Габриэль Гарсия Маркес. Другая сторона смерти

--------------------------------------------------------------- OCR: Павел Кроковный--------------------------------------------------------------- Неизвестно почему он вдруг проснулся, словно от толчка. Терпкий запахфиалок и формальдегида шел из соседней комнаты широкой волной, смешиваясь сароматом только что раскрывшихся цветов, который посылал утренний сад. Онпопытался успокоиться и обрести присутствие духа, которого сон лишил его.Должно быть, было уже раннее утро, потому что было слышно, как поливаютгрядки огорода, а в открытое окно смотрело синее небо. Он оглядел полутемнуюкомнату, пытаясь как-то объяснить это резкое, тревожное пробуждение. У негобыло ощущение, физическая уверенность, что кто-то вошел в комнату, пока онспал. Однако он был один, и дверь, запертая изнутри, не была взломана.Сквозь окно пролилось сияние. Какое-то время он лежал неподвижно, стараясьунять нервное напряжение, которое возвращало его к пережитому во сне, и,закрыв глаза, лежа на спине, пытался восстановить прерванную нить спокойныхразмышлений. Ток крови резкими толчками отзывался в горле, а дальше, вгруди, отчаянно и сильно колотилось сердце, все отмеряя и отмеряя отрывистыеи короткие удары, как после изнурительного бега. Он заново мысленно пережилпрошедшие несколько минут. Возможно, ему приснился какой-то странный сон.Должно быть, кошмар. Да нет, ничего особенного не было, никакого повода длятакого состояни. Они ехали на поезде (сейчас я это помню) по какой-то местности (я эточасто вижу во сне) среди мертвой природы, среди искусственных, ненастоящихдеревьев, обвешанных бритвенными лезвиями, ножницами и прочими острымипредметами вместо плодов (я вспоминаю: мне надо было причесаться) - в общем,парикмахерскими принадлежностями. Он часто видел этот сон, но никогда непросыпался от него так резко, как сегодня. За одним из деревьев стоял егобрат-близнец, тот, которого недавно похоронили, и знаками показывал ему -однажды такое было в реальной жизни, - чтобы он остановил поезд. Убедившисьв бесполезности своих жестов, брат побежал за поездом и бежал до тех пор,пока, задыхаясь, не упал с пеной у рта. Конечно, это было нелепое,ирреальное видение, но в нем не было ничего, что могло бы вызвать такоебеспокойство. Он снова прикрыл глаза - в прожилках его век застучала кровь,и удары ее становились все жестче, словно удары кулака. Поезд пересекалскучный, унылый, бесплодный пейзаж, и тут боль, которую он почувствовал влевой ноге, отвлекла его внимание от пейзажа. Он осмотрел ногу и увидел - ненадо надевать тесные ботинки - опухоль на среднем пальце. Самым естественнымобразом, как будто всю жизнь только это и делал, он достал из карманаотвертку и вывинтил головку фурункула. Потом аккуратно убрал отвертку всинюю шкатулку - ведь сон был цветной, верно? - и увидел, что из опухолиторчит конец грязной желтоватой веревки. Не испытывая никакого удивления,будто ничего странного в этой веревке не было, он осторожно и ловко потянулза ее конец. Это был длинный шнур, длиннющий, который все тянулся и тянулся,не причиняя неудобства или боли. Через секунду он поднял взгляд и увидел,что в вагоне никого нет, только в одном из купе едет его брат, переодетыйженщиной, и, стоя перед зеркалом, пытается ножницами вытащить свой левыйглаз. Конечно, этот сон был неприятный, но он не мог объяснить, почему у негоподнялось давление, ведь в предыдущие ночи, когда он видел тяжелейшиекошмары, ему удавалось сохранять спокойствие. Он почувствовал, что у негохолодные руки. Запах фиалок и формальдегида стал сильнее и был неприятен,почти невыносим. Закрыв глаза и пытаясь выровнять дыхание, он попыталсяподумать о чем-нибудь привычном, чтобы снова погрузиться в сон, прервавшийсянесколькими минутами раньше. Можно было, например, подумать: через несколькочасов мне надо идти в похоронное бюро платить по счетам. В углу запелнеугомонный сверчок и наполнил комнату сухим отрывистым стрекотанием.Нервное напряжение начало ослабевать понемногу, но ощутимо, и онпочувствовал, как его отпустило, мускулы расслабились; он откинулся намягкую подушку, тело его, легкое и невесомое, испытывало благостнуюусталость и теряло ощущение своей материальности, земной субстанции, имеющейвес, которая определяла и устанавливала его в присущем ему на лестницезоологических видов месте, которое заключало в своей сложной архитектуре всюсумму систем и геометрию органов, поднимало его на высшую ступень в иерархииразумных животных. Веки послушно опустились на радужную оболочку так жеестественно, как соединяются члены, составляющие руки и ноги, которыепостепенно, впрочем, теряли свободу действий; как будто весь организмпревратился в единый большой, отдельный орган и он - человек - перестал бытьсмертным и обрел другую судьбу, более глубокую и прочную: вечный сон,нерушимый и окончательный. Он слышал, как снаружи, на другом конце света,стрекотание сверчка становится все тише, пока совсем не смолкло; как время ирасстояние входят внутрь его существа, вырастая в нем в новые и простыепонятия, вычеркивая из сознания материальный мир, физический и мучительный,заполненный насекомыми и терпким запахом фиалок и формальдегида. Спокойно, обласканный теплом каждодневного покоя, он почувствовал, каклегка его выдуманная дневная смерть. Он погрузился в мир отрадныхпутешествий, в призрачный идеальный мир - мир, будто нарисованный ребенком,без алгебраических уравнений, любовных прощаний и силы притяжения. Он не мог сказать, сколько времени провел так, на зыбкой грани сна иреальности, но вспомнил, что рывком, будто ему ножом полоснули по горлу,подскочил на кровати и почувствовал: брат-близнец, его умерший брат, сидит вногах кровати. Снова, как раньше, сердце сжалось в кулак и ударило его в горло таксильно, что он подскочил. Нарождающийся свет, сверчок, который нарушалтишину своим расстроенным органчиком, прохладный ветерок, долетавший из мирацветов в саду, - все это вместе вернуло его к реальной жизни; но в этот разон понимал, отчего вздрогнул. В короткие минуты бессонницы и - сейчас яотдаю себе в этом отчет - в течение всей ночи, когда он думал, что видитспокойный, мирный сон без мыслей, его сознание занимал только один образ,постоянный, неизменный,- образ, существующий отдельно от всего,утвердившийся в мозгу помимо его воли и несмотря на сопротивление егосознания. Да. Некая мысль - так, что он почти не заметил этого - овладелаим, заполнила, охватила все его существо, будто появился занавес,представляющий неподвижный фон для всех остальных мыслей; она составлялаопору и главный позвонок мысленной драмы его дней и ночей. Мысль о мертвомтеле брата-близнеца гвоздем застряла в мозгу и стала центром жизни. Исейчас, когда его оставили там, на крохотном клочке земли, и веки еговздрагивают от дождевых капель, сейчас он боялся его. Он никогда не думал, что удар будет таким сильным. В открытое окноснова проник аромат, смешанный теперь с запахом влажной земли, погребенныхкостей; его обоняние обострилось, и его охватила ужасающая животная радость.Уже много часов прошло с тех пор, когда он видел, как тот корчится подпростынями, словно раненый пес, и стонет, и этот задавленный последний крикзаполняет его пересохшее горло; как пытается ногтями разодрать боль, котораяползет по его спине, забираясь в самую сердцевину опухоли. Он не мог забыть,как тот бился, будто агонизирующее животное, восстав против правды, котораябыла перед ним, во власти которой находилось его тело, с непреодолимымпостоянством, окончательным, как сама смерть. Он видел его в последниеминуты ужасной агонии. Когда он обломал ногти о стену, раздирая последнююкрупицу жизни, что уходила у него между пальцев и обагрилась его кровью, а вэто время гангрена сжирала его плоть, как ненасытно-жестокая женщина. Потомон увидел, как он откинулся на смятую постель, даже не успев устать,покрытый испариной и смирившийся, и его губы, увлажненные пеной, сложились вжуткую улыбку, и смерть потекла по его телу, будто поток пепла. Так было, когда я вспомнил об опухоли в животе, которая его мучила. Япредставлял себе ее круглой - теперь у него было то же самое ощущение,-разбухающей внутри, будто маленькое солнце, невыносимой, будто желтоенасекомое, которое протягивает свою вредоносную нить до самой глубинывнутренностей. (Он почувствовал, что в организме у него все разладилось,словно уже от философского понимания необходимости неизбежного.) Возможно, иу меня будет такая же опухоль, какая была у него. Сначала это будетмаленькое вздутие, которое будет расти, разветвляясь, увеличиваясь у менявнутри, будто плод. Возможно, я почувствую опухоль, когда она начнетдвигаться, перемещаться внутри меня с неистовством ребенка-лунатика,переходя по моим внутренностям, как слепая,- он прижал руки к животу, чтобыунять острую боль, затем с тревогой вытянул их в темноту, в поисках матки,гостеприимного теплого убежища, которое ему не суждено найти; и сотни лапокэтого фантастического существа, перепутавшись, станут длинной желтоватойпуповиной. Да. Возможно, и у меня в желудке - как у брата, который толькочто умер, - будет опухоль. Запах из сада стал очень сильным, неприятным,превращаясь в тошнотворную вонь. Время, казалось, застыло на порогерассвета. Через окно сияние утра было похоже на свернувшееся молоко, иказалось, что именно поэтому из соседней комнаты, там, где всю прошлую ночьпролежало тело, так несло формальдегидом. Это, разумеется, был не тот запах,что шел из сада. Это был тревожный, особенный запах, не похожий на ароматцветов. Запах, который навсегда, стоило только узнать его, казался трупным.Запах, леденящий и неотвязный, - так пахло формальдегидом в анатомическомтеатре. Он вспомнил лабораторию. Заспиртованные внутренности, чучела птиц. Укролика, пропитанного формалином, мясо становится жестким, обезвоживается,теряет мягкую эластичность, и он превращается в бессмертного, вечногокролика. Формальдегидного. Откуда этот запах? Единственный способ остановитьразложение. Если вены человека заполнить формалином, мы станемзаспиртованными анатомическими образчиками. Он услышал, как снаружи усиливается дождь и барабанит, будтомолоточками, по стеклу приоткрытого окна. Свежий воздух, бодрящий иобновленный, ворвался в комнату, неся с собой влажную прохладу. Руки егосовсем застыли, наводя на мысль о том, что по артериям течет формалин, -будто холод из патио проник до самых костей. Влажность. Там очень влажно. Сгоречью он подумал о зимних ночах, когда дождь будет заливать траву ивлажность примостится под боком его брата, и вода будет циркулировать в еготеле, как токи крови. Он подумал, что у мертвецов должна быть другая системакровообращения, которая быстро ведет их к другой ступени смерти - последнейи невозвратной. В этот момент ему захотелось, чтобы дождь перестал и летостало бы единственным, вытеснившим все остальные временем года. И посколькуон об этом думал, настойчивый и влажный шум за окном его раздражал. Емухотелось, чтобы глина на кладбищах была сухой, всегда сухой, поскольку егобеспокоила мысль: там, под землей, две недели - влажность уже проникла вкостный мозг - лежит человек, уже совсем не похожий на него. Да. Они были близнецами, похожими как две капли воды, близнецами,которых с первого взгляда никто не мог различить. Раньше, когда они былибратьями и жили каждый своей жизнью, они были просто братьями-близнецами,живущими как два отдельных человека. В духовном смысле у них не было ничегообщего. Но сейчас, когда жестокая, ужасная реальность, будто беспозвоночноеживотное, холодом заскользила по спине, что-то нарушилось в едином целом,появилось нечто похожее на пустоту, словно в теле у него открылась рана,глубокая, как бездна, или как будто резким ударом топора ему отсеклиполовину туловища: не от этого тела с конкретным анатомическим устройством исовершенным геометрическим рисунком, не от физического тела, которое сейчасчувствовало страх, - от другого, которое было далеко от него, которое вместес ним погрузили в водянистый мрак материнской утробы и которое вышло насвет, поднявшись по ветвям старого генеалогического древа; которое быловместе с ним в крови четырех пар их прадедов, оно шло к нему оттуда, ссотворения мира, поддерживая своей тяжестью, своим таинственным присутствиемвсю мировую гармонию. Возможно, в его жилах течет кровь Исаака и Ревекки,возможно, он мог быть другим братом, тем, который родился на свет уцепившисьза его пятку и который пришел в этот мир через могилы поколений и поколений,от ночи к ночи, от поцелуя к поцелую, от любви к любви, путешествуя, будто всумраке, по артериям и семенникам, пока не добрался до матки своей роднойматери. Сейчас, когда равновесие нарушено и уравнение окончательно решено,таинственный генеалогический маршрут виделся ему реально и мучительно. Онзнал, что в гармонии его личности чего-то недостает, как недостает этого вего обычной, видимой глазу целостности: "Лотом вышел Иаков, держась за пятуИсава ". Пока брат его болел, у него не было такого ощущения, потому чтоизменившееся лицо, искаженное лихорадкой и болью, с отросшей бородой, былонепохоже на его собственное. Сразу же, как только брат вытянулся и затих, побежденный окончательнойсмертью, он позвал брадобрея "привести тело в порядок". Сам он был тут же истоял вжавшись в стену, когда пришел человек, одетый в белое, и принессверкающие инструменты для работы... Ловким движением мастер покрыл мыльнойпеной бороду покойника - рот тоже был в пене. Таким я видел брата передсмертью - медленно, будто стараясь вызнать какой-то ужасный секрет,парикмахер начал его брить. Вот тогда-то и пришла эта жуткая мысль, котораязаставила его вздрогнуть. По мере того как с помощью бритвенного лезвия всеболее проступали бледные, искаженные ужасом черты брата-близнеца, он всеболее чувствовал, что это мертвое тело не есть что-то чуждое ему - это нечтосоставляющее единый с ним земной организм, и все, что происходит, - этопросто репетиция его собственной... У него было странное чувство, чтородители вынули из зеркала его отражение, то, которое он видел, когдабрился. Ему казалось сейчас, что это изображение, повторявшее каждое егодвижение, стало независимым от него. Он видел свое отражение множество раз,когда брился, - каждое утро. Сейчас он присутствовал при драматическомсобытии, когда другой человек бреет его отражение в зеркале невзирая на егособственное физическое присутствие. Он был уверен, убежден, что если сейчасподойдет к зеркалу, то не увидит там ничего, хотя законы физики и не смогутобъяснить это явление. Это было раздвоение сознания! Его двойником былпокойник! В полном отчаянии, пытаясь овладеть собой, он ощупал пальцамипрочную стену, которую ощутил как застывший поток. Брадобрей закончил работуи кончиками ножниц закрыл глаза покойному. Мрак дрожал внутри него, внепоправимом одиночестве ушедшей из мира плоти. Теперь они были одинаковыми.Неотличимые друг от друга братья, без устали повторяющие друг друга. И тогда он пришел к выводу: если эти две природные сущности так тесносвязаны между собой, то должно произойти нечто необычайное и неожиданное. Онвообразил, что разделение двух тел в пространстве - не более чем видимость,на самом же деле у них единая, общая природа. Так что когда мертвец станетразлагаться, он, живой, тоже начнет гнить внутри себя. Он услышал, как дождь застучал по стеклу с новой силой и сверчокпринялся щипать свою струну. Руки его стали совершенно ледяными, скованныехолодом долгой неодушевленности. Острый запах формальдегида заставлялдумать, что гниение, которому подвергался его брат, проникает, как послание,оттуда, из ледяной земляной ямы. Это было нелепо! Возможно, все перевернутос ног на голову: влияние должен оказывать он, тот, кто продолжает жить, -своей энергией, своими живыми клетками! И тогда - если так - его братостанется таким, какой он есть, и равновесие между жизнью и смертью защититего от разложения. Но кто убедит его в этом? Разве невозможно и то, чтопогребенный брат сохранится нетронутым, а гниение своими синеватымищупальцами заполонит живого? Он подумал, что последнее предположение наиболее вероятно, и,смирившись, стал ждать своего смертного часа. Плоть его стала мягкой,разбухшей, и ему показалось, что какая-то голубая жидкость покрыла все еготело целиком. Он почувствовал - один за другим - все запахи своего тела,однако только запах формалина из соседней комнаты вызвал знакомую холоднуюдрожь. Потом его уже ничто не волновало. Сверчок в углу снова затянул своюпесенку, большая круглая капля свисала с чистых небес прямо посреди комнаты.Он услышал: вот она упала - и не удивился, потому что знал - стараядеревянная крыша здесь прохудилась, но представил себе эту каплю прохладной,бескрайней, как небеса, воды, добрую и ласковую, которая пришла с небес, излучшей жизни, где нет таких идиотских вещей, как любовь, пищеварение илижизнь близнецов. Может быть, эта капля заполнит всю комнату через час иличерез тысячу лет и растворит это бренное сооружение, эту никому не нужнуюсубстанцию, которая, возможно, - почему бы и нет? - превратится черезнесколько мгновений в вязкое месиво из белковины и сукровицы. Теперь уже всеравно. Между ним и его могилой - только его собственная смерть. Смирившись,он услышал, как большая круглая тяжелая капля упала, произошло это где-то вдругом мире, в мире нелепостей и заблуждений, в мире разумных существ.