Эмигранты истощали ресурсы общины. Они были купцами и банкирами, а в Медине торговля не приживалась. Крестьянского опыта они не имели, да и не располагали землей. Требовалось найти независимый источник доходов, и один способ напрашивался: набег (газу), ведь так бедуины и в прошлом сводили концы с концами во времена нужды. Поэтому в 624 г. Мухаммад стал рассылать отряды и захватывать мекканские караваны – шаг, вызвавший возражения лишь в том смысле, что мекканцы были «своими». Однако курайшиты давно оставили войну, поэтому бойцы из эмигрантов были неважные, и первые рейды закончились неудачей. Потом дело пошло на лад, и они нарушили два важных арабских правила: случайно убили мекканского купца и сражались во время священного месяца, когда насилие запрещалось на всем полуострове[865]. Теперь можно было ждать ответных мер из Мекки. Тремя месяцами позже Мухаммад сам возглавил набег на важнейший мекканский караван года. Услышав об этом, курайшиты немедленно выслали войско, но в решительном сражении при Бадре, источнике пресной воды, мусульмане одержали победу. Курайшиты дали сдачи на следующий год: подступили к Медине и нанесли поражение мусульманам в битве у горы Ухуд. Однако в 627 г., когда они снова напали на Медину, мусульмане победили их в Битве у рва, названной так потому, что Мухаммад велел вырыть оборонительный ров вокруг поселения.
Были проблемы и в самой умме. Три еврейских племени Медины – кайнука, надир и курайза – хотели погубить Мухаммада, поскольку он ставил под удар их политические перспективы в оазисе. Они располагали немалыми армиями и давно имели связи с Меккой, а потому представляли собой угрозу. Когда кайнука и надир подняли мятеж и стали угрожать ему убийством, Мухаммад выгнал их из Медины. Однако надир переселились в близлежащее еврейское поселение Хайбар и запросили помощи у местных бедуинов. Поэтому, после Битвы у рва, когда курайза создали угрозу всему поселению, сговорившись с Меккой во время осады, Мухаммад не выказал жалости. В соответствии с арабским обычаем 700 мужчин племени были убиты, а женщин и детей продали в рабство. Остальные 17 еврейских племен остались в Медине, и Коран по-прежнему наставлял мусульман вести себя уважительно с «людьми Книги» (ахль аль-Китаб) и подчеркивать общее с ними[866]. Хотя мусульмане вынесли приговор членам племени курайза (по причинам политическим, а не религиозным!), более подобных расправ Мухаммад не поощрял. Отныне он активизировал дипломатические усилия по выстраиванию отношений с бедуинами, на которых сильное впечатление произвели его военные успехи, и основал могучую конфедерацию. Союзникам не приходилось принимать ислам. Они лишь клялись сражаться с врагами уммы: похоже, Мухаммад – один из очень немногих вождей в истории, которые выстроили империю в основном путем переговоров[867].
В марте 628 г. Мухаммад, ко всеобщему изумлению, объявил, что планирует паломничество в Мекку. Поскольку паломникам запрещалось носить оружие, это означало, что он окажется безоружным на вражеской территории[868]. Около тысячи мусульман вызвались сопровождать его. Курайшиты выслали кавалерию, но союзники из бедуинов провели паломников другим маршрутом в мекканское святилище, где всякое насилие запрещалось. Затем Мухаммад велел бедуинам обосноваться возле колодца Худайбия и ждать переговоров с курайшитами. Он знал, что поставил их в чрезвычайно трудную ситуацию: если бы стражи Каабы убили паломников на святой земле, они бы утратили всякое доверие в регионе. Однако в переговорах с послом курайшитов Мухаммад согласился на условия, которые, казалось, уступали все выгоды, добытые уммой во время войны. Его собратья-паломники были в ужасе и начали волноваться. Однако Коран хвалит Худабийский договор как «явную победу». Когда мекканцы повели себя с типичной для джахилии воинственностью и возжелали убить безоружных паломников, Бог послал мусульманам «дух мира» (сакина)[869]. Первый биограф Мухаммада сообщает, что эта ненасильственная победа стала поворотной точкой в истории движения: в следующие два года «в ислам вошли вдвое или даже больше чем вдвое больше людей, чем когда-либо раньше»[870]. А в 630 г. Мекка добровольно открыла ворота перед мусульманской армией.
Наш главный источник по жизни Мухаммада – Коран, собрание откровений, которые Пророк получал в течение 23 лет своей миссии. Официальный текст был закреплен при Усмане, третьем халифе, лет через двадцать после смерти Мухаммада. Однако ранее он передавался устно, читался вслух и заучивался наизусть. В результате при жизни Пророка и после его смерти текст оставался подвижным, и разные люди запоминали и изучали разные части. Коран не содержит последовательного сюжета: Мухаммад получал отрывки небольшими кусками в ответ на конкретные события. Поэтому, как и в любом Писании, в Коране отмечается непоследовательность, и в частности это касается войны. Джихад – не из числа основных тем Корана: данное слово и производные от него встречаются только 41 раз, и лишь в десяти случаях речь явно идет о войне. «Покорность» ислама требует постоянного джихада (борьбы) с внутренним эгоизмом. Подчас это включает и битву (киталь), но отважное перенесение испытаний и щедрость к бедным даже во времена личных тягот – тоже джихад[871].
В Коране нет единого и систематичного учения о военном насилии[872]. Иногда Бог требует терпения и сдержанности, а не сражения[873]; иногда разрешает самозащиту и осуждает агрессию, а иногда призывает к нападению (в определенных рамках)[874]; время от времени эти ограничения снимаются[875]. В одних местах мусульманам сказано жить в мире с «людьми Книги»[876], а в других – покорить их[877]. Таких противоречивых указаний в Коране немало, и мусульмане выработали два экзегетических подхода к ним.
• Первая стратегия: каждый стих Корана увязывается с определенным историческим событием в жизни Мухаммада, и общий принцип выводится из контекста. Однако, поскольку главы выстроены не в хронологическом порядке, ранним ученым было трудно выявить эти асбаб аль-нузуль (причины откровения).
• Вторая стратегия: нивелировать значение стихов. Были попытки доказать, что, когда умма боролась за выживание, Бог давал мусульманам временное решение каких-то проблем. Постоянные заповеди ниспосылаются лишь после победы ислама. Таким образом, подлинным уставом следует считать более поздние откровения (подчас зовущие к явной войне), а более ранние кроткие заповеди отменены[878].
Книжники, следовавшие второй стратегии, утверждали: пока мусульмане были уязвимым меньшинством в Мекке, Бог призывал их избегать сражений и конфронтаций[879]. После хиджры, когда они усилились, Бог разрешил сражаться, но только в порядке самозащиты[880]. Когда мусульмане стали еще сильнее, некоторые ограничения были сняты[881]. И наконец, когда Пророк с торжеством вернулся в Мекку, мусульмане получили повеление биться с немусульманами везде и всюду[882]. Получается, что Бог мало-помалу готовил мусульман ко всемирным завоеваниям, поначалу смягчая требования с учетом обстоятельств. Однако современные исследователи заметили, что ранние экзегеты не всегда приходили к согласию относительно того, какое откровение связано с какими обстоятельствами и какой стих что отменяет. Американский ученый Рубен Файерстоун высказал такую версию: противоречивые стихи отражают воззрения разных групп в умме при жизни Пророка и после[883].
Само по себе наличие разногласий и группировок в ранней умме было бы неудивительно. Подобно христианам, мусульмане интерпретировали свое откровение совершенно разными способами. И подобно всякой другой вере, ислам развивался в соответствии с меняющимися обстоятельствами. Судя по всему, Коран осознает, что некоторым мусульманам не нравится повеление сражаться: «Вам предписано сражаться, хотя это вам неприятно»[884]. После того как умма ввязалась в военные действия, одна группа, достаточно сильная, чтобы заявить о своей позиции, последовательно отказывалась участвовать:
О те, которые уверовали! Почему, когда вас призывают выступить в поход на пути Аллаха, вы тяжело припадаете к земле? Неужели вы довольствуетесь мирской жизнью больше, чем Последней жизнью? Но преходящее удовольствие мирской жизни по сравнению с Последней жизнью ничтожно[885].
Коран называет этих людей лжецами, и Мухаммада укоряли за то, что он разрешал им сидеть дома во время кампаний[886]. Их обвиняют в безразличии, трусости и приравнивают к врагам ислама[887]. Однако эта группа могла указать на многие стихи Корана, которые повелевали не мстить, а прощать и быть великодушными, отвечая на агрессию милостью, терпимостью и учтивостью[888]. Иногда Коран уповает на окончательное примирение: «Нет места доводам между нами и вами. Аллах соберет всех нас, и к Нему предстоит прибытие»[889]. По мнению Файерстоуна, впечатляющая последовательность этой мирной темы в Коране отражает сильную тенденцию, которая одно время сохранялась в умме (быть может, вплоть до IX в.)[890].
Однако в конечном счете на своем настояли более воинственные группы: возможно, к IX в., много позже смерти Пророка, более агрессивные стихи лучше отражали реальность, ибо к тому времени мусульмане основали империю, которую можно было поддерживать только военной силой. Их любимым текстом стал «стих о мече», который они считали последним словом Божьим по данному вопросу (хотя даже здесь одобрение тотальной войны сразу переходит в заповедь мира и терпимости):
Когда же завершатся запретные месяцы, то убивайте многобожников, где бы вы их ни обнаружили, берите их в плен, осаждайте их и устраивайте для них любую засаду. Если же они раскаются и станут совершать намаз и выплачивать закят, то отпустите их, ибо Аллах – Прощающий, Милосердный[891].
Таким образом, в Коране рука об руку идут жесткость и милосердие: верующим заповедано сражаться, «пока не исчезнет искушение и пока религия целиком не будет посвящена Аллаху»[892], – но тут же говорится, что, как только враг захочет мира, вражду нужно прекратить[893].
Конфедерация Мухаммада распалась после его смерти в 632 г., и его преемнику (халифу) Абу Бакру пришлось возвращать под свою власть отпавшие племена, чтобы Аравия снова не скатилась в постоянные войны. Как мы уже отмечали, существовал лишь один способ остановить междоусобицы: построить сильную власть, которая будет обеспечивать мир. За два года Абу Бакру удалось восстановить Pax Islamica, и после его смерти (634 г.) его преемник Умар ибн аль-Хаттаб (634–644 гг.), второй халиф, уже верил, что мир достижим лишь путем наступательных войн. Эти кампании не были религиозно мотивированными: в Коране ни из чего не следует, что мусульмане должны сражениями покорить мир. Походы Умара были почти целиком продиктованы нелегким экономическим положением. Об обычной аграрной империи в Аравии не могло быть и речи: почти нет земли, подходящей для обработки. И уж конечно, весь полуостров не мог держаться на скромной рыночной экономике курайшитов. При этом Коран запрещал членам Исламской конфедерации сражаться друг с другом. Как же прокормиться племени? Доселе единственным способом перераспределения скудных ресурсов Аравии были набеги на соседние племена. Теперь набеги отменялись. Поэтому Умар стал нападать на богатые населенные земли за пределами Аравийского полуострова, где, как отлично знали арабы, после ирано-византийских войн царил хаос.
Под водительством Умара арабы стали осуществлять захватнические рейды, сначала небольшие и локальные, потом все более масштабные. Как и ожидалось, сопротивления почти не было. Армии обеих великих держав поредели, а в провинциях хватало недовольных. Иудеи и монофизиты насытились по горло гонениями со стороны Константинополя, персы же еще не пришли в себя после политических волнений, последовавших за убийством Хосрова II. За удивительно короткий период арабы вынудили ромейскую армию покинуть Сирию (636 г.) и победили истощенную персидскую армию (637 г.). В 641 г. они завоевали Египет. Потом у них ушло около 15 лет на усмирение Ирана, но они преуспели и здесь (652 г.). Удержалась лишь Византия, хотя и лишилась южных провинций. Таким образом, через 20 лет после битвы при Бадре мусульмане оказались хозяевами Месопотамии, Сирии, Палестины и Египта. А когда покорили Иран, исполнили мечту, не сбывшуюся у персов и византийцев: воссоздали империю Кира[894].
Их успех поразителен. Арабы были отличными налетчиками, но не обладали ни опытом долгой войны, ни превосходством в оружии и технологии[895]. Более того, как и Пророк, на заре периода завоеваний они получили больше земли дипломатией, чем битвами: Дамаск и Александрия капитулировали на выгодных условиях[896]. У арабов не было опыта создания государства, и они просто восприняли персидскую и византийскую систему землевладения, податей и управления. Навязывать ислам покоренным народам они не пытались. «Люди Книги» – иудеи, христиане и зороастрийцы – становились «защищенными лицами» (дхимми). Критики ислама часто усматривают в таком устройстве свидетельство исламской нетерпимости, но Умар лишь воспринял персидскую систему Хосрова I: ислам будет религией арабских завоевателей (как зороастризм был верой персидской аристократии), а дхимми будут управлять своими делами (как и делали это в Иране), выплачивая подушную подать (джизья) в обмен на военную защиту. После долгих попыток христианской Римской империи навязать религиозный консенсус традиционная аграрная система восстановилась, и для многих дхимми мусульманская форма правления оказалась более приемлемой.
Когда Умар отобрал Иерусалим у византийцев (637 г.), он немедленно распорядился сберегать в целости и сохранности христианские храмы, а также очистил участок, где некогда стоял иудейский храм: оно использовалось в качестве городской свалки. Отныне это место будет именоваться Харам аль-Шариф (Благородное святилище) и станет третьей по святости святыней мусульманского мира (после Мекки и Медины). Умар также разрешил иудеям, которым со времен восстания Бар Кохбы запрещали постоянное жительство в Иудее, вернуться в город пророка Дауда (Давида)[897]. В XI в. один иерусалимский раввин еще вспоминал с благодарностью милость, которую Бог выказал его народу, позволив «царству Измаила» завоевать Палестину[898]. Михаил Сириец, хронист XII в., писал: «Они не спрашивали о вероисповедании и не преследовали кого-либо за исповедание, как делали греки, народ еретический и нечестивый»[899].
Сначала мусульманские завоеватели пытались сопротивляться системному угнетению и насилию империи. Умар не разрешал своим офицерам выселять местные народы и вырезать себе имения в плодородной Месопотамии. Вместо этого мусульманские солдаты жили в новых «гарнизонных городах» (амсар, в единственном числе – миср), выстроенных в стратегически важных точках: Куфе (Ирак), Басре (Сирия), Куме (Ирак) и Фустате (Египет). Единственным старым городом, который стал мисром, был Дамаск. Умар верил, что умма, еще только зарождающаяся, сохранит свое лицо, лишь живя в стороне от более утонченных культур. Способность мусульман поддерживать стабильную централизованную империю оказалась еще удивительнее, чем их военный успех. И персы, и византийцы воображали, что после первоначальных побед арабы захотят ассимилироваться в завоеванных империях. В конце концов, варвары в западных провинциях так и поступили – и правили в соответствии с римским правом, и разговаривали на латинских диалектах[900]. Однако, когда их завоевательные войны окончились (750 г.), мусульмане правили империей, распростершейся от Гималаев до Пиренеев, – крупнейшей из когда-либо существовавших в истории – и большинство завоеванных народов приняли ислам и заговорили по-арабски[901]. Казалось, что эти фантастические успехи свидетельствует о правоте Корана. Ведь учит же Коран, что общество, основанное на коранических принципах справедливости, всегда преуспеет.
Последующие поколения видели эпоху завоеваний в розовом свете, но она была нелегкой. Горькой пилюлей стала неудачная попытка одолеть Константинополь. Ко временам, когда третьим халифом стал Усман, зять Пророка (644–656 гг.), в мусульманских войсках начались волнения и недовольство. Расстояния были столь огромны, что военные кампании изматывали, да и добычи доставалось меньше. Вдали от дома, вечно на чужбине, солдаты были лишены стабильной семейной жизни[902]. Это недовольство отражают хадисы, в которых начала складываться классическая доктрина джихада[903]. Хадисами (сообщениями) называли рассказы о словах и поступках Пророка, не включенных в Коран. Мухаммад умер, но люди хотели знать, как он себя вел и что думал о таких вопросах, как война. Эти сказания собирались в VIII–IX вв. и стали столь многочисленными, что непросто было отличить подлинные истории от явно подложных. Некоторые хадисы восходят к жизни самого Пророка, но даже сомнительные хадисы проливают свет на настроения в ранней умме, когда мусульмане осмысляли свой удивительный успех.
Многие хадисы усматривали в войнах боговдохновенный способ распространения веры. «Я послан ко всем людям[904], – говорит Пророк, – мне заповедано сражаться, доколе люди не засвидетельствуют, что нет бога, кроме Аллаха»[905]. Строительство империй лучше всего идет, когда солдаты верят, что их труды полезны человечеству. Убежденность в высшей миссии укрепляет ослабевающий дух. Заметно и презрение к слабакам, отсиживающимся дома; судя по всему, солдаты были недовольны теми мусульманами, которые получали выгоду от завоеваний, но не делили с ними тягот. Так, некоторые хадисы вкладывают в уста Мухаммада осуждение оседлой жизни: «Я был послан как милость и боец, а не купец и земледелец. Худшие люди уммы – купцы и земледельцы, которые не среди тех, кто серьезно воспринял религию (дин)»[906]. Другие подчеркивают лишения солдата, который ежедневно рискует жизнью и «построил дом, но не жил в нем; женился на женщине, но не имел связи с ней»[907]. Эти солдаты начинали отказываться от других форм джихада, например заботы о бедных, считая себя единственными подлинными джихадистами. Некоторые хадисы уверяли, что битва есть шестой столп ислама наряду с исповеданием веры (шахада), милостыней, молитвой, постом в месяц Рамадан и хаджем. Иногда утверждали, что биться даже важнее, чем всю ночь молиться у Каабы или поститься много дней[908]. Подобные хадисы придают битвам духовное измерение, какого те не имеют в Коране. Большое внимание уделено интенциям солдата: сражается ли он за Бога или за славу и честь[909]. Согласно Пророку, «исламское монашество – это джихад»[910]. Призвание к военной жизни отделяло солдат от мирных жителей. И как христианские монахи селились отдельно от мирян, так гарнизонные города, где мусульманские воины обитали отдельно от своих жен, ревностно соблюдая посты и молитвы, были своего рода монастырями.
Поскольку жизнь солдата в любой момент может оборваться, много размышляли о загробной жизни. Коран не содержит подробного описания конца времен, а о рае высказывается лишь образно-поэтически. Но некоторые хадисы заявили, что завоевательные войны предвещают последние дни[911], и вложили в уста Мухаммада такие слова: «Вот, Бог послал меня с мечом, сразу перед наступлением Часа»[912]. Мусульманские воины описаны как элитный передовой отряд, ведущий битвы последних времен[913]. Когда настанет конец времен, всем мусульманам придется оставить оседлую жизнь и присоединиться к войску, которое победит Византию и завершит завоевание Центральной Азии, Индии и Эфиопии. Некоторые солдаты мечтали о мученичестве, и хадисы дополняли христианской образностью краткие высказывания Корана о судьбе погибших в бою[914]. Как и греческое слово «мартюс», арабское слово «шахид» означает свидетель. Имелось в виду, что человек свидетельствует об исламе своей полной покорностью. Хадис перечисляет его небесные награды: ему не придется, как всем, ждать в могиле Последнего Суда, но он сразу взойдет к особому месту в раю.
В очах Божиих мученик имеет шесть [особых] качеств: Бог прощает его при первой возможности и показывает ему его место в раю; он избавляется от муки могилы; он в безопасности от великого ужаса [Последнего Суда]; на его голову возлагается венок чести, – в котором один рубин ценнее мира и всего, что в нем – он получает в жены семнадцать гурий и право заступаться [перед Богом] за своих родственников[915].
В награду за тяжелую жизнь в армии мученик будет пить вино, носить шелковые одежды и наслаждаться радостями секса, которых лишал себя ради джихада. Впрочем, другие мусульмане, не столь преданные новому военному идеалу, считали мученичеством любую преждевременную смерть. Если человек тонет, гибнет от мора, пожара или несчастного случая, он также «свидетельствует» о человеческой бренности и о том, что полагаться следует не на человеческие институты, а только на безграничного Бога[916].
Пожалуй, закономерным следует считать тот факт, что удивительному переходу от бедности ко всемирному владычеству сопутствовали споры о старшинстве, распределении ресурсов и морали империи[917]. В 656 г. Усмана убили восставшие солдаты. Мятежников поддерживали чтецы Корана, хранители исламской традиции, недовольные централизацией власти в умме. При поддержке этих недовольных четвертым халифом стал Али, двоюродный брат и зять Мухаммада. Ему, человеку набожному, нелегко давалась практическая политика, и его власть не признали в Сирии, где оппозицию возглавил Муавия, родственник Усмана и наместник Дамаска. Сын одного из самых заклятых врагов Пророка, Муавия пользовался поддержкой богатых мекканских семей и народа Сирии, ценивших его толковое и разумное правление. Ситуация, когда между родственниками и спутниками Пророка в любой момент могла вспыхнуть война, тревожила всех. Чтобы предотвратить вооруженный конфликт, обе стороны попросили третью сторону, нейтральных мусульман, рассудить их. Те решили в пользу Муавии. Однако одна экстремистская группа не желала смириться с этим и была шокирована уступчивостью Али. Она считала, что во главе уммы должен стоять человек глубоко верующий (в данном случае Али), а не жадный до власти (как Муавия). В итоге они сочли отступниками обоих правителей. Эти диссиденты вышли из уммы и устроили собственный лагерь с независимым руководством. Их назвали хариджитами (вышедшими). После поражения во втором суде Али был убит именно хариджитом (661 г.).
Травма гражданской войны оставила незаживающую рану. Осмысляя свое призвание, противоположные партии снова и снова возвращались к этим трагическим событиям. Время от времени мусульмане, возвышавшие голос против того или иного владыки, выходили из уммы, подобно хариджитам, и призывали всех «верных мусульман» примкнуть к ним в борьбе (джихаде) за подлинный ислам[918]. Для некоторых мусульман судьба Али стала символом системной несправедливости, царящей в господствующей политике. Эти мусульмане называли себя шиитами, то есть приверженцами (Али). Они полагали, что подлинными вождями уммы могут быть только потомки Али, и их форма набожности представляла собой принципиальный протест против мейнстрима. Но большинство мусульман, в ужасе от смертоубийственных разделений, решили поставить во главу угла единство уммы, даже ценой некоторого компромисса с угнетением и несправедливостью. Они не стали почитать потомков Али, но следовали сунне (обычаю) Пророка. Как и в христианстве и иудаизме, разные понимания первоначального откровения лишают нас права говорить, что «на самом деле» ислам – такой-то и такой-то.
Коран наделил мусульман исторической миссией: создать справедливое общество, в котором все члены, вплоть до последнего бедняка, пользуются величайшим уважением. При таких условиях политика не отвлекает от духовности, а представляет собой таинство (если воспользоваться христианским термином). Мусульмане чувствовали, что Бог может действовать в политике и что политика позволяет осуществлять в мире его волю. Соответственно, если наши институты не соответствуют кораническому идеалу, если политические вожди жестоки или эксплуатируют народ, а община унижена чужеземцами, мусульманин вполне может полагать, что реализация веры и жизненной задачи находится под угрозой. С точки зрения мусульман, страдание и угнетение, вызванные системным насилием государства, суть вопросы сакральной, а отнюдь не сугубо светской, значимости.
После смерти Али Муавия перенес столицу из Медины в Дамаск и стал основателем наследственной династии Омейядов. Омейяды создали обычную аграрную империю с привилегированной аристократией и неравным распределением богатства. Здесь-то и кроется мусульманская дилемма. С этого момента распространяется убеждение, что абсолютная монархия значительно лучше военной олигархии, где военачальники дерутся за власть (достаточно вспомнить Али и Муавию). Иудейские, христианские и зороастрийские подданные Омейядов соглашались с этой мыслью. Они устали от хаоса ирано-византийских войн и жаждали мира. А мир, казалось, может дать лишь автократическая империя. Омейяды частично сохранили старую арабскую неформальность, но обеспечили монарху исключительное положение. Дворовый церемониал они построили по персидскому образцу (в частности, в мечети халиф был укрыт от посторонних взоров) и захватили монополию на государственное насилие, постановив, что призывать мусульман на войну имеет право только халиф[919].
Однако усвоение системного насилия, осужденного Кораном, тревожило более набожных мусульман, и почти все институты, ныне считающиеся ключевыми для ислама, выросли из пылких дискуссий, которые разгорелись после гражданской войны. О расколе между суннитами и шиитами мы уже сказали. Еще одним яблоком раздора стало право (фикх): юристы хотели выработать точные легальные нормы, которые сделали бы кораническую заповедь построить справедливое общество реальной возможностью, а не благочестивой утопией. Эти дебаты породили и исламскую историографию: чтобы найти ответы на текущие проблемы, мусульмане обращали взор ко временам Пророка и первых четырех халифов (рашидун). Более того, в противовес роскоши и обмирщению аристократии начал развиваться мусульманский аскетизм. Аскеты носили грубые шерстяные одежды (тасаввуф), обычные среди бедняков, – и такие же одежды носил Пророк, – а потому стали называться суфиями. Если халиф и его чиновники пытались решить проблемы, имевшиеся в любой аграрной империи, и выстроить сильную монархию, эти благочестивые мусульмане резко противились любому соглашательству с системной несправедливостью и угнетением.
Одно событие особенно ярко ознаменовало трагический конфликт между неизбывным насилием государства и мусульманскими идеалами. После гибели Али шииты возложили свои надежды на его потомков. Однако Хасан, старший сын Али, добился соглашения с Муавией и устранился от политической жизни. В 680 г., когда Муавия умер, халифат перешел к его сыну Язиду. Впервые мусульманский правитель не был избран голосованием. Шииты устроили в Куфе демонстрации в поддержку Хусейна, младшего сына Али. Волнения были безжалостно подавлены, но Хусейн уже направился из Медины в Куфу в сопровождении группы последователей, их жен и детей, убежденный, что при виде семьи Пророка, идущей положить конец имперской несправедливости, умма вспомнит об исламских приоритетах. Однако Язид выслал армию, которая перебила всех в пустыне Кербела возле Куфы. Последним погиб Хусейн, держа на руках своего маленького сына. Все мусульмане оплакивают убийство внука Пророка, однако шииты воспринимают Кербелу как событие знаковое для мусульманской дилеммы: возможно ли осуществить исламское правосудие в воинственной империи?
При омейядском халифе Абдул-Малике (685–705 гг.) вновь начались завоевания, и Ближний Восток стал обретать исламское лицо. Мечеть Купол Скалы, возведенная Абдул-Маликом в Иерусалиме (693 г.), своим величием не уступала постройкам Юстиниана. Однако экономика Омейядов была не в лучшем состоянии: она слишком уж опиралась на грабеж и вложения в строительство общественных зданий не тянула. Положение попытался исправить Умар II (717–720 гг.): урезал государственные расходы, демобилизовал лишних военных и сократил зарплату командирам. Он знал, что дхимми не нравится выплачивать подать джизья, которую только они и должны были платить, и что многие мусульмане считают это нарушением коранического эгалитаризма. И хотя потеря налога означала резкое сокращение доходов, Умар II стал первым халифом, который поощрил обращение дхимми в ислам. Впрочем, его жизнь оказалась слишком короткой, чтобы увидеть плоды реформы. Его преемник Хишам I (724–743 гг.) предпринял новое наступление в Центральной Азии и Северной Африке, но когда попытался укрепить экономику, восстановив джизья, последовало восстание берберских новообращенных в Северной Африке.
Владычеству Омейядов бросила вызов новая династия, поддержанная недовольными из персидских новообращенных. Она происходила от Аббаса, дяди Мухаммада, и во многом опиралась на шиитскую риторику. В августе 749 г. они заняли Куфу, а на следующий год победили омейядского халифа. Однако, придя к власти, Аббасиды тут же отбросили шиитское благочестие и установили абсолютную монархию по персидскому образцу. Против этого не возражали покоренные народы, но эта новая монархия, усвоив имперское структурное насилие, нарушила заветы исламского эгалитаризма. Для начала победители вырезали всех Омейядов, а несколькими годами позже халиф Абу Джафар аль-Мансур (754–775 гг.) убил шиитских вождей и перенес столицу в новый город Багдад, в 50 км к югу от Ктесифона. Аббасиды были полностью ориентированы на Восток[920]. На Западе часто думают, что от исламского владычества Европу избавила победа Карла Мартелла, майордома франков, над арабами в битве при Пуатье (732 г.). На самом деле христианский мир спасло полное безразличие Аббасидов к Западу. Они понимали, что дальше им империю не расширить, и вели иностранные дела с изысканной персидской дипломатией. При их дворе военных почти не было.
К правлению Харуна аль-Рашида (786–809 гг.) преображение исламской империи из арабской монархии в персидскую состоялось. Халифа считали «тенью Бога» на земле, и его мусульманские подданные – некогда склонявшиеся лишь перед Богом – падали ниц перед ним. Возле правителя постоянно находился палач, что символизировало власть халифа казнить и миловать. Рутинные задачи управления халиф препоручал визирю, а сам выступал в роли высшего судьи, который не принадлежит ни к каким группировкам и не участвует в политических интригах. У него имелись две главные обязанности: вести пятничные молитвы и предводительствовать армией в битве. Последнее было в новинку, ибо Омейяды никогда лично в битвах не участвовали. Харун аль-Рашид стал первым автократическим гази-халифом[921].
