Перевод Т. Аксель
Среди присутствующих были: министры внутренних дел и юстиции, начальник полиции, несколько депутатов парламента и высших чиновников, видные юристы и ученые и, разумеется представители печати — без них ведь ни одно дело не обойдется.
— Джентльмены! — начал профессор Гарвардского университета Ч.-Д. Роусс, знаменитый американец чешского происхождения. — Эксперимент, который я вам… э-э… буду показать, основан на исследованиях ряда моих ученых коллег и предшественников. Indeed[198]мой эксперимент не является каким-нибудь откровением. Это… э-э… really…[199]как говорится, новинка с бородой, — профессор просиял, вспомнив, как звучит по-чешски это сравнение. — Я, собственно, разработал лишь метод практического применения некоторых теоретических открытий. Прошу присутствующих криминалистов судить о моих experimences[200]с точки зрения их практических критериев. Well.[201]
Итак, мой метод заключается в следующем: я произношу слово, а вы должны тотчас же произнести другое слово, которое вам придет в этот момент в голову, даже если это будет чепуха, nonsens, вздор. В итоге я, на основании ваших слов, расскажу вам, что у вас на уме, о чем вы думаете и что скрываете. Понимаете? Я опускаю теоретические объяснения и не буду говорить вам об ассоциативном мышлении, заторможенных рефлексах, внушении и прочем. Я буду сказать кратко: при опыте вы должны полностью выключить волю и рассудок. Это даст простор подсознательным ассоциациям, и благодаря им я смогу проникнуть в… э-э… — Известный профессор подыскивал слова. — Well, what's on the bottom of your mind…
— В глубину вашего сознания, — подсказал кто-то.
— Вот именно! — удовлетворенно подтвердил Роусс. — Вы должны automatically[202]произносить все, что вам приходит в данный момент в голову без всякой control. Моей задачей будет анализировать ваши представления. That's all.[203]Свой опыт я проделаю сначала на уголовном случае… э-э… на одном преступнике, а потом на ком-нибудь из присутствующих. Well, начальник полиции сейчас охарактеризует нам доставленного сюда преступника. Прошу вас, господин начальник.
Начальник полиции встал.
— Господа, человек, которого вы сейчас увидите, — слесарь Ченек Суханек, владелец дома в Забеглице. Он уже неделю находится под арестом по подозрению в убийстве шофера такси Иозефа Чепелки, бесследно исчезнувшего две недели назад. Основания для подозрения следующие: машина исчезнувшего Чепелки найдена в сарае арестованного Суханека. На рулевом колесе и под сиденьем шофера следы человеческой крови. Арестованный отрицает свою вину и твердит, что купил авто у Чепелки за шесть тысяч, так как хотел стать шофером такси. Установлено: исчезнувший Чепелка действительно говорил, что думает бросить свое ремесло, продать машину и наняться куда-нибудь шофером. Однако его до сих пор нигде не нашли. Поскольку больше никаких данных нет, арестованный Суханек должен быть передан в подследственную тюрьму на Панкраце… Но я получил разрешение, чтобы наш прославленный соотечественник профессор Ч.-Д. Роусс произвел над ним свой эксперимент. Итак, если господин профессор пожелает…
— Well! — сказал профессор, усердно делавший пометки в блокноте. — Пожалуйста, пустите его идти сюда.
По знаку начальника полиции полицейский ввел Ченека Суханека, мрачного субъекта, на лице которого было написано: «Подите вы все к… меня голыми руками не возьмешь». Видно было, что Суханек твердо решил стоять на своем.
— Подойдите, — строго сказал профессор Ч.-Д. Роусс. — Я не буду вас допрашивать. Я только буду произносить слова, а вы должны в ответ говорить первое слово, которое вам придет в голову. Понятно? Итак, внимание! Стакан.
— Дерьмо! — злорадно произнес Суханек.
— Слушайте, Суханек! — быстро вмешался начальник полиции. — Если вы не будете отвечать как следует, я велю отвести вас на допрос, и вы пробудете там всю ночь. Понятно? Заметьте это себе. Ну, начнем сначала.
— Стакан, — повторил профессор Роусс.
— Пиво, — проворчал Суханек.
— Вот это другое дело, — сказала знаменитость. — Теперь отлично.
Суханек подозрительно покосился на него. Не ловушка ли вся эта затея?
— Улица, — продолжал профессор.
— Телеги, — нехотя отозвался Суханек.
— Надо побыстрей. Домик.
— Поле.
— Токарный станок.
— Латунь.
— Очень хорошо.
Суханек, видимо, уже ничего не имел против такой игры.
— Мамаша.
— Тетка.
— Собака.
— Конура.
— Солдат.
— Артиллерист.
Перекличка становилась все быстрее. Суханека это забавляло. Похоже на игру в карты, и о чем только не вспомнишь!
— Дорога, — бросил ему Ч.-Д. Роусс в стремительном темпе.
— Шоссе.
— Прага.
— Бероун.
— Спрятать.
— Зарыть.
— Чистка.
— Пятна.
— Тряпка.
— Мешок.
— Лопата.
— Сад.
— Яма.
— Забор.
— Труп!
Молчание.
— Труп! — настойчиво повторил профессор. — Вы зарыли его под забором. Так?
— Ничего подобного я не говорил! — воскликнул Суханек.
— Вы зарыли его под забором у себя в саду, — решительно повторил Роусс. — Вы убили Чепелку по дороге в Бероун и вытерли кровь в машине мешком. Куда вы дели этот мешок?
— Все это неправда! — закричал Суханек. — Я купил такси у Чепелки. Я не позволю взять себя на пушку!
— Помолчите! — сказал Роусс— Прошу послать полисменов на поиски трупа. А остальное уже не мое дело. Уведите этого человека. Обратите внимание, джентльмены: весь опыт занял семнадцать минут. Это очень быстро, потому что преступник был глуп. Обычно требуется около часа. Теперь попрошу ко мне кого-нибудь из присутствующих. Я повторю опыт. Он продлится довольно долго. Я ведь не знаю его secret, как это назвать?
— Тайну, — подсказал кто-то из аудитории.
— Тайну! — обрадовался наш выдающийся соотечественник. — Я знаю, это одно и то же. Опыт займет у нас много времени, прежде чем испытуемый раскроет нам свой характер, прошлое и самые сокровенные ideas…
— Мысли! — подсказали из публики.
— Well. Итак, прошу, господа, кто хочет подвергнуться опыту?
Наступила пауза. Кто-то хихикнул, но никто не шевелился.
— Прошу, — повторил профессор Роусс. — Ведь это не больно.
— Идите, коллега, — шепнул министр внутренних дел министру юстиции.
— Иди ты, как представитель нашей партии, — подталкивали друг друга депутаты.
— Вы — директор департамента, вы и должны пойти, — подбивал чиновник своего коллегу из другого министерства.
Возникала атмосфера неловкости: никто из присутствующих не вставал.
— Прошу вас, джентльмены, — в третий раз повторил американский ученый. — Надеюсь, вы не боитесь, что будут открыты ваши сокровенные мысли?
Министр внутренних дел обернулся к задним рядам и прошипел:
— Ну, идите же кто-нибудь.
В глубине аудитории кто-то скромно кашлянул и встал. Это был тощий, жалкий старичок — кадык у него так и ходил от волнения.
— Я… г-м-м… — застенчиво сказал он, — если никто… то я, пожалуй, разрешу себе…
— Подойдите! — повелительно перебил его американец. — Садитесь здесь. Говорите первое, что вам придет в голову. Задумываться и размышлять нельзя, говорите mechanically, бессознательно. Поняли?
— Да-с, — поспешно ответил испытуемый, видимо смущенный вниманием такой высокопоставленной аудитории. Затем он откашлялся и испуганно замигал, как гимназист, державший экзамен на аттестат зрелости.
— Дуб, — бросил профессор.
— Могучий, — прошептал испытуемый.
— Как? — переспросил профессор, словно не поняв.
— Лесной великан, — стыдливо пояснил старик.
— Ага, так. Улица.
— Улица… Улица в торжественном убранстве.
— Что вы имеете в виду?
— Какое-нибудь празднество. Или погребение.
— Ну, так надо было просто сказать «празднество». По возможности одно слово.
— Пожалуйста…
— Итак. Торговля.
— Процветающая. Кризис нашей коммерции. Политические махинации.
— Гм… Учреждение.
— Какое, разрешите узнать?
— Не все ли равно! Говорите какое-нибудь слово. Быстро!
— Если бы вы изволили сказать «учреждения»…
— Well, учреждения.
— Соответствующие! — радостно воскликнул человек.
— Молот.
— … и клещи. Вытягивать ответ клещами. Голова несчастного была размозжена клещами.
— Curious,[204]— проворчал ученый. — Кровь!
— Алый, как кровь. Невинно пролитая кровь. История, написанная кровью.
— Огонь!
— Огнем и мечом. Отважный пожарник. Пламенная речь. Мене текел.
— Странный случай, — озадаченно сказал профессор. — Повторим еще раз. Слушайте, вы должны реагировать лишь на самое первое впечатление. Говорите то, что automatically произносят ваши губы, когда вы слышите мои слова. Go on.[205]Рука.
— Братская рука помощи. Рука, держащая знамя. Крепко сжатый кулак. Нечист на руку. Дать по рукам.
— Глаза.
— Завязанные глаза Фемиды. Бревно в глазу. Открыть глаза на истину. Очевидец. Пускать пыль в глаза. Невинный взгляд дитяти. Хранить как зеницу ока.
— Не так много. Пиво.
— Настоящее пльзеньское. Дурман алкоголя.
— Музыка.
— Музыка будущего. Заслуженный ансамбль. Мы — народ музыкантов. Манящие звуки. Концерт держав. Мирная свирель. Боевые фанфары. Национальный гимн.
— Бутылка.
— С серной кислотой. Несчастная любовь. В ужасных мучениях скончалась на больничной койке.
— Яд.
— Наполненный ядом и желчью. Отравление колодца.
Профессор Роусс почесал затылок.
— Never heard that…[206]. Прошу вас повторить. Обращаю ваше внимание, джентльмены, на то, что всегда надо начинать с самых plain[207], заурядных понятий, чтобы выяснить интересы испытуемого, его profession[208], занятие. Так, дальше. Счет.
— Баланс истории. Свести с врагами счеты. Жить на чужой счет.
— Гм… Бумага.
— Бумага краснела от стыда, — обрадовался испытуемый. — Ценные бумаги. Бумага все стерпит.
— Pless you,[209]— кисло сказал профессор. — Камень.
— Побить камнями. Надгробный камень. Вечная память, — резво заговорил испытуемый. — Ave, anima pia.[210]
— Повозка.
— Триумфальная колесница. Колесница Джаггернаута.[211]Карета «скорой помощи». Разукрашенный грузовик с мимической труппой.
— Ага! — воскликнул ученый. — That's it.[212] Горизонт.
— Пасмурный, — с видимым удовольствием откликнулся испытуемый. — Тучи на нашем политическом горизонте. Узкий кругозор. Открывать новые горизонты.
— Оружие.
— Браться за оружие. Вооруженный до зубов. С развевающимися знаменами. Нанести удар в спину. Отравленные стрелы, — радостно бубнил испытуемый. — Пыл битвы. Мы не покинем поле боя. Избирательная борьба.
— Стихия.
— Разбушевавшаяся. Стихийный отпор. Злокозненная стихия. В своей стихии.
— Довольно! — остановил его профессор. — Вы журналист, а?
— Совершенно верно, — учтиво отозвался испытуемый. — Я репортер Вашатко. Тридцать лет работаю в газете.
— Благодарю, — сухо поклонился наш знаменитый американский соотечественник. — Finished, gentlemen.[213]Анализом представлений этого человека мы установили, что… м-м, что он журналист. Я думаю, нет смысла продолжать. It would only waist our time. So sorry, gentlemen![214]
* * *
— Смотрите-ка! — воскликнул вечером репортер Вашатко, просматривая редакционную почту. — Полиция сообщает, что труп Чепелки найден. Зарыт под забором в саду у Суханека и обернут в окровавленный мешок! Этот Роусс — молодчина! Вы бы не поверили, коллега: я и не заикался о газете, а он угадал, что я журналист. «Господа, говорит, перед вами выдающийся, заслуженный репортер…» Я написал в отчете о его выступлении: «В кругах специалистов выводы нашего прославленного соотечественника получили высокую оценку». Постойте, это надо подправить. Скажем так: «В кругах специалистов интересные выводы нашего прославленного соотечественника получили заслуженно высокую оценку». Вот теперь хорошо!
Похищенный документ № 139/VII Отд. «С»
Перевод Т. Аксель
В три часа утра затрещал телефон в гарнизонной комендатуре.
— Говорит полковник генерального штаба Гампл. Немедленно пришлите ко мне двух чинов военной полиции и передайте подполковнику Врзалу, — ну да, из отделения разведки и контрразведки, — все это вас не касается, молодой человек, — чтобы он сейчас же прибыл ко мне. Да, сейчас же, ночью. Да, пускай возьмет машину. Да побыстрее, черт вас возьми! — и повесил трубку.
Через час подполковник Врзал был у Гампла — где-то у черта на куличках, в районе загородных особняков. Его встретил пожилой, очень расстроенный господин в штатском, то есть в одной рубашке и брюках.
— Подполковник, произошла пренеприятная история. Садись, друг. Пренеприятная история, дурацкое свинство, нелепая оплошность, черт бы ее побрал. Представь себе: позавчера начальник генерального штаба дал мне один документ и говорит: «Гампл, обработайте это дома. Чем меньше людей будет знать, тем лучше. Сослуживцам ни гугу! Даю тебе отпуск, марш домой и за дело. Документ береги как зеницу ока». Ну и вот…
— Что это был за документ? — осведомился подполковник Врзал.
Полковник с минуту колебался.
— Ладно, — сказал он, — от тебя не скрою. Он был из отделения «С».
— Ах, вот как! — произнес подполковник с необыкновенно серьезным видом. — Ну а дальше?
— Так вот, видишь ли, — продолжал удрученный полковник. — Вчера я работал над ним целый день. Но куда деть его на ночь, черт побери? Запереть в письменный стол? Не годится. Сейфа у меня нет. А если кто-нибудь узнает, что документ у меня, пиши пропало. В первую ночь я спрятал документ к себе под матрац, но к утру он был измят, словно на нем кабан валялся…
— Охотно верю… — заметил Врзал.
— Что поделаешь, — вздохнул полковник. — Жена еще полнее меня. На другую ночь жена говорит: «Давай положим его в жестяную коробку из-под макарон и уберем в кладовку. Я кладовку всегда запираю сама и ключ беру к себе». Знаешь ли, наша толстуха-служанка — страшная обжора. «А в кладовой никто не вздумает искать документ, не правда ли?», — еще предположила жена. Этот план мне понравился.
— В кладовой простые или двойные рамы? — перебил подполковник.
— Тысяча чертей! — воскликнул полковник. — Об этом-то я и не подумал. Простые! А я все думал о сазавском случае[215]и всякой такой чепухе и забыл поглядеть в окно. Этакая чертовская неприятность.
— Ну, а дальше что? — спросил подполковник.
— Дальше? Ясно, что было дальше! В два часа ночи жена слышит, как внизу визжит служанка. Жена вниз, в чем дело? Та ревет: «В кладовке вор». Жена побежала за ключами и за мной, я бегу с револьвером вниз. Подумай, какая подлая штука — окно в кладовке взломано, жестянки с документом нет, а вора и след простыл. Вот и все, — вздохнул полковник.
Врзал постучал пальцами по столу.
— А было кому-нибудь известно, что ты держишь этот документ дома?
Несчастный полковник развел руками.
— Не знаю. Эх, друг мой, эти проклятые шпионы все пронюхают… — Тут, вспомнив характер работы подполковника Врзала, он слегка смутился. — То есть… я хотел сказать, что они очень ловкие люди. Я никому не говорил о документе, честное слово. А главное, — добавил полковник уверенно, — уж во всяком случае, никто не мог знать, что я положил его в жестянку от макарон.
— А где ты клал документ в жестянку? — небрежно спросил подполковник.
— Здесь, у этого стола.
— Где стояла жестянка?
— Погоди-ка, — стал вспоминать полковник. — Я сидел вот тут, а жестянка стояла передо мной.
Подполковник оперся о стол и задумчиво поглядел в окно. В предрассветном сумраке напротив вырисовывались очертания серо-красной виллы.
— Кто там живет? — спросил он хмуро.
Полковник стукнул кулаком по столу.
— Тысяча чертей, об этом я не подумал. Постой, там живет какой-то еврей, директор банка или что-то в этом роде. Черт побери, теперь я кое-что начинаю понимать. Врзал, кажется, мы напали на след!
— Я хотел бы осмотреть кладовку, — уклончиво сказал подполковник.
— Ну, так пойдем. Сюда, сюда, — услужливо повел его полковник. — Вот она. Вон на той верхней полке стояла жестянка. Мари! — заорал полковник. — Нечего вам тут торчать! Идите на чердак или в погреб.
Подполковник надел перчатки и влез на подоконник, который был довольно высоко от пола.
— Взломано долотом, — сказал он, осмотрев раму. — Рама, конечно, из мягкого дерева, любой мальчишка шутя откроет.
— Тысяча чертей! — удивлялся полковник. — Черт бы побрал тех, кто делает такие паршивые рамы!
На дворе за окном стояли два солдата.
— Это из военной полиции? — осведомился подполковник Врзал. — Отлично. Я еще пойду взгляну снаружи. Господин полковник, должен тебе посоветовать без вызова не покидать дом.
— Разумеется, — согласился полковник. — А… собственно, почему?
— Чтобы ты в любой момент был на месте, в случае, если… Эти двое часовых, конечно, останутся здесь.
Полковник запыхтел и проглотил какую-то невысказанную фразу.
— Понимаю. Не выпьешь ли чашку кофе? Жена сварит.
— Сейчас не до кофе, — сухо ответил подполковник. — О краже документа никому не говори, пока… пока тебя не вызовут. И еще вот что: служанке скажи, что вор украл только консервы, больше ничего.
— Но послушай! — в отчаянии воскликнул полковник. — Ведь ты найдешь документ, а?
— Постараюсь, — сказал подполковник и официально откланялся, щелкнув каблуками.
Все утро полковник Гампл терзался мрачными мыслями. То ему представлялось, как два офицера приезжают, чтобы отвезти его в тюрьму. То он старался представить себе, что делает сейчас подполковник Врзал, пустивший в ход весь громадный секретный аппарат контрразведки. Потом ему мерещился переполох в генеральном штабе, и полковник жалобно стонал.
— Карлуша! — в двадцатый раз говорила жена (она давно уже на всякий случай спрятала револьвер в сундук служанки). — Съел бы ты что-нибудь.
— Оставь меня в покое, черт побери! — огрызался полковник. — Наверно, нас видел тот тип из виллы напротив…
Жена вздыхала и уходила на кухню плакать.
В передней позвонили. Полковник встал и выпрямился, чтобы с воинским достоинством принять офицеров, пришедших арестовать его. («Интересно, кто это будет?» — рассеянно подумал он.) Но вместо офицеров вошел рыжий человек с котелком в руке и оскалил перед полковником беличьи зубы.
— Разрешите представиться. Я — Пиштора из полицейского участка.
— Что вам надо? — рявкнул полковник и незаметно переменил позу со «смирно» на «вольно».
— Говорят, у вас обчистили кладовку, — осклабился Пиштора с конфиденциальным видом. — Вот я и пришел.
— А вам какое дело? — отрезал полковник.
— Осмелюсь доложить, — просиял Пиштора, — что это наш участок. Служанка ваша говорила утром в булочной, что вас обокрали. Вот я и говорю начальству: «Господин полицейский комиссар, я туда загляну».
— Не стоило беспокоиться, — пробурчал полковник. — Украдена всего лишь жестянка с макаронами. Бросьте это дело.
— Странно, — сказал сыщик Пиштора, — что не сперли ничего больше.
— Да, очень странно, — мрачно согласился полковник. — Но вас это не касается.
— Наверное, ему кто-нибудь помешал, — просиял Пиштора, осененный внезапной догадкой.
— Итак, всего хорошего, — отрубил полковник.
— Прошу извинения, — недоверчиво улыбаясь, сказал Пиштора. — Мне надо бы сперва осмотреть эту кладовку.
Полковник хотел было закричать на него, но смирился.
— Пойдемте, — сказал он неохотно и повел человечка к кладовке.
Пиштора с интересом оглядел кладовку.
— Ну да, — сказал он удовлетворенно, — окно открыто долотом. Это был Пепик или Андрлик.
— Кто, кто? — поспешно переспросил полковник.
— Пепик или Андрлик. Их работа. Но Пепик сейчас, кажется, сидит. Если было бы выдавлено стекло, это мог бы быть Дундр, Лойза, Новак, Госичка или Климент. Но здесь, судя по всему, работал Андрлик.
— Смотрите не ошибитесь, — пробурчал полковник.
— Вы думаете, что появился новый специалист по кладовкам? — спросил Пиштора и сразу стал серьезным. — Едва ли. Собственно говоря, Мертл тоже иногда работает долотом, но он не занимается кладовыми. Никогда. Он обычно влезает в квартиру через окно уборной и берет только белье. — Пиштора снова оскалил свои беличьи зубы. — Ну так я забегу к Андрлику.
— Кланяйтесь ему от меня, — проворчал полковник. «Как потрясающе тупы эти полицейские сыщики, — думал он, оставшись наедине со своими мрачными мыслями. — Ну, хоть бы поинтересовался оттисками пальцев или следами, в этом был бы какой-то криминалистический подход. А так идиотски браться за дело! Куда нашей полиции до контрразведки! Хотел бы я знать, что сейчас делает Врзал…»
Полковник не удержался от соблазна позвонить Врзалу. После получаса бурных объяснений с телефонистками он наконец был соединен с подполковником.
— Алло! — начал он медовым голосом. — Говорит Гампл. Скажи, пожалуйста, как дела?.. Я знаю, что ты не имеешь права, я только… Если бы ты был так добр и сказал только — удалось ли… О господи, все еще ничего? Я знаю, что трудное дело, но… Еще минуточку, Врзал, прошу тебя. Понимаешь, я бы охотно объявил награду в десять тысяч тому, кто найдет вора. Из моих личных средств, понимаешь? Больше я дать не могу, но за такую услугу… Я знаю, что нельзя, ну а если приватно… Ну ладно, ладно, это будет мое частное дело, официально этого нельзя, я знаю. Или, может, разделить эту сумму между сыщиками из полиции, а? Разумеется, ты об этом ничего не знаешь… Но если бы ты намекнул этим людям, что, мол, полковник Гампл обещал десять тысяч… Ну, ладно, пусть это сделает твой вахмистр… Пожалуйста! Ну, спасибо, извини!
Полковнику как-то полегчало после этой беседы и своих щедрых посулов. Ему казалось, что теперь и он как-то участвует в розысках проклятого шпиона, выкравшего документ. Устав от волнений, он лег на диван и представил себе, как сто, двести, триста сыщиков, (все рыжие, все с беличьими зубами и ухмыляющиеся, как Пиштора) обыскивают поезда, останавливают несущиеся к границе автомашины, подстерегают свою добычу за углом и вырастают из-под земли со словами: «Именем закона! Следуйте за мной и храните молчание». Потом полковнику померещилось, что он в академии сдает экзамен по баллистике. Он застонал и проснулся в холодном поту. Кто-то звонил у дверей.
Полковник вскочил, стараясь сообразить, в чем дело. В дверях показались беличьи зубы сыщика Пишторы.
— Вот и я, — сказал он. — Разрешите доложить, это был он.
— Кто? — не понимая, спросил полковник.
— Как кто? Андрлик! — удивился Пиштора и даже, перестал ухмыляться. — Больше ведь некому. Пепик-то сидит в Панкраце.
— А ну вас с вашим Андрликом, — нетерпеливо отмахнулся полковник.
Пиштора вытаращил свои блеклые глаза.
— Но ведь Андрлик украл жестянку с макаронами из вашей кладовой, — сказал он обиженным тоном. — Он уже сидит у нас в участке. Я, извиняюсь, пришел только спросить… Андрлик говорит, что там не было макарон, а только бумаги. Врет или как?
— Молодой человек! — вскричал полковник вне себя. — Где эти бумаги?
— У меня в кармане, — осклабился сыщик. — Куда же это я их сунул? — говорил он, роясь в карманах люстринового пиджачка. — Ага, вот. Это ваши?
Полковник вырвал из рук Пишторы драгоценный документ № 139/VII отд. «С» и даже прослезился от радости.
— Дорогой мой, — бормотал он. — Я готов вам за это отдать… не знаю что. Жена! — закричал он. — Поди сюда! Это господин полицейский комиссар… господин инспектор… э-э-э…
— Агент Пиштора, — осклабясь, сказал человечек.
— Он нашел украденный документ, — разливался полковник. — Принеси же коньяк и рюмки… Господин Пиштора, я… Вы даже не представляете себе… Если бы вы знали… Выпейте, господин Пиштора!
— Есть о чем говорить… — ухмылялся Пиштора. — Славный коньячок! А жестянка, мадам, осталась в участке.
— Черт с ней, с жестянкой! — блаженно шумел полковник. — Но, дорогой мой, как вам удалось так быстро найти документы? Ваше здоровье, господин Пиштора!
— Покорно благодарю, — учтиво отозвался сыщик. — Ах, господи, это же пустяковое дело. Если где очистят кладовку, значит, ясно, что надо взяться за Андрлика или Пепика. Но Пепик сейчас отсиживает два месяца. А ежели, скажем, очистят чердак, то это специальность Писецкого, хромого Тондеры, Канера, Зимы или Гоуски.
— Смотрите-ка! — удивился полковник. — Слушайте, ну, а что, если, к примеру, шпионаж? Прошу еще рюмочку, господин Пиштора.
— Покорно благодарю. Шпионажем мы не занимаемся. А вот кража бронзовых дверных ручек — это Ченек и Пинкус. По медным проводам теперь только один мастер — некто Тоушек. Пивными кранами занимаются Ганоусек, Бухта и Шлезингер. У нас все известно наперед. А взломщиков касс по всей республике — ик! — двадцать семь человек. Шестеро из них сейчас в тюрьме.
— Так им и надо! — злорадно сказал полковник. — Выпейте, господин Пиштора.
— Покорно благодарю, — сказал Пиштора. — Я много не пью. Ваше здоровьице! Воры — ик! — знаете, неинтеллигентный народ. Каждый знает только одну специальность и работает на один лад, пока мы его опять не поймаем. Вроде вот как этот Андрлик. «Ах, — сказал он, завидев меня, — господин Пиштора! Пришел не иначе как насчет той кладовой. Господин Пиштора, ей-богу, не стоящее дело, ведь мне там достались только бумаги в жестянке. Скорей сдохнешь, чем украдешь что-нибудь путное». — «Идем, дурень, — говорю я ему, — получишь теперь не меньше года».
— Год тюрьмы? — сочувственно спросил полковник. — Не слишком ли строго?
— Ну, как-никак кража со взломом, — ухмыльнулся Пиштора. — Премного благодарен, мне пора. Там в одной лавке обчистили витрину, надо заняться этим делом. Ясно, что это работа Клечки или Рудла. Если я вам еще понадоблюсь, пошлите в участок. Спросите только Пиштору.
— Послушайте, — сказал полковник. — Я бы вам… за вашу услугу… Видите ли, этот документ… в нем нет ничего особенного, но я не хотел бы его потерять… Вот вам, пожалуйста, возьмите, — быстро закончил он и сунул Пишторе бумажку в пятьдесят крон. Пиштора был приятно поражен и даже стал серьезным.
— Ах, право, не за что! — сказал он, быстро пряча кредитку. — Такой пустяковый случай. Премного благодарен. Если я вам понадоблюсь…
— Я дал ему пятьдесят крон, — благодушно объявил жене полковник Гампл. — Такому болвану хватило бы и двадцати, но… — полковник махнул рукой, — будем великодушны, проклятый документ все-таки нашелся!
Поэт
Перевод Т. Аксель
Заурядное происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль сбил с ног пьяную старуху и скрылся, развив бешеную скорость. Молодому полицейскому чиновнику д-ру Мейзлику предстояло отыскать это авто. Как известно, молодые полицейские чиновники относятся к делам очень серьезно.
— Гм… — сказал Мейзлик полицейскому номер 141.— Итак, вы увидели в трехстах метрах от вас быстро удалявшийся автомобиль, а на земле — распростертое тело. Что вы прежде всего сделали?
— Прежде всего подбежал к пострадавшей, — начал полицейский, — чтобы оказать ей первую помощь.
— Сначала надо было заметить номер машины, — проворчал Мейзлик, — а потом уже заниматься этой бабой… Впрочем, и я, вероятно, поступил бы так же, — добавил он, почесывая голову карандашом. — Итак, номер машины вы не заметили. Ну, а другие приметы?
— По-моему, — неуверенно сказал полицейский номер 141,— она была темного цвета. Не то синяя, не то темно-красная. Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.
— О, господи! — огорчился Мейзлик. — Ну, как же мне теперь найти машину? Бегать от шофера к шоферу и спрашивать: «Это не вы переехали старуху?» Как тут быть, скажите сами, любезнейший?
Полицейский почтительно и равнодушно пожал плечами.
— Осмелюсь доложить, у меня записан один свидетель. Но он тоже ничего не знает. Он ждет рядом в комнате.
— Введите его, — мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе. — Фамилия и местожительство? — машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.
— Кралик Ян — студент механического факультета, — отчетливо произнес свидетель.
— Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?
— Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке…
— Как далеко вы были от места происшествия? — прервал его Мейзлик.
— В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из… из кафе, и когда мы проходили по Житной улице…
— А кто такой ваш приятель? — снова прервал Мейзлик. — Он тут у меня не значится.
— Поэт Ярослав Нерад, — не без гордости ответил свидетель. — Но от него вы ничего не добьетесь.
— Это почему же? — нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.
— Потому, что он… у него… такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как ребенок, и побежал домой… Итак, мы шли по Житной улице; вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости…
— Номер машины?
— Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе — вот…
— Какого типа была машина? — прервал его Мейзлик.
— Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, — деловито ответил студент-механик. — Но в марках я, понятно, не разбираюсь.
— А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?
— Не знаю, — смущенно ответил свидетель. — Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю: «Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились».
— Гм… — недовольно буркнул Мейзлик. — Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего ненаблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы — ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее… Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.
Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
— Дома, — ответила хозяйка квартиры. — Спит.
Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. «Что же я такого натворил?» — мелькнуло у него в голове.
Полицейскому наконец удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
— Обязательно надо идти? — недоверчиво осведомился поэт. — Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного…
— Под мухой, — понимающе сказал полицейский. — Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе, они дошли до полиции.
— Вы поэт Ярослав Нерад? — спросил Мейзлик. — Вы были очевидцем того, как автомобиль сбил Божену Махачкову?
— Да, — вздохнул поэт.
— Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
Поэт усиленно размышлял.
— Не знаю, — сказал он. — Я на это не обратил внимания.
— Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, — настаивал Мейзлик.
— Да что вы! — искренне удивился Нерад. — Я никогда не замечаю подробностей.
— Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? — иронически осведомился Мейзлик.
— Так, общее настроение, — неопределенно ответил поэт. — Эту, знаете ли, безлюдную улицу… длинную… предрассветную… И женская фигура на земле… Постойте! — вдруг вскочил поэт. — Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.
Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.
— Это не то, и это не то… Ага, вот оно, кажется. — И он погрузился в чтение строчек, написанных на оборотной стороне конверта.
— Покажите мне, — снисходительно предложил Мейзлик.
— Право, это не из лучших моих стихов, — скромничал поэт. — Но если хотите, я прочту.
Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:
Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева.
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть. Безволие… Забвенье.
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан и эти палочки —
трагедии знаменье!
— Вот и все, — сказал поэт.
— Извините, что все это значит? — спросил Мейзлик. — О чем тут, собственно, речь?
— Как о чем? О происшествии с машиной, — удивился поэт. — Разве вам непонятно?
— Не совсем, — критически изрек Мейзлик. — Как-то из всего этого я не могу установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
— Все это внешние факты, сырая действительность, — сказал поэт, теребя себя за нос. — А поэзия — это внутренняя реальность. Поэзия — это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, — укоризненно закончил Нерад.
— Скажите пожалуйста! — воскликнул Мейзлик. — Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм… «Дома в строю темнели сквозь ажур…» Почему в строю? Объясните-ка это.
— Житная улица, — безмятежно сказал поэт. — Два ряда домов. Понимаете?
— А почему это не обозначает Национальный проспект? — скептически осведомился Мейзлик.
— Потому что Национальный проспект не такой прямой, — последовал уверенный ответ.
— Так, дальше: «Рассвет уже играл на мандолине…» Допустим. «Краснела дева…» Извиняюсь, откуда же здесь дева?
— Заря, — лаконически пояснил поэт.
— Ах, прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?
— Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, — объяснил поэт.
— Он был гоночный?
— Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
— Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
Поэт пожал плечами.
— Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
— А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
Поэт замялся.
— Вероятно, машина была коричневого цвета, — задумчиво произнес он. — Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
— Так, — сказал Мейзлик. — Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?
— Мне, — сказал поэт. — Мой цвет приятнее для глаза.
— «Повержен в пыль надломленный тюльпан», — читал далее Мейзлик. — «Надломленный тюльпан» — это, стало быть, пьяная побирушка?
— Не мог же я так о ней написать! — с досадой сказал поэт. — Это была женщина, вот и все. Понятно?
— Ага! А это что: «О шея лебедя, о грудь, о барабан!» Свободные ассоциации?
— Покажите, — сказал, наклонясь, поэт. — Гм… «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки…» Что бы все это значило?
— Вот и я то же самое спрашиваю, — не без язвительности заметил полицейский чиновник.
— Постойте, — размышлял Нерад. — Что-нибудь подсказало мне эти образы… Скажите, вам не кажется, что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
И он написал карандашом 2.
— Ага! — уже не без интереса воскликнул Мейзлик. — Ну, а это: «грудь»?
— Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
— Остаются барабан и палочки! — взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
— Барабан и палочки… — размышлял Нерад. — Барабан и палочки… Наверно, это пятерка, а? Смотрите, — он написал цифру 5.— Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.
— Так, — сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру 235.— Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
— Номер? Я не заметил никакого номера, — решительно возразил Нерад. — Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?
* * *
Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
— Я на минутку, — сказал Мейзлик. — Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.
— Какое авто? — изумился поэт.
— «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки»! — одним духом выпалил Мейзлик. — И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
— Ага! — вспомнил поэт. — Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
— В другой раз! — поспешил ответить полицейский чиновник. — Когда у меня опять будет такой случай, ладно?
