The Hedley Kow
The people of the neighborhood of Hedley, on the skirts of Blackburn Fell, west of Ravens worth, on the road to Tan field, were frequently annoyed by the pranks of a boggle named Hedley Kow. He belonged to a family of goblins more mischievous than cruel. He did nobody any serious harm, but took delight in frightening them. To whomsoever he appeared he usually ended his can trips with a hoarse laugh after he had played them some sorry trick.
The illy-willy Kow was a perfect plague to the servant girls at farm houses all round the fell. Sometimes he would call them out of their warm beds by imitating the voice of their lovers at the window. At other times he would open the milk-house door, and invite the cat to lap the cream, let down stitches in the stockings they had been knitting, or put their spinning wheel out of order. But his favorite trick was to take a shape of a favorite cow and to lead a milk-maid a long chase round the field before he would allow himself to be caught. After kicking and rowing during the whole milking time, he would at last upset the pail, and, slipping clear of the tie, give a loud bellow and bolt of tail on end, thus letting the girl know she had been the sport of the Kow. This trick of his was so common that he seems to have got his name from it, though to tell him from a real cow, folk called him Kow or Koo. Here is a story about this Hedley Kow.
There was once an old woman, Goody Blake, who lived in a little bit of a cottage and earned a scant living by running errands for her neighbors; she got a bite here, a sup there, making shift to get on somehow. She always looked as spry and cheery as if she had not a want in the world.
One summer evening, as she was trotting, full of smiles as ever, along the high road to her hovel, what she should see but a big pot lying in the ditch.
'Goodness me!' cried Goody, 'that would be just the very thing for me if I only had something to put in it. But it would be fine to put a flower in for my window; so I'll just take it home with me.'
And with that she lifted the lid and looked inside. 'Mercy me!' she cried in amazement. 'If it isn't full of gold pieces! Here's luck!' And so it was, brimful of great gold coins. She felt awful rich and wondered how she was to get her treasure home. At last she could see no better way than to tie the end of her shawl to it and drag it behind her like a go-cart.
Then she was a bit tired of dragging such a heavy weight and, stopping to rest a while, turned to look at her treasure. And lo! It wasn't a pot of gold at all! It was nothing but a lump of silver. She stared at it and rubbed her eyes. 'Well I never!' she said at last. 'And me thinking it was a pot of gold! But this is luck. Silver is far less trouble, easier to mind and not so easy stolen.' So she went off again planning what she would do, and feeling as rich as rich.
When she stopped to rest again and gave a look round to see if her treasure was safe, she saw nothing but a great lump of iron. 'Well I never!' said Goody. 'I must have been dreaming of silver. But this is luck. It's real convenient. I can get penny pieces for old iron, and penny pieces are a deal handier for me than your gold and silver!' So on she trotted full of plans as to how she would spend her penny pieces.
Once more she stopped to rest and, looking around, saw nothing but a big stone. 'Well I never!' she cried full of smiles. 'And to think I mistook it for iron. But here's luck indeed, me wanting a stone terrible bad to stick open the gate.' All in a hurry to see how the stone would keep the gate open, she trotted off down the road till she came to her own cottage.
She bent over the stone to unfasten the shawl end, when... 'Oh my!' All of a sudden it gave a jump, a squeal, and in one moment was as big as a haystack. Then it let down four great lanky legs and threw out two long ears, flourished a great long tail and romped off, kicking and squealing and whinnying and laughing like a naughty boy!
The old woman stared after it till it was out of sight and then she burst out laughing too. 'Well,' she chuckled, (I am the luckiest body hereabouts. Fancy my seeing the Hedley Kow all to myself; and making myself so free with it too!' And Goody Blake went into her cottage and spent the evening chuckling over her good luck.
Menagerie manor
Still another creature that gave us a certain amount of trouble in the early stages was Millicent, the Malabar squirrel. Malabar's are the largest members of the squirrel family, and hail from India. They measure about two feet in length, with sturdy bodies and long, very bushy tails. Their undersides are saffron yellow, their upper parts a rich mahogany red, and they have very large ear-tufts that are like a couple of black sporrans perched on their heads. They are, like all squirrels, very alert, quick moving and inquisitive, but, unlike most squirrels, they do not have that nervous desire to gnaw everything with which they come into contact. The exception to this was, of course, Millicent. Her view was that nature had provided her with a pair of very prominent, bright orange teeth for the sole purpose of demolishing any cage in which she was confined. This was not from any desire to escape, because having gnawed a large hole in one side of the cage she would then move over to the other side and start all over again. She cost us a small fortune in repairs until we had a cage specially lined with sheet metal, and thus put a stop to her activities. However, feeling that she would miss her occupational therapy, we gave her large logs of wood, and she proceeded to gnaw her way through these, like a buzz saw.
At first, Millicent was anything but tame, and would not hesitate to bury her teeth in you finger, should you be foolish enough to give her a chance. We came to the conclusion that she was just one of those animals which never become tame. But then a peculiar thing happened: Millicent was found one day lying in the bottom of her cage in a state of collapse. She had no obvious symptoms, and it was a little difficult to tell exactly what was wrong with her. When I find an animal suffering from some mysterious complaint like this, I do two things: I give it an antibiotic and keep it very warm. So Millicent had an injection and was moved down to the Reptile House, for this is the only place where the heat is kept on throughout the summer months.
Within a few days Millicent was recovering satisfactorily, but was still languid. The extraordinary fact was the change in her character. From being acutely anti-human, she had suddenly become so pro-Homo Sapiens that it was almost embarrassing. You had only to open her cage door and she would rush out onto your arms, nibbling your fingers gently and peering earnestly into your face, her long whiskers quivering with emotion. She liked nothing better than to lie along your arm, as though it were the branch of a tree, and in this position doze for hours if you let her.
Since she was now such a reformed character, she was allowed out of her cage first thing each morning, to potter round the Reptile House. Millicent very soon discovered that the tortoise pen provided her with everything a self-respecting Malabar could want: there was an infra-red lamp that cast a pleasant, concentrated heat; there were the backs of the giant tortoises which made ideal perches; and there was an abundance of fruit and vegetables. So the giant tortoises would move ponderously round their pen, while Millicent perched on their shells. Occasionally, when one of them found a succulent piece of fruit and was just stretching out his neck to engulf it, she would hop down from his neck, pick up the fruit, and jump back on to the shell again before the tortoise really knew what was happening. When the time came that Millicent was well enough to return to the Small Mammal House, I think the giant tortoises were glad to see the back of her, for not only had she been an additional weight on their shells, but the constant disappearance of tidbits from under their very noses was having a distressing effect on their nerves.
The British raj in India
Images of the British raj in India are everywhere of late. On television returns, the divided rulers of Paul Scott's Jewel in the Crown sip their tea in scented hill stations and swap idle gossip in the palaces of local princes. We can savor all the hot intensities that blast a decorous English visitor the moment she steps ashore to be engulfed in a whirlwind of mendicants, elephants, snake charmers and crowds. The nine-hour production of an ancient Hindu epic poem, The Mahabharata, has lately been played to packed houses and considerable critical praise. Best-selling books like Freedom at Midnight re-create the struggle of two great cultures, mighty opposites with a twinned destiny, as they set about trying to disentangle themselves and their feelings before the Partition of 1947. Across the country, strolling visitors marveled a few years ago at all the silken saris and bright turbans of the Festival of India and, even more, at the exotic world they evoke: the bejeweled splendor of the Mogul courts; dusty, teeming streets; and all the dilemmas confronting the imperial British as they sought to bring Western ideas of order to one of the wildest and most complex lands on Earth.
Behind all the glamour and the glory, however, lies one of history's mischievous ironies. For the raj, which did not begin until 1858 when the British government officially took over India from a private trading company, was in fact only the final act in a long, crooked and partly accidental drama. Much of the British empire, in fact, was acquired, according to a celebrated phrase, "in a fit of absence of mind."
When the London merchants of what became the East India Company first sent ships to the East in 1601, they were not bound for India at all but for the Spice Islands of the Dutch East Indies, and the English traders who set foot on the subcontinent a little later actually sought to avoid conquest. Directors back in London kept telling them that conquest would only cut into profits. 'All war is so contrary to our interest,' they reminded field employees in 1681, 'that we cannot too often inculcate to you our strictest aversion thereunto.'
But India was still part of the fading Mogul empire, which a century earlier had brought Muslim administrators and conquerors. Just to protect its ability to do business in a land already riddled with fierce animosities, the company found itself forced to defend trading posts with hired soldiers. Before long, the posts became cities (Calcutta, Bombay, Madras) and their soldier garrisons, small private armies. As assets and responsibilities mounted, the merchants, who had come out as supplicants bearing gifts to local princes for an inside track on trade, gradually became soldiers, and then became local rulers themselves.
By the time the company was disbanded in 1858, hardly more than a thousand British officers controlled India, an area the size of Europe in which 200 million people - about a quarter of them Muslim, but a majority Hindu - spoke more than 200 different languages. By then, the company had carried home such Indian terms as "bungalow", "verandah", "punch", "dungarees" and "pajamas". They had also imported back to Britain many habits such as smoking cigars, playing polo and taking showers. Most of all, they had laid the foundation for, and forced the British government to get involved in, what was about to become the most ambitious, and the most anguished, empire in modern history.
The Navaho
The ancient homeland of the Navaho Indians, created according to legend by the tribal gods, was bounded in the north by Ute Mountain, in the east by Palade, in the west by San Francisco peaks in northern Arizona, and in the south by Mount Taylor, which rises above Laguna pueblo in New Mexico. All of these mountains are regarded as sacred. This vast territory includes largely mountain and desert terrain, together with some small but fertile valleys.
The Navaho, like their relatives, the Apache, are members of the widespread Athapascan linguistic family. The Athapascan language in modified form is in general use over the entire Navaho reservation, although many individuals speak Spanish, and an increasing number understand English, especially those educated in Government and mission schools.
According to native legend and tradition, supported to a certain extent by archaeological and linguistic studies, the people, now known as the Navaho and Apache entered the Southwest some time about 1200 to 1400 AD, following the eastern slopes of the Rocky Mountains from the far north. According to native legend the Navaho and Apache separated about four hundred years ago. 312
The history of the Navaho Indians must be taken into account in the study of their foods. During their early roving life they were hunters and gatherers of wild foods. Being primarily hunters, the men killed deer, mountain goats, and buffalo, with bow and arrow, while they trapped practically all the smaller edible creatures of the region. Women gathered seeds, nuts, and edible plants which they preserved by drying. Fish, formerly abundant in the mountain streams, have always been tabooed as an article of Navaho diet. The Navaho also grew their crops as the Hopi do, using digging and planting sticks. They raised the same foods as their Pueblo neighbors - corn, two or more varieties of beans, and squash. The corn was ground on the mutate and prepared in many different ways, some of which have survived during sacred ceremonies.
The characteristic Navaho dwelling, known as the hoghan, is a substantial house of brush and pole construction. Hoghans are of two major types, a conical building and a dome-shape hoghan. Medicine lodges, erected for healing ceremonies, usually resemble the conical hoghan, but on a much larger scale. The sweat-house is like a small hoghan, minus the smoke-hole. The dwelling house is usually dedicated with a ceremony which amounts to a ritual, replete with symbolism and poetry.
Navaho social organization is based on the clan, a system of tracing descent through the female line from a supposed common female ancestor. Members of the same clan consider themselves akin, hence marriage is not permitted within the clan. The number of Navaho clans is uncertain; authorities claim as few as 51 and as many as 64. Names of clans include those of Navaho localities, Pueblo clan names, nicknames, and names of aliens such as Mexican, Ute, Apache, and Sioux.
According to the Navaho, the sky is considered the husband of the earth, which is the mother of all forms of life, animal and vegetal. Divine beings carry the sun and moon across the skies over thirty-two trails. The stars were created by Hashchezhini, the Fire God, who named and set the constellations in their places. Coyote, who stole Hashchezhini's pouch of stars and scattered the contents across the heavens, is sometimes credited with their creation. Clouds, winds, fog, rain, snow, thunder, and lightning are personified by the Navaho.
Botta finds Nineveh
The Bible tells of God's chastisement of the Jews by the Assyrians, "the rod of mine anger," of the Tower of Babel and the splendors of Nineveh, of the seventy-year captivity and the great Nebuchadnezzar, God's judgment upon the "whore of Babylon" and the chalice of His wrath to be poured by seven angels over the lands along the Euphrates. The prophets Isaiah and Jeremiah pour forth their terrifying visions of the destruction to come upon "the glory of kingdoms, the beauty of Chaldees" excellence that shall be as when God overthrew Sodom and Gomorrah," so that "wild beasts of the islands shall cry in their desolate houses and dragons in their pleasant palaces" (Isaiah 13-19, 22). Was it but a legend, or could there be any historical proof?
Flat was the land between the Euphrates and Tigris Rivers, but here and there mysterious mounds rose out of the plain. Dust storms swirled about these protuberances, piling the black earth into steep dunes, which grew steadily for a hundred years, only to be dispersed in the course of another five hundred. The Bedouins who rested by these mounds, letting their camels graze on the meager fodder growing at the base, had no idea what they might contain.
The man who was destined to drive the first spade into that ground was born in France in 1803. Until Paul Emile Botta was past thirty he had not the slightest intimation of the task that was to be his life's work. For it was at that age that he, then a physician, returned from an Egyptian expedition. At his arrival in Cairo he had a number of boxes among his luggage. The police demanded that they should be opened. They contained, meticulously stuck on rows of pins, twelve thousand insects.
Fourteen years later this physician and entomologist published a five-volume work on Assyria that proved no less significant a stimulus to the scientific study of Mesopotamia than the twenty-four-volume Description de l'Egypte had been for Egyptology.
Botta is still remembered as the first to disclose the remains of a culture that had flowered for almost two thousand years, and for more than two millennia and a half had slumbered under the black earth between the two rivers, forgotten by men. His fame came to him when he and his small team had just turned the first spadeful of earth, and the ancient walls had come to light. These walls, when freed of the worst of the dirt that clogged them, proved to be richly carved. There were all kinds of pictures, reliefs, terrible stone animals, and the most curious figures imaginable - bearded men, winged animals, bulls with lion heads. Very soon Botta no longer doubted that he had discovered, if not all of Nineveh, certainly one of the most splendid palaces of the Assyrian kings. Botta's finds demonstrated that a culture older than the Egyptian had once flourished in Mesopotamia to give credence to Biblical accounts. It had risen in might and splendor, only to sink, under fire and sword, into oblivion for millennia.
12. Троицкая церковь в Нёноксе
Троицкая церковь в селе Нёнокса - один из наиболее известных и уникальных памятников русского деревянного зодчества. Она построена в самом центре посада на пепелище древнего храмового комплекса, уничтоженного пожаром в начале восемнадцатого века. Церковь строили три с небольшим года и закончили строительство в 1729 году.
Небольшое ныне село Нёнокса в прошлом - большой солепромышленный посад на побережье Белого моря, расположенный в нескольких километрах от устья Северной Двины. Наряду с посадскими солепромышленниками (по большей части тайными раскольниками), приходское общество составляли монахи, промысловые работники, а также государственные чиновники с семьями. Они-то и были основными вкладчиками и заказчиками при строительстве храма.
Троицкая церковь являет собой трехпрестольный вариант храма, имеющего в основании восьмерик с четырьмя прирубами по сторонам света и перекрытого тремя шатрами. Интерьер храма, светлый и высокий, поражает обширностью и открытостью пространства. Торжественное и праздничное настроение создавали иконостасы, сплошным ковром охватывавшие все восточные грани от солеи до потолка, расписные резные клиросы и киоты, а также потоки света, льющегося сквозь двойной ряд косящатых окон. По объему Троицкая церковь превышала некоторые каменные храмы своего времени. 316
Тесовая обшивка, которую церковь обрела во время первой реставрации 1870 года, многое уничтожила и скрыла от глаз. Нет больше каркасной паперти, опоясывающей церковь с запада, утрачены многие кокошники, а вместе с ними и создаваемые ими архитектурные горизонтали. Под обшивкой исчезла и красивая пластика рубленых стен и объемов, обогащенная плавными линиями алтарных бочек, кокошников и широких повалов, ярусами поднимавшихся к шатрам, покрытым лемехом. Кроме того, Троицкая церковь стала значительно ниже, потеряв за 270 лет существования несколько сгнивших нижних венцов.
7. Хедли Ков
Народ окрестности Хедли, на юбках Блэкберн Фелл, к западу от Ravens ценности, по дороге в поле Тан, были часто раздражают шалости с Boggle имени Хедли Ков. Он принадлежал к семье гоблинов более озорные, чем жестоким. Он не сделал никто никакого серьезного вреда, но доставляло удовольствие страшно их. Для кого он появился он, как правило, закончили свои могут поездок с хриплым смехом после того как он сыграл им немного жаль трюк.
TheIlly-волей Ков был идеальный чума на служанок в фермерских домов круглый сопки. Иногда он назовет их из теплых мест, подражая голосу своих любовников у окна. В других случаях он будет открывать молочно-дверь дома, и пригласить кошку к коленяхthe крем, пусть вниз стежков в чулках они были вязание, или положить их прялку из строя. Но его любимый трюк в том, чтобы взять форму любимой коровы и вести Молочница долгой погони вокруг поля, прежде чем он позволит себе быть пойманным. После ногами и гребле на протяжении всего времени доения, он, наконец, нарушить ведро, и, скользя ясно галстука, дать громкий рев и болт хвостом на конце, таким образом, позволяя девушке знаю, что она былаthe спортивная часть Ков, Этот трюк своего было настолько распространено, что он, кажется, получил свое имя от него, хотя сказать ему от реальной коровы, народная назвал его Ков или Ку. Вот история об этом Хедли Ков.
Был когда-то старуха, Гуди Блейк, который жил в немного коттеджа и заработал скудное жизнь на побегушках для ее соседей; она получила укус здесь, на вир там, делая переход, чтобы попасть на так или иначе. Она всегда выглядела как живой и радостный, как будто она была не на покупку в мире.
Однажды летним вечером, когда она была рысью, полный улыбок, как когда-нибудь, по большой дороге к ее лачуге, что она должна видеть, но большой горшок лежал в канаве.
"Боже меня!" воскликнул Гуди, «что было бы просто то самое, для меня, если бы я только что-то, чтобы положить в него. Но это было бы прекрасно, чтобы положить цветок в течение моего окна; так что я просто взять его домой со мной ".
И с этими словами она подняла крышку и заглянул внутрь. «Милосердие меня!" она плакала в изумлении. "Если это не полный золотых монет! Вот удача! И так было, до краев больших золотых монет. Она чувствовала себя ужасно богатый и спрашивает, как она должна была получить ее домой с сокровищами. Наконец она не видит лучшего способа, чем завязывать конец платка к нему и перетащите ее за собой, как го-корзине.
Тогда она была немного устал от перетаскивания такой тяжелый вес и, останавливаясь, чтобы немного отдохнуть, повернулся, чтобы посмотреть на ее сокровище. И вот! Это был не горшок с золотом на всех! Это не что иное, как кусок серебра. Она смотрела на него и потерла глаза. "Ну, я никогда!" сказала она наконец. "И мне, думая, чтоa горшок с золотом! Но это удача. Серебро гораздо меньше проблем, легче виду и не так-то просто украдены». Так она пошла снова планирует, что она будет делать, и чувствуя, как богатый, как богатые.
Когда она остановилась, чтобы отдохнуть еще раз и дал посмотреть вокруг, чтобы увидеть, если ее сокровище было безопасно, она не видела ничего, кроме большой кусок железа. "Ну, я никогда!" сказал Гуди. "Я, должно быть, мечтали о серебре. Но это удача. Это реально удобно. Я могу получить пенни части для старого железа, и пенни куски для меняa дело сподручнее, чем ваш золота и серебра! Так на что она побежала полон планов о том, как она будет тратить свои копейки штук.
Она еще раз остановился, чтобы отдохнуть и, оглядываясь по сторонам, не увидел ничего, кроме большого камня. "Ну, я никогда!" она плакала полный улыбок. "И думать, что я принял его за железа. Но вот удача действительно, меня хотят камень страшную плохо держаться открыть ворота». Все в спешке, чтобы увидеть, как камень будет держать ворота открытыми, она побежала вниз по дороге, пока она не пришла к своей даче.
Она наклонилась над камнем, чтобы отстегнуть конец шаль, когда... "О, мой!" Вдруг он подпрыгнул, визг, и в какой-то момент была большая, как стог сена. Тогда она подвела четыре великих долговязый ноги и выбросил два длинные уши, процветал большой длинный хвост и резвился с, ногами и визг и ржал и смеяться, как непослушный мальчик!
Старушка смотрела за ним, пока он был вне поля зрения, а затем она рассмеялась тоже. "Ну," усмехнулся ей, (Я самый счастливый тело поблизости Необычные мой видя Hedley Ков все себе;. И делая себя так свободно с ним тоже "И Гуди Блейк отправился в ее дом и провели вечер посмеиваясь над ее хорошо! удачи.
8. Зверинец усадьба
Еще один существо, которое дал нам некоторые неприятности на ранних стадиях было Миллисент, белка Malabar. Malabar являются крупнейшие представители семейства беличьих, и родом из Индии. Они измеряют около двух футов в длину, с крепкими телами и длинными, очень густыми хвостами. Их нижние являются шафран желтый, их верхние части богатая красное дерево красный, и у них есть очень большие серьги пучки, которые, как пара черных sporrans сидели на головах. Они, как и все белки, очень оповещения, быстро движущихся и любознательных, но, в отличие от большинства белки, они не имеют, что нервное желание грызть все, с которыми они вступают в контакт. Исключением был, конечно, Миллисент. Ее мнение, что природа дала ей пару очень ярких, ярких оранжевых зубов с единственной целью сноса любой клетке, в которой она была ограничена. Это была не из какого-либо желания избежать, потому что, грыз большое отверстие в одной стороне клетки она затем перейти на другую сторону и начать все сначала. Она стоила нам небольшое состояние в ремонт, пока у нас не было клетку специально выстроились с листовым металлом, и, таким образом, положить конец ее деятельности. Однако, чувствуя, что она будет не хватать ее трудотерапию, мы дали свои большие бревна, и она продолжила грызть свой путь через них, какa гудение видел.
Во-первых, Миллисент был совсем не ручные, и, не колеблясь, чтобы похоронить ее зубы в вас пальцем, вы должны быть настолько глуп, чтобы дать ей шанс. Мы пришли к выводу, что она была просто одна из тех животных, которые никогда не становятся ручными. Но тогда это своеобразный самое произошло: Миллисент был найден один день, лежа на дне своей клетке в состоянии коллапса. У нее не было никаких очевидных симптомов, и это было немного трудно сказать точно, что с ней не так. Когда я нахожу животное, страдающее от какой-то загадочной жалобы, как это, я делаю две вещи: я даю ему антибиотик и держать его очень тепло. Так Миллисент был укол и съехал в дом рептилии, ибо это единственное место, где тепло сохраняется на протяжении летних месяцев.
В течение нескольких дней Миллисент выздоравливал удовлетворительно, но по-прежнему вялый. Внеочередное факт стало изменение ее характера. От того, остро против человеческого, она вдруг стала так про-Homo Sapiens, что это было почти стыдно. Вы уже достаточно открыть ее дверцу клетки, и она бы выбежать на руках, грызть пальцы нежно и вглядываясь искренне в лицо, ее длинные усы дрожали от волнения. Она не понравилось ничего лучше, чем лежать вдоль вашей руки, как если бы это былиthe ветви дерева, и в этом положении дозы в течение нескольких часов, если вы позволите ей.
Так как она была сейчас такая реформировать характер, ей разрешили из ее клетки первым делом каждое утро, чтобы возиться вокруг рептилий Дом. Миллисент очень скоро обнаружил, что черепаха ручка предоставили ей всеa уважающий Malabar хотелось бы иметь: былоan инфракрасные лампы, которые бросили приятного, концентрированный тепла; были спины гигантских черепах, которые сделали идеальные окуней; и было изобилие фруктов и овощей. Таким образом, гигантские черепахи будут двигаться тяжело вокруг своей ручкой, в то время как Миллисент взгромоздился на их оболочек. Иногда, когда один из них нашел сочный фрукт и только протягивая шею, чтобы поглотить ее, она бы прыгать вниз от шеи, подобрать плоды, и вернуться назад к оболочке снова перед черепаха действительно знал, что происходило. Когда пришло время, что Миллисент было достаточно хорошо, чтобы вернуться к зверёк Дома, я думаю, что гигантские черепахи были рады видеть заднюю часть ее, ибо не только бы она былаan дополнительная нагрузка на их оболочек, но постоянное исчезновение лакомые кусочки из-под самым носом имел неутешительный влияние на их нервы.
9. британского владычества в Индии
Изображения британского владычества в Индии повсюду в последнее время. На телевизионных деклараций, разделенные правители Jewel Пола Скотта в Короне потягивать чай в душистые холме станций и замены досужие сплетни во дворцах местных князей. Мы можем смаковать все горячие интенсивности, что взорвать приличный английский посетителя момент она ступает на берег, чтобы быть охвачен в вихре нищих, слоны, заклинателей змей и толпы.TheДевятичасовая производство древней индуистской поэмы Махабхарата, в последнее время играл в переполненных домах и значительной похвалу критиков. Книг-бестселлеров, как свобода в полночь воссоздать борьбу двух великих культур, могучих противоположностей с побратимом судьбы, как они приступили к попыткам отделить себя и свои чувства перед разделом 1947 по всей стране, прогуливающиеся посетители удивлялисьa несколько лет назад на всей шелковым сари и яркие тюрбаны фестиваля Индии и, еще более, в экзотический мир они вызывают: драгоценностями великолепием судах Моголов; пыльные, изобилующие улицы; и все дилеммы противостояния имперской британцев, поскольку они стремились принести западные идеи для того, чтобы один из самых смелых и самых сложных земель на Земле.
За всеми гламура и славы, однако, заключается один из озорных парадоксов истории. Для Raj, который не начинался до 1858, когда британское правительство официально вступил в Индии из частной торговой компании, на самом деле только заключительный акт в длинной, строптивого и частично случайного драмы. Большая часть Британской империи, на самом деле, была приобретена, в соответствии с знаменитой фразой, "в порыве отсутствии ума."
Когда лондонские купцы из того, что стало Ост-Индская компания впервые отправила корабли на Восток в 1601 году, они не были связаны для Индии вообще, но для островам пряностей в голландской Ост-Индии, и английских торговцев, которые ступили на субконтинент а чуть позже на самом деле стремились избежать завоевания. Директора назад в Лондоне продолжал говорить им, что завоевание было только нарезать прибыли. "Все войны настолько противоречит нашим интересам", они напомнили сотрудникам на местах в 1681 году ", что мы не можем слишком часто привить вам наш строжайший отвращение суждено."
Но Индия еще была частью затухающего империи Великих Моголов, который на столетие раньше привез мусульманских администраторов и завоевателей. Просто, чтобы защитить свою способность вести бизнес в стране, уже пронизана ожесточенных враждебности, компания оказалась вынуждена защищать торговые сообщения с наемными солдатами. В ближайшее время, должности стали городами (Калькутта, Бомбей, Мадрас) и их солдат гарнизонов, небольшие частные армии. Как активы и обязанности установлены, купцы, пришедшие, как просители, дары приносящих местным князьям для внутренней дорожке на торговлю, постепенно стали солдатами, а затем стал местным правителям себя.
К тому времени компания была распущена в 1858 году, чуть болееa тысячи британских офицеров под контролем Индии, площадь размером Европы, в котором 200 миллионов человек - около четверти из них мусульманин, ноa большинство индус - говорил более 200 различных языков, К тому времени, компания нес домой такие индийские термины, как "бунгало", "веранда", "удар", "комбинезоне" и "пижамы". Они также импортировать обратно в Великобританию многих привычек, таких как курение сигар, игры в поло и принимать душ. Прежде всего, они заложили основу для, и вынудил британское правительство вмешиваться в то, что вот-вот станет самым амбициозным и самый мучительный, империя в современной истории.
10. Навахо
Древняя родина индейцев Навахо, созданный согласно легенде со стороны племенных богов, был ограничен на севере Уте горы, на востоке по Паладе, на западе Сан-Франциско пиков в северной части штата Аризона, а на юге по горе Тейлор, которая возвышается над Лагуна пуэбло в Нью-Мексико. Все эти горы считаются священными. Это огромная территория включает в значительной степени гору и пустынной местности, вместе с некоторыми небольшими, но плодородными долинами.
TheНавахо, как и их родственники, в Apache, являются членами широкого атабасками языковой семье.TheАтабасками язык в измененной форме в общем использовании на всей бронирования навахо, хотя многие люди говорят на испанском, и все большее число понимает по-английски, особенно тех, образованный в государственных и критически школ.
По родной легенды и традиции, поддерживаемой в определенной степени археологических и лингвистических исследований, люди, известные сейчас как навахо и Apache вошли на юго-западе некоторое время о 1200 до 1400 г. н.э., после восточные склоны Скалистых гор отthe далеко к северу. По родной легендеthe навахо и Apache разделены около четырехсот лет назад. 312
История индейцев навахо должны быть приняты во внимание при изучении их продуктов. Во время своего раннего бродячей жизни они были охотниками и собирателями диких продуктов. Будучи в первую очередь охотников, убитых оленей, горных козлов и буйволов, с луком и стрелами, в то время как они в ловушке практически все мелкие съедобные существа регионе. Женщины собрались семена, орехи и съедобные растения, которые они сохранили сушкой. Рыба, ранее в изобилии в горных ручьев, всегда табу как статья навахо диеты.TheНавахо также выросли свой урожай как хопи сделать, используя копания и посадочные палочки. Они подняли те же самые продукты, как их пуэбло соседей - кукурузы, два или более сортов фасоли, и сквош.TheКукуруза измельчали на мутировать и подготовлены по-разному, некоторые из которых сохранились во священных церемоний.
Характерной навахо жилище, известный как hoghan, является существенным дом щетки и полюса строительства. Hoghans бывают двух основных типов, конической здания и купола формы hoghan. Медицина домики, возведенные для исцеления церемоний, как правило, похожи на коническую hoghan, но в гораздо большем масштабе. Пот-дом похож на небольшой hoghan, минус дымовое отверстие. Жилой дом, как правило, посвящены с церемонии, которая составляет ритуал, изобилует символизмом и поэзии.
Навахо социальная организация основана на клан, системы отслеживания спуск по женской линии от предполагаемого общего женского предка. Члены одного клана считают себя сродни, следовательно, брак не разрешается в пределах клана. Количество Навахо кланов является неопределенным; Власти утверждают, всего лишь 51 и целых 64. Названия кланов включают те из навахо населенных пунктах, названия кланов пуэбло, прозвища и имена иностранцев, таких как мексиканский, Ute, Apache, и сиу.
Согласно навахо, небо считается муж из земли, которая является матерью всех форм жизни, животных и растительных. Божественные существа несут солнце и луну в небесах над тридцатью двумя трасс. Звезды были созданы Hashchezhini, Бога Огня, который назвал и установить созвездия на своих местах. Койот, который украл сумку Hashchezhini в звезд и разбросал содержимое по небу, иногда приписывают их создания. Облака, ветры, туман, дождь, снег, гром, и молния персонифицированы по навахо.
11. Ботта находит Ниневию
Библия говорит о Божьем наказании евреев ассирийцами, "theжезл гнева Моего," о Вавилонской башне и великолепия Ниневии, семьдесят лет плена и великого Навуходоносора, Божьего суда от "шлюхи из Вавилон "и чаша гнева Его, чтобы быть облиты семи Ангелов над землями вдоль Евфрата. Пророки Исаия и Иеремия изливать свои страшные видения разрушения приехать на "славу царства, красота халдеев" совершенства, что будет, как разрушил Бог Содом и Гоморру ", так что" звери островов должны плакать в их пустынных домов и драконов в их приятных дворцов "(Исаия 13-19, 22). Было ли это, но легенду, или может ли быть историческая доказательство?
Квартира была земля между Евфрат и Тигр рек, но тут и там загадочные курганы выросли из равнины. Пыльные бури кружились об этих выступов, укладка чернозем в крутые дюны, которые росли неуклонно в течение ста лет, только разгоняться в ходе другого пятисот. Бедуины, которые отдыхали в этих курганах, позволяя их верблюды пасутся на скудной кормовой растущей у основания, понятия не имел, что они могут содержать.
Человек, который был предназначен для приведения в действие первый лопату в этой земле родился во Франции в 1803 году До Поль Эмиль Ботта не было за тридцать, он не имел ни малейшего намек задачи, которая должна была быть делом всей его жизни. Ведь именно в этом возрасте, что он, тоa врач, вернувшийся из египетского похода. В его прибытия в Каир он имел ряд коробок среди его багажа. Полиция потребовала, чтобы они должны быть открыты. Они содержали, тщательно застрял на рядами штифтов, двенадцать тысяч насекомых.
Четырнадцать лет спустя этот врач и энтомолог опубликовал пять томов работу по Ассирии, что оказалась не менее значительный стимул для научного изучения Месопотамии, чем двадцать четыре тома Описание Египта были для египтологии.
Ботта до сих пор помнят, как первый раскрывать остатки культуры, которые в цветочек в течение почти двух тысяч лет, и в течение более чем двух тысячелетий иa половина из них задремали под черноземом между двумя реками, забытых людьми. Его слава пришла к нему, когда он и его небольшая команда только что исполнилось первое лопата земли, и древние стены пришли к свету. Эти стены, когда освободили из худших в грязи, что забитый им, оказалась богатой резьбой. Были все виды картин, рельефов, страшных каменных животных, и наиболее любопытные цифры мыслимые - бородатых мужчин, крылатые животные, быки с львиными головами. Очень скоро Ботта уже не сомневался, что он обнаружил, если не все из Ниневии, безусловно, один из самых великолепных дворцов ассирийских царей. Находки Ботта показал, чтоa культура старше египетских когда-то процветала в Месопотамии, чтобы верить библейским счетов. Он поднялся в мощи и великолепия, только раковина, под огнем и мечом, в Лету в течение многих тысячелетий.
12. Trinity Church in Nyonoksa
Trinity Church in the village Nyonoksa - one of the most famous and unique monuments of Russian wooden architecture. It is built in the heart of tenements on the ashes of an ancient temple complex, destroyed by fire in the early eighteenth century. The church was built a little over three years and completed the construction in 1729.
A small village Nyonoksa now in the past - a big solepromyshlenny planted on the White Sea coast, located a few kilometers from the mouth of the Northern Dvina. Along with tradespeople solepromyshlennikami (mostly secret schismatics), parochial society were monks fishery workers, as well as government officials and their families. It was they who were the main contributors and customers in the construction of the temple.
Trinity Church is a three-altar of the temple variant having at the base of the octagon with four prirub to the cardinal points and the overlap in three tents. The interior of the temple, light and high, and strikes the vastness of open space. Solemn and festive mood created iconostasis, a carpet covers all the eastern verge of the solea to ceiling, painted carved choirs and Kyoto, as well as streams of light pouring through a double row of windows kosyaschatyh. Trinity Church by volume exceeds a certain stone temples of its time. 316
Plank siding, which the church has acquired during the first restoration in 1870, much destroyed and hid from the eyes. No more frame porch encircling the church from the west, lost many innovative features and with them, and they create architectural horizontally. Disappeared under the skin and beautiful plastic chopped walls and volumes, enriched smooth lines altar barrels kokoshniks and wide felled tiers rises to the tents covered with shingles. In addition, Trinity Church became significantly lower, losing 270 years of existence a few rotten lower crowns.
