О том, что общая воля неразрушима

До тех пор, пока некоторое число соединившихся людей смотрит на себякак на единое целое, у них лишь одна воля во всем, что касается до общегосамосохранения и общего благополучия. Тогда все пружины Государства крепки ипросты, его принципы ясны и прозрачны: нет вовсе запутанных, противоречивыхинтересов; общее благо предстает повсеместно с полною очевидностью, и, чтобыпонять, и чем оно, нужен лишь здравый смысл. Мир, единение, равенство -враги всяких политических ухищрений. Людей прямых и простых трудно обманутьименно потому, что они просты; приманки, хитроумные предлоги не вводят их взаблуждение: они недостаточно тонки даже для того, чтобы быть одураченными.Когда видишь, как у самого счастливого в мире народа крестьяне, сойдясь поддубом, вершат дела Государства и при этом всегда поступают мудро, можно лиудержаться от презрения к ухищрениям других народов, что делают себязнаменитыми, несчастными и ничтожными с таким искусством и со столькимитаинствами? Управляемому таким образом Государству требуется совсем немногозаконов, и по мере того, как становится необходимым обнародовать новые,такая необходимость ощущается всеми. Первый, кто их предлагает, лишьвысказывав то, что все уже чувствуют, и не требуется ни происков, никрасноречия, чтобы стало законом то, что каждый уже решил сделать, кактолько уверится в том, что другие поступят так же, как он. Людей, любящих порассуждать, обманывает то, что, видя лишь Государства,дурно устроенные с самого их возникновения, они убеждены, что в Государствахневозможно поддерживать подобного рода управления. Они смеются, воображаявсе те глупости, в которых ловкий мошенник или вкрадчивый говорун могутуверить жителей Парижа или Лондона. Они не знают, что Кромвель был бызаключения тюрьму (161) жителями Берна, а герцог де Бофор - женевцами. Но когда узел общественных связей начинает распускаться, а Государство- слабеть, когда частные интересы начинают давать о себе знать, а малыеобщества - влиять на большое, тогда общий интерес извращается и встречаетпротивников; уже единодушие не царит при голосованиях; общая воля не естьболее воля всех; поднимаются пререкания, споры; и самое справедливое мнениеникогда не принимается без препирательств. Наконец, когда Государство, близкое к своей гибели, продолжаетсуществовать лишь благодаря одной обманчивой и пустой форме, когда порваласьсвязь общественная во всех сердцах, когда самая низменная корысть наглоприкрывается священным именем общественного блага, - тогда общая волянемеет; все, руководясь тайными своими побуждениями, подают голос уже не какграждане, будто бы Государства никогда и не существовало; и под именемзаконов обманом проводят неправые декреты, имеющие целью лишь частныеинтересы. Следует ли из этого, что общая воля уничтожена или извращена? Нет: онавсегда постоянна, неизвратима и чиста; но она подчинена другимволеизъявлениям, которые берут над нею верх. Каждый, отделяя свою пользу отпользы общей, хорошо понимает, что он не может отделить ее полностью, нопричиняемый им обществу вред представляется ему ничем по сравнению с темиособыми благами, которые он намеревается себе присвоить. Если не считатьэтих особых благ, то он желает общего блага для своей собственной выгодыстоль же сильно, как и всякий другой. Даже продавая свой голос за деньги, онне заглушает в себе общей воли, он только уклоняется от нее. Его винасостоит в том, что он подменяет поставленный перед ним вопрос и отвечает нена то, что у него спрашивают, таким образом вместо того, чтобы сказать своимголосованием: "выгодно Государству", он говорит: "выгодно такому-то человекуили такой-то партии, чтобы прошло то или иное мнение". Итак, закон, которому в интересах общества надлежит следовать всобраниях, состоит не столько в том, чтобы поддерживать здесь общую волю,сколько в том, чтобы она была всякий раз вопрошаема и всегда ответствовала. Я мог бы высказать здесь немало соображений о первичном праве -подавать голос при всяком акте суверенитета, праве, которого ничто не можетлишить граждан, и о праве подавать мнение, вносить предложения,подразделять, обсуждать, которое Правительство всячески старается оставитьлишь за своими членами. Но этот важный предмет потребовал бы особоготрактата: и я не могу все сказать в этом. Глава II

О ГОЛОСОВАНИЯХ

Из предыдущей главы видно, что способ, каким ведутся общие дела, можетслужить довольно надежным указателем состояния нравов и здоровьяПолитического организма в данное время. Чем больше согласия в собраниях, т.е. чем ближе мнения к полному единодушию, тем явственнее господствует общаяволя; но долгие споры, разногласия, шумные перебранки говорят о преобладаниичастных интересов и об упадке Государства. Это проявляется менее явно, когда в его состав входят два или несколькосословий, как в Риме - патриции и плебеи, чьи распри нередко волновалиКомиции даже в самые лучшие времена Республики. Но это - исключение, болеекажущееся, чем действительное, ибо тогда, вследствие пороков, внутреннеприсущих такому Политическому организму, образуются, так сказать, дваГосударства в одном: то, что неверно в отношении обоих вместе, верно длякаждого в отдельности. И в самом деле, даже в наиболее бурные времена,плебисциты среди народа, когда Сенат не вмешивался, проходили всегдаспокойно и решения их определялись значительным большинством голосов, ибо увсех граждан был лишь один интерес, у народа - лишь одна воля. В противоположной точке, замыкающей круг, возвращается единодушие: этобывает, когда у граждан, впавших и рабство, нет больше ни свободы, ни воли.Тогда страх и лесть заменяют подачу голосов выкриками; уже больше необсуждают: боготворят или проклинают. Таков был позорный способ подачимнений в Сенате при императорах. Иногда это делалось со смехотворнымипредосторожностями. Тацит замечает (162), что при Отоне (163) сенаторы,осыпая Вителлия (164) проклятиями, старались в то же время поднять ужасныйшум, чтобы он, случайно сделавшись повелителем, не мог знать, что,собственно, сказал каждый из них. Из этих различных соображений рождаются принципы, по которым должноустанавливать способ подсчета голосов и сопоставления мнений в соответствиис тем, насколько легко узнается общая воля и насколько Государство клонитсяк упадку. Есть один только закон, который по самой своей природе требуетединодушного согласия: это - общественное соглашение. Ибо вхождение вассоциацию граждан есть самый добровольный акт в мире; поскольку всякийчеловек рождается свободным и хозяином самому себе, никто не может ни подкаким предлогом подчинить его без его согласия (165). Постановить, что сынрабыни рождается рабом, это значит постановить, что он не рождаетсячеловеком (166). Следовательно, если после заключения общественного соглашения окажется,что есть этому противящиеся, то их несогласие не лишает Договор силы, онотолько препятствует включению их в число его участников: это - чужестранцысреди граждан. Когда Государство учреждено, то согласие с Договоромзаключается уже в самом выборе местопребывания гражданина; жить на даннойтерритории - это значит подчинять себя суверенитету*. ________ * Это всегда должно относиться лишь к свободному Государству. Ибо вдругих случаях семья, имущество, отсутствие пристанища, нужда, насилие могутудержать жителя в стране против его воли; и тогда само по себе одно егопребывание в стране уже не предполагает более его согласия на Договор или нанарушение Договора. За исключением этого первоначального Договора, мнение большинствавсегда обязательно для всех остальных: то - следствие самого Договора. Носпрашивается, как человек может быть свободен и в то же время принужденсообразоваться с желаниями, что не суть его желания? Как те, кто не согласенс большинством, могут быть свободны и одновременно подчиняться законам, накоторые они не давали согласия? Я отвечаю, что вопрос неправильно поставлен. Гражданин дает согласие навсе законы, даже на те, которые карают его, если он осмеливается нарушитькакой-либо из них. Непременная воля всех членов Государства - это общаяволя; это благодаря ей они граждане и свободны*. Когда на собрании народапредлагают закон, то членов собрания спрашивают, собственно говоря, не отом, сообразно оно или нет с общей волей, которая есть их воля. Каждый,подавая свой голос, высказывает свое мнение по этому вопросу, и путемподсчета голосов определяется изъявление общей воли. Если одерживает верхмнение, противное моему, то сие доказывает, что я ошибался и что то, что ясчитал общею волею, ею не было. Если бы мое частное мнение возобладало, то ясделал бы не то, чего хотел, вот тогда я не был бы свободен. ___________ * В Генуе у входа в тюрьмы и на кандалах каторжников можно прочестьслово: Libertas (Свобода (лат.)). Такое применение этого девиза прекрасно исправедливо. В самом деле, лишь преступники всех состояний мешают гражданинубыть свободным. В стране, где все эти люди были бы на галерах, наслаждалисьбы самой полной свободой. Это, правда, предполагает опять-таки, что все особенности общей воливоплощены в большинстве голосов. Когда этого уже нет, то какое бы решение нибыло принято нет более свободы. Показав выше, как в решениях, принимаемых всем обществом, заменялиобщую волю изъявлениями воли частных лиц, я уже достаточно определил исредства, способные предупреждать такое злоупотребление; об этом я буду ещеговорить ниже. Что до того, какое относительное большинство голосовдостаточно, чтобы видеть здесь провозглашение общей воли, то я также излагалуже принципы, по которым можно установить и это. Разница в один-единственныйголос нарушает разделение поровну: один-единственный несогласный разрушаетединодушие. Но между единодушием и разделом голосов поровну есть рядслучаев, когда голоса разделяются неравно и в каждом из них можноустанавливать число, позволяющее видеть провозглашение общей воли сообразносостоянию и нуждам Политического организма. Два общих принципа могут служить для определения этих отношений: первый- говорящий о том, что чем важнее и серьезнее решения, тем более мнение,берущее верх, должно приближаться к единогласию; второй - чем скореетребуется решить рассматриваемое дело, тем меньшей должна быть разница,требуемая при разделении голосов: для решений, которые должны быть принятынемедленно, перевес в один только голос должен быть признан достаточным(167). Первое из этих положений представляется более подходящим прирассмотрении законов, второе - при рассмотрении дел (168). Как бы там нибыло, именно путем сочетания этих положений и устанавливаются те наилучшиеотношения большинства и меньшинства голосов, чтобы решение считалосьпринятым. Глава III

О ВЫБОРАХ

Что до выборов государя и магистратов, представляющих собою, как ясказал, сложные акты, то здесь есть два пути, именно: избрание и жребий. Итот, и другой применялись в разных Республиках, и еще в настоящее времянаблюдается весьма сложное смешение обоих способов при избрании дожаВенеции. Выборы, по жребию, - говорит Монтескье (169), - соответствуют природедемократии. Я с этим согласен, но почему это так? Жребий, - продолжает он, -есть такой способ выбирать, который никого не обижает; он оставляет каждомугражданину достаточную надежду послужить отечеству. Но причины не в этом. Если обратить внимание на то, что избрание начальников есть делоПравительства, а не суверена, то мы увидим, почему выборы по жребию болеесвойственны демократии, где управление тем лучше, чем менее умножаются актыего. Во всякой подлинной демократии магистратура - это не преимущество, нообременительная обязанность, которую по справедливости нельзя возложить наодного человека скорее, чем на другого. Один лишь Закон может возложить этобремя на того, на кого падет жребий. Ибо тогда, поскольку условия равны длявсех и так как выбор не зависит от людей, нет такого рода применения Законак частному случаю, которое нарушило бы всеобщий характер его. При аристократическом строе государя выбирает государь, Правительствосохраняется само собою; и здесь именно уместно голосование. Пример избрания дожа Венеции подтверждает это различие, а неопровергает его: эта смешанная форма подходит смешанному роду Правления. Ибоэто заблуждение - считать форму Правления в Венеции подлинной аристократией.Если народ не принимает там никакого участия в Управлении, то именно знать иявляется там народом. Множество бедных варнавитов (170) никогда не имелодоступа к какой-либо из магистратур, и их принадлежность к дворянству далаим всего-навсего пустое звание Превосходительства и право заседать в БольшомСовете. Так как этот Совет столь же многочислен, как наш Генеральный Совет вЖеневе, то его знатные члены имеют не больше привилегий, чем наши обычныеграждане. Очевидно, что если не говорить о крайнем несходстве обеихРеспублик в целом, то горожане Женевы в точности соответствуют венецианскомупатрициату; наши Уроженцы и Жители - Горожанами народу Венеции; нашикрестьяне - подданным Венеции на материке; наконец, как бы мы нирассматривали эту Республику, отвлекаясь от ее размеров, ее Правление неболее аристократично, чем наше (171). Вся разница в том, что поскольку у наснет никакого пожизненного главы, мы не испытываем необходимости прибегать кжребию. Выборы по жребию создавали бы мало затруднений в подлинной демократии,где ввиду того, что все равны как по своим нравам, так и по своимдарованиям, как по принципам своим, так и по состоянию своему, тот или инойвыбор становится почти что безразличен. Но я уже сказал, что никогда несуществовало подлинной демократии. Когда соединяют выборы и жребий, то первым путем следует заполнятьместа, требующие соответствующих дарований, такие, как военные должности;второй путь более подходит в тех случаях, когда достаточно здравого смысла,справедливости, честности, как в судейских должностях; потому что вправильно устроенном Государстве качество эти свойственны всем гражданам. Ни жребий, ни голосования совершенно не имеют место при монархическомПравлении. Поскольку монарх по праву один - государь и единственныймагистрат, то выбор его наместников принадлежит лишь ему одному. Когда аббатде Сен-Пьер предлагал увеличить число Советов короля Франции (172) ивыбирать их членов посредством проводимого в них голосования, он не понимал,что предлагает изменить форму Управления. Мне остается еще сказать о способе подачи и сбора голосов в собраниинарода. Но, быть может, очерк истории устройства внутреннего управления вРиме в этом отношении более наглядно объяснит все принципы, чем я мог бы этоустановить. Не недостойно внимания рассудительного читателя увидеть снекоторыми подробностями, как разбирались дела общественные и частные вСовете из двухсот тысяч человек. Глава IV

О РИМСКИХ КОМИЦИЯХ

У нас нет никаких вполне достоверных памятников первых времен Рима.Весьма вероятно даже, что большая часть того, что о них рассказывают - этобасни*; и вообще нам как раз больше всего не хватает именно той наиболеепоучительной части летописей народов, которая представляет собою историю ихстановления. Опыт каждодневно учит нас, по каким причинам возникаютперевороты в Государствах, но так как никакой народ больше не образуется,то, дабы объяснить, как образовались народы, нам остается только строитьдогадки. __________ * Имя - "Рома", которое, как утверждают, происходит от "Ромул", - этослово греческое и означает сила, имя "Нума" - тоже греческое и означаетзакон. Вероятно ли, что оба первых царя этого города уже наперед носилиимена, столь соответствующие тому, что они совершили? Обычаи, которые мы находим уже установившимися, свидетельствуют, поменьшей мере, о том, что они имели некогда свое начало. Из традиций,восходящих к этому началу, те, что поддерживаются самыми крупнымиавторитетами и подкрепляются наиболее вескими основаниями, должны считатьсянаиболее достоверными. Вот положения, которых стремился я держаться, когдаисследовал, как самый свободный и самый могущественный народ на землеосуществлял свою верховную власть. После основания Рима, зарождающаяся Республика, т. е. армия основателя,состоявшая из альбанов, сабинов и чужеземцев, была разделена на три класса,которые, по этому делению, приняли название триб (175). Каждая из этих триббыла подразделена на десять курий, а каждая курия на декурии, во главекоторых были поставлены предводители, называвшиеся курионами и декурионами. Кроме того, из каждой трибы выделили по отряду из ста верховных иливсадников, который назывался центурией, из чего видно, что этиподразделения, почти бесполезные в городе, были сначала чисто военными. Нокак бы предчувствие грядущего величия заставило маленький город Рим ужетогда дать себе внутреннее управление, приличествующее столице мира. Из этого первого разделения вскоре возникло затруднение: дело в том,что тогда как трибы альбанов* и сабинов** оставались постоянно в одном и томже состоянии, триба пришельцев*** беспрестанно увеличивалась в результатепостоянного притока этих последних; и она не замедлила обогнать обе другие.Средство, которое нашел Сервий (174), чтобы устранить этот опасныйнепорядок, состояло в том, чтобы изменить разделение; и разделение поплеменам, которое он уничтожил, заменить другим - по тем местам города,которые занимала каждая триба. Вместо трех триб он создал четыре, из которыхкаждая занимала один из холмов Рима и носила его имя. Таким образом,исправляя неравенство в настоящем, он предупреждал его и на будущее; и чтобыэто разделение касалось не только мест, но и людей, он запретил жителямодного квартала переходить в другой: это предотвратило смешение племен. Он удвоил также три уже существовавшие центурии всадников и добавил кним двенадцать новых, но, все же, под старыми названиями, - способ простой исправедливый: так он окончательно отделил корпорацию всадников от массынарода, не вызвав недовольства этого последнего. К этим четырем городским трибам Сервий добавил пятнадцать других,названных им сельскими трибами, потому что они были составлены из жителейдеревни, разделенных на такое же число округов. Впоследствии было образованостолько же новых, и вот римский народ оказался разделенным на тридцать пятьтриб, - число, оставшееся неизменным до конца Республики. Это разграничение триб города и триб деревни имели следствие, котороедостойно быть отмеченным, потому что вообще нет другого такого примера ипотому что Рим обязан ему и сохранением своих нравов, и ростом своихвладений. Можно было бы полагать, что городские трибы вскоре присвоят себе властьи почести и не замедлят унизить трибы сельские: оказалось совсем наоборот.Известна склонность первых римлян к сельской жизни. Эту склонность внушил иммудрый наставник, который соединил свободу с трудами сельскими и ратными и,так сказать, выдворил из деревни в город искусства, ремесла, интриги,богатство и порабощение. И так как все, кто в Риме выделялся, обитали за городом и занималисьземледелием, то уже привыкли искать лишь там главную опору Республики. Этотобраз жизни, которому следовали достойнейшие из патрициев, высоко почиталсявсеми; простую и трудовую жизнь сельских жителей предпочитали праздной ирассеянной жизни горожан Рима; и тот, кто, обрабатывая землю, становилсяуважаемым гражданином, был бы лишь несчастным пролетарием в городе. Не безпричины, говорил Варрон (175), наши великодушные предки создали в деревнепитомник тех крепких и доблестных мужей, что защищали их в период войны икормили в период мира. Плиний определенно говорит (176), Что сельские трибы,благодаря своему составу, пользовались особым почетом, а в городские трибыиз сельских переводили тех презренных, которых хотели унизить. Сабин АппийКлавдий (177), прибыв в Рим, чтобы там поселиться, был осыпан почестями изаписан в сельскую трибу, которая впоследствии приняла имя его семьи.Наконец, вольноотпущенники входили все в городские трибы, и никогда - вдеревенские, и за все время существования Республики не было ни одногопримера, чтобы кто-либо из этих вольноотпущенников достиг какой-либомагистратуры, даже став гражданином. Это был превосходный принцип, но в применении его вошли так далеко, чтоэто в конце концов привело к переменам и, конечно, к злоупотреблениям вовнутреннем управлении. Во-первых, Цензоры, давно уже присвоившие себе, совершенно произвольно,право переводить граждан из одной трибы в другую, позволили большинствузаписываться в любую из них; это, конечно, не могло привести ни к чемухорошему и отнимало у цензуры одно из важных средств воздействия. Болеетого, поскольку знатные и могущественные все записывались в сельские трибы,а вольноотпущенники, ставшие гражданами, оставались вместе с чернью вгородских, то трибы вообще не имели теперь ни места, ни территории; но всеони настолько смешались, что членов каждой можно было отличать только поспискам, так что понятие, выражаемое словом триба, перестало быть связано сопределенной территорией и оказалось связанным с личностями или даже почтиутратило всякое содержание. Случалось также, что трибы города, будучи ближе к власти и частооказываясь более сильными в Комициях, продавали Государство тем, кто негнушался покупать голоса черни, которая заполняла собой эти трибы. Что до курий, то поскольку первый законодатель создал их по десяти вкаждой трибе, то весь народ римский, тогда живший внутри стен города,оказался состоящим из тридцати курий, из которых каждая имела свои храмы,своих богов, своих чиновников, своих жрецов и свои празднества, называвшиесякомпиталиями (178) и напоминавшие тепаганалии (179), которые впоследствиипоявились в сельских трибах. Так как при новом разделении Сервия это число, тридцать, не делилосьпоровну между установленными им четырьмя трибами, то он решил оставить этоделение нетронутым; и курии, независимые от триб, сделались новымподразделением жителей Рима. Но о куриях не было и речи ни среди сельскихтриб, ни среди входившего в их состав населения, потому что раз трибы сталичисто гражданскими установлениями и поскольку был введен другой порядок длянабора войск, то военные подразделения Ромула оказались излишними. Такимобразом, хотя каждый гражданин и был записан в какую-нибудь трибу, далеко некаждый гражданин был записан в какую-нибудь курию. Сервий произвел еще и третье разделение, которое не имело никакогоотношения к обоим предыдущим, а стало по своим результатам самым важным извсех. Он разделил весь римский народ на шесть классов, различавшихся не поместу проживания и не по людям, но по имуществу: так что в первые классыпопали богатые, в последние бедные, а в средние - люди со средним достатком.Эти шесть классов состояли из ста девяноста трех подразделений, называемыхцентуриями, и эти подразделения распределялись так, что в один первый классих входило более половины, а последний составляла всего одна. Таким образом,оказалось, что класс, наименее многочисленный по числу людей, включалнаибольшее число центурий, а последний класс целиком считался только однимподразделением, хотя в него входило более половины жителей Рима. Чтобы народу было труднее проникнуть в суть последствий этогопоследнего передела, Сервий старался придать ему вид военной реформы; онвключил во второй класс две центурии оружейников и две центурии орудий войны(180) - в четвертый. В каждом классе, за исключением последнего, он отделилмолодых от старых, т. е. тех, кого возраст освобождал от этого по законам, -различие, которое больше, чем различие имущественное, приводило кнеобходимости часто повторять перепись или пересчет. Наконец он пожелал,чтобы народные собрания проходили на Марсовом поле и чтобы все те, кто повозрасту подлежали военной службе, приходили туда со своим оружием. В последнем же классе он не провел такого разделения на молодых истарых; причина была в том, что чернь, из которой этот класс состоял, вообщене удостаивалась чести носить оружие для защиты отечества; надо было иметьдомашний очаг, чтобы получить право его защищать. И в тех бесчисленныхтолпах наемных негодяев, которыми блещут ныне армии королей, нет, вероятно,ни одного, кто не был бы с презрением изгнан из римской когорты в тевремена, когда солдаты были защитниками свободы. В этом последнем классе отличали, впрочем, еще пролетариев от тех, когоназывали capite censi*. Первые, не совсем еще низведенные до ничтожества,давали по крайней мере Государству граждан, иногда даже солдат при крайнейнеобходимости. Что касается до тех, которые ровно ничего не имели и которыхможно было пересчитать только по головам, то их вообще сбрасывали со счетов,и Марий был первым, кто удостоил набирать их в солдаты. __________ Не решая здесь, было ли это третье разделение хорошо или дурно само посебе, я могу, мне кажется, утверждать, что только простые нравы первыхримлян, их бескорыстие, их любовь к земледелию, их презрение к торговле ипогоне за наживой могли сделать его осуществимым. Где найдется такой народ вновые времена, у которого всепоглощающая жадность, дух беспокойства,интриги, постоянные перемещения, вечные перемены в имущественном положениипозволили бы подобному устроению продержаться в течение двадцати лет, неперевернув все Государство? Надо еще отметить, что нравы и цензура, болеесильные, чем это устроение, исправили многие его недостатки в Риме, и чтоиной богач оказывался выдворенным в класс бедных за то, что слишкомвыставлял напоказ свое богатство. Из всего этого легко можно понять, почему почти всегда упоминаются лишьпять классов, хотя в действительности их было шесть. Шестой, не поставлявшийни солдат в армию, ни голосующих на Марсовом поле*, и почти ни на чтонепригодный при Республике, редко принимался в расчет. ___________ * Я говорю на Марсовом, поле потому, что там именно и собиралисьКомиции по центуриям. При двух других формах народ собирался на форуме или вином месте, и тогда у capite censi было столько же влияния и власти, сколькоу первых граждан. Таковы были различные разделения римского народа. Посмотрим теперь, ккакому результату это приводило в собраниях. Эти собрания, законносозываемые, назывались Комициями; они происходили обычно на римском форумеили на Марсовом поле и разделялись на Комиции по куриям, Комиции поцентуриям и Комиции по трибам, сообразно той из этих трех форм, по которойони созывались. Комиции по куриям были учреждены Ромулом, по центуриямСервием, по трибам - народными Трибунами. Ни один закон не принимался, ниодин магистрат не избирался иначе, как в Комициях; и так как не было ниодного гражданина, который не был бы записан в одну из курий, одну изцентурий или одну из триб, то отсюда следует, что ни один гражданин не быллишен права голоса и что народ римский был по настоящему сувереном июридически, и фактически. Чтобы Комиции считались созванными законно и чтобы то, что тамделалось, имело силу закона, необходимы были три условия: первое - чтобыкорпорация или магистрат, которые их созывали, были для того облеченынадлежащей властью; второе - чтобы собрание происходило в один из дней,дозволенных законом; третье - чтобы предзнаменования были благоприятны. На чем основано первое правило, не требуется объяснять второе - этовопрос порядка: так, не дозволялось собирать Комиции в праздничные ибазарные дни, когда деревенский люд, прибывавший в Рим по своим делам, неимел времени, чтобы провести день на форуме. Посредством третьего условияСенат держал в узде гордый и неспокойный народ и кстати умерял пыл мятежныхтрибунов. Эти последние, однако, находили не одно средство освобождаться оттакого рода стеснений. Обсуждению на Комициях подлежали не только законы ивыборы правителей. Так как римский народ присвоил себе самые важные функцииПравления, то можно сказать, что судьба Европы решалась на его собраниях.Это разнообразие вопросов порождало и различные формы этих собраний, смотряпо тому, о чем надлежало принять решение. Чтобы судить об этих различныхформах, достаточно их сравнить. Ромул, учреждая курии, имел в видусдерживать Сенат с помощью народа и народ с помощью Сената, господствуя вравной мере над обоими. Посредством этой формы он дал народу преобладание вчисленности, чтобы уравновесить этим то преобладание в могуществе ибогатстве, которое он оставил за патрициями. Но, сообразно с духом монархии,он предоставил все-таки больше преимуществ патрициям, которые через своихклиентов могли влиять на распределение голосов. Это удивительноеустановление патронов и клиентов было шедевром политики и человеческойприроды; без него патрициат, столь противный духу Республики, не мог бысуществовать. Риму одному принадлежала честь дать миру этот прекрасныйпример, который никогда не приводил к злоупотреблениям, причем ему все женикогда не следовали. Так как именно эта форма курий существовала при царяхдо Сервия и так как царствование последнего Тарквиния (181) вообще несчиталось законным, то царские законы, в отличие от всех других, сталиобозначаться как leges curiatae*. При Республике курии, все так жеограничиваясь четырьмя городскими трибами и заключая в себе уже одну Лишьримскую чернь, не могли удовлетворить ни Сенат, стоящий во главе патрициев,ни Трибунов, которые, несмотря на то, что были плебеями, стояли во главесостоятельных граждан. Поэтому курии потеряли всякое значение; падение ихбыло таково, что тридцать ликторов, собравшись вместе, делали то, что должныбыли делать Комиции по куриям. _________ * Законы, принятые куриями (лат.). Разделение по центуриям было столь благоприятно для аристократии, чтоне сразу поймешь, почему Сенат не брал постоянно верх в Комициях, которыеносили это название, и посредством которых избирались Консулы, Цензоры идругие курильные магистраты (182). В самом деле, из ста девяноста трехцентурий, которые составляли все шесть классов народа Рима, в первый входилодевяносто восемь, а так как голоса считались только по центуриям, то одинпервый класс имел перевес по числу голосов над всеми остальными. Когда всеэти центурии приходили к соглашению, то уже прекращали сбор голосов; то, чторешало меньшинство, выдавалось за решение большинства, и можно сказать, чтов Комициях по центуриям дела решались скорее в зависимости от того, у когобыло больше денег, чем от того, кто собрал больше голосов. Но эта безмерная власть умерялась двумя средствами. Во-первых,поскольку в классе богатых состояли, обычно, Трибуны и, всегда, - большоечисло плебеев, то они уравновешивали влияние патрициев в этом первом классе. Второе средство состояло вот в чем: вместо того, чтобы приводитьцентурии к голосованию в соответствии с тем, в какой они входили класс, чтовынуждало бы всегда начинать с первой, выбирали одну из них по жребию, итолько эта одна* участвовала в выборах, после чего все центурии, созываемыена другой день, уже по их положению в общем порядке центурий, сновапроводили выборы, и они обычно только подтверждали решение, вынесенноенакануне. Так, право подавать пример, определявшееся положением центуриисреди других центурий, отдавалось теперь жребию, согласно принципамдемократии. __________ * Эта центурия, избиравшаяся по жребию, называлась prerogativa (от prae- пред, спереди и rogo - спрашивать (лат.)), потому что она была первой, укоторой отбирали голоса; и отсюда-то и произошло слово прерогатива. Из этого обычая проистекало еще одно преимущество, - то, что гражданедеревни имели время между двумя ступенями выборов справиться о достоинствахнеокончательно избранного кандидата, так чтобы подавать свои голоса сознанием дела. Но якобы для ускорения дела, в конце концов добились отменыэтого обычая, - и те и другие выборы стали проводиться в тот же день. Комиции по трибам были собственно Советом римского народа. Онисозывались только Трибунами; здесь избирались Трибуны и здесь же проходилипроводимые ими плебисциты. Сенат не только не имел здесь никакого влияния,он даже не имел права здесь присутствовать; и, принужденные повиноватьсязаконам, в голосовании которых они не могли принять участия, сенаторы в этомотношении были менее свободны, чем самые последние из граждан. Этанесправедливость понималась совершенно неправильно, а ее одной былодостаточно, чтобы сделать недействительными декреты такого целого, кудаимели доступ не все его члены. Если бы даже все патриции и присутствовали наэтих Комициях по праву, которое они на это имели в качестве граждан, то,обратившись тогда в простых частных лиц, они почти не влияли бы на исходтакого рода голосования, которое осуществляется путем поголовного подсчетаголосов, и где самый ничтожный пролетарий имеет столько же значения, как иПервый Сенатор. Таким образом мы видим, что эти различные распределения не толькосоздавали порядок при подсчете голосов столь многочисленного народа, но,кроме того, они никак не сводились к формам, безразличным сами по себе,каждая давала свои результаты, соответствующие тем целям, которые изаставили предпочесть эту форму всем другим. Даже если не входить насчет этого в дальнейшие подробности, изпредыдущих разъяснений вытекает, что Комициипо трибам были наиболееблагоприятны для народного правления, а Комиции по центуриям - дляаристократии. Что до Комиции по куриям, где одна только римская черньсоставляла большинство, то, поскольку они годились лишь для того, чтобысоздавать благоприятные условия для тирании и дурных замыслов, они должныбыли потерять всякую славу, потому что даже мятежники воздерживались оттакого средства, которое слишком явно раскрывало их планы. Несомненно, чтовсе величие римского народа воплощалось в Комициях по центуриям, которыеодни только были полными, тогда как в Комициях по куриям не хватало сельскихтриб, а в Комициях по трибам - Сената и патрициев. Что до способа подсчета голосов, то у первых римлян он был столь жепрост, как и их нравы, хотя и не до такой степени, как в Спарте. Каждыйподавал свой голос вслух, писец по очереди их записывал; большинство голосовв каждой трибе определяло результат голосования трибы; большинство голосовсреди триб определяло результат голосования народа; и так же в куриях ицентуриях. Этот обычай был хорош, пока честность царила между гражданами икогда каждый стыдился подавать публично голос за несправедливое мнение илиза недостойного кандидата. Но, когда народ развратился и когда голоса сталипокупать, уже потребовалась тайная подача голосов, чтобы недовериемсдерживать покупщиков и чтобы оставить плутам возможность не бытьизменниками. Я знаю, что Цицерон порицает эту перемену и видит в ней одну из причинпадения Республики. Но хотя я и понимаю, какой вес должно иметь в данномслучае авторитетное мнение Цицерона (183), я не могу с ним согласиться: ядумаю, напротив, что гибель Государства ускорили тем, что не совершалидостаточно часто изменений подобного рода. Как пища людей здоровых негодится для больных, так же не следует желать управлять испорченным народомпосредством тех же законов, которые подходят для народа здорового. Ничто недоказывает этого правила лучше, чем долговечность Венецианской Республики,некоторое подобие которой существует еще и сейчас единственно потому, что еезаконы годятся лишь для недобрых людей. Гражданам, таким образом, стали раздавать таблички, с помощью которыхкаждый мог голосовать так, чтобы неизвестно было, каково его мнение.Установили также новые формальности при собрании табличек, подсчете голосов,сравнении чисел и так далее, что не помешало часто подозреватьдобросовестность чиновников, на коих были возложены эти обязанности*.Наконец, чтобы предотвратить частные сделки и куплю-продажу голосов,издавали особые эдикты, самая многочисленность которых свидетельствует о ихбесполезности. _________ *Custodes, Diribitores, Rogatores suffragiorum (наблюдатели, раздатчикитабличек, собиратели голосов (лат.)). В последние времена Республики часто приходилось прибегать кчрезвычайным средствам, чтобы восполнить неудовлетворенность законов. Топредвещали чудеса; но это средство, которое могло воздействовать на народ,не действовало на тех, которые им управляли; то спешно созывали собраниепрежде, чем кандидаты могли успеть заключить свои сделки; то все собраниепосвящали речам, когда видели, что народ обманут и готов принять дурноерешение. Но, в конце концов, честолюбие успешно обходило все препятствия; ивот что представляется почти невероятным - среди стольких злоупотреблений,этот огромный народ, следуя старинным правилам, не переставал выбиратьмагистратов, проводить законы, разбирать тяжбы, отправлять дела частные иобщественные почти с такою же легкостью, с какою это мог бы делать самСенат. Глава V

О ТРИБУНАТЕ

Когда невозможно установить точное соотношение между составными частямиГосударства или когда причины, устранить которые нельзя, беспрестаннонарушают эти соотношения, тогда устанавливают особую магистратуру, никак невходящую в общий организм, и она возвращает каждый член в его подлинноеотношение и образует связь или средний член пропорции, либо же междугосударем и народом, либо между государем и сувереном, либо же между обеимисторонами одновременно, если это необходимо. Этот организм, который я назову Трибунатом, есть блюститель законов изаконодательной власти. Он служит иногда для того, чтобы защищать суверен отПравительства, как это делали в Риме народные Трибуны; иногда - чтобыподдерживать Правительство против народа, как это делает теперь в ВенецииСовет Десяти; иногда же - чтобы поддерживать между ними равновесие, как этоделали Эфоры (184) в Спарте. Трибунат вовсе не есть составная часть Гражданской общины и не долженобладать никакой долей ни законодательной, ни исполнительной власти. Ноименно его власть еще больше, ибо, не будучи в состоянии ничего сделать, Онможет всему помешать. Он более священен и более почитаем как защитникзаконов, чем государь, их исполняющий, и чем суверен, их дающий. Это оченьясно видно в Риме, когда гордые патриции, всегда презиравшие весь народ,принуждены были склоняться перед простым чиновником народа, который не имелни покровительства, ни юрисдикции. Трибунат, разумно умеряемый, - это наиболее прочная опора доброгогосударственного устройства; но если он получает хоть немногим более силы,чем следует, он опрокидывает все. Что до слабости, то она не в его природе,и если только представляет он из себя кое-что, он никогда не может значитьменее, чем нужно. Он вырождается в тиранию, когда узурпирует исполнительную власть,которую он должен лишь умерять, и когда хочет издавать законы, которыедолжен лишь блюсти. Огромная власть Эфоров не представляла опасности, покаСпарта сохраняла свои нравы, но она ускорила их начавшееся разложение. КровьАгиса (185), убитого этими тиранами, была отмщена его преемником;преступление и покарание Эфоров равным образом ускорили гибель Республики, ипосле Клеомена (186) Спарта уже была ничем. Рим нашел свою погибель на томже пути; и чрезвычайная власть трибунов, шаг за шагом узурпируемая,послужила, в конце концов, с помощью законов, созданных для сохранениясвободы, охранною грамотою императорам, которые ее уничтожили. Что же доСовета Десяти в Венеции, то - это кровавое судилище, одинаково ужасное и дляпатрициев и для народа; и оно, вместо того, чтобы защищать своим высокимавторитетом законы, служит, после полного вырождения оных, лишь для того,чтобы наносить в потемках удары, которые не смеют даже замечать. Трибунат ослабляется, как и Правительство, при увеличении числа егочленов. Когда Трибуны римского народа, сначала в числе двух, затем пяти,хотели удвоить это число, то Сенат им не противился, твердо уверенный, чтосможет сдерживать одних с помощью других: это и не преминуло случиться. Лучшее средство предупредить узурпацию столь опасного корпуса,средство, о котором не помышляло до сих пор ни одно Правительство, было бы -не делать этот корпус постоянным, но определять промежутки, в течениекоторых он прекращал бы свое существование. Эти промежутки, которые недолжны быть настолько велики, чтобы дать время злоупотреблениям утвердиться,могут устанавливаться Законом, так чтобы их легко можно было в случаенеобходимости сокращать посредством чрезвычайных указов. Это средство, мне кажется, не представляет затруднений, потому что, какя сказал, трибунат, не составляя части государственного устройства, можетбыть устранен без ущерба для этого последнего; и оно мне кажетсядейственным, потому что магистрат, вновь введенный, отправляется вовсе не оттой власти, которую имел его предшественник, но от власти, которую дает емуЗакон. Глава VI О ДИКТАТУРЕ (187) Негибкость законов, препятствующая им применяться к событиям, может внекоторых случаях сделать их вредными и привести через них к гибелиГосударство, когда оно переживает кризис. Соблюдение порядка и форм требуетнекоторого времени, в котором обстоятельства иногда отказывают. Можетпредставиться множество случаев, которых законодатель вовсе не предвидел, иэто весьма необходимая предусмотрительность: понять, что не все можнопредусмотреть. Не нужно поэтому стремиться к укреплению политическихустановлении до такой степени, чтобы отнять у себя возможность приостановитьих действие. Даже Спарта давала покой своим законам. Но лишь самые большиеопасности могут уравновесить ту, которую влечет за собою изменение строяобщественного; и никогда не следует приостанавливать священную силу законов,если дело не идет о спасении отечества. В этих редких и очевидных случаяхзабота об общественной безопасности выражается особым актом, которыйвозлагает эту обязанность на достойнейшего. Это поручение может быть данодвумя способами, в соответствии с характером опасности. Если, чтобы ееустранить, достаточно увеличить действенность Правительства, то Управлениесосредоточивают в руках одного или двух из его членов, и, таким образом,изменяют не власть законов, а только форму их применения. Если же опасностьтакова, что соблюдение закона становится препятствием к ее предупреждению,то назначают высшего правителя, который заставляет умолкнуть все законы и нанекоторое время прекращает действие верховной власти суверена. В подобномслучае то, в чем заключается общая воля, не вызывает сомнений, и очевидно,что первое желание народа состоит в том, чтобы Государство не погибло.Следовательно, прекращение действия законодательной власти отнюдь ее неуничтожает. Магистрат, который заставляет эту власть умолкнуть, не можетзаставить ее говорить; он господствует над нею, не будучи в состоянии бытьее представителем. Он может творить все, исключая законы. Первое средство применялось римским Сенатом, когда он формулоюпосвящения возлагал на Консулов обязанность принимать меры для спасенияРеспублики. Второе - когда один из двух Консулов назначал Диктатора*: обычайэтот был принят Римом по примеру Альбы. __________ * Это назначение совершалось ночью и тайно, как будто стыдилисьпоставить человека выше законов. В первые времена Республики к диктатуре прибегали весьма часто, потому,что Государство не было еще настолько устойчивым, чтобы оно моглоподдерживать себя одною лишь силою своего внутреннего устройства. Так как нравы тогда делали излишними множество предосторожностей,которые были бы необходимы в другое время, то не боялись ни того, чтоДиктатор злоупотребит своей властью, ни что он попытается удержать ее сверхустановленного срока. Казалось, напротив, что столь огромная власть былабременем для того, кто ею был облечен, настолько он торопился от нееосвободиться, как если бы это было делом слишком трудными слишком опасным:заменять собою законы. Поэтому не опасность дурного употребления, а опасность вырождения этойвысшей магистратуры заставляет меня осуждать неумеренное пользование ею впервые времена Республики. Ибо если так щедро назначали на эту должность дляпроведения выборов, освящения храмов, выполнения вещей чисто формальных, томожно было уже опасаться, как бы она не стала менее грозной в случаеподлинной необходимости, и как бы постепенно не привыкли видеть в диктатурепустое звание, если его используют лишь при пустых церемониях. К концу Республики римляне, став более осмотрительными, избегалидиктатуры столь же неразумно, как прежде неразумно ею злоупотребляли.Отрадно было убедиться, что опасения их были мало основательны; что самаяслабость столицы была залогом ее безопасности при всяких посягательствахмагистратов, которые пребывали в самом лоне; что Диктатор мог в известныхслучаях защищать свободу общественную, никогда не имея возможности посягнутьне нее; и что надетые на Рим оковы, очевидно, были выкованы вовсе не в самомРиме, а в его армиях. То слабое сопротивление, которое оказали Марий - Суллеи Помпей - Цезарю, ясно показало, чего можно было ожидать от внутреннейвласти, обращенной против внешней силы. Эта ошибка заставила их совершитькрупные промахи: так, например, когда не назначили диктатора в деле Катилины(188). Ибо, поскольку вопрос шел лишь о самом городе, и самое большее окакой-нибудь итальянской провинции, то с тою неограниченной властью, которуюзаконы давали диктатору, он мог бы легко рассеять заговор; а заговор тот былподавлен лишь благодаря счастливому стечению случайностей, на что никогда недолжно было полагаться человеческое благоразумие. Вместо этого Сенат ограничился передачей всей своей власти Консулам.Так и случилось, что Цицерон, чтобы действовать успешно, был вынужденпревысить свою власть в существенном пункте; и если первые взрывы ликованиязаставили одобрить его поведение, то впоследствии с полным основанием у негопотребовали отчета за кровь граждан, пролитую вопреки законам: этого упреканельзя было бы сделать Диктатору. Но красноречие Консула пленило всех; и самон, хотя и римлянин, любил больше собственную славу, чем отечество, и нестолько искал наиболее законного и наиболее верного способа спастиГосударство, сколько средства приписать себе все заслуги в этом деле*.Поэтому его справедливо осыпали почестями как освободителя Рима и столь жесправедливо наказали как нарушителя законов. Как бы блестяще ни было еговозвращение из ссылки, это была уже, несомненно, милость. _________ * Именно в этом он и не мог быть убежден, если бы предложил назначитьДиктатора, так как не смел назвать самого себя и не мог быть уверен, что егоколлега назовет его. Впрочем, каким бы способом ни было дано это важное поручение, важноограничить его продолжительность весьма кратким сроком, который ни в коемслучае не может быть продлен. Во время кризисов, которые и заставляютучреждать диктатуру. Государство вскоре бывает уничтожено или спасено, и,раз настоятельная необходимость миновала, диктатура делается тираническойили бесполезной. В Риме Диктаторы, оставаясь таковыми лишь на шесть месяцев,отказывались большей частью от этой должности еще до истечения срока. Еслибы срок был больше, они, быть может, попытались бы еще его продлить, какпоступили Децемвиры с годичным сроком. У Диктатора было лишь время, чтобыраспорядиться в отношении того крайнего случая, который сделал необходимымего избрание; у него не было времени помышлять о других планах. Глава VII

О ЦЕНЗУРЕ

Подобно тому, как провозглашение общей воли совершается посредствомЗакона, так и объявление суждения всего общества производится посредствомцензуры. Общественное мнение есть своего рода Закон, служителем котороговыступает Цензор; он лишь применяет этот закон, по примеру государя, кчастным случаям. Цензорский трибунал, таким образом, вовсе не является судьею народногомнения, - он лишь объявитель его; и как только он от него отходит, егорешения уже безосновательны и не имеют действия. Бесполезно проводить различие между нравами какого-либо народа и тем,что он почитает, ибо все это восходит к одному и тому же принципу инеизбежно смешивается. У всех народов мира не сама природа, а их взглядыопределяют, что им любо. Исправьте взгляды людей, и нравы их сами собоюсделаются чище. Любят всегда то, что прекрасно, или то, что находят таковым;но в этом-то суждении и ошибаются; следовательно, именно это суждение иследует выправлять. Кто судит о нравах, судит о чести, а кто судит о чести,тот выводит свой закон из общего мнения. Взгляды народа порождаются его государственным устройством. Хотя Закони не устанавливает нравы, но именно законодательство вызывает их к жизни:когда законодательство слабеет, нравы вырождаются. Но тогда приговорцензоров уже не может сделать того, чего не сделала сила законов. Отсюда следует, что цензура может быть полезна для сохранения нравов,но никогда - для их восстановления. Учреждайте Цензоров, пока законы в силе;как только они потеряли силу - все безнадежно; ничто, основанное на законе,больше не имеет силы, когда ее не имеют больше сами законы. Цензураоберегает нравы, препятствуя порче мнений, сохраняет их правильность, мудроприлагая их к обстоятельствам, иногда даже уточняет их, когда они ещенеопределенны. Обычай иметь секундантов на дуэлях, доведенный доумопомрачения во Французском королевстве, был здесь уничтожен единственноследующими словами одного из королевских эдиктов: "Что до тех, которые имеюттрусость звать секундантов..." Этот приговор, предупреждая приговоробщества, сразу же определил его. Но когда те же эдикты захотели объявить,что и драться на дуэли это трусость, - что весьма верно, но противоречитобщему мнению, то общество подняло на смех это решение, о котором у него ужесоставилось свое суждение. Я сказал в другом месте*, что так как мнениеобщественное не может подвергаться принуждению, то не требовалось нималейшего намека на это в коллегии, учрежденной, чтобы его представлять.Нельзя вдоволь надивиться на то, с каким искусством этот движитель,полностью утраченный у людей новых времен, действовал у римлян, а еще лучшеу лакедемонян. Когда человек дурных нравов высказывал верное мнение в СоветеСпарты, то Эфоры, не принимая его в расчет, поручали какому-нибудьдобродетельному гражданину высказать то же соображение. Какая честь дляодного, какое предостережение для другого, хотя ни тот, ни другой неполучили ни похвалы, ни порицания! Какие-то пьяницы с Самоса** осквернилитрибунал Эфоров: на другой день публичным эдиктом самосцам было разрешенобыть негодяями. Когда Спарта выносила приговор относительно того, что честноили бесчестно, то Греция не оспаривала ее приговоры. __________ * Я лишь указываю в этой главе то, что я более пространно рассмотрел вПисьме к г-ну д'Аламберу (190). ** Они были с другого острова, который в этом случае запрещают намназвать принятые в нашем языке приличия (191). Глава VIII О ГРАЖДАНСКОЙ РЕЛИГИИ (189) У людей сначала не было ни иных царей, кроме богов, ни иного Правления,кроме теократического. Они рассуждали как Калигула, и рассуждали тогдаправильно. Требуется длительное извращение чувств и мыслей, чтобы люди моглирешиться принять за господина себе подобного и льстить себя надеждою, что отэтого им будет хорошо. Из одного того, что во главе каждого политического общества ставилибога, следовало, что было столько же богов, сколько народов. Два народа,друг другу чуждых и почти всегда враждебных, не могли долго признаватьодного итого же господина; две армии, вступая в битву друг с другом, немогли бы повиноваться одному и тому же предводителю. Так из национальногоразмежевания возникало многобожие, и отсюда теологическая и гражданскаянетерпимость, что, естественно, одно и то же, как это будет показано ниже. Если греки воображали, что находят своих богов у варварских народов,так это потому, что они, точно так же, воображали себя природными суверенамиэтих народов. Но в наши дни весьма смехотворной выглядит такая ученость(192), которая доказывает тождественность богов различных народов; как будтоМолох (193), Сатурн и Кронос могли быть одним и тем же богом; как будто Ваал(194) финикиян, Зевс греков и Юпитер латинян могли быть одним и тем же; какбудто могло остаться что-либо общее у фантастических существ, носившихразличные имена! Если же спросят, почему во времена язычества, когда у каждогоГосударства была своя вера и свои боги, не было никаких религиозных войн, тоя отвечу, что так было именно потому, что каждое Государство, имея своюверу, равно как и свое Правление, не отличало собственных богов отсобственных законов. Политическая война была также религиозной; областикаждого из богов были, так сказать, определены границами наций. Бог одногонарода не имел никаких прав на другие народы. Боги язычников вовсе не былибогами завистливыми; они разделили между собою власть над миром. Даже Моисейи народ древнееврейский иногда склонялись к этой мысли, говоря о богеИзраиля. Они считали, правда, за ничто богов хананеян (195), народовпроклятых, обреченных на уничтожение, место которых они призваны былизанять. Но посмотрите, как говорили они о божествах соседних народов,нападать на которых им было запрещено: Разве владение тем, что принадлежитХамосу (196), вашему богу? - говорил Иефай аммонитянам (197), - не положеновам по закону? Мы по тому же праву обладаем землями, которые нашБог-победитель приобрел для себя*. Это означало, как мне кажется, полноепризнание равенства между правами Хамоса и правами бога Израиля. Но когда евреи, подчиненные царям вавилонским, а впоследствии царямсирийским, захотели упорствовать в непризнании какого-либо иного бога, кромесвоего, то этот отказ уже рассматривался как бунт против, победителя инавлек на евреев те преследования, о которых можно прочесть в их истории икоторым примера мы не видим нигде до возникновения христианства**. __________ * Nonne ea quae possidet Chamos deus tibi jure debentur? Таков текстВульгаты (199). Отец де Каррьер перевел: "Не полагаете ли вы, что имеетеправо владеть тем, что принадлежит Хамосу, богу вашему?" Мне неизвестно, каксильно выражается это в древнееврейском тексте, но я вижу, что в ВульгатеИефай положительно признает право бога Хамоса и что французский переводчикослабляет это признание посредством слов по-вашему, чего нет в латинскомтексте. ** Совершенно очевидно, что Фокейская война (200), называемая священнойвойной, не была войной религиозной. Она имела целью наказание святотатцев, ане подчинение инаковерующих. Всякая религия была, следовательно, неразрывно связана с законами тогоГосударства, которое ее предписывало, а раз так, то не было иного способаобратить народ в свою веру, как поработить его, ни иных миссионеров, кромекак завоеватели; а так как обязательство изменить веру было законом дляпобежденных, то нужно было победить, а затем уже говорить об этом. Вовсе нелюди сражались за богов, но, как у Гомера, боги сражались за людей; каждыйпросил победы у своего бога и платил за нее новыми алтарями. Римляне, преждечем брать какой-нибудь город, приказывали местным богам его покинуть; и еслиони оставили тарентинцам их разгневанных богов, то лишь потому, что считалитогда этих богов подчиненными своим и принужденными воздавать им почести.Они оставляли побежденным их богов подобно тому, как оставляли им их законы.Венец Юпитеру Капитолийскому (198) был часто единственною данью, которую ониналагали. Наконец, поскольку римляне вместе со своею властью распространяли исвою веру и своих богов и так как они часто сами принимали богов побежденныхнародов в число своих собственных, предоставляя и тем и другим правогражданства, то у народа этой обширной империи незаметно оказалась массабогов и верований, почти одинаковых повсюду; и вот каким образом язычествостало в известном тогда мире единственною и единой религией. При этих-то обстоятельствах Иисус и пришел установить на земле царстводуха; а это, отделяя систему теологическую от системы политической, привелок тому, что Государство перестало быть единым, и вызвало междоусобныераспри, которые с тех пор уже никогда не переставали волновать христианскиенароды. А так как эта новая идея царства не от мира сего никак не моглауместиться в головах язычников, то они всегда смотрели на христиан, как нанастоящих мятежников, которые, под личиною покорности, искали лишь удобногомомента, чтобы сделаться независимыми повелителями, и ловко захватитьвласть, которой они, пока были слабы, выказывали лишь притворное уважение.Такова была причина гонений. То, чего боялись язычники, свершилось. Тогда все изменило свой облик;смиренные христиане заговорили иным языком, и вскоре стало видно, как этотак называемое царство не от мира сего обернулось, при видимом земномправителе (201), самым жестоким деспотизмом в этом мире. Однако, поскольку постоянно существовали также и государь и гражданскиезаконы, то, в результате такого двоевластия, возник вечный спор относительноразграничения власти, что и сделало совершенно невозможным в христианскихгосударствах какое-либо хорошее внутреннее управление, и никогда нельзя былопонять до конца, кому - светскому господину или священнику положеноповиноваться. Все же многие народы, и даже в Европе или в ее соседстве, захотелисохранить или восстановить прежнюю систему но не имели успеха. Духхристианства заполонил все. Религия так и осталась или вновь сделаласьнезависимою от суверена и утратила необходимую связь с организмомГосударства. У Магомета были весьма здравые взгляды; он хорошо связалвоедино всю свою политическую систему, и пока форма его Правления продолжаласуществовать при халифах (202), его преемниках. Правление это было едино итем именно хорошо. Но арабы, сделавшись народом процветающим, образованным,воспитанным, изнеженным и трусливым, были покорены варварами: тогда снованачалось размежевание между обеими властями. Хотя оно и менее явственно умагометан, чем у христиан, но оно все же есть у первых, в особенности, всекте Али (203); и есть государства, как Персия, где оно дает себячувствовать и поныне. У нас в Европе короли Англии нарекли себя главами Церкви (204); так жепоступили и русские цари (205). Но, с помощью этого титула, они сделались нестолько господами Церкви, сколько ее служителями; они приобрели не столькоправо ее изменять, как власть ее поддерживать; они в ней не законодатели,они в ней лишь государи. Везде, где духовенство составляет корпорацию*, оно- повелитель и законодатель в своей области. Существует, следовательно, двевласти, два суверена и в Англии и в России так же, как и в других местах. _________ * Следует заметить, что духовенство превращает в единый Корпус не стольего официальные собрания, как во Франции, сколь общение Церквей. Общение иотлучение от него являются общественным соглашением духовенства,соглашением, с помощью которого оно всегда будет повелителем народов икоролей. Все священники, которые пребывают между собою в общении, сутьграждане, пусть даже они живут на противоположных концах света. Этоизобретение - шедевр политики. Ничего подобного не существовало средиязыческих священнослужителей; поэтому они никогда не составляли Корпусадуховенства. Из всех христианских авторов философ Гоббс - единственный, кто хорошовидел и зло, и средство его устранения, кто осмелился предложить соединитьобе главы орла и привести все к политическому единству, без которого ниГосударство, ни Правление никогда не будут иметь хорошего устройства. Но ондолжен был видеть, что властолюбивый дух христианства несовместим с егосистемой и что интересы священника будут всегда сильнее, чем интересыГосударства. Не столько то, что есть ужасного и ложного в политическихвоззрениях Гоббса, как то, что в них есть справедливого и истинного, исделало их ненавистными**. _______ ** Смотрите, между прочим, в одном из писем Гроция к брату, от 11апреля1043 г., что этот ученый человек одобряет и что порицает в книге de Cuve ("Огражданине" (лат.) (207). Правда, склонный к снисходительности, он,по-видимому, прощает автору то, что он сказал хорошего, за то, что он сказалдурного, но не все столь снисходительны. Я полагаю, что, рассматривая под этим углом зрения исторические факты,легко можно было бы опровергнуть противоположные взгляды Бейля (206) иУорбертона, из которых один утверждает, что никакая религия не полезна дляполитического организма, а другой уверяет, напротив, что христианство - этосамая твердая его опора. Можно было бы доказать первому, что не было созданони одно Государство без того, чтобы религия не служила ему основою; авторому - что христианский закон в сущности более вреден, чем полезен, дляпрочного государственного устройства. Чтобы меня поняли до конца, я долженлишь придать немного более точности тем слишком неопределенным религиознымидеям, которые имеют отношение к моей теме. Религия по ее отношению к обществу, которое может пониматься в широкомзначении, или в более узком (208), разделяется на два вида, именно: религиючеловека и религию гражданина. Первая - без храмов, без алтарей, безобрядов, ограниченная чисто внутреннею верою во всевышнего Бога и вечнымиобязанностями морали, - это чистая и простая религия Евангелия, истинныйтеизм и то, что можно назвать естественным божественным правом. Другая,введенная в одной только стране, дает ей своих богов, своих собственныхпатронов и покровителей. У нее свои догматы, свои обряды, свой внешнийкульт, предписываемый законами; исключая ту единственную нацию, которая ейверна, все остальное для нее есть нечто неверное, чуждое, варварское; онараспространяет обязанности и права человека не далее своих алтарей. Таковыбыли все религии первых народов, которые можно назвать божественным правомгражданским или положительным. Существует еще третий род религии, более необычайный и странный; этарелигия, давая людям два законодательства, двух правителей, два отечества,налагает на них взаимоисключающие обязанности и мешает им быть одновременнонабожными и гражданами. Такова религия Лам, такова религия японцев, таковоримское христианство (209). Эту последнюю можно назвать религиейсвященнической. Отсюда происходит такой род смешанного и необщественногоправа, которому нет точного названия. Если рассматривать эти три рода религии с точки зрения политической, товсе они имеют свои недостатки. Третий род ее столь явно плох, чтозабавляться, доказывая это, значило бы попусту терять время. Все, чтонарушает единство общества, никуда не годится; все установления, ставящиечеловека в противоречие с самим собою, не стоят ничего. Вторая хороша тем, что соединяет в себе веру в божество и любовь кзаконам и тем, что, делая отечество предметом почитания для граждан, онаучит их, что служить Государству - это значит служить Богу-покровителю. Это- род теократии, при которой вообще не должно иметь ни иногопервосвященника, кроме государя, ни иных священнослужителей, кромемагистратов. Тогда умереть за свою страну - это значит принять мученичество;нарушить законы - стать нечестивцем; а подвергнуть виновного проклятиюобщества - это значит обречь его гневу богов: "Sacer estod"*. _________ * Да будет проклят! (лат.). Но она плоха тем, что будучи основана на заблуждении и лжи, онаобманывает людей, делает их легковерными, суеверными и топит подлинную верув Божество в пустой обрядности. Она еще более плоха тогда, когда, становясьисключительной и тиранической, она делает народ кровожадным и нетерпимым;так что он живет лишь убийством и резнею и полагает, что делает святое дело,убивая всякого, кто не признает его богов. Это, естественно, ставит такойнарод в состояние войны со всеми остальными, весьма вредное для собственнойбезопасности. Остается, следовательно, религия человека, или христианство, но ненынешнее, а Евангелия, которое совершенно отлично от первого. Согласно этойрелигии, святой, возвышенной и истинной, люди, чада единого Бога, признаютсебя все братьями; а общество, которое их объединяет, не распадается даже сих смертью. Но эта религия, не имея никакого собственного отношения к Политическомуорганизму, оставляет законам единственно ту силу, которую они черпают всамих себе, не прибавляя никакой другой; и от этого одна из главнейшихсвязей отдельного общества остается неиспользованною. Более того, она нетолько не привязывает души граждан к Государству, она отрывает их от него,как и от всего земного. Я не знаю ничего более противного духуобщественному. Нам говорят, что народ из истинных христиан составил бы самоесовершенное общество, какое только можно себе представить. В этомпредположении я вижу только одну большую трудность: общество истинныххристиан не было бы уже человеческим обществом. Я даже утверждаю, что это предполагаемое общество не было бы, при всемего совершенстве, ни самым сильным, ни самым прочным. Вследствие того, чтооно совершенно, оно было бы лишено связи; разрушающий его порок состоял бы всамом его совершенстве. Каждый исполнял бы свой долг: народ был бы подчинен законам; правителибыли бы справедливы и воздержанны, магистраты - честны, неподкупны; солдатыпрезирали бы смерть; не было бы ни тщеславия, ни роскоши. Все это оченьхорошо, но посмотрим, что дальше. Христианство - это религия всецело духовная, занятая исключительноделами небесными; отечество христианина не от мира сего. Он исполняет свойдолг, это правда; но он делает сие с глубоким безразличием к успеху илинеудаче его стараний. Лишь бы ему не за что было себя упрекать, а там - длянего не важно, хорошо или дурно обстоит все здесь, на земле. ЕслиГосударство процветает, он едва решается вкусить от общественногоблагоденствия; он боится возгордиться славою своей страны. Если Государствоприходит в упадок, он благословляет руку Божью, обрушившуюся на его народ. Чтобы в обществе царил мир и чтобы не нарушалась гармония, следовалобы, чтобы все граждане без исключения были равно добрыми христианами. Ноесли, к несчастью, найдется хоть один-единственный честолюбец,один-единственный лицемер, какой-нибудь Катилина, например, какой-нибудьКромвель, то он, конечно же, легко справится со своими благочестивымисоотечественниками. Христианское милосердие с трудом допускает, чтобы можнобыло худо думать о ближнем своем. Как только такому человеку, с помощьюкакой-либо хитрости, удастся их обмануть и завладеть частью публичной силы,- он уже укрепился в своем положении; Богу угодно, чтобы его уважали; вскореявляется и власть; Богу угодно, чтобы ей повиновались. Блюститель этойвласти злоупотребляет ею? Это - розга, которою Бог наказывает своих детей.Совестно было бы изгнать узурпатора; нужно было бы нарушить покойобщественный, пустить в ход насилие, пролить кровь. Все это плохо вяжется скротостью христианина, и после всего разве не безразл