Глава 11 То матери, то женщины

То матери, то женщины: двойственность внутреннего мира женщины может проявиться и в таком противо­поставлении. К этой мысли Хелен Дейч искусно подво­дит читателя в своей статье «Психология женщины», приводя в пример повесть Оноре де Бальзака «Воспоми­нания двух молодоженов» (1842). В ней рассказывается о дружбе Луизы де Макюмер и Рене де Л'Эсторад: она влюблена в любовь, он же крайне зависим от матери. Нередко случается так, что женщина неоднократно и более или менее решительным образом перепрыгивает в течение своей жизни из позиции женщины в проти­воположную, то есть в материнскую позицию, и обрат­но. Такая идентициональная подвижность матери, при условии соответствия этих перемещений каждому воз­расту ребенка, могла бы способствовать нормальному развитию отношений с дочерью, если бы смена позиций происходила в нужное время и не слишком резко. Если же она происходит вопреки естественному ходу собы­тий, или сами позиции представляют собой крайности (платонический инцест, или в противоположность ему, полное безразличие), такая изменчивость рискует стать искажающим и даже травмирующим фактором для дочери. Как уже говорилось, дочь в этом случае ока-

зывается в положении человека, вынужденного гнаться за двумя зайцами сразу (или пытаться усидеть на двух стульях). Художественные произведения изобилуют по­добными примерами.

Алая буква

Алая буква из одноименного романа Натаниела Хоторна (1850) - это буква «А» из алого шелка, пришитая на корсаж платья Эстер Принн. Она служит символом грехопадения главной героини - адюльтера, который неприемлем в пуританском обществе Америки времен первых колонистов. Эстер выходит на свободу после длительного пребывания в тюрьме, где она родила дочь - плод своей греховной связи. После освобождения она вынуждена поселиться в бедной постройке на окраине и жить одиноко, за пределами сообщества. Она становит­ся изгоем, заключенной в тюрьме без стен и решеток, и ее настоящей тюрьмой является лишение связей с ос­тальными людьми. Оказавшись в полном одиночестве, она изливает всю свою любовь и энергию на маленькую дочь Перл, которая становится единственным объектом всех эмоциональных связей матери.

Дочь, растущая без отца, если не считать ее аноним­ного и повинного в материнском грехопадении биоло­гического отца, Перл в полной мере - «мамина дочка». Она принадлежит матери целиком и полностью, хотя и понимает ненормальность ситуации: «Скажи мне! Ска­жи мне это! Это ты должна мне это сказать!», — при­казывает она Эстер, которая вслух говорит сама с со­бой и риторически вопрошает, зачем она родила дочь (см. эпиграф к этой книге). Но на вопрос незнакомца, который спрашивает ее, кто она, Перл отвечает без колебаний: «Я дочь своей матери, меня зовут Перл». Платонический инцест, очевидно, спровоцирован ситу­ацией, в которой оказалась Эстер, лишенная каких бы

 

то ни было контактов с окружающими людьми, а так­же любовной и сексуальной связи с отцом ее дочери. В результате она не способна встроить свои отношения с дочерью в то пространство, где существует кто-то еще, кроме нее самой и дочери.

Но как только появляется возможность возродить любовную связь с патером (которого никто даже не по­дозревает в том, что он может оказаться отцом ребен­ка), все меняется: «Целый час она дышала воздухом свободы, — и вот этот презренный знак вновь заалел на прежнем месте!». В этом контрасте между асексуальнос­тью и сексуальностью, между матерью и любовницей, чем ближе время свидания и чем сильнее сексуальное искушение, символом которого является алый стигмат, тем ярче разгорается он на груди Эстер и тем сильнее напоминает ей о пережитом в недавнем прошлом, в то же время запрещая возврат к этому прошлому. Эстер распускает свои густые волосы, символ ее чувственнос­ти, и на какое-то время они снова обретают «пышность и красоту».

Как только в жизни матери и дочери вновь возника­ет ранее исключенный третий, девочка теряет приви­легированную позицию, прежде полностью предостав­ленную ей одной, то есть она перестает быть объектом исключительной материнской любви. Отныне ей при­дется если не уступить, то, по меньшей мере, поделить это пространство с мужчиной, что равносильно отказу от исключительности своего положения. Отношения матери и дочери в своем развитии подошли к своему поворотному пункту, хотя дочь может по-прежнему не осознавать этого, несмотря на то, что является пассив­ным инструментом, которым мать пользуется с целью изменить свое эмоциональное состояние. «Мать и дочь отдалились друг от друга, но по вине одной лишь Эстер, а не Перл. Пока дочь резвилась в лесу, некто третий завладел чувственным миром ее матери, настолько все

изменив в нем, что Перл, после своего возвращения, не нашла своего привычного места. Более того, она вообще не знала больше, каково ее место в этом мире».

Но довольно быстро Эстер отказывается от близос­ти со своим любовником, и мать вновь отвоевывает в ней психическое пространство у любовницы: «Эстер поправила выбившиеся густые локоны и вновь спрятала их под чепец. Алая буква словно обладала колдовской властью подчинять того, кто к ней прикасался. Красо­та Эстер, пламя ее страсти, сияние ее женственности, — все померкло и испарилось, как будто исчезло солнце, и тьма сгустилась, подчинив все ее существо». Именно это оказалось условием, необходимым и достаточным, чтобы восстановить исключительную привязанность матери и дочери друг к другу: «Однажды, после того, как с Эстер произошла одна из таких меланхолических перемен, она спросила Перл, протягивая ей руку: "Ну что, узнаешь ли ты теперь свою мамочку?" В ее вопросе можно было бы уловить упрек, если бы он не был про­изнесен таким мягким тоном: "Перейдешь ли ты теперь через ручей, или все еще будешь отворачиваться от ма­мочки из-за позора, которым она себя покрыла, далее теперь, когда ей так грустно?" "Да, перейду!" - ответи­ла девочка, одним прыжком перескочив через ручей, и заключила Эстер в объятия. Теперь ты и вправду моя мамочка, а я твоя маленькая жемчужина!»

В фильме режиссера из Новой Зеландии Джейн Кэмпион «Уроки фортепиано» (1993), («Пианино» в россий­ском прокате) можно распознать иную трактовку той же фабулы, что и в «Алой букве»; только наказанием, к которому приговаривается в викторианской Англии XX-ого века мать-одиночка, служит не ношение позорного знака, а условно добровольное изгнание в отдаленную колонию вместе с маленькой дочерью, избалованной и безгранично любимой своей одинокой матерью.

Ада (Холли Хантер) - молодая мать, которая так и не вышла замуж за отца своего ребенка - учителя му­зыки. В один прекрасный день тот испарился, и юной матери пришлось срочно подыскивать себе супруга, для чего она воспользовалась брачными объявлениями в газете. Неизвестный колонист пригласил ее к себе и обеспечил прибытие в далекую страну, вместе с ее ма­ленькой дочерью, и доставку пианино, переправленного вдогонку за ними, так как мать - профессиональная пианистка. Этот инструмент особенно важен для Ады, потому что она немая - она потеряла речь в возрасте шести лет, сейчас ее дочь как раз в том же возрасте. Ок­ружающие могут слышать только ее внутренний голос, благодаря пианино, и голосок девочки, ставшей для ма­тери переводчиком с языка жестов, или своеобразным посланцем, когда мать общается с миром с помощью ма­леньких записочек. Девочка является голосом матери и одновременно ее защитницей, ее оплотом и сообщницей в отношениях с новым супругом, который не нравится им обеим. «Я не буду звать его папой. Я вообще не буду его никак называть. Я даже не буду на него смотреть!» — де­вочка прямо заявляет о своем отношении к будущему отчиму. Кажется, будто дочь вслух высказывает то, что испытывает мать. Когда муж открывает дверь спальни, чтобы соединиться со своей новой супругой, он пятится и отказывается от своего намерения, потому что в постели, на том месте, которое должен был занять он, восседает девочка, в обнимку с матерью. Платонический инцест, который, несомненно, возник после смерти отца ребен­ка, проявляется во всей полноте по ходу раскручивания интриги. Появление мужа само по себе ничего не меняет, если даже не укрепляет связь матери и дочери перед ли­цом опасности: в их отношения вторгнется чужак, кото­рого необходимо как можно скорее из них исключить.

Безразличный к тому, что составляет чуть ли не единственную радость в жизни молодой женщины, муж

бросает пианино под открытым небом, прямо на пляже. Один из его служащих, метис (Харви Кейтель), в от­сутствие мужа соглашается пойти вместе с Адой, чтобы забрать его. Туго затянутая в корсет, с убранными под чепчик волосами, Ада играет на огромном диком пля­же, в то время как девочка танцует. Их ликующая женс­твенность проявляется абсолютно свободно: «Посмотри, мама! Посмотри, как я танцую!». Но восторг девочки одновременно знаменует окончание ее идиллических отношений с матерью, так как вся сцена происходит на глазах у мужчины. Теперь они больше не вдвоем, отны­не их трое: этот третий незнакомец - будущий соучас­тник и виновник того счастья, которое доведется пере­жить Аде, когда он станет ее любовником.

Он - местный житель, и размещает пианино в своей хижине, разрешая Аде приходить и играть на нем в об­мен на псевдоуроки музыки, которые мало-помалу при­водят к зарождению тайной любви. Дочь, которая до этих событий была единственной любовью своей «мате­ри в большей степени, чем женщины», а теперь, сопро­вождая мать, вынуждена беспомощно наблюдать, как ее лишают исключительности в эмоциональном мире матери. Свержение с трона слишком внезапно и траги­чески неумолимо: «Теперь пойди, поиграй сама!», — при­казывает ей мать, в одночасье став «в большей степени женщиной, чем матерью», когда готовится в одиночку прокрасться в хижину, ставшую укрытием для утех ее преступной любви. Теперь девочка оказывается треть­ей лишней, посторонней и нежеланной для новообра­зованной пары «мать-любовник». Исключенная из этих отношений, которые отняли у нее прежде эксклюзивно принадлежавшую ей материнскую любовь, она перемет­нулась в лагерь отчима, которого даже произвела в ранг отца, чьим рупором она теперь является: «Ты опять идешь туда, мне это совсем не нравится, и папе тоже!»

 

Дочь начинает шпионить за материнскими любовны­ми утехами, а затем и муж, в свою очередь опускается до роли соглядатая за тем, как жена изменяет ему с его же служащим. Обезумев от ярости, он притаскивает ее домой и запирает вместе с дочерью. На время девочка вновь обретает прежнюю интимность отношений с ма­терью, но это вынужденная близость - не более чем не­уловимая и не удовлетворяющая тень той чувственной любви, которая полностью овладела женщиной.

Единственное место в околоматеринском пространс­тве, оставшееся для девочки, - место курьера. Изменив мужу, женщина доверяет дочери миссию: передать свое­му неграмотному любовнику клавишу от пианино (вели­кое жертвоприношение!), на которой она нацарапала торжественное признание в любви. «Беги, отнеси ему это!» — приказывает она дочери. На пару секунд девоч­ка застывает в сомнении на пороге дома, не зная, какую дорогу выбрать: досчатую и ведущую налево, к хижине любовника матери, или тропу направо, к полям, где ра­ботает муж. Затем выбирает вторую, то есть правую до­рогу. Вторгшийся в их с матерью отношения любовник стал ее врагом, ей ни остается ничего другого, кроме как стать гарантом материнской добродетели.*

Передав мужу предназначенное любовнику послание, девочка раскрывает правду о том, что Ада изменила ему не только телесно, но и сердцем - двойное предательс­тво. Это уже слишком для мужчины, и он наказывает жену, делая с ней то же самое, что она со своим пиа­нино: он отсекает ей топором палец - тем же топором, что размахивал Синяя Борода, которому он только что аплодировал в театре теней.

* В точности, как в «Алой букве», когда мать возвращается после страстного свидания со своим любовником-патером и снимает с груди алый знак, Перл впадает в бешенство. Дочь чувствует, что буква за­щищает Эстер от сексуальности, которая отдаляет от нее мать, хотя и исключает в то же время из человеческого сообщества.

Вопреки всем ожиданиям, история заканчивается благополучно: любовник забирает с собой и мать, и дочь и увозит их жить в другую страну. Во время этого путе­шествия с Адой происходит несчастный случай: вокруг ее ноги обвивается веревка от пианино и тащит ее на дно, но ей удается освободиться и от веревки, и от пиа­нино, то есть она выбирает новую жизнь, свободу и лю­бовь - новую интегральность (то, что делает ее личность и жизнь целостной) своего существования. Одновремен­но она обретает потерянный голос и палец, протез кото­рого изготавливает ей любовник. Теперь она живет без своего пианино, предпочитая самореализацию в любви самореализации в творчестве.

Громоздкое пианино нагружено множеством различ­ных значений. Оно одновременно символизирует все то, что связывает женщину с ее первым возлюбленным, обеспечивает контакт с окружающим миром (через му­зыку, компенсирующую ее немоту), разделяет с новым мужем (который его бросает), служит в переносном смысле ложем любви (связь с любовником начинается с того, что он позволяет ей играть на нем). Наконец, оно же является той жертвой, которую Аде приходит­ся принести, чтобы восстановить любовную связь и, в то же время, связь со своей новой целостностью (вновь обретенные голос и палец). Пианино символизирует не­зависимую идентичность, ориентированную на творчес­тво, которая позволяет этой женщине избежать супру­жеской зависимости, а также связь с остальным миром через посредничество любовника, которое она приняла потому, что он уважает и восхищается тем, что она со­бой представляет и что выражает благодаря музыке.

Но если после череды перенесенных испытаний (из­гнание, вынужденный брак, утрата пианино, адюльтер, искалеченная рука, принесение пианино в жертву) для матери все заканчивается хорошо, стоит задаться воп­росом, как все это оборачивается для девочки, которую

 

мать вынуждает последовательно исполнять совершен­но не свойственные ребенку роли. Во-первых, это роль исчезнувшего отца; во-вторых, роль мужа, с которым мать отказывается делить постель, чтобы спать вместе с дочерью; в-третьих, роль потенциального любовни­ка, так как у нее не было никого, чтобы удовлетворять ее потребности в эмоциональных связях; в-четвертых, роль «третьего лишнего», когда потенциальный любов­ник становится реальным; и, наконец, пятая роль - пос­редника, когда дочь используется матерью в качестве курьера. Исключенная внезапно из тех эксклюзивных отношений, которые ранее складывались у нее с мате­рью, дочь не понимает, почему это произошло. К како­му изгнанию, какой немоте будет приговорена дочь от­ныне? Вернувшись в свою ипостась маленькой девочки, дочери законной пары, образованной Адой и ее любов­ником, сможет ли она забыть сильнейшие чувства, ис­пытанные вместе с матерью? Или она будет стремиться вновь и вновь переживать их в отношениях с мужчиной, с которым постарается воссоздать ситуации, когда она то будет значить для него все, то не значить ничего, как в детстве для матери?

Глава 12