Письмо Сталина Ермаковскому

 

т…

Очень извиняюсь за поздний ответ. Я был два месяца в отпуску, вернулся вчера в Москву и лишь сегодня успел ознакомиться с вашей запиской. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

Отрицательный ответ Энгельса на вопрос «Может ли эта революция произойти в одной какой‑нибудь стране?» – целиком отражает эпоху доимпериалистическую, когда не было еще условий для неравномерного, скачкообразного развития капиталистических стран, когда не было, стало быть, данных для победы пролетарской революции в одной стране (возможность победы в одной стране вытекает, как известно, из закона о неравномерном развитии капиталистических стран при империализме). Закон о неравномерном развитии капиталистических стран и связанное с ним положение о возможности победы пролетарской революции в одной стране были выдвинуты и могли быть выдвинуты Лениным лишь в период империализма. Этим объясняется, между прочим, что ленинизм есть марксизм эпохи империализма, что он представляет дальнейшее развитие марксизма, сложившегося в эпоху доимпериалистическую. Энгельс при всей своей гениальности не мог заметить того, чего не было еще в период домонополистического капитализма, в 40‑х годах прошлого столетия, когда он писал свои «принципа коммунизма»[68], и что народилось лишь впоследствии, в период монополистического капитализма.

С другой стороны, Ленин как гениальный марксист не мог не заметить того, что уже народилось после смерти Энгельса в период империализма. Различие между Лениным и Энгельсом есть различие двух исторических периодов, отделяющих их друг от друга. Не может быть и речи о том, что «теория Троцкого тождественна с учением Энгельса». Энгельс имел основание дать отрицательный ответ на 19‑й вопрос в период домонополистического капитализма, в 40‑х годах прошлого столетия, когда о законе неравномерного развития капиталистических стран не могло быть и речи; Троцкий же, наоборот, не имеет никакого основания повторять в 20‑м столетии старый ответ Энгельса, взятый из пройденной уже эпохи, и механически прикладывать его к новой империалистической эпохе, когда закон неравномерного развития стал фактом общеизвестным. Энгельс строит свой ответ на анализе современного ему домонополистического капитализма, Троцкий же не анализирует, отвлекается от современной эпохи; забывает, что живет не в 40‑х годах прошлого столетия, а в 20‑м столетии в эпоху империализма, и хитроумно приставляет нос Ивана Ивановича 40‑х годов 19‑го столетия к подбородку Иван Никифоровича начала 20‑го столетия, полагая, видимо, что можно таким образом перехитрить историю. Не думаю, чтобы эти два диаметрально противоположных метода могли дать основание для разговора о «тождестве теории Троцкого с учением Энгельса».

С ком. приветом –

И. Сталин

15 сентября 1925 года[69]

P. S. Хорошо иметь в виду, что это письмо не предназначено для публикации. Прошу сообщить о получении письма.

И. С.

 

Заявление по личному вопросу [70]

 

1. Попытка т. Сталина вторично использовать мое письмо Чхеидзе[71], написанное в 1913 году, характеризует т. Сталина целиком. Письмо это было написано в один из моментов острой фракционной борьбы. В этой борьбе Ленин был прав на сто процентов. Самая борьба давно отошла в прошлое. Письмо, написанное 13 лет назад, звучит сейчас для меня самого так же дико, как и для всякого другого члена нашей партии. Рыться в мусорном ящике старой фракционной борьбы можно только для того, чтобы ошарашить молодых членов партии, не знающих прошлого, т. е. исключительно для кляуз и интриг. Именно такого рода нелояльность Сталина имел в виду Ленин, когда настаивал на снятии его с поста генерального секретаря. В так называемом «Завещании» Владимир Ильич сказал обо мне партии то, что счел нужным сказать, обозревая все прошлое в его совокупности, в том числе и прошлую фракционную борьбу, и стараясь помочь партии в ее будущей работе. Т. Сталин пытался в своей речи решить за Ленина, каков был бы отзыв Ленина сейчас, в условиях нынешней борьбы. Попытка в корне неправильная, ибо если бы Ленин был с нами, то т. Сталин не оставался бы генеральным секретарем и не мог бы, пользуясь аппаратом партии, ломать ее политический курс и дезорганизовывать сложившиеся при Ленине руководящие кадры. Тогда не было бы и нынешней борьбы.

2. Т. Сталин называет меня ревизионистом ленинизма. Он думает, что ленинизм состоит в пережевывании давно сданного в архив и никому не нужного спора о перманентной революции. Ленинизм – живое учение. Оно выражается в анализе нашего хозяйства, классовых отношений, путей международной революции, развития Англии и пр. Во всех этих областях т. Сталин проводит действительную ревизию ленинизма изо дня в день, по основным вопросам нашего развития.

3. Несомненно, что в «Уроках Октября» я связывал оппортунистические сдвиги политики с именами т. т. Зиновьева и Каменева. Как свидетельствует опыт идейной борьбы внутри ЦК, это было грубой ошибкой. Объяснение этой ошибки кроется в том, что я не имел возможности следить за идейной борьбой внутри семерки[72]и вовремя установить, что оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой т. Сталиным, против т. т. Зиновьева и Каменева.

4. Я выступал против Истмена, когда он из вопроса о «Завещании» сделал международную сенсацию, направленную против партии[73]. Но это не меняет того факта, что само «Завещание» благодаря тому, что оно не было доведено до сведения партии в точном виде, цитировалось на собраниях по памяти с искажениями, невольными или злостными. В частности, то место, где Ленин, имея в виду мое прошлое, говорит о моем «небольшевизме», т. Сталин и др. пытались не раз истолковать так, будто Ленин называет меня небольшевиком. Остается спросить, как это Ленин мог требовать, чтобы члену Политбюро, небольшевику, не напоминать об его небольшевизме? Здесь клевета на меня превращается в клевету на Ленина.

5. На остальные инсинуации лишен возможности ответить за неимением места.

 

По личному вопросу

 

На заседании Пленума 13 апреля тов. Сталин позволил себе сказать, что мое упоминание его слов о том, что постройка Днепростроя равносильна покупке мужиком граммофона, представляет собой «неправду». Вот что буквально сказал тов. Сталин на апрельском Пленуме 1926 года:

 

«Речь идет… о том, чтобы поставить Днепрострой на свои собственные средства. А средства требуются тут большие, несколько сот миллионов. Как бы нам не попасть в положение того мужика, который, накопив лишнюю копейку, вместо того, чтобы починить плуг и обновить хозяйство, купил граммофон и… прогорел (смех)… Можем ли мы не считаться с решением съезда о том, что наши промышленные планы должны сообразовываться с нашими ресурсами? А между тем тов. Троцкий явно не считается с этим решением съезда». (Стенограмма Пленума, с. 110.)

 

Тов. Сталин делает попытку объяснить изменение своей позиции в этом вопросе[74]тем, что в 1926 году речь шла о расходовании 500 миллионов в течение 5 лет, а теперь – лишь о расходовании 130 миллионов. Но даже если бы дело было так, в моих словах не было никакой «неправды». Однако и относительно сумм тов. Сталин вносит ныне совершенную путаницу, которая показывает, что он и сейчас не имеет о вопросе понятия, как не имел его в прошлом году. Расходы по Днепрострою исчислялись год тому назад в 110‑120‑130 миллионов, а никак не в несколько сот миллионов. С того времени исчисления, несомненно, уточнены, но не выходят из рамок тех же цифр. Что касается тех новых предприятий, которые должны явиться потребителями энергии Днепровской станции, то стоимость их очень грубо намечалась в 200–300 миллионов рублей. Однако эти предприятия строятся не для Днепростроя. Они нужны сами по себе. Днепрострой строится для этих необходимых заводов. Стоимость их сейчас, вероятно, определена точнее, но, по существу дела, разница не может быть большой. Совершенно вздорным поэтому является утверждение, будто на Пленуме прошлого года речь шла о полумиллиарде, а не о 110–130 миллионах, как ныне. И тогда и теперь речь идет о суммах одного и того же порядка.

Вряд ли нужно квалифицировать те черты т. Сталина, которые позволяют ему так легко швыряться словом «неправда».

14 апреля 1927 года

 

О Брандлере

 

Сталин заявил: в 1923 году Троцкий поддерживал Брандлера. Что я поддерживал в 1923 году, это видно из письма тогдашнего Политбюро. Сам Сталин был правым брандлерианцем.

Тов. Сталин однажды уже вводил в заблуждение итальянскую делегацию, сообщая ей ложные сведения о моем отношении к немецкому ЦК в 1923 году. Я тогда же разъяснил этот вопрос в письме, копию которого отправил тов. Сталину.

Какова же была позиция самого Сталина?…

Таким образом, тов. Сталин, не знающий немецкой обстановки, вряд ли когда‑либо серьезно изучавший немецкие условия, не имеющий возможности следить за немецкой печатью, руководствовался только своим выжидательным инстинктом, который меньше всего годится в больших делах. В ноябре, когда обстановка круто изменилась и когда я внес в Политбюро предложение отозвать русских товарищей из Германии, Сталин сказал:

– Опять спешите. Раньше вы считали, что революция близка, а теперь думаете, что оказия уже пропала. Еще рано отзывать.

Но мы решили все же отозвать. Тов. Сталин не понял, когда революция надвинулась, и не заметил, когда она повернулась спиной. В оценке больших событий тов. Сталин всегда обнаруживал полную беспомощность, так как никакая осторожность, никакая хитрость не могут заменить теоретической подготовки, широкого политического охвата и творческого воображения, т. е, тех качеств, которых Сталин лишен совершенно.

2 августа 1927 года

 

Бухарин