П. Н. Милюков (1859 - 1943) - русский политический деятель, историк и публицист. Окончил Московский университет (1882). С 1886 года приват-доцент Московского университета. В 1894 году за связь со студенческим движением был выслан в Рязань. Несколько лет провел за границей, выступал с лекциями по русской истории в Софийском и Чикагском университетах. П.Н.Милюков - один из организаторов кадетской партии, редактор ее центрального органа - "Речь". Депутат III и IV Государственной дум, министр иностранных дел Временного правительства первого состава. Являлся одни из вдохновителей и организаторов корниловского мятежа. В годы гражданской войны, будучи сторонником монархии, играл видную роль в различных контрреволюционных организациях. С 1920 года в эмиграции. Там перешел на республиканские позиции. С 1922 года главный редактор одной из самых крупных эмигрантский газет "Последние новости". В годы второй мировой войны выступал против сотрудничества русской эмиграции с фашистами, приветствовал успехи Красной Армии.
Политическое положение в стране, которое за последние находилось в процессе постоянных и бурных изменений, в настоящее время, по общему впечатлению, получило характер длительного и затяжного кризиса. Таким образом, наступил удобный момент для спокойного анализа этого положения.
Только условившись в одинаковом понимании того, что происходит в стране, мы получим и твердые опорные точки для выяснения наших очередных задач как политической партии.
Едва ли кто-нибудь будет оспаривать, что в стране в настоящее время нет достаточно организованных сил даже для твердой поддержки того, что уже достигнуто общественными усилиями последних лет, не говоря о дальнейшем расширении этих приобретений. Среди наступившего политического затишья прогрессирует лишь процесс дезорганизации общественных сил, успевших сколько-нибудь организоваться в предыдущее время. Процесс этот ведется сознательно и систематично, под знаменем борьбы против "революции". Он выражается в преследовании всякой общественной силы, могущей стать сколько-нибудь независимой от официальной власти. Преследования эти мало-помалу принимают формы, очень близкие к тем, к которым привыкла Россия при старом политическом строе. И это усиление правительственного и полицейского контроля над общественной самодеятельностью пока не встречает достаточно энергичного сопротивления со стороны разрозненных и подавленных общественных сил. Свой предел процесс дезорганизации может найти лишь во внешних, объективных препятствиях, о которых не место говорить в настоящем докладе.
Нельзя сказать, однако, чтобы указанное разрозненное состояние общественных сил было тождественно с
полным политическим индифферентизмом. Как бы ни смотреть на современное политическое положение, оптимистически или пессимистически, во всяком случае нужно признать, что кажущийся "индифферентизм" масс не есть последствие их равнодушия и безразличия к общественным делам. Скорее это - результат разочарования в тех ожиданиях, которые были возбуждены быстрым ходом и сильным напряжением общественного движения и поддержаны программами и платформами передовых политических партий. Причины массового недовольства не исчезли. Быть может, они даже увеличились в числе, и действие их усилилось в той же мере, в какой возросла сознательность отношения к политическим событиям. А рост этой сознательности за последние годы, по общему признанию, огромный. Не подлежит сомнению и быстрый рост потребности во всякого рода организованном общении: культурном, на почве образовательных учреждений, экономическом, на почве кооперативных и профессиональных организаций, административном, на почве местного самоуправления и т.д. Нельзя отрицать и наличности значительного интереса к органическому законодательству - интереса, постепенно усиливающееся, по мере того как законодательство это затрагивает все более широкий круг интересов. Все эти явления сами по себе показывают, как расширился и углубился, несмотря на кажущее затишье, общественный базис для воздействия всякого рода объединяющих и группирующих население элементов.
II
Такое состояние общественных сил: их прогрессирующая дезорганизованность вместе с разочарованием в прежних средствах и целях борьбы, с быстро растущей сознательностью реагирования на общественные события, с увеличивающейся потребностью в организации во имя реальных, близких им потребностей и интересов - возлагает особую ответственность на те общее группы, которые еще сохранили некоторую организованность, как наследие только что пережитой поры общественного напряжения. 1905 и 1906 годы оставили русской общественности наследство в виде более или менее определенно сложившихся политических партий.
Нельзя скрывать от себя, что русские политические все без исключения, пока не имеют глубоких корней в населении. Нужно только прибавить, что в таком же - или еще худшем - положении находится и само правительство. Все более и более оно находит себя вынужденным искать опоры не в населении вообще, а в той или другой определенной политической партии. Под влиянием именно этой правительственной тенденции - отказаться от старой искусственной беспартийности или надпартийности и вмешаться активно в процесс организации партий в стране - значительно задерживается процесс npoникновения партий в народную толщу. Те из партий, которые могли бы легко найти себе почву и послужить основой для скрепления однородных общественных элементов, как раз вызывают наиболее недоверия у власти и ревниво отстраняются от масс всевозможными приемами наблюдения и воздействия, носящими традиционный полицейский характер. Именно невозможность для современной власти допустить свободное общение между политически-сознательными элементами демократии и демократической массой и делают неосуществимыми главные обещания манифеста 17 октября. С другой стороны, партии, воздействие которых на массы желательно для правительства и которые усиленно поощряются в своих стараниях - укорениться в населении, слишком противоречат интересам масс по самому существу своих стремлений. И организация масс при их помощи носит характер искусственный, а иногда и насильственный. Уже поэтому все подобные попытки организации осуждены остаться на поверхности общественной жизни.
Как бы то ни было, теперь, когда острый период общественной борьбы миновал, когда борьба приняла затяжной характер, когда круг активных участников ее сократился почти до пределов формальных членов партийных комитетов и их провинциальных отделов, - потребность найти какую-нибудь опору в населении особенно чувствуется всеми политическими партиями. После того как расчет на немедленное и непосредственное действие организованных общественных сил, правых или левых, не удался, обе борющиеся стороны, более или менее сознательно, обратились к поискам более широкого и прочного социального базиса. Конечно, в этом сказалось сознание, что при медленном темпе общественной жизни переживут лишь те общественные и политические группировки, которые своевременно обзаведутся таким базисом.
Ш
Наблюдая, с указанной выше точки зрения, усилия наших политических партий наложить свою печать на широкие круги населения и там найти себе опору, мы встречаемся с тремя главными течениями.
1. Течение, которое само себя склонно характеризовать как демократический монархизм. Смысл его заключается в защите старых социальных основ быта как единственного прочного фундамента для сохранения старого политического порядка. Соединение неограниченного самодержавия с крестьянством на почве тех полупатриархальных отношений, при которых дворянство является естественным посредником между тем и другим, - таков политический и социальный идеал "демократического монархизма". Разумеется, термин "монархизм", ставший общеупотребительным для наших правых организаций, в их понимании означает "абсолютизм", - более или менее открытую защиту неограниченного самодержавия. И вместо термина "демократический" будет гораздо правильнее употреблять выражение "демагогический", так как само по себе ясно, что "демократизм" в данном случае, как и в других исторических примерах демократического цезаризма, является лишь вывеской или рычагом, при помощи которого стараются доставить торжество известной политической идее. Но необходимо отметить, что по самому содержанию своих, хотя бы и показных, задач всякая сколько-нибудь толковая монархическая демагогия обязуется быть демократической, т.е. программные требования должны стоять в каком-нибудь соответствии с действительными интересами народных масс. При этом условии монархическая демагогия, правда, постоянно становится своей собственной жертвой и попадает в собственные сети, как только добивается сколько-нибудь значительного успеха. Ее провокаторству приходится неизбежно сыграть роль действительной общественной инициативы, дать серьезный толчок настоящему демократическому движению, при котором она сама немедленно останется за флагом. Подобные случаи в русском недавнем прошлом всем известны. Именно возможность таких последствий и указывает, что чистой демагогией и провокацией не могут ограничиться результаты тактики этого течения. Это прекрасно понимает и "бюрократия", которая в конце концов боится слишком больших успехов своего опасного союзника, как боятся всего независимого, и сами "монархические демагоги" которые питают к "бюрократии" органическую ненависть. Допуская "демагогический монархизм" как одно из своих орудий, "бюрократия" никогда не потерпела бы настоящего "монархического демократизма", в котором средство стало бы целью, а цель обратилась бы в средство.
IV
2. Другое течение, все отчетливее вырисовывающееся на общественной арене и тоже ищущее своего социального базиса, я назвал бы буржуазным конституционализмом. Это течение искусственно и более современно. Но в своем происхождении оно так же, если не более, поверхностно, как и первое. Оно не может искать своих социальных корней там, где ищет их "демагогический монархизм", - в крестьянстве. По крайней мере, в широких массах крестьянства, поскольку эти массы сохранили старые основы социального быта, для "буржуазного конституционализма" нет опоры. И по отношению к земледельческой части населения "буржуазный конституционализм" выдвигает смелую попытку - ассимилировать себе хотя бы верхний слой массы, чтобы затем опереться на тех "сильных и крепких", которых предстоит еще создать. За усиление и создание вновь этого родственного себе социального элемента это течение и принялось уже с исключительной, вообще мало ему свойственной, энергией.
Но этого рода социальный базис - пока еще весь в будущем. Поэтому в настоящем буржуазно-конституционное течение обречено искать себе поддержку не снизу, а сверху. Здесь его интересы совпадают постольку с интересами правительства, поскольку дело идет об отрицательной задаче: об общей обороне более радикальных, социальных или политических, течений. Задача союза "буржуазного конституционализма" с защитниками старого "монархического принципа" по необходимости была, есть и останется отрицательной. Задача эта исчерпывается - и самый союз ослабляется, поскольку опасность слева слабеет или исчезает.
Как видим, и социальный базис, и политическая комбинация сил у второго течения - непрочные и временные. Русская крупная буржуазия пока еще не выбрала окончательно своей политической позиции. Для нее данное течение, быть может, слишком консервативно по своей тесной связи со старыми элементами: бюрократией и дворянством. Но и дворянство, в большей части менее сознательной политически, но более органически сплоченной, не доверяет этому течению, как недостаточно обеспечивающему интересы русских аграриев и чересчур проникнутому теми элементами культурности, которые мешают защищать крайности национализма и поддерживать старые архаизмы, социальные, политические и религиозные.
Таким образом, симпатии буржуазии и дворянства тяготеют к двум противоположным полюсам буржуазно-конституционного течения, ослабляя внутренним противоречием его центральное русло. Вот почему в поисках социального базиса данное течение, быть может, наиболее слабо обеспечено, и дальнейшая его судьба больше всего зависит от случайностей данной политической конъюнктуры.
V
3. Переходим теперь к третьему течению, которое совпадает с нашей собственной политической позицией: к демократическому конституционализму. Сущность этой позиции заключается в соединении радикальной политической и радикальной социальной программы. Такое соединение несомненно предполагает большую степень сознательности широких общественных кругов, чем та, которой можно было ожидать на заре свободной политической жизни. Наше широкое общественное движение не удалось именно благодаря той неподготовленности масс, при которой связь демократических социальных интересов с широкой конституционной реформой не могла быть сразу ими усвоена. Вместо открытой политической пропаганды этой основной идеи в массах, по несчастью, оказалась возможной лишь более смелая тайная демагогия, которая льстила традиционным взглядам и привычным ожиданиям массы. Эта демагогия связала чисто искусственным образом понятный и законный лозунг массы - "земля" с непонятным и неверно истолкованным лозунгом - "воля". При их условиях даже усвоение народным сознанием естественной связи между обоими лозунгами явилось лишь источником новых недоразумений и плодило те самые иллюзии, крушение которых привело потом к упомянутому раньше разочарованию и индифферентизму народной массы. Правильное усвоение начал строго конституционного демократизма оказалось для данного момента слишком трудным. А затем неудача всего движения и принятые правительством меры на более или менее продолжительный промежуток отрезали деревню от возможности разумного и серьезного влияния со стороны наиболее зрелого политического течения и наглухо закрыли путь к обоснованию этого течения на широком крестьянском базисе.
Несмотря, однако же, на наличность таких препятствий, не исключена возможность параллельной деятельности демократического конституционализма с непосредственными выражениями желаний народных масс. Кроме ряда прямых личных обращений, постоянно учащающихся в последнее время, политическая защита интересов трудящихся масс путем "социальной политики", т.е. государственной охраны этих интересов против индивидуальных покушений со стороны "крепких и сильных" в жизни и в законодательстве. В этом смысле, при конкретных обстоятельствах русского быта, демократическому конституционализму приходится иногда поддерживать и те формы охраны, которые содержатся в обломках старого социального строя.
Конечно, такая параллельная деятельность и такая партизанская защита еще не могут составить всего содержания той политической программы, которая могла бы быть развернута демократическим конституционализмом при более благоприятных условиях политической борьбы. Первым шагом в этом направлении была бы организация на местах соответствующих элементов крестьянского населения. А именно такая организация и является для настоящего момента совершенно невозможной.
Есть, однако, даже и при наличных условиях политической жизни один элемент, который уже в прошлом являлся и в настоящее время продолжает служить естественным и прочным социальным фундаментом демократического конституционализма: именно, городская демократия. Не заглядывая в будущее, можно сказать, что уже в настоящем демократический конституционализм имеет в городской демократии более широкий, боле организованный и сознательный социальный базис, чем может его представить какая бы то ни было политическая партия, за исключением опирающейся на рабочий класс социал-демократия. Нужно указать и на другой элемент, являющийся естественным и неизбежным союзником демократического конституционализма в силу большей культурности и принципиальности этого течения. Я разумею все те народности российского государства, которые, особенно в настоящее время, подвергаются преследованиям и опасностям со стороны органического или показного национализма обоих упомянутых ранее течений.
VI
Каково отношение между демократическим конституционализмом и двумя предыдущими политическими течениями: демагогическим монархизмом и буржуазным конституционализмом? С каждым из них у демократического конституционализма есть элемент, более сходный, чем с другим. Это видно уже из выбранной терминологии. С первым течением сближает его "демократизм", поскольку, конечно, можно выделить его из демагогии монархического течения. Со вторым соединяет его "конституционализм".
В политической борьбе последнего времени был уже ряд случаев, когда стремления демократического конституционализма формально сближали его с социальными стремлениями монархистов; и ряд других случаев, объединявших его с политическими стремлениями буржуазных конституционалистов. Ввиду таких перекрестных отношений насущным вопросом момента становится вопрос о выборе того или другого политического течения там, где они приходят в столкновение.
Едва ли может быть сомнение в ответе со стороны моих политических единомышленников. Сохраняя положение принципиальной оппозиции как первому, так и второму течению, нам необходимо, однако, во всех подобных случаях подчеркивать, в чем заключается истинная политическая перспектива общественной борьбы. Несомненно, главный тон современному моменту этой борьбы дает ее политический элемент: защита, укрепление и развитие нового политического строя от пережитков старого и от покушений на его реставрацию. Социальные интересы демократизма могут, конечно, сделаться фатальной жертвой этой борьбы, "как это случилось с аграрным законодательством. Но эти интересы отнюдь не обеспечены и при восстановлении старого порядка, союзниками которого мы оказались бы, поддерживая систематически врагов буржуазного конституционализма. Усматривая в новом политическом строе самое действительное средство охраны демократических интересов, мы, естественно, должны стремиться прежде всего, чтобы средство это оказалось в наших руках. Самое беглое знакомство с борющимися силами текущего момента наглядно показывает, что именно тут, около основных вопросов политического строя, сосредоточивается самое жаркое место боя. Социальные же задачи пока утилизируются обоими главными противниками - монархизмом и конституционализмом - лишь как вспомогательное орудие в борьбе.
По счастью, становясь в этих конфликтах на сторону конституционализма, мы не рискуем быть непоняты массами. Наша позиция в вопросе аграрном слишком широко и хорошо известна массам, чтобы нас могли смешать с буржуазными конституционалистами 3 июня и 9 ноября. И поддерживая их систематически в вопросах конституционных, мы слишком очевидно будем иметь врагами всех тех, кто уже показал себя врагом крестьянских интересов в аграрном вопросе.
VII
Остается вопрос об отношении демократического конституционализма к более левым оппозиционным течениям. С этой стороны постоянно указывают на трудность нашей задачи - укрепить в сознании населения связь конституции с интересами демократизма. Действительно, эта политическая позиция - совсем не из легких. Нашей проповеди конституционных средств борьбы уже была противопоставлена, с одной стороны, инстинктивная, стихийная вера в насильственные средства. С другой стороны, казалось, что самая почва для конституционной борьбы ускользает из-под наших ног благодаря проповеди неограниченного самодержавия "монархистов" и явного потворства им со стороны власти. Отрицание с этих двух противоположных сторон, крайне правой и крайней левой, самого существования русской конституции как правового принципа являлось вместе с тем и отрицанием возможности чисто конституционной тактики. Следует ли отсюда, что демократический конституционализм должен занять тактическую позицию?
На это также не может быть с нашей стороны двух ответов. На самое существование конституционно-демократического течения мы смотрим как на важнейшее приобретение русской политической жизни, доказывающее возможность существования в России конституционного строя. Основная мысль этого политического течения есть та, что дело русского обновления не может быть закончено той политической судорогой, какая по вине истории оказалась необходимой для его начала. Между противоположными крайностями революции и реакции демократический конституционализм выставил принцип легальной конституционной борьбы. Принцип этот будет только укрепляться и усиливаться, по мере того как обе крайности исчерпают сами себя наглядно обнаружат в глазах масс свою непригодность. Сходить с нашей позиции, с большим трудом завоеванной и уже начавший группировать около себя друзей, все более многочисленных, значило бы без всяких оснований отказаться от плодов собственных усилий, изменить долгу и знамени и добровольно осудить себя на политическое ничтожество. Вот почему моментом политического затишья следует воспользоваться, чтобы прочнее укрепиться на позиции уже занятой и, хотя в будущем, приучить население к той тактике строго конституционной борьбы, непопулярность которой явилась одной из причин, помешавших извлечь из движения 1905 и 1906 гг. всю ту пользу, которая была возможна.
Этой задаче противопоставляли - отчасти продолжают противопоставлять и теперь - другую: слияние различных групп оппозиции. Можно, конечно, понять эту задачу, как нисколько не противоречащую первой, а только дополняющую ее. Поскольку всем оппозиционным группам угрожает общая опасность; поскольку против этой опасности все они могут бороться лишь той тактикой, которая давно усвоена демократическим конституционализмом, - сближение их есть уже и ныне совершившийся факт, без каких бы то ни было формальных переговоров, блоков и союзов. Но поскольку речь идет о возвращении их к той тактике, которая на недавних предвыборных собраниях характеризовалась как "старая тактика" 1905 года, необходимо категорически и резко ответить отрицательно. Обсуждение этого вопроса, в сущности, свелось бы к старому митинговому спору, бывают или не бывают "чудеса". Можно ограничиться соображением, что, во всяком случае, "чудеса" не в нашей власти и не могут входить в расчеты большой, открыто действующей политической партии, рассчитывающей на легальную организованную деятельность. Поставленный, таким образом, вопрос даже не в том, бывают чудеса или не бывают, а в том, что можно построить на "чуде". Мы на это имеем ответ, достаточно убедительный, в недавнем опыте. Ответ этот и есть утверждение той позиции, которую мы избрали, когда выбирать ее было трудно, когда на ней мы стояли одни, - и которую защищать теперь несравненно легче, после того как наше знамя окружено плотными рядами знакомых и безвестных друзей...
