Жуковский как поэт-переводчик

Обладая выдающимся искусством перевода, Жуковский ввел в культурный оборот нашей страны лучших поэтов Англии (Грея, Томсона, Голдсмита, Скотта, Саути, Байрона, Т. Мура), Германии (Бюргера, Гёте, Шиллера, Гебеля, Фуке, Уланда), Франции (Лафонтена, Парни), Греции (Гомера), Персии и таджикского народа (Фирдоуси), Рима (Вергилия) и других стран. Поэт исходил из убеждения, что «переводчик, уступая образцу своему пальму изобретательности, должен необходимо иметь одинаковое с ним воображение, одинаковое искусство слога, одинаковую силу в уме и чувствах». И, верный себе, он избирал для переводов лишь тех поэтов и те их произведения, которые в той или иной мере были ему идейно-эстетически созвучны. В связи с этим, как правило, предпочтение отдавалось романтикам. Ценя идейно-художественную точность, Жуковский в то же время всегда оставался творческим переводчиком. Это ему принадлежит афоризм: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах — соперник» («О басне и баснях Крылова»).

«Сельское кладбище» (перевод элегии английского поэта Томаса Грэя) можно считать подлинным началом литературной деятельности Жуковского. Элегия принесла Ж. успех у читателей и широкую известность. В центре элегии – мотив благородства и высоких нравственных достоинств поселенцев в противовес суетному тщеславию богатых и знатных вельмож, она начинается с описания наступающего вечера, затем воссоздается картина сельского кладбища. На нем поэт предается меланхолическим размышлениям, взирая на могилы жителей села, с которыми он сравнивает жизнь заносчивых и знатных богачей, украшающих свои могилы импозантными памятниками, отражающими их суетность и тщеславие. Автор приходит к выводу о внесословной ценности человеческой личности. Мысли о смерти всех живущих на земле не колеблют сентиментально-романтической убежденности Жуковского, как и английского поэта Грея, в абсолютной оправданности бытия.

С 1807 по 1833 год Жуковский переводит наиболее созвучные ему произведения Шиллера (1759-1805): «Ахилл» (1812-1814), «Орлеанская дева» (1821), «Торжество победителей» (1828), «Жалоба Цереры» (1831), «Элевзинский праздник» (1833). В этих произведениях перед нами предстает не мятежник, отразивший идеи «Бури и натиска», а отвлеченный гуманист, покорный богу, проникнутый религиозными настроениями, предающийся печали и грусти. Но при всем том, по справедливому высказыванию Чернышевского, «благодаря переводам Жуковского он (Шиллер) стал наш поэт» (IV, 505).

С 1816 года Жуковский обращается к немецкому религиозно-идиллическому поэту Гебелю. Одновременно с Гебелем он начал переводить немецкого романтика Л. Уланда. В творчестве этого поэта ему оказались созвучными не идеи либерально-буржуазных, республиканских свобод, а воплощение стремлений к потустороннему миру («Сон», 1816), воспевание неизменного и вечного чувства любви («Утешение», 1818; «Алонзо», 1831; «Нормандский обычай», 1832), идиллическое изображение природы («Приход весны», 1831). Жуковского привлек могучий гений Байрона (1788-1824), властителя дум прогрессивной молодежи. В 1821-1822 годах им переведен «Шильонский узник». Избрав эту грустную повесть, поэт опустил в ней посвящение свободе («Сонет к Шильону») и пронизал ее религиозным чувством.

Переводческая деятельность Жуковского усиливается после 1825 года. При этом для переводов все чаще им избираются монументальные произведения. Повинуясь непреодолимому поэтическому обаянию Ундины, олицетворяющей водную стихию, Жуковский в 1831 году начал «рассказывать» стихами повесть Фуке и закончил ее в 1836 году. Творческое соперничество иногда принимало у Жуковского и форму «своевольства». По поводу «Рустема и Зораба» он писал Зейдлицу: «Мой перевод не только вольный, но своевольный, я многое выбросил и многое прибавил».

Оригинальность переводческой манеры Жуковского хорошо раскрыта им самим в письме к Гоголю от 6 (18) февраля 1848 года: «У меня почти все или чужое, или по поводу чужого — и все, однако, мое». Основным мотивом его соперничества с переводимым автором всегда (оставалось желание наиболее ярко выразить свойства данного произведения. Переводческое творчество Жуковского является, пожалуй, самым ярким примером того, как собственная поэтическая личность переводчика может воплощаться в перевод документов, определяя как его характер в целом, так и отклонения от подлинника, в частности. К.И.Чуковский приводит множество примеров подобных отклонений от подлинника, причиной которых явились такие качества Жуковского-поэта, как романтизм, пуританизм, его склонность к христианской морали, меланхолии и сентиментальности. Если Бюргер в «Леноре» пишет о брачном ложе, то Жуковский использует более смягченные варианты перевода «ночлег», «уголок», «приют». Одно лишь слово в авторском тексте могло послужить толчком для создания целого образа, о котором автор даже и не помышлял. Так, Людвиг Уланд использовал в тексте слово со значением «часовня». На этой основе Жуковский «пишет» целое полотно: «Входит: в часовне, он видит, гробница стоит; Трепетно, тускло над нею лампада горит». Такое «дополнение» переводимого автора, «развитие» созданных им образов представлялось самому В.А. Жуковскому вполне естественным и закономерным, особенно в его собственном переводческом творчестве. «Я часто замечал, писал он, что у меня наиболее светлых мыслей тогда, когда их надобно импровизировать в выражение или в дополнение чужих мыслей. Мой ум как огниво, которым надобно ударить об кремень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества; у меня почти все или чужое, или по поводу чужого и все, однако, мое». Эти слова в полной мере относятся не только к авторскому творчеству Жуковского, но и к его переводческому творчеству.

В самом конце своей жизни Жуковский избрал для переводов «Одиссею» и «Илиаду». Обращаясь к этим произведениям, он противопоставлял современности (материализму, атеизму, революции) идеальную патриархальность древнего мира, усиливая наличие в нем любезной ему романтической меланхолии. Но объективное значение этих и других его переводов было более широкое — приобщение соотечественников, их литературы к мировой культуре.

Поэты пушкинской Плеяды

Поэты пушкинской поры, поэты пушкинской плеяды, поэты пушкинского круга, Золотой век русской поэзии — обобщающее именование поэтов-современников А. С. Пушкина, вместе с ним входивших в число создателей «золотого века» русской поэзии, как называют первую треть XIX столетия. Поэзия пушкинской поры хронологически определяется рамками 1810—1830-х годов.

Полные имена поэтов (из списка литературы) и их годы жизни. Понимаю, что много, но кто знает, про кого ему захочется послушать.

· Ба(о)ратынский, Евгений Абрамович (1800-1844)

· Батюшков, Константин Николаевич (1787-1855)

· Вяземский, Петр Андреевич (1792-1878)

· Веневитинов, Дмитрий Владимирович (1805-1827)

· Давыдов, Денис Васильевич (1784-1839)

· Дельвиг, Антон Антонович (1798-1831)

· Гнедич, Николай Иванович (1784-1833)

· Глинка, Федор Николаевич (1786-1880)

· Грибоедов Александр Сергеевич (1795-1829)

· Жуковский, Василий Андреевич (1783-1852)

· Милонов Михаил Васильевич (1792-1821)

· Катенин, Павел Александрович (1792-1853)

· Крылов, Иван Андреевич (1769-1844)

· Кюхельбекер, Вильгельм Карлович (1797-1846)

· Коншин, Николай Михайлович (1793-1859)

· Козлов Иван Иванович (1779-1840)

· Ознобишин, Дмитрий Петрович (1804-1877)

· Одоевский, Александр Иванович (1802-1839)

· Плетнёв, Пётр Александрович (1791-1865)

· Полежаев, Александр Иванович (1804-1838)

· Рылеев, Кондратий Фёдорович (1795-1826)

· Раич Семен Егорович (1792-1855)

· Туманский, Василий Иванович (1800-1860)

· Хомяков, Алексей Степанович (1804-1860)

· Шевырев, Степан Петрович (1806-1864)

· Языков, Николай Михайлович (1803-1847)

В 1831 году Гоголь писал Жуковскому: «Мне кажется, что теперь воздвигается огромное здание чисто русской поэзии. Страшные граниты положены в фундамент». Гоголь имел в виду не только Пушкина, но и других создателей «золотого века» поэзии, как справедливо называют первую треть XIX столетия.

Лирическая поэзия стала высоким искусством. Это и было началом новой эры, по сравнению с XVIII веком, когда «внутренний мир» понимался лишь как мир «частных» человеческих переживаний. Лирика получила недоступные прежде возможности выражения, считавшиеся в XVIII веке принадлежностью эпоса и драмы.

В начале XIX века ода уступает свое место элегии. В связи с новым пониманием поэтами душевной жизни характерно, что ода вызывала нападки не только за отсутствие в ней психологических переживаний личности, но и за чрезмерную высоту ее эмоционального тона, тяжелую напыщенность чувств «восторга», «ликования» и т. д., какими наделял себя одический «автор». На это были направлены многочисленные пародии современников.

Поэзия пушкинской поры хронологически определяется рамками 1810—1830-х годов. Державин умер в 1816 году, но для Пушкина он был «предшественником», грандиозным памятником прошлого. В 1822 году Пушкин как действующих поэтов различной литературной ориентации перечисляет Жуковского, Батюшкова, Баратынского, Крылова, Вяземского, Катенина.

К старшему поколению принадлежал прежде всего Батюшков. В 1818 году тридцатилетний поэт, по преданию, судорожно сжал в руке листок со стихотворением Пушкина «К Юрьеву», воскликнув: «О, как стал писать этот злодей!» Батюшков — старший современник Пушкина, и не только Пушкина-лицеиста, но и автора «Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника», великолепных стихотворений конца десятых — начала двадцатых годов.

Поэтом пушкинской поры является и В. А. Жуковский, хотя он начал писать на полтора десятилетия раньше Пушкина. Будучи, по выражению Пушкина, его «учителем», Жуковский помогал ему не только как предшественник, оставивший готовое наследие, но как живой поэт современности, решавший актуальные художественные задачи. В отличие от Батюшкова, рано ушедшего с поэтического поприща, Жуковский уже смог и сам учиться у Пушкина, в середине двадцатых годов восприняв некоторые из его художественных открытий.

Выдающийся поэт старшего поколения — Д. В. Давыдов, двумя годами переживший Пушкина. Незадолго до своей смерти, подготовляя очередной выпуск «Современника», Пушкин «выпрашивал» у Давыдова, когда-то «научившего его быть оригинальным», его новые стихи.

П. А. Вяземского от старшей группы поэтов отделяет около десятилетия. Его творчество началось еще в пору детства Пушкина, и Пушкин-лицеист относился к нему с почтением, как к маститому поэту, замечательному своим свободомыслием и ироническим складом. В 1820-е же годы между Вяземским и Пушкиным установились отношения дружеского равноправия. По важнейшим общественным и литературным вопросам Пушкин и Вяземский часто выступали соратниками в литературной борьбе.

Общеизвестно значение для пушкинской эпохи поэзии декабристов. Особенно интересны и поучительны искания в области лирики лицейского друга Пушкина В. К. Кюхельбекера.

Творческий путь Рылеева прервался трагически безвременно. В истории русской литературы его место очень значительно, но все же Рылеев не осуществил полностью свое художественное призвание. Поэт разрабатывал преимущественно лиро-эпические формы; его талант лирика развернулся слишком поздно, уже незадолго перед гибелью. Лирическое наследие Рылеева зрелой поры очень невелико по объему.

Н. М. Языков и Е. А. Баратынский, будучи ненамного моложе Пушкина и Кюхельбекера, позже выдвинулись в литературе. Они подавали блестящие надежды, когда Пушкин был уже на вершине славы и горячо приветствовал «младших» собратьев. Оба относились к Пушкину восторженно и в то же время ревниво. Оба, пройдя через годы дружбы с ним, все больше от него отдалялись. В 1830-х годах наступило отчуждение — личное и творческое.

Что касается поэзии Дельвига, несомненно исполненной обаяния, то ей недоставало существенного — той самой подлинности душевной жизни в лирике, которая была достигнута не только его сверстниками, но и старшими современниками. Характерно, что преобладающая форма поэзии Дельвига не элегия, а идиллия — жанр, отличавшийся сугубой условностью и, кроме того, скорее «описательный», лиро-эпический, а не подлинно лирический.