широко распространенное отношение к жизни может описанный Артуром Кестлером случай, который произошел с ним во время Гражданской войны в Испании. Когда поступило сообщение о наступлении войск Франко, Кестлер находился на комфортабельной вилле своего друга. Ясно было, что вилла будет захвачена и Кестлера, скорее всего, расстреляют. Ночь была холодной и дождливой, а в доме было тепло и уютно, и Кестлер остался, хотя по логике вещей должен был бы попытаться спастись бегством. Он пробыл в плену не одну неделю, прежде чем его друзья-журналисты, затратив немалые усилия, чудом спасли его. Такое же поведение характерно для людей, которые отказываются пройти медицинское обследование, страшась узнать диагноз опасного заболевания, требующего серьезной операции, и, скорее, рискнут умереть "своей смертью".

Кроме описанных причин фатальной пассивности человека в вопросах жизни и смерти, существует еще одна, которая, собственно, и побудила меня написать эту книгу. Я имею в виду следующее: в настоящее время мы не располагаем никакими другими моделями общественного устройства, кроме корпоративного капитализма, социал-демократического или советского социализма или технократического "фашизма с улыбающимся лицом". Это мнение в большой степени подтверждается тем фактом, что до сих пор предпринималось весьма небольшое число попыток исследования осуществимости новых моделей общества и проведения экспериментов с ними. Действительно, чтобы создать новые и реалистические альтернативы построения человеческого общества, одного воображения недостаточно. Проблемы социальной реконструкции должны стать, хотя бы отчасти, предметом такого же глубокого интереса со стороны лучших умов современности, какой сегодня вызывают наука и техника.

Главная тема данной книги - анализ двух основных способов существования: обладания и бытия. В части I приводятся некоторые общие наблюдения о различиях между этими двумя способами. В части II это различие иллюстрируется примерами из жизни, которые читатель может легко соотнести со своим собственным опытом. В части III представлены трактовки бытия и обладания в Ветхом и Новом заветах, а также в сочинениях Мейстера Экхарта. Последующие главы посвящены особенно сложной проблеме - анализу различий между обладанием и бытием как способами существования: делается попытка теоретических выводов на основе эмпирических данных. Вплоть до последних глав описываются главным образом индивидуальные аспекты этих двух основных способов существования; в последних же главах рассматривается их роль в формировании Нового Человека и Нового Общества и возможные альтернативы пагубному для человека способу существования и катастрофическому социально-экономическому развитию всего мира.

Часть I. Понимание различия между обладанием и бытием.

Глава 1. Первый взгляд на проблему.

Значение различия между обладанием и бытием.

Выбор между обладанием и бытием противоречит здравому смыслу. Обладание представляется естественной жизненной функцией: чтобы жить, мы должны обладать различными вещами. Более того, мы должны получать удовольствие от принадлежащих нам вещей. И может ли вообще возникнуть такая альтернатива в обществе, высшая цель которого – иметь, и иметь как можно больше, и в котором о человеке можно сказать так: "Он стоит миллион долларов"? При такой установке, наоборот, складывается впечатление, что суть бытия именно и заключается в обладании и что человек – ничто, если он ничего не имеет. Тем не менее альтернатива "обладание или бытие" была стержнем систем великих Учителей жизни. Будда учит, что человек для достижения наивысшей ступени своего развития не должен стремиться обладать имуществом. Иисус учит: "Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее. Ибо что пользы человеку приобресть весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?" [Евангелие от Луки, IX, 24-25]. Согласно учению Мейстера Экхарта, условием обретения духовного богатства и духовной силы должно быть стремление ничем не обладать, сделать свое существо открытым и "незаполненным" – не позволить "я" встать на своем пути. По Марксу, роскошь – такой же порок, как и нищета; цель человека – быть многим, а не обладать многим. (Я упоминаю здесь об истинном Марксе – радикальном гуманисте, а не о той фальшивой вульгарной фигуре, которую сделали из него советские коммунисты.)

Различия между бытием и обладанием глубоко интересовали меня длительное время, и я пытался найти их эмпирическое подтверждение, используя психоанализ для исследования конкретных индивидов и групп. Полученные результаты привели меня к выводу, что коренную проблему человеческого существования представляют именно различия между любовью к жизни и любовью к смерти; эмпирические антропологические и психоаналитические данные свидетельствуют о том, что обладание и бытие – это два основных способа существования человека и преобладание одного из них определяет различия в индивидуальных характерах людей и типах социального характера.

Разные поэтические примеры.

Рассмотрим различия между двумя способами существования – обладанием и бытием – на примере двух близких по содержанию стихотворений, которые цитирует в своих "Лекциях по дзэн-буддизму" покойный Д.Т.Судзуки. Одно из них – хокку² японского поэта XVII в. Басе (1644–1694), другое принадлежит Теннисону – английскому поэту XIX в. Оба поэта описывают сходные переживания – свои впечатления при виде цветка, замеченного ими во время прогулки. В стихотворении Теннисона говорится:

Возросший средь руин цветок,

Тебя из трещин древних извлекаю,

Ты предо мною весь – вот корень, стебелек,

здесь на моей ладони.

Ты мал, цветок, но если бы я понял,

Что есть твой корень, стебелек,

и в чем вся суть твоя, цветок,

Тогда я Бога суть и человека суть познал бы.

² Хокку - жанр японской поэзии, нерифмованное лирическое трехстишие, основное содержание которого - пейзажная лирика. Отличается необычной изысканностью и лаконизмом. (Прим.перев.)

Трехстишие Басе звучит так:

Внимательно вглядись:

Цветы "пастушьей сумки"

Увидишь под плетнем! ³

³ Перевод с японского В.Марковой. Цит. по кн.: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М., "Художественная литература", 1977, с.743.

Удивительно, насколько разные ощущения вызывает у Теннисона и Басе случайно увиденный ими цветок. Первое желание Теннисона – обладать им. Он вырывает его с корнем. И хотя стихотворение содержит глубокомысленными рассуждениями о том, что цветок мог бы помочь поэту проникнуть в суть природы Бога и человека, сам цветок, становясь жертвой проявленного к нему интереса, обрекается на смерть. Представленный в этом стихотворении Теннисон, пожалуй сравним с типичным западным ученым, который в поисках истины умертвляет все живое.

У Басе отношение к цветку совсем иное: у поэта не возникает желания сорвать его – он лишь "внимательно вглядывается", чтобы "увидеть" цветок. Судзуки так комментирует это трехстишие: "Вероятно, Басе шел по проселочной дороге и увидел у плетня нечто малоприметное. Он подошел поближе, внимательно вгляделся и обнаружил, что это всего лишь дикое растение, довольно невзрачное и не привлекающее взгляда прохожего. Чувство, которым проникнуто описание этого незатейливого сюжета, нельзя назвать особенно поэтическим, за исключением, пожалуй, последних двух слогов, которые по-японски читаются как "капа". Эта частица часто прибавляется к существительным, прилагательным или наречиям и придает ощущение восхищения или похвалы, печали или радости и в некоторых случаях при переводе может быть приблизительно передана восклицательным знаком, как это и. сделано в данном трехстишии".

Чтобы постичь природу и людей, Теннисону, как представляется, нужно обладать цветком, и в результате этого обладания цветок погибает. Басе же не хочет погубить цветок, он желает просто созерцать его, но не только – стать с ним единым целым. Следующее стихотворение Гете в полной мере объясняет различие в позициях Теннисона и Басе:

НАШЕЛ⁴

Бродил я лесом...

В глуши его

Найти не чаял

Я ничего.

Смотрю, цветок

В тени ветвей,

Всех глаз прекрасней,

Всех звезд светлей.

Простер я руку,

Но молвил он:

"Ужель погибнуть

Я осужден?"

Я взял с корнями

Питомца рос

И в сад прохладный

К себе отнес.

В тиши местечко

Ему отвел,

Цветет он снова,

Как прежде цвел.

⁴ Перевод с немецкого Н.Миримского. Цит. по кн.: Гете И. В. Избранные произведения: В 2-х томах. Т. 1; М. "Правда", 1985, с.158.

Взгляд Гете, прогуливавшегося в лесу без всякой цели, привлекает яркий цветок. У него возникает такое же желание, как у Теннисона: сорвать цветок. Но Гете, в отличие от Теннисона, считает, что это означает погубить его. Для Гете этот цветок является живым существом – он даже разговаривает с поэтом. Гете решает эту проблему по-иному: не так, как Теннисон или Басе: он берет цветок "с корнями" и пересаживает его "в сад прохладный", не нанося вреда его жизни. Позиция Гете – промежуточная между позициями Теннисона и Басе: в решающий момент сила жизни побеждает простую любознательность. Понятно, что Гете выражает в этом прекрасном стихотворении свою концепцию исследования природы.

Отношение Теннисона к цветку является выражением принципа обладания, хотя в данном случае не чем-то материальным, а знанием. Отношение Басе и Гете к цветку выражает принцип бытия. Под бытием я понимаю такой способ жизни, при котором человек и не имеет ничего, и не желает иметь что-либо, но счастлив тем, что продуктивно использует свои способности и чувствует себя в единении со всем миром. Гете, безмерно влюбленный в жизнь, один из выдающихся борцов против одностороннего и механистического подхода к человеку, выразил свое предпочтение бытию, а не обладанию во многих своих произведениях. "Фауст" – яркий пример описания конфликта между бытием и обладанием (Мефистофель – олицетворение последнего). В небольшом стихотворении "Собственность" поэт с величайшей простотой говорит о ценности бытия:

СОБСТВЕННОСТЬ

Я знаю, не дано ничем мне обладать,

Моя – лишь мысль, ее не удержать,

Когда в душе ей суждено родиться,

И миг счастливый – тоже мои,

Он благосклонною судьбой

Мне послан, чтоб сполна им насладиться.

Различие между бытием и обладанием не сводится к различию между Востоком и Западом, а относится к типам общества: одно ориентировано на человека, другое – на вещи. Для западного индустриального общества, для которого погоня за деньгами, властью и славой – главный смысл жизни, характерна ориентация на обладание. В обществах, в которых идеи современного "прогресса", не играют главенствующую роль и где отчуждение произошло в меньшей степени, например, в средневековом обществе, у индейцев зуни, в африканских племенах, есть свои Басе. Возможно, что через несколько поколений и у японцев в результате индустриализации появятся свои Теннисоны. И дело вовсе не в том, что (как полагал Юнг) западный человек не может постичь до конца философские системы Востока, например дзэн-буддизм, а в том, что современный человек не может понять дух того общества, которое не ориентировано на собственность и алчность. В самом деле, труды Мейстера Экхарта (столь же сложные для понимания, как сочинения Басе или дзэн-буддизм) и Будды – это, по сути, лишь два диалекта одного и того же языка.

Идиоматические изменения.

В последние несколько столетий смысловое значение понятий "бытие" и "обладание" претерпело некоторые изменения, что нашло отображение в западных языках следующим образом: для их обозначения стали чаще использовать существительные и реже – глаголы.

Существительное обозначает вещь. Можно сказать, что обладаешь вещами [ имеешь вещи], например: у меня есть [я имею] стол, дом, книга, машина. Глагол обозначает действие или процесс, например: я существую, я люблю, я желаю, я ненавижу и т.д. Однако все чаще действие выражается с помощью понятия обладания, иными словами, глагол заменяется существительным. Но такое обозначение действия словосочетанием глагола "иметь" с существительным неправомочно с точки зрения правильного употребления языка, так, нельзя владеть процессами или действиями; их можно только осуществлять или испытывать.

Давние наблюдения.

Пагубные последствия указанной ошибки были отмечены еще в XVIII в. Так, Дю Маре, описывая данную проблему в посмертно изданной работе "Истинные принципы грамматики" (1769), пишет: "В высказывании "У меня есть [я имею] часы" выражение "У меня есть [я имею]" следует понимать буквально; однако в высказывании "У меня есть идея [я имею идею]" выражение "У меня есть [я имею]" употребляется в переносном смысле. Такая форма выражения неестественна. В рассматриваемом случае выражение "У меня есть идея [я имею идею]" означает "Я думаю", "Я представляю себе это таким образом". Выражение "У меня есть желание" означает "Я желаю", "У меня есть намерение" – "Я хочу" и т.д."

Через столетие после того, как Дю Маре обратил внимание на явление употребления существительных вместо глаголов, та же проблема обсуждалась Марксом и Энгельсом в книге "Святое семейство", но более радикальным образом. Их критика "критической критики" Бауэра включает небольшое, но очень важное эссе о любви, в котором цитируется такое утверждение Бауэра: "Любовь... есть жестокая богиня, которая, как и всякое божество, стремится завладеть всем человеком и не удовлетворяется до тех пор, пока человек не отдает ей не только свою душу, но и свое физическое "я". Ее культ – это страдание, вершина этого культа – самопожертвование, самоубийство". В ответ Маркс и Энгельс пишут: Бауэр "превращает" любовь в "богиню", и притом "жестокую богиню", тем. что из любящего человека, из любви человека он делает человека любви,– тем, что он отделяет от человека "любовь" как особую сущность и как таковую наделяет ее самостоятельным бытием" [К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.2, с.22-23]. Маркс и Энгельс указывают здесь на важную особенность – подмену глагола существительным. Существительное "любовь" как некое понятие для обозначения действия "любить" отделяется от человека как субъекта действия. Любовь превращается в богиню, в идола, на которого человек проецирует свою любовь; в результате этого процесса отчуждения он перестает испытывать любовь, его способность любить выражается теперь поклонением "богине любви". Человек перестает быть активным, чувствующим – он превращается в отчужденного идолопоклонника.

Современное словоупотребление.

Даже сам Дю Маре не мог предвидеть, каковы будут языковые изменения в будущем и какие масштабы приобретет за два столетия, прошедшие после опубликования его работы, тенденция заменять глаголы существительными. Приведем типичный, хотя, возможно, и несколько утрированный пример из современного языка. Представим себе, что некто, нуждающийся в консультации психоаналитика, начинает свою беседу с ним таким образом: "Доктор, у меня есть проблема, у меня бессонница. Я имею прекрасный дом, чудесных детей, у меня счастливый брак, но я испытываю беспокойство". Вероятно, несколько десятков лет тому назад этот пациент сказал бы "я обеспокоен" вместо "у меня есть проблема", "я не могу заснуть" вместо "у меня бессонница", "я счастлив в браке" вместо "у меня счастливый брак".

Современный речевой стиль свидетельствует о наличии большой степени отчуждения. Когда я говорю "у меня есть проблема" вместо "я обеспокоен", субъективный опыт как бы исключается: "я" как субъект переживания заменяется на объект обладания. Я преобразовал свое чувство в некий объект, которым я владею, а именно в проблему. Но слово "проблема" – это абстрактное обозначение всякого рода трудностей, с которыми мы сталкиваемся. Я не могу иметь потому что это не вещь, которой можно обладать, в то время как проблема мною владеть может. Другими словами, я сам себя превратил в "проблему", и теперь мое творение владеет мною. Подобный способ выражаться свидетельствует о скрытом, бессознательном отчуждении.

Можно, конечно, заметить, что бессонница – это такой же симптом физического состояния, как боль в горле или зубная боль, и поэтому мы как будто имеем такое же право сказать "у меня бессонница", как и "у меня болит горло". И все же эти выражения несколько различны: боль в горле или зубная боль – это телесные ощущения, которые могут быть разными по силе, но психическая сторона в них выражена слабо. У меня может быть боль в горле, поскольку у меня есть горло, и может быть зубная боль, потому что у меня есть зубы. Бессонница же является не телесным ощущением, а неким психическим состоянием. Если я говорю "у меня бессонница" вместо "я не могу уснуть", то я выражаю таким образом свое желание освободиться от ощущений тревоги, беспокойства и напряжения, которые не позволяют мне уснуть, т.е. бороться с явлением психического порядка, как если бы это был симптом физического состояния.

Рассмотрим еще один пример: выражение "У меня большая любовь к вам". Это выражение бессмысленно, так как любовь – это не вещь, которой можно обладать, а процесс, определенная внутренняя деятельность, субъектом которой является сам человек. Я могу любить, могу быть влюбленным, но, любя, я ничем не обладаю. В действительности, чем меньше я имею, тем больше я способен любить.

Происхождение терминов.

"Иметь" – простое слово на первый взгляд. Каждый человек что-нибудь имеет: тело⁵, одежду, жилище и т.д., вплоть до того, чем владеют современные мужчины и женщины: автомобилем, телевизором, стиральной машиной и многим другим. Практически невозможно жить, ничего не имея. Почему же в таком случае обладание должно быть проблемой? Тем не менее история слова иметь свидетельствует о том, что оно представляет собой настоящую проблему. По-видимому, многие считают, что "иметь" – самая естественная категория существования человека, но они будут удивлены, узнав, что слово "иметь" во многих языках отсутствует. Так, в древнееврейском понятие "я имею" передается косвенной формой "это относится ко мне".

⁵ Следует хотя бы вкратце отметить, что и к своему телу можно относиться по принципу бытия, воспринимая его как живое; ведь обычно говорят: "Я – это мое тело", а не "У меня есть тело", именно о таком отношении к телу свидетельствует весь опыт чувственного восприятия.

Фактически в большинстве языков понятие "обладание" выражается именно таким образом. Интересно отметить, что в процессе развития многих языков конструкция "это относится ко мне" заменялась конструкцией "я имею", а обратный процесс, как указал Эмиль Бенвенист, не происходил⁶. Этот факт приводит к мысли, что развитие слова "иметь" связано с развитием частной собственности, причем в обществах, в которых собственностью владеют с целью ее использования, т.е. она имеет утилитарное назначение, такая связь отсутствует. Дальнейшие социолингвистические исследования покажут, в какой степени обоснована данная гипотеза.

⁶ Здесь и далее я использую примеры из работ Э.Бенвениста.

В отличие от понятия "обладание", которое является, по-видимому, достаточно простым, понятие "бытие", или такая его форма, как "быть",– гораздо сложнее и более трудно для понимания. Грамматически глагол "быть" может употребляться в разных качествах: 1) в качестве связки, как, например, в английском языке: "I am tall" (" Я [есть] высокий"), "I am poor" ("Я [есть] бедный"), – т.е. эта связка выполняет роль грамматического показателя тождества (во многих языках нет слова "быть", употребляемого в таком смысле: так, в испанском языке постоянные свойства, относящиеся к сущности предмета (ser), отличаются от случайных свойств, которые сущности предмета не выражают (estar)); 2) в качестве вспомогательного глагола для образования страдательного залога, как, например, в английском языке: "I am beaten" ("Я избит"), здесь "я" является объектом, а не субъектом действия (ср. с "I beat" – "Я бью"); 3) в значении "существовать" – и, как показано у Бенвениста, в этом случае его следует отличать от глагола "быть", употребляемого в качестве связки для обозначения тождества: " Эти два слова сосуществовали и всегда могут сосуществовать, будучи совершенно различными" [Бенвенист, 1974, с.203].

Исследование Бенвениста открывает новое значение слова "быть" как самостоятельного глагола, а не глагола-связки. В индоевропейских языках "быть" выражается корнем "ее", имеющим значение "иметь существование", принадлежать действительности. "Существование" и "действительность" определяются как "нечто достоверное, непротиворечивое, истинное" [там же, с.204]. (В санскрите sant – существующий, действительный, хороший, истинный; превосходная степень этого слова sattama – самый лучший.) Таким образом, "быть" по своему этимологическому корню означает нечто большее, чем просто тождество между субъектом и атрибутом, большее, чем описательный термин. "Быть" – это реальность существования того, кто или что есть; оно констатирует его или ее достоверность и истинность. Утверждение, что кто-то или что-то ость, относится к сущности лица или вещи, а не к его или ее видимости.

Из приведенного предварительного обзора значений слов "иметь" и "быть" можно сделать следующие выводы:

1. Обладание и бытие – это не просто некие отдельные качества индивида, примером которых могут быть выражения "у меня есть машина", "я белый", "я счастлив" и др., а два основных способа существования, два разных вида ориентации и самоориентации в мире, две различные структуры характера, преобладание одной из которых является определяющим для всего, что человек думает, чувствует, делает.

2. При существовании по принципу обладания отношение к миру выражается в стремлении сделать его объектом владения, в стремлении превратить все и всех, в том числе и самого себя, в свою собственность.

3. Что касается бытия как способа существования, следует различать две его формы. Одна из них является противоположностью обладания, как это показано на примере из работы Дю Маре, и означает жизнелюбие и подлинную причастность к существующему; другая – противоположность видимости, она относится к истинной природе, истинной реальности личности или вещи в отличие от обманчивой видимости, как это показано на примере этимологии слова "быть" (Бенвенист).

Философские Концепции бытия.

Проанализировать понятие "бытия" сложно еще и потому, что проблема бытия была предметом рассмотрения многочисленнейших философских трудов, и одним из ключевых вопросов западной философии всегда был вопрос "Что есть бытие?". Хотя в данной книге это понятие будет рассматриваться с антропологической и психологической точек зрения, представляется уместным обсудить его и в философском плане, так как его связь с антропологическими проблемами очевидна. Поскольку даже краткий обзор представлений о бытии в истории философии от досократовской эпохи до современности выходит за рамки данной работы, я упомяну лишь об одном наиболее важном моменте: понятиях процесса, деятельности и движения как элементах, внутренне присущих бытию. Как заметил Георг Зиммель, идея о том, что бытие предполагает изменение, т.е. бытие есть становление, связана с именами двух величайших и самых бескомпромиссных философов периода зарождения и расцвета западной философии – Гераклита и Гегеля.

Сформулированное Парменидом, Платоном и схоластическими "реалистами" положение о том, что бытие есть постоянная, вечная и неизменная субстанция, противоположная становлению, имеет смысл только в случае, если исходить из идеалистического представления, что мысль (идея) есть высшая реальность. Если идея любви (в понимании Платона) более реальна, чем переживание любви, то можно утверждать, что любовь как идея постоянна и неизменна. Но если исходить из существования реальных людей – живущих, любящих, ненавидящих, страдающих, то можно сделать вывод о том, что нет вообще ни одного существа, которое не находилось бы в процессе становления и изменения. Все живое может существовать только в процессе движения, только изменяясь. Неотъемлемые качества жизненного процесса – изменение и развитие.

Концепции Гераклита и Гегеля, согласно которым жизнь есть процесс, а не субстанция, перекликаются в восточном мире с философией Будды. В буддизме нет места понятию об устойчивой, неизменной субстанции ни относительно вещей, ни относительно человеческого "я". Ничто не является реальным, кроме процессов⁷. Современная научная мысль способствовала возрождению философских представлений о "мышлении как процессе", обнаружив и применив их в естественных науках.

⁷ Один из самых выдающихся, хотя и малоизвестных чешских философов, З.Фишер связал буддийское понятие процесса с марксистской философией. К сожалению, эта работа недоступна для большинства западных читателей, потому что она опубликована только на чешском языке. (Для меня в частном порядке был сделан перевод на английский.)

Обладание и потребление.

Кроме двух способов существования – обладания и бытия – следует упомянуть еще об одном проявлении обладания, а именно инкорпорировании. Архаичная форма владения какой-либо вещью, которую человек съедает или выпивает, и представляет собой инкорпорирование. Ребенок на определенной ступени своего развития стремится любую вещь, которую ему хочется иметь, засунуть в рот. Это чисто детская форма владения, характерная для возраста, когда ребенок еще слишком мал, чтобы осуществлять другие формы контроля над собственностью. Во многих разновидностях каннибализма можно обнаружить такую же связь между инкорпорированием и обладанием. Так, съедая человека, каннибал считал, что он таким образом обретает его силы (поэтому каннибализм можно рассматривать как своеобразный магический эквивалент приобретения рабов); людоед верил, что, съев сердце смельчака, обретает его мужество, а съев тотемное животное, обретет божественную сущность, символом которой оно является.

Понятно, что большинство объектов нельзя инкорпорировать физически (а те, в отношении которых это возможно, в процессе усвоения исчезают). Но существуют символическая и магическая формы инкорпорирования. Если я верю, что инкорпорировал образ какого-либо божества, или образ своего отца, или животного, то этот образ не может исчезнуть или быть отобран у меня. Я как бы символически поглощаю предмет и верю, что он символически присутствует во мне. Так Фрейд объяснял суть понятия "сверх-я" – это интроецированная сумма отцовских запретов и приказаний. Таким же образом можно интроецировать власть, общество, идею, образ: что бы ни случилось, я ими обладаю, они как бы "в моих кишках" и навсегда защищены от любого внешнего посягательства. (Слова "интроекция" и "идентификация" часто употребляются как синонимы, однако не совсем ясно, действительно ли они обозначают один и тот же процесс. Во всяком случае, термин "идентификация" следует применять с осторожностью, так как в некоторых случаях правильнее было бы говорить о подражании или подчинении.)

Многие другие формы инкорпорирования не связаны с физиологическими потребностями, а следовательно, и с какими-либо ограничениями. Потребительство характеризуется установкой, суть которой заключается в стремлении поглотить весь мир. Потребитель – это требующий соски вечный младенец. Такие патологические явления, как алкоголизм и наркомания, с очевидностью подтверждают это. Особо выделить именно эти два пагубных пристрастия следует потому, что они отрицательно влияют на исполнение человеком его общественных обязанностей. Курение также является пагубной привычкой, но заядлый курильщик не подвергается такому суровому осуждению, как алкоголик и наркоман, потому что курение не мешает индивиду выполнять его общественные функции, а "всего лишь" сокращает его жизнь.

Многочисленные формы потребительства, встречающиеся в повседневной жизни, обсуждаются в последующих главах книги. Здесь же мне хотелось бы лишь заметить, что основными объектами современного потребительства в сфере досуга являются машина, телевизор, путешествия и секс, и, хотя принято считать такое времяпрепровождение активным досугом, правильнее было бы называть его пассивным, В заключение можно заметить, что, по-видимому, в современных развитых промышленных обществах потребление – наиболее важная из форм обладания. Потреблению присущи противоречивые свойства: с одной стороны, оно способствует уменьшению ощущения беспокойства и тревоги, поскольку то, чем человек владеет, не может быть у него отобрано; но с другой – оно вынуждает человека потреблять все больше и больше, так как всякое потребление со временем перестает приносить удовольствие. Нынешние потребители вполне могут определять себя по такой формуле: я есть то, чем я обладаю и что я потребляю.

Часть I. Понимание различия между обладанием и бытием.

Глава 2. Обладание и бытие в повседневной жизни.

В обществе, в котором мы живем, редко можно встретить какие-либо свидетельства такого способа существования, как бытие, так как это общество в основном подчинено приобретению собственности и извлечению прибыли. Обладание считается многими людьми наиболее естественным способом существования и даже единственно приемлемым образом жизни для человека. В связи с этим уяснить сущность бытия как способа существования или хотя бы понять, что обладание – это всего лишь одна из возможных жизненных ориентации, весьма трудно. И все же корни обоих этих понятий – в жизненном опыте человека. Оба находят отражение в нашей повседневной жизни и требуют не отвлеченного, рационального рассмотрения, а вполне конкретного. Будем надеяться, что приведенные далее простые примеры проявлений принципов обладания и бытия в обыденной жизни помогут читателям понять суть этих двух альтернативных способов существования.

Обучение.

Студенты, живущие по принципу обладания, могут слушать лекцию, воспринимать слова, понимать логику построения предложений и их смысл, в конце концов законспектировать все, что сказал лектор, затем выучить записанный текст на память и сдать экзамен. Однако это отнюдь не означает, что содержание лекции станет частью их собственной системы мышления, расширит и обогатит ее. Такие студенты просто фиксируют в тетрадях все услышанное в лекции в виде записей отдельных мыслей или теорий и в лучшем случае сохраняют их. Между содержанием лекции и студентами так и не устанавливается никакой связи, они остаются чуждыми друг другу, разве что каждый из них становится владельцем некой коллекции чужих высказываний (сформулированных лектором или заимствованных им из других источников).

Те студенты, для которых принцип обладания является главным способом существования, не имеют иной цели, кроме стремления следовать тому, что они выучили, либо твердо полагаясь на свою память, либо бережно храня свои записи. Они не стараются создавать или придумывать что-то новое; наоборот, свежие мысли или идеи относительно чего бы то ни было внушают личностям такого типа большое беспокойство, так как все новое принуждает их сомневаться в той фиксированной сумме знаний, которой они овладели. Действительно, человека, для которого основной способ его взаимоотношений с миром – обладание, любые идеи, суть которых нелегко усвоить и зафиксировать (в памяти или на бумаге), пугают – как и все, что развивается и изменяется и, следовательно, не поддается контролю.

Те же студенты, которые избрали бытие как основной способ взаимоотношений с миром, усваивают знания совершенно по-иному. Начать хотя бы с того, что они никогда не преступают к слушанию курса лекций – даже первой из них, будучи tabula rasa. Те проблемы, которые составляют предмет лекции, уже знакомы им, они размышляли над ними ранее, и у них в связи с этим возникли собственные вопросы и проблемы. Они не пассивные вместилища для слов и мыслей, они слушают и слышат, и что очень важно, получая информацию, они реагируют на нее активно и результативно. То, что они слышат, стимулирует их к собственным размышлениям. У них возникают вопросы, и рождаются новые идеи. Для таких студентов лекции – живой процесс. Все, о чем говорит лектор, они воспринимают с интересом и сразу сопоставляют с жизнью. Они не просто знакомятся с новыми знаниями, которые им нужно записать и выучить. На каждого из таких студентов лекция оказывает определенное влияние, в какой-то степени меняет каждого: после лекции он (или она) уже чем-то отличается от того человека, каким он был до лекции. Разумеется, такой способ усвоения знаний может быть эффективным лишь в том случае, если лектор предлагает своим слушателям материал, стимулирующий их интерес. Переливание из пустого в порожнее не интересует студентов с установкой на принцип бытия; в таких случаях они предпочитают вовсе не слушать лектора и сосредоточиться на собственных мыслях.

Здесь следует хотя бы кратко уделить внимание слову "интерес", которое в наше дни стало таким бесцветным и избитым. Основное значение этого слова заключено в его корне: латинское "inter – esse" означает "быть в (или) среди" чего-то. В среднеанглийском языке живой, деятельный интерес к чему-либо обозначается словом "to list" (прилагательное "listy", наречие "listily"). В современном английском языке "to list" употребляется только в пространственном смысле: "a ship lists" (корабль кренится"), первоначальный психологический смысл сохранило только отрицательное значение "listless" (вялый, равнодушный, апатичный, безразличный). В прежние времена "to list" означало "активно стремиться к чему-либо", "быть искренне заинтересованным в чем-то". Корень слова тот же, что и у "lust" (сильно, страстно желать чего-либо), но "to list" означало не пассивную отданность, а свободный и активный интерес или стремление к чему-либо. Одно из ключевых слов книги неизвестного автора середины XIV века "Облако неведения" – "to list". Тот факт, что это слово сохранило в языке только отрицательное значение, свидетельствует об изменении духовной жизни общества за период с XII по XX век.

Память.

Вспоминание может происходить либо по принципу обладания, либо по принципу бытия. Главное, чем различаются эти две формы,– это тип устанавливаемой связи. При вспоминании по принципу обладания такая связь может быть чисто механической, когда, например, связь между двумя последовательными словами определяется частотой их употребления в определенном сочетании, или чисто логической, как связь между противоположными или пересекающимися понятиями; основанием для установления связи могут быть временные и пространственные параметры, величина, цвет; связи могут устанавливаться также в рамках конкретной системы мышления.

Вспоминание по принципу бытия представляет собой активное воспроизведение слов, мыслей, зрительных образов, картин, музыки; другими словами, конкретный факт, который нужно вспомнить, соединяется со связанными с ним многими другими фактами. При этом устанавливаются живые связи, а не механические или логические. Понятия связываются друг с другом в результате продуктивного процесса мышления (или чувствования), которое активизируется при поиске нужного слова. Вот простой пример; если со словами "головная боль" у меня ассоциируется слово "аспирин", то возникает логическая конвенциональная ассоциация. Если же эти слова "головная боль" вызывают у меня такие ассоциации, как "стресс" или "гнев", то я связываю этот факт с его возможными причинами, которые я понял, изучая само явление. Второй тип вспоминания представляет собой акт продуктивного мышления. Метод свободных ассоциаций, предложенный Фрейдом, является наиболее ярким примером этого типа живого вспоминания.

Не очень склонные к сохранению информации люди знают, что для того чтобы их память хорошо работала, они должны испытывать сильный и непосредственный интерес. Так, известны случаи, когда люди вспоминали слова давно ими забытого иностранного языка, если это было жизненно необходимо для них. На основании собственного опыта могу сообщить следующее: не обладая достаточно хорошей памятью, я тем не менее был способен вспомнить содержание сна своего пациента, который анализировал две недели или даже пять лет назад, если мне приходилось снова лицом к лицу встретиться с этим человеком и сосредоточиться на его личности. А всего за пять минут до этого я был абсолютно не в состоянии вспомнить этот сон – в этом не было особой необходимости.

Вспоминание по принципу бытия предполагает оживление в памяти того, что человек видел или слышал ранее. Если мы попытаемся представить себе когда-то виденное лицо какого-то человека или какой-нибудь пейзаж, то сами можем испытать такое продуктивное восстановление в памяти. Вспомнить сразу мы не сможем ни то, ни другое; нам необходимо воссоздать этот предмет, мысленно оживить его. Такое восстановление в памяти не всегда бывает легким – ведь для того, чтобы вспомнить то или иное лицо или определенный пейзаж, мы должны были в свое время смотреть на него достаточно внимательно. Когда такое вспоминание совершается, человек, чье лицо мы вспоминаем, предстает перед нами настолько живым, а пейзаж настолько отчетливым, как будто этот человек или пейзаж сейчас физически присутствует перед нами.

В качестве примера того, как происходит восстановление в памяти лица или пейзажа по принципу обладания можно рассмотреть манеру очень многих люде