Глава 6. Розы для Малфоев

ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии

Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0

Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))

___________________

Ты слышишь, слышишь
Как сердце стучится, стучится
По окнам, по окнам
По крыше, как дождик
Твой нерв на исходе
Последняя капля
Последний луч света
Последний стук сердца

Найк Борзов «Последняя песня»

Зима в сердце, на душе вьюга
Ты понимаешь, что мы друг от друга
Далеко

Гости из будущего «Зима в сердце»

 

Белый песок, шорох волн, лижущих полосу прибоя... все так и было, только песок – черный. Малфой никогда не видел вулканического песка, в отличие от Доминик, но она все равно пришла в восторг – и было от чего: оказалось, черный пляж – это красиво. Напоминает ночное небо, упавшее на землю под утро и тающее под солнцем, мерцая тут и там неуловимыми искорками-звездами. Забини выглядел обожравшимся сметаны котом, слушая восторженный лепет Доминик, и знакомое выражение превосходства в раскосых маслянистых глазах бесило. Драко закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул, представляя, что веселый визг и гортанный смех, доносящиеся из воды, – не более чем крики чаек. Неистощимый на выдумки Блейз придумал очаровательное развлечение для его жены: левитировать ее над волнами – Доминик раскидывала руки и кричала, что летит, – и неожиданно опускать в воду. Фонтаны брызг, сверкающих на солнце, и захлебывающийся хохот раздражали Драко. Приглашение Блейза он принял отнюдь не из вежливости – скорее, от желания вернуть себе кусочек прошлой жизни, а Забини был ее частью. Теперь Малфой жалел о своем порыве. Блейз всегда оставался собой: ловким, умеющим приспособиться к любым обстоятельствам – вовремя прогнувшись. Необремененный излишней гордыней, присущей Драко, Блейз еще в школе умудрялся ужом выскальзывать из любых переделок; умел договориться с кем угодно и о чем угодно; счастливо избежал трагедий неразделенной любви. Немало достойных сердец разбилось о его белозубую улыбку, южные глаза с поволокой и поистине восточное красноречие, но увы – Забини был законченным однолюбом, и предмет его страсти всегда был с ним – в отражениях зеркал.

Одним зимним вечером на шестом курсе Хогвартса, после разгромного поражения слизеринской команды (во многом благодаря необъяснимо блестящей игре Рона Уизли), они вдвоем засиделись у камина – остальные, убитые исходом матча, давно разбрелись по спальням, – и Блейз в редком порыве откровения поведал Драко, как между пятым и шестым отчимом понял, что не нужен своей матери – да в общем-то никому в целом мире. Рассказал – тихо, кусая губы, поминутно прикладываясь к бутылке пива и неотрывно глядя в камин, как в ее отсутствие проклятый магл – пятый муж – спьяну распустил свои грязные лапы в его, чистокровного волшебника, сторону, а мать, вернувшись, закатила скандал, глядя бешеными глазами сквозь Блейза. Она поверила не сыну, а своему очередному кобелю, и юный Блейз осознал, что единственный в мире человек, кому он нужен и который никогда не предаст – он сам. Прорыдав в подушку всю ночь, наутро Блейз по настоянию матери покорно попросил прощения у наглой твари, неотрывно глядя тому в переносицу – не в самодовольно ухмыляющиеся глаза, – а к вечеру добавил остроты к вечернему чаю ненавистного отчима. Запрет на колдовство за пределами Школы связывал руки, а вот с зельями, которых в доме имелось в достатке, у Забини всегда ладилось выше ожидаемого, – и тварь была наказана. Последствия не заставили себя ждать: мать, взбешенная внеплановой кончиной муженька, не успевшего переписать завещание по ее наметкам, заявила, что для всех будет лучше, если рождественские каникулы неблагодарный сын проведет в Школе. Блейз не возражал, в ответ пообещав матери избавить ее от своего присутствия на следующей свадьбе. На этот раз не возражала она, и спустя несколько дней взаимного игнора Блейз отбыл в Хогвартс: на этот раз на вокзал его провожал лишь преданный домовик Феделе – тот самый, что добавил в чай зарвавшемуся хаму указанное Блейзом зелье. Ярлычки на фиалах Забини предусмотрительно сменил сам – ну кто застрахован от ошибок, когда дом под завязку набит лекарствами?..

Губы Блейза горько кривились, а пальцы дрожали, когда он рассказывал всё это Малфою, но следующим утром Забини снова белозубо улыбался и выглядел безупречно – словно и не было минувшей ночи, осевшей на дне души горьким пеплом воспоминаний. И Драко был уверен: никто и никогда не узнает того, что узнал этой ночью он... ни от Блейза, ни от него самого. И Забини знал это тоже. Малфой сам был таким, такими были все они – отпрыски старинных родов, и большинство остались верны себе даже сейчас – лишенные состояний, выброшенные из страны, оторванные от корней. Впрочем, Забини как раз к корням вернулся, криво усмехнулся себе Драко и, лениво приподнявшись на локтях, мрачно вгляделся в полосу прибоя: две фигуры – смуглая и белая – по-прежнему резвились в волнах. Малфой позвал домовика и через минуту уже дегустировал новый коктейль – с ананасом и имбирем, запретив себе думать о чем-либо вообще.

Прекрасно помня о любви Блейза валяться в постели до полудня, Малфой использовал карт-бланш "в любое время" и явился в Катанию к девяти утра. Мысль, что придется чем-то занимать полдня наедине с Доминик, ввергала его в холодную оторопь: ночью все было проще – ночь окутывала спасительными тенями, позволяла закрыть глаза... и представить, что это сон. Порой Драко малодушно мечтал об Империусе – по крайней мере, он был бы счастлив, исполняя эти чертовы роли: примерного мужа, завидного зятя, верного сына. А ему – до зубовного скрежета – хотелось послать к драклам зрителей и спрыгнуть со сцены.
Вместо этого Малфой объявил антракт и отправился в Палаццо дель Забини...

Блейз ничем не выказал недовольства ранним пробуждением, когда встретил Малфоев на пристани, куда они приехали на такси. Магловские способы передвижения напрягали Драко, но Доминик не могла аппарировать с ним, так же как Малфой не мог взять с собой Оскара, переправляясь в Европу каминной сетью. И если последнее его печалило – он успел сильно привязаться к щенку, сильнее, чем ожидал, – то неспособность его жены к аппарации вызывала лишь глухое раздражение; и ее в том невиновность лишь усиливала его.
Завидев вышедших из машины Драко и Доминик, Забини лучезарно улыбнулся, махнул рукой и направился к ним танцующей походкой. Шагов с десяти Малфой, слегка прищурившись, оценил дорогую небрежность костюма Блейза, безупречную укладку и идеальный загар; он точно знал – Блейз сделал то же самое. Прямо как в школьные времена: две иконы стиля факультета Слизерин выпуска девяносто седьмого.

– Драко! Миссис Малфой, – галантно поклонившись, Забини поцеловал руку Доминик, заставив последнюю порозоветь и еще шире улыбнуться в ответ.

– Отлично выглядишь, Блейз, – заметил Малфой, обнимаясь с другом: безукоризненно владея собой, тот совершенно свободно демонстрировал эмоции – когда того желал – по-итальянски экспрессивно, не считая нужным их скрывать.

– Grazie, синьор Малфой, – сверкнул зубами Забини, – а вот тебе не мешает подзагореть, британец.

Каким ветром тебя занесло именно во Францию, Малфой?

– Думаю, мы здесь как раз это исправим, – Драко показал зубы, в качестве ответной улыбки.

Какого дьявола ты женился на моей невесте, Забини?

Черные, как две маслины, глаза спрятались за ресницами.

– Разумеется, исправим. Вы бывали, миссис Малфой, на черных пляжах? – обратившись к Доминик, Забини снова расцвел, сияя глазами.

– Просто – Доминик, пожалуйста, – смущенно улыбнулась та.

– Ну, раз так, если синьор не против... – Забини подмигнул Малфою, – тогда – просто Блейз. Почту за честь.

Драко ухмыльнулся.

Забини протащил их по всему городу: Римский театр, Одеон, замок Урсино, собор Duomo... У знаменитого фонтана на соборной площади* Блейз сделал замечательную во всех отношениях колдографию: Доминик, стремясь получше разглядеть фигуру слона, взобралась на край каменной чаши и с визгом поскользнулась – так что Драко еле успел перехватить ее поперек туловища, и она с хохотом упала ему на руки. У Малфоя получилось такое глупое лицо, а Доминик так заразительно смеялась – нельзя было даже предположить, что за минуту до и мгновением после происшествия Драко переругался с обоими: отчитав жену за беспечность, а Блейза – за настырность. Малфой не любил сниматься.
К двум часам пополудни все вымотались – даже Блейз, – и Доминик запросилась на пляж, но прежде все трое отправились на виа Джордано Бруно – пообедать в роскошном «Al Gabbiano»** – одном из лучших сицилийских ресторанов. "Морские гады прямо из сетей", – пообещал Забини и не обманул: еда и впрямь оказалась свежей и божественно вкусной. Малфой прекрасно обошелся бы пастой с морепродуктами, но гурман Блейз настоял на рулетах из меч-рыбы. Впрочем, его выбор никого не разочаровал: Доминик клялась, что ничего вкуснее не ела никогда, Драко сосредоточенно жевал, не тратя время на слова, и время от времени прикрывал глаза; и Забини довольно улыбался.
После пиршества в «Al Gabbiano», завершенного восхитительным фисташковым мороженым, показалось, что сил не достанет даже подняться со стульев, однако, увидев пальмы и уловив соленый запах моря, Доминик вмиг ожила и захлопала в ладоши. Малфой смотрел на жену не без зависти, ему тоже хотелось ощутить беззаботную легкость – когда кажется: еще шаг-другой – и взлетишь, и понесешься над волнами птицей, закладывая виражи, ныряя к самой воде и взмывая в бесконечное небо. Небо, небо... однажды он уже падал в его манящую синь – лежа без сил в луговой траве, а рядом лежала Грейнджер; и Драко еще не знал, но чувствовал: она падает в небо вместе с ним.
"Если бы вернуть время назад... Если бы Хроноворот... а?" – Малфой сжал зубы, усилием воли выдирая из сознания никчемную идею. Мысль безнадежно, но отчаянно сопротивлялась, оставляя глубокие саднящие царапины внутри. Ничего бы не изменилось – ни на йоту. Он ничего бы не изменил. И от этого было еще больнее – словно в груди открылись стигматы и нещадно закровоточили... А Доминик, сорвав платье, уже бежала к воде. Блейз, неторопливо раздевшись, аккуратно повесил костюм на спинку наколдованного шезлонга и последовал за ней. Малфой проводил парочку мрачным взглядом и начал расстегивать рубашку.

– Так почему все-таки – эта девочка, Драко? – голос Блейза, негромкий и доверительный, удивительно гармонично вписывался в насыщенный соленым запахом моря ночной воздух, плыл по нему и качался, как на волнах. Малфою казалось, что сам он заскрипит, как несмазанная телега, едва откроет рот. Он неотрывно смотрел на пару мотыльков, облюбовавших абажур лампы, мягко светившей на столик между ротанговыми креслами. Мотыльки бились о тонкие стенки, обжигаясь, отскакивали и снова стремились к мерцающему огоньку.

– Потому что эта, Блейз, – устало ответил Драко, с наслаждением затягиваясь и выпуская облако душистого дыма: сигары у Забини были превосходные. – Тебя смущает, что она сквиб?

– Если честно – и это тоже, – признался Блейз, потянувшись к бутылке. Красное вино в полумраке казалось кровью, льющейся в бокалы.

– Тоже? – Драко поднял брови, но Забини, скорее, услышал это: глаза Малфоя скрывала тень.

– Именно, – терпеливо подтвердил Блейз. Он вполне был готов к тому, что Малфой постарается запутать, заморочить, утопить его в пустых словосплетениях, но твердо решил утолить терзающее его любопытство. День наблюдений за этой странной парой совершенно его заворожил – и Блейз жаждал разгадок.

– Это... это решилось давно, – небрежно бросил Драко, беря свой бокал. Он почти не пил – Блейз долил ему самую малость. – Она моя дальняя кузина. Подруга детства. Нарцисса всегда ее любила, – Малфой говорил отрывисто, словно рвал на кусочки длинный пергамент, где была записана совсем другая история. Рвал и бросал, но Забини не собирался довольствоваться этими клочками. Он пристально наблюдал за губами Драко – на них не падала тень; эти подрагивающие губы говорили совсем иное, нежели слышал Блейз. – В конце концов, почему нет? Да, сквиб. Зато – хорошо знакомая семья. Высокое положение. Достойная репутация – сам понимаешь, – рот Малфоя знакомо скривился и спрятался за бокалом вина.

"Мерлин и Моргана, какая несусветная чушь..." – у Блейза зазвенело в ушах от фальши в словах друга. Малфой был на пределе – он это видел и в сумраке. Драко, скорее всего, и сам не знал, насколько близок к краю, зато это отлично понимал проницательный Блейз. Малфоевская интуиция и в подметки не годилась чутью Забини – слизеринца Забини, не пренебрегающего Прорицаниями у Трелони, плюющего на насмешников с Астрономической башни. Он повидал влюбленных пар в достатке, и молодоженов – тоже, о да. Его сегодняшние гости должны были не отлипать друг от друга, неизбежно заражая всех вокруг своим счастьем. В ином случае – брак по расчету – Драко мог демонстрировать снисходительность; насмешничать над женой; закатывать глаза; вздыхать и жаловаться Блейзу на ее капризы и выкрутасы тещи; провожать глазами с шальной искоркой фланирующих мимо красоток – благо тех на острове хватало. Ничего похожего не было – Блейз не узнавал Драко. Не так уж много прошло времени... Конечно, смерть Люциуса, изгнание с родины, нелюбимая (хотя бы в этом Забини был уверен) жена – все это его подкосило, да. Но было что-то еще: в Малфое жила боль. Тщательно скрываемая от Блейза, от мира, от себя самого – безуспешно. Будто умер не Люциус, но – сам Драко. И перед Блейзом сидела пустая, гулкая оболочка – инфернал, пытающийся убедить старого друга, что все в порядке. Забини передернуло от сравнения, но тем не менее, Драко выглядел именно так. Жива в нем была лишь эта боль – грызущая, глодающая, выжигающая Малфоя изнутри, – и Блейз хотел знать: что – или кто? – за этим стоит.

– Высокое положение, значит, – протянул он, снова бросая косой взгляд на губы Драко: они сжались, и вряд ли Малфой отдавал себе в этом отчет. – Ну конечно... все так просто. Подруга детства, – пробормотал он будто сам себе, и отпил вина.

Малфой со стуком опустил бокал на столик и выдвинулся из тени.

– Да! Подруга детства! В этом есть что-то ненормальное?!

Блейз прищурился: вот оно.

– Ты понимаешь, в чем ненормальность, Драко, правда? – Малфой задышал тяжелее, исподлобья буравя его глазами. – Ну да, сквиб... но дело не в этом, amico***. Она молода, красива и интересна. С ней легко и весело, и – наверняка – не холодно в постели, что скажешь? – Забини бросил на Малфоя быстрый взгляд: по лицу последнего пробежала судорога. Блейз продолжил – обманчиво небрежно, маскируя осторожность: – То, что ты ее не хочешь – полбеды, Малфой. Ты же никого не хочешь – никого и ничего – вот что не так.

"Не так – слабо сказано, – поправился он уже про себя. – С тобой, amico, беда... и разорви меня горгулья, если к этой беде не причастна женщина..."

Малфой снова схватил бокал, и Блейз испугался, что Драко сейчас раздавит его – как куриное яйцо, – и будет много осколков, крови и возни с заклинаниями... а руки во хмелю неверны. Надо было ставить на стол серебро...

– Не хочу, и что? А ты бы захотел? Меня к драклам вышвырнули из страны – моей страны, Блейз, – я потерял отца; моя мать того гляди слетит с катушек; от моей жены меня... – Малфой запнулся и заговорил снова: – Я целый год был лишен магии, Блейз. Жил, как паршивый магл, на нищенское пособие, без права даже работать, а Нарцисса едва не отправилась к праотцам... Ты внимательно считаешь мои причины быть счастливым, Блейз? Ничего не пропустил?..

Забини покачал головой и тихо возразил:

– Ничего. Но главной причины ты не назвал.

Малфой не нашелся с ответом, яростно сверля глазами Блейза, но тот не отвел взгляда, склонился над столиком и спросил в упор:

– Малфой, не финти. Кого ты оставил в Британии?

Драко разом сник, отвернувшись, и уставился в никуда. Блейзу страстно хотелось увидеть то – ту! – что видел сейчас Малфой.

– Себя, – прошептал Драко темноте, – я оставил там себя.

Забини невольно отшатнулся: ему на миг показалось, что перед ним сидит глубокий старик – седой, с запавшими глазами. Легкий порыв ветра встревожил огонек в лампе, тени шевельнулись и морок развеялся... но Блейза мороз продрал по коже.

– Dove son carogne son corvi****... – пробормотал он себе под нос, но Малфой не слышал. Блейз был растерян: впервые в жизни он не понимал, как вести себя с Малфоем. Тот неотрывно разглядывал сумасшедшего мотылька, бьющегося об абажур лампы, отчаянно пытаясь воссоединиться с первым – уже успевшим сгореть в вожделенном пламени.

– Да оторвись от этой чертовой бабочки, Малфой! Инсендио! – Блейз не выдержал и спалил мотылька, превратив в щепотку пепельной пыли, тут же подхваченной порывом ветра.

– А чем ты занимаешься, Блейз? – бесцветно поинтересовался Драко, вяло разводя руками: – Тут, на Сицилии. Чем ты живешь?

– А... Цветы, – Забини пришлось постараться, чтобы скрыть облегчение в голосе. – Цветами.

– Цветами?..

– Да, цветами. Вся Европа покупает цветы на Сицилии, Драко, – улыбнулся Блейз. – А пол-магической Европы – конкретно у меня, – а вот сдержать довольную ухмылку он и не подумал. – На днях пришлю вам в шато самый роскошный букет роз, какой ты только видел в жизни, – пообещал он, прищелкнув языком, – вот увидишь: мои розы – просто bellissima!

Малфой внезапно зашелся беззвучным смехом, и Забини замолчал, уставившись на него с непониманием.

– Розы... Для Малфоев... – Драко сотрясался в приступах хохота, не замечая покатившихся по щекам слез. Блейз некоторое время молча смотрел на странную тихую истерику, потом взмахнул палочкой над пустым бокалом, шепнув: "Агуаменти!" и выплеснул воду Малфою в лицо. Драко поперхнулся и затих, не открывая глаз: мокрые волосы прилипли ко лбу, на светлой рубашке расплылись темные пятна. "Зато успокоился", – с сомнением утешил себя Забини и следующим заклинанием высушил одежду Малфоя.

– Извини, но...

– Все нормально, – перебил его Драко, – это мне, пожалуй, стоит извиниться.

Блейз жестом отмел его попытку и разлил оставшееся вино по бокалам.

– За тебя, Блейз, – Драко поднял свой, и Забини поразился контрасту его улыбки и черных теней под глазами. – За твое гостеприимство – выше всяких похвал – и за твой успех!

Бокалы тихо зазвенели, ударяясь друг о друга, и Блейз на мгновение решил, что ему показалось, а на деле – все не так уж и плохо в потемках малфоевской души... но это мгновение прошло и кануло бесследно: своей интуиции он доверял безоговорочно.

Следующим утром – рано, пока Доминик и Блейз еще спали, – Малфой аппарировал в гостиницу, забрал немногочисленный багаж и рассчитался за номер, объяснив любезному портье, что оставшиеся дни отдыха он и синьора Малфой проведут у друзей. Вернувшись в Палаццо дель Забини, он застал жену и друга мило завтракающими на солнечной веранде. Сам он не был голоден, но утро было таким тихим и солнечным – им хотелось наслаждаться... Драко выпил мангового сока, и, покончив с едой, все трое отправились гулять в национальный заповедник у самого подножия Этны – "дружелюбного вулкана", по выражению местных, – раз в сто пятьдесят лет стирающего с лица земли какой-нибудь поселок. Но последнюю сотню лет Гора Огня – так звучало "Этна" на арабском – вела себя спокойно, а последнее крупное извержение случилось восемь лет назад, успокоил Малфоев Блейз. Доминик без устали носилась между фруктовыми деревьями, восхищаясь райским уголком лета в преддверии зимы, а Забини с удовольствием снимал ее на колдокамеру, благоразумно не направляя объектив на Драко, дразнившего Блейза чокнутым папарацци. Следующие десять дней прошли как один: прогулки по острову, черный пляж, ласковое море, фруктовые коктейли, вкуснейшая еда, солнечно-легкое вино, смех и полуночные беседы... Обо всем на свете – кроме оставленной Малфоем на родине тайны.

Тепло распрощавшись с Малфоями на пристани, пообещав Доминик сюрприз с совой в ближайшие дни и крепко обняв Драко, Блейз долго стоял на пирсе, задумчиво глядя вслед парому. Он скучал по Британии, да – больше, чем позволял себе признаться даже Малфою. Что ж, никто не мешал ему воспользоваться правом свободного въезда в страну, пусть даже мать и продала дом после их свадьбы с Асторией. Почему бы не встретить там Рождество? А заодно навестить Малфой-мэнор: как-то вышло, что он так и не спросил у Драко, на кого тот оставил поместье. "Еще и спасибо скажет", – кивало добродетельное сознание Блейза, а чуткое подсознание вопило: "Там! Там – разгадка малфоевской беды..."

Но попасть в Британию Забини удалось лишь к следующему Рождеству – последнему в уходящем веке.

* Фонтан с черным слоном – визитная карточка Катании. Происхождение фонтана затерялось во времени – существует много объяснений тому, откуда на площади возник черный слон из лавы и египетский обелиск на его спине. Самое красивое и распространенное верование утверждает, что в свое последнее извержение Этна вместе с лавой принесла в город черного слона и обелиск, которые потом случайно нашел Ваккарини, отстроивший город заново после его последнего "затопления" лавой.
** «Al Gabbiano» – чайка (итал.)
*** amico – друг (итал.)
**** Было бы болото, а черти найдутся (итал.)

 

Глава 7. Капкан.

ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии

Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0

Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))

___________________

А вокруг болота – не пройти
Как натерла шею мне веревка!
Кто-то разложил капканы ловко
На моем заснеженном пути

alekto1980 «Душа» (2001)

 

Вернувшись из Италии, Драко чувствовал себя... подлеченным. Смена обстановки, целебное действие моря и солнца, встреча со старым другом – все это будто придало ему сил. Но, как оказалось, лишь для того, чтобы достойно встретить дурные вести: Нарцисса попала в клинику «Сен-Низье» – отделение зельезависимости.

– Мама, – Драко шепотом позвал Нарциссу, заметив, что ее веки дрогнули. – Ма-ам... ты меня слышишь?

Нарцисса медленно открыла глаза, увидела сына и, сморщившись, как от боли, зажмурилась и отвернулась.

– Мам, тебе плохо? – встревожился Драко, вставая, чтобы позвать сестру, но холодные пальцы стиснули его руку.

– Сядь... – прошелестела Нарцисса, и он послушно опустился на стул. – Драко, – ее голос окреп, но на сына Нарцисса по-прежнему не смотрела. – Прости меня.

– За что, мам? – устало удивился Драко, поглаживая ее тонкие пальцы.

– За... это, – Нарцисса вяло повела свободной рукой, имея в виду больничную палату. – Я просто... просто мне было страшно одиноко здесь без... без него. И без тебя, – она сморгнула набежавшие слезы и примолкла. Малфой тупо молчал, ощущая навалившуюся усталость. Он чертовски устал терять: дом, отца, родину, свободу... Но самой горькой его потерей была Грейнджер. Гермиона... Он не мог оплакать ее, как отца; не мог винить Министерство магии – не оно сделало за него этот выбор... он не мог ее отпустить. И быть с ней – теперь – он тоже не мог: Малфои не разводятся. А Грейнджер – не простит. Драко сводила с ума невозможность объясниться, и сам факт того, что Гермиона знает, его убивал, хотя он знал, на что идет.

– Я знаю, мама, – наконец выговорил он, успокаивающе пожимая ее беспокойные пальцы. – Все хорошо... теперь – да. Это ты меня прости, – Драко знал: она понимает – о чем он, но никогда не поставит ему в вину не то что невнимание – даже убийство... если бы он его совершил.

– Мой бедный мальчик, – Нарцисса будто и не слышала его слов. – У вас это на роду написано, у Малфоев...

Драко непонимающе уставился на мать.

– Твой отец... его сердце было несвободно, когда мы поженились, – ее голос звучал тихо, однако каждое слово падало в душу каплей смертельного, но сладкого яда, от которого не в силах отказаться смертный. – Но... Мы были старше, и он... сумел: отпустить ее и полюбить меня. Может, не так, как я его любила – всегда, – но... так, как мог.

Нарцисса устало вздохнула, и Драко встрепенулся: ей вредно было перенапрягаться, а этот монолог отнимал остатки сил даже у него, но не успел ничего сказать.

– Когда родился ты, он наконец стал моим – до конца. Я почувствовала это... вот здесь, – ее бледная ладонь легла на грудь и осталась там. – К тому времени он уже был отравлен идеями Лорда... как и я, – она снова прерывисто вздохнула, и у Драко сжалось сердце при виде четко обозначившейся морщинки на лбу и скорбных складок возле губ: они уже не разгладятся, эти отметины времени и пережитой боли. – И я точно знаю, почему он так отчаянно ими увлекся – как в омут бросился... как одержимый. Он мстил, Драко, – голос матери был исполнен глубокой печали, но звучал непоправимо уверенно. – Мстил всему миру, маглорожденным... себе самому. Я винила себя, Драко, я! – до последнего дня – в том, что меня выбрали ему в невесты, но не он. Может, – больная, ненормальная, – но это была любовь. И другой я не желала – никогда. Ему сломали душу... но таким он был мне еще дороже – до слез, до крови... Я готова была идти за ним на смерть, но он этого не допустил бы... он и не допустил.

"Любая любовь, Драко... любая... есть дар..."

Он сполз со стула, не выпуская руку Нарциссы, и опустился на пол, прижавшись к ней горячим лбом.

– Я не хочу как он, мама... – прошептал Драко в больничное одеяло. Сухие глаза горели: мерзавцам не по статусу плакать. – Не хочу...

– Я тоже не хочу, малыш, – Нарцисса с усилием повернулась на бок и прижалась губами к его волосам, и гладила, гладила его затылок, шею, плечи, стараясь утешить – как в детстве. Да только детство кануло в прошлое: безвозвратно и так давно, что он уже не помнил.

О первом Рождестве в шато Эглантье Малфой мог сказать одно: у него бывали праздники и повеселее. Поместье разукрасили волшебными цветными фонариками; в центре бального зала поставили огромную мохнатую ель, на заиндевелых – вопреки пылающим каминам – ветвях резвились крохотные феи, осыпая неосторожно подошедших разглядеть старинные шары разноцветными сверкающими снежинками. Дом наполнился чарующими ароматами чесночного супа, бределей и горячего шоколада. Драко бродил по праздничному поместью призраком, и призраки населяли его голову: картинки из детства, елка в Малфой-мэноре, улыбающийся отец в парадной мантии, нарядная веселая мама... Интересно, нарядили эльфы елку в мэноре? В прошлое Рождество Малфои обошлись без нее: что толку играть в праздник, которого нет?.. Хотя мудрый Тоби все же украсил окно в гостиной омелой, а на дверь повесил венок из остролиста. Рождественскую ночь Драко с матерью провели в креслах у камина: на столике горели красные свечи и красовался маленький сливовый пудинг с традиционно запеченной в нем горстью сиклей – на счастье. Малфои выпили за надежду и загадали желание... которое не сбылось, но в нынешнее Рождество его уже не загадать. Да, наверное, сейчас в мэноре стоит большая нарядная елка – может, не такая большая, как в Эглантье, ведь больших приемов не ожидается, – и Гермиона... Впрочем, с чего бы ей сидеть на Рождество в одиночестве – наверняка отправится на Гриммо, или куда там... в Нору, к Уизлям: вряд ли ее бесноватые друзья захотят встречать самый волшебный праздник в родовом гнезде Малфоев. А он, Драко, мог бы поцеловать Грейнджер под омелой... при мысли об этом – и о том, что было бы дальше, – у Малфоя сладко заныло под ложечкой, и тут же левая сторона груди взорвалась горячей болью. Хвала Мерлину, он слонялся по заснеженному саду, и никто не видел, как он пошатнулся, схватившись за грудь, оступился и нелепо рухнул прямо в сугроб. Боль ушла – так же внезапно, как и появилась, – но и пары мгновений с лихвой хватило, чтобы на лбу выступила отвратительно холодная испарина, а руки противно задрожали. Сидя в снегу, Малфой неожиданно остро ощутил, как близок к срыву. Во Франции жилось хорошо: приятный климат, красивый дом; Драко здесь любили или, по крайней мере, ценили; но все это ему не было нужно... без главного. Драко Малфой заложил бы душу – или то, что от нее осталось – за одну-единственную встречу, слово, взгляд... прикосновение. Он не ждал от себя такого – никогда... Считалось, что Малфой не обладает особенным темпераментом – только не он, – но порой внутри бушевали такие бури, что ему становилось страшно до одури... страшно потерять контроль. «Тихая вода бежит глубоко*», – говорила о Драко бабка Друэлла. Эти бури – блэковское в его крови, так тихонько объясняла ему мать: ее хрупкая оболочка тоже была омутом, но – может, в силу того, что она родилась женщиной, – Нарциссу они не терзали так сильно....
Механически обнимая ночами льнущую к нему Доминик, Малфой старался отрешиться от происходящего, и со временем в этом преуспел: в умении притворяться равных ему было немного. Тело безупречно справлялось и без участия души – на рефлексах, на физиологии. Но в иные часы, когда он бродил по саду, или таскался по Парижу, или одиноко торчал на веранде – в глухие предрассветные часы, прокравшись туда из супружеской спальни, словно вор, – так и не сумев уснуть... В те часы Малфой жестоко жалел, что не сгорел в Адском огне при штурме Хогвартса, и теперь этот огонь – все-таки догнав, – выжирал его изнутри.

Рождественский ужин был тихим и домашним: на столе стояли нарядные подсвечники, индейка с каштанами, праздничное полено; за столом не было Нарциссы. Это было самое одинокое Рождество в жизни Драко Малфоя – хотя его окружала новая семья.

Новый год в Эглантье встречали традиционно: с толпой гостей, фейерверками и горой подарков. Драко почти всю ночь просидел возле Нарциссы – ее выписали как раз накануне, с кучей рекомендаций и наставлений, – оставляя ее лишь для редких танцев с женой: на этом настояла сама Нарцисса, заверив сына, что с ней совершенно точно все хорошо. Однажды она уже обещала ему, что больше не даст слабину... но это было до смерти Люциуса, а сейчас Драко сомневался, что когда-нибудь еще поверит матери, если она скажет: "Я в порядке"...

Когда впоследствии Малфою приходилось вспоминать об этой зиме, он понимал, что вспомнить ему нечего. Будто какой-то злоумышленник – или наоборот – стер кусок памяти...
В середине января Нарциссе пришлось пройти еще один – восстановительный – курс реабилитации, на этот раз в санатории «Ла Реланс»** в Пиренеях. Все, что смутно помнил Драко – дни в «Ла Реланс» и ночи в шато, слившиеся в сплошную серую полосу размазанного мира: как стенки аппарационной воронки. Да и себя ощущал расщепленным – между Пиренеями и Жюрансоном. Часто в поездках к Нарциссе его сопровождала Доминик: видя, как освещается улыбкой лицо матери, Малфой был не в силах отказать обеим в этих встречах.
Да... зима ему не запомнилась. Зато первую французскую весну Драко Малфой, наверное, не забыл бы даже под Обливиэйтом.
В конце марта Филибер де Шанталь сделал Драко полноправным совладельцем знаменитых виноградников – Мерлин видел, Малфой это заслужил, отдавая им дни и частично даже ночи, – и у него наконец появился собственный источник дохода. Это был качественно иной уровень для малфоевской самооценки и не только: к ежемесячной сумме на содержание Малфой-мэнора добавилась приличная цифра, и Драко быстро убедил мерзкий голос в своей голове, вещающий об откупе, что тот неправ.
Примерно в эти же дни Малфоя начали мучить сны – точнее, один и тот же сон: в нем он неизменно оказывался в уилтширском лесу – с Грейнджер и ее музыкой. Она снова танцевала, приближаясь и удаляясь; волосы развевались, как пламя костра; и у Драко захватывало дух от ее движений и ускользающих темных глаз. В какой-то момент он не выдерживал и делал шаг в огненный круг, протягивая руки в попытке поймать Гермиону, но та всегда останавливалась так, что пылающий костер разделял их: куда бы ни метнулся Драко – она оставалась по ту сторону огня.
Малфой впадал в отчаяние: во сне он не помнил, что произошло; не помнил ни смертей, ни предательства – было лишь смутное чувство утраты... катастрофической, непоправимой утраты. И его девочка ускользала от него, не даваясь в руки. Драко падал на колени, пламя лизало его протянутые руки, но он не чувствовал этой боли: та, другая – внутри – затмевала все. И в это мгновение из темноты ночного леса раздавался детский плач – еле различимый, заглушаемый налетающими тут же порывами ветра; и Грейнджер всегда, всегда чутко срывалась с места и исчезала во тьме. И Драко оставался один – на коленях, у гаснущего на глазах костра: по проклятым законам сна подняться и догнать ее, найти, вернуть он не мог – не мог даже шевельнуть рукой, чтобы стереть с лица жгучие злые слезы. А потом начинался дождь... и Малфой просыпался, ощущая его холодные отметины на коже.

А в апреле привычной уже дубиной по хребту – на этот раз в лице смущенно розовеющей Доминик – огрела новость: он скоро станет отцом.

Тук. Тук-тук-тук. Тук-тук. Чертовски настырно, но так вовремя: через час сдавать номер, а нужно еще привести себя в порядок... будильника Рон опять не услышал. С его ролью отлично справилась чужая сова... письмо? Ему? В Париже?.. Сон сдуло, как осенний лист порывом ветра. Рон давно не получал писем с незнакомыми совами – на работе обходились служебными записками, а внеурочные вызовы приносили министерские птицы, которых он научился отличать: у них был какой-то неуловимо канцелярский вид. Маленькая черная сипуха шустро впорхнула в номер, сбросив Рону в руки узкий конверт, привязанный к небольшой увесистой коробочке, сделала круг под потолком и улетела прочь, не дожидаясь ни ответа, ни угощения. Рон невольно подумал, что это... стильно, когда твоя сова сразу так напоминает тебя; фыркнул и отворил окно. Надорвал конверт: внутри оказался лист пергамента, исписанный с обеих сторон размашисто летящими строчками. Сердце отчего-то трепыхнулось – как бывало раньше, очень давно... тревожно, но приятно. "Какая дурь, – напомнил он себе, – это все вчерашняя вечеринка. Соберись, Уизли."

«По моим расчетам, Уизли, ты все еще в Париже. Доброе утро! И веселого Рождества, сэр, еще раз. Знаешь, я не понимаю почему, но все же возвращаюсь к нашему разговору в «Шардено». Мой отец, Уизли, никогда не примыкал к рядам сторонников Лорда, не принимал Метки – как и мама, как и я. Не знаю, почему Лорд терпел это: может, руки не дошли; может, ему просто не нравился Паркинсон-холл... может, оставил нас на потом, да не успел. Так или иначе, Рон, мы – так же как и вы, Уизли, – чистокровные не-Пожиратели. Только учились на разных факультетах и имели разных друзей, мы –разные>... только и всего. И я не откажусь от своих друзей, будь они "те" или "не те": я не министерство магии, я всего лишь Пэнси Паркинсон, отверженная. Тот же Малфой, Рон, для меня до сих пор – веселый мальчишка, с которым полжизни вместе, с которым – все беды и радости пополам. Так было и так будет – всегда, кем бы мы ни стали, победителями или изгоями.
Я не знаю, зачем говорю это тебе, просто хочу, чтобы ты знал. Власть – любая, темная ли, светлая – не тождественна справедливости. Все, чего я хочу, Уизли, – когда-нибудь вернуться домой.

Joyeux Noël***.

P.S. Рождество значит подарки, так что передаю тебе небольшой сувенир – в память о встрече вдали от родины. Мы, эмигранты, сентиментальны, знаешь ли. Надеюсь, ты больше не боишься прикоснуться. Зеленый, Рон, просто цвет – один из семи. Сотри его из спектра – и картина мира станет ущербной...

Au Revoir****.»

Рон аккуратно сложил пергамент, спрятал обратно в конверт и взял в руки коробочку, вызывающе обернутую в серебряную бумагу с зеленым бантом, погладил пальцем блестящее ребро и потянул за ленту. Внутри оказалась зажигалка – та, от которой он демонстративно отказался в кафе. Сейчас он держал ее на ладони, задумчиво глядя в окно: туда, где в морозной синеве бесследно растворилась маленькая глазастая сова, так похожая на свою хозяйку. Из оцепенения его вывел мелодичный перезвон гостиничных часов: бросив взгляд на старинный циферблат и на собранную сумку, Рон неторопливо вытащил из пачки сигарету и щелкнул серебряной зажигалкой. Зеленый огонь горел ярко и чисто. Просто цвет...
Окно по-прежнему было раскрыто; Рон оперся на подоконник, вдыхая холодный воздух чужого утра, и снова подумал о неожиданной встрече в "Дохлой устрице".
Признаться, она не была такой уж неожиданной: Рон собирался во Францию с этой мыслью – он хотел встретить Малфоя. В мечтах он приветствовал его Авадой в лоб, предварив проклятие кратким напутствием... лишь в мечтах. Но увидев Драко в "Устрице", Рон слегка растерялся: тот не был похож на врага – скорее, на жертву. Рон не подозревал о грядущем прибавлении в малфоевом семействе; не догадывался, чего стоило Драко дожить до этого Рождества и не свихнуться; не знал, что если раньше Малфой чувствовал себя в ловушке, то теперь захлопнулся капкан – вонзив стальные зубы прямо ему в шею. И ладно бы это был простой капкан, но нет – чудовищная конструкция, смонтированная из безнадежной тоски и злости; вины, ставшей тенью Малфоя; иррационального страха перед будущей ролью и совершенно нового, незнакомого чувства – к неродившемуся ребенку. Драко был уверен: будет сын. Мешанина этих ощущений сводила его с ума, и – как прежде в уилтширские луга – он бежал от них на виноградники. С ранней весны Малфой вкалывал там не хуже эльфов: обрезка, катаровка, пасынкование, обломка, подвязка, чеканка, уборка урожая, снова обрезка... Не было нужды участвовать в каждом этапе работ, но Драко, как одержимый, вникал во все мелочи – с утра и до поздней ночи – как в первые месяцы. Филибер даже забеспокоился, но Драко уверил его, что все в порядке – просто он, Малфой, хочет постичь искусство виноделия в полной мере, от и до, раз уж он – полноправный совладелец большого хозяйства...
Собственно, Доминик и без него не страдала от недостатка внимания: Бланш и Нарцисса окружили ее такой заботой, что скрыться от нее хоть ненадолго было сложно. Малфой, разумеется, подозревал, что при всем этом жене сильно не хватает именно его – его внимания, его тепла, его участия, – но каждый вечер мучительным усилием заставлял себя вернуться в дом, где светились новым счастливым знанием ее невозможные глаза. Как-то наедине с собой Драко даже пришел к неутешительному выводу о том, как фатально много "счастья" принесли ему в жизни зеленые глаза. С лихвой хватило бы и Поттера, но судьба выждала и преподнесла ему бонус в виде Доминик. И все же... конца года Малфой ждал с трепетом и тайным нетерпением. Он станет отцом... отцом. Станет для своего сына целым миром – каким был для него Люциус. И еще кое-что новое открыл для себя Драко вместе с этим сладко щемящим предчувствием: он непоправимо осознал, что будет любить своего ребенка, даже если тот окажется сквибом.

Всего этого не знал – и не мог знать – Рон Уизли, когда наблюдал, как Малфой приближается к их столику, глядя мимо него – на Пэнси. Точно так же – искусно игнорируя Рона, – он обогнул его и обнял Паркинсон, порывисто поднявшуюся навстречу.

– Пэнс...

– Драко! – Пэнси спрятала лицо у него на груди, пряча навернувшиеся слезы. – Гад неуловимый...

– Потому что никто уже не ловит, – пошутил Малфой, целуя ее в черную макушку. – Ну что ты, милая? Я здесь, – он осторожно отстранился, легко перехватив ее запястья: Пэнси порывалась ударить его стиснутыми кулачками.

– Ты второй год здесь, а так и не удосужился навестить! – она сдалась без боя, улыбаясь сквозь слезы и неотрывно глядя на Малфоя снизу вверх. Он ответил ей таким же теплым взглядом и так покаянно свесил голову, что Пэнси не выдержала и рассмеялась, высвободив руки и ласково гладя Драко по щеке, угадывая в его обманчивых тенистых глазах все, что читала между строк в письмах все те месяцы, что Малфой уклонялся от встречи. Он не отвел взгляда, покорно позволяя угадывать... почти все; потом снова прижал ее к себе и погладил по волосам.
Рон безмолвно взирал на эту сцену, ощущая неловкость, будто подглядывал в замочную скважину: столько личного в этом было. Этих двоих очевидно связывали тонкие, прочные нити; та светлая дружба, какая бывает лишь между мужчиной и женщиной, у которых: а) "все уже было", б) они поняли, что из этого ничего не выйдет и в) сумели остаться друзьями. Они могут позволить себе ту легкую свободу, лишенную настороженности и неозвученных, но предполагаемых обязательств, которой никогда не будет в псевдодружбе двоих, не прошедших испытание любовью... или ее подобием. Свобода, какой никогда не будет у прошедших это испытание, не сумев обойтись без потерь.

– Уизли, – констатировал Малфой, отпустив наконец Пэнси. Сам он остался стоять – за спинкой ее стула, положив руки ей на плечи. Этот невинный жест вышел у него настолько собственническим, что Рона передернуло. Драко не преминул отметить это знакомым движением бровей.

– Он самый, – мрачно подтвердил Рон, закипая. Он уже не хотел ни убить Малфоя, ни даже банально врезать тому по наглой, хоть и осунувшейся, морде. Он просто хотел, чтобы Драко Малфой никогда не рождался на земле.

– И какими судьбами вы, ребята, пересеклись в этом чудном месте? – ослепительно фальшивая улыбка не смутила Рона: он прекрасно видел, как впились в его лицо блеклые малфоевы зрачки и как его руки, отпустив плечи Паркинсон, намертво вцепились в деревянную спинку.

– По работе, Малфой, – процедил он, изучая своего счастливого соперника – впрочем, каким-каким, а счастливым тот не выглядел точно. Малфой выглядел больным. – А ты как поживаешь?

– Уизли, не пытайся быть вежливым, – поморщился Драко, – тебе не идет. Будь собой, так привычнее.

Пэнси молча таращилась на Рона: Малфоя она видеть не могла, но кожей чувствовала звенящее напряжение, так не вяжущееся с небрежно звучащим голосом, – оно исходило от него болезненными волнами. От них обоих.

– Как скажешь, Пожиратель, – легко согласился Рон, с удовольствием отметив, как дернулся Малфой. – Ты прав: мне плевать, как ты живешь. А если что понадобится – узнаю из газет, – он нажал на последнее слово и снова ощутил мрачное удовлетворение от судороги, пробежавшей по лицу Драко.

– Увы, моя скромная жизнь до сих пор представляет интерес для писак, – скучающе бросил Малфой. – Казалось бы: столько прославленных, успешных героев в Британии, а бестолковые журналюги дотащились до самых Пиреней по следам презренного Пожирателя...

– Предел мечтаний – мелькать в сомнительных статейках о собственной гнусности, тут ты в точку, Малфой, – тяжело припечатал Рон, и Пэнси бессознательно выпрямилась, будто пытаясь заслонить Драко. Тот успокаивающе похлопал ее по плечу, сунул в рот сигарету и прикурил, выплюнув сквозь зубы:

– Не говори о том, в чем ни черта не смыслишь, Уизли. Не кажись дурее, чем ты есть.

– Я лучше буду дураком, но не скотом, Малфой, усвоил? Или помочь? – Рон встал, неуловимо подобравшись. – Ты же вроде не тупой? Мразь порядочная, но ведь не идиот?

Пэнси резко обернулась и обнаружила Драко в той же позе. Из-за соседних столиков на них поглядывали с интересом, а бармен за стойкой кидал внимательные взгляды, не прекращая, впрочем, перетирать засаленной тряпкой стаканы. Она снова повернулась к Рону и вскочила, но Драко аккуратно отодвинул ее в сторону и шагнул вперед.

– Не стоит, Уизел, может не выйти объяснение, – прошипел он почти нежно. – Заблудишься в словах, опозоришься перед девушкой. Впрочем, тебе не привыкать, правда? – Пэнси вцепилась в его рукав, но Драко не замечал: эти двое, похоже, никого сейчас кроме друг друга не видели. – Девушки любят подонков, да, Уизли? Лишь они оставляют здоровых потомков...

Мощный удар в челюсть впечатал кривую ухмылку Драко в его зубы – хотя ему успело показаться, что прямо в мозг, – и "Дохлая устрица" исчезла, словно кто-то распылил перуанский порошок*****.

 

*Still waters run deep – аналог русской пословицы «В тихом омуте черти водятся»
**relance – возрождение, выздоровление (фр.)
*** – веселого Рождества (фр.)
**** – до свидания (фр.)
***** – Порошок мгновенной тьмы

 

Глава 8. Новый год. Новый век. Новая жизнь…

ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии

Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0

Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))

___________________

A day or two ago,
The story I must tell
I went out on the snow
And on my back I fell

James Pierpont «Jingle Bells»

 

У Малфоя ныли зубы и слегка кружилась голова. Плюс ко всему, он не понимал, где находится: слишком низкий потолок, мелькающие в полумраке огни, неприятный гул... узкая неудобная кровать – ноги почему-то на полу, и подушка... Драко резко приподнялся, и чьи-то руки мягко, но крепко его придержали.

– Ш-ш, мы еще не приехали. Потерпи, – голос был родным и успокаивающим; Малфой сразу вспомнил сегодняшний вечер на Фарфелу – и тихо застонал сквозь зубы, закрыв глаза рукой.

– Тебе больно? – встревожилась Пэнси, склоняясь над ним: свесившиеся волосы щекотали ему лицо. Драко молча замотал головой и судорожно вздохнул, не опуская руки. Лежать вот так, на коленях у Пэнс, спрятав глаза за ладонью, казалось безопасным, но реальность требовала возвращения.

– Где мы, Пэнс?

– В такси.

– В такси?

– А мне надо было расщепить тебя аппарацией? – огрызнулась Пэнси, вглядываясь куда-то вперед.

Следит за дорогой, подумал Малфой и уточнил:

– Едем к тебе?

– Да. – Пэнси помолчала, думая о чем-то своем, и не выдержала: – Что вы не поделили, Драко?!

Малфой сосредоточенно ощупывал челюсть.

– Малфой, отвечай, или я тебя сейчас выкину посреди дороги, – пригрозила она, и Драко фыркнул.

– Удивила. Я даже без палочки не пропал бы, – он уже понял, что с водителем их разделяет заслон заклинания: тот слышит лишь пустяковую беседу... о чем именно – зависит от степени испорченности последнего.

– Ох, Драко, – Пэнси удрученно уставилась на него в упор. – Ну, так что же? Кого вы делите с Уизли?.. – ее рот внезапно превратился в букву "О". – Только не говори, что...

– Не скажу, – буркнул Малфой, пытаясь подняться и сесть. На этот раз Пэнси не препятствовала, не сводя с него расширенных глаз.

– Но...

– Ни почему, Пэнс, – перебил ее Драко, с тихим стоном хватаясь за голову: он слишком резко поднялся. – Мерлин, как мне надоел этот вопрос, если бы ты знала!..

Пэнси молча изучала его профиль: Малфой избегал ее взгляда, пристально всматриваясь в пролетающие за окном снежные пейзажи. Не глядя на нее, он продолжил:

– Я знал, что ты догадаешься, – ты всегда все про меня знала, догадаешься – и станешь задавать вопросы... А я не сумею тебе солгать. Я и так запутался во лжи, Пэнс.

Ее теплые пальцы накрыли его руку, потерянно лежащую на колене, и Малфой закрыл глаза, боясь не удержать непрошеные слезы.

– Мы приехали, Драко. Выходи.

 

– И кто там у нас такой сла-адкий? И чьи там такие гла-азки? М-м?

Кира внимательно всмотрелась в свое отражение – в переливающемся боку ёлочного шара – и наградила мать восторженным воркованием в ответ.

– Самая красивая девочка на свете, да, – подтвердила, улыбаясь, Гермиона и, отойдя от ёлки, аккуратно усадила дочку на пушистый красный плед с изображениями зеленых елочек, которые Кире нравилось разглядывать и ковырять. – Тяжелая стала девица, – пожаловалась она Гарри, с улыбкой наблюдающему за крестницей. Та моментально вцепилась в хвост мирно дремавшего Оскара.

– Растет малышка, – заметил Гарри. – Скоро начнет бегать – еще вспомнишь, как было спокойно носить ее на ручках.

Гермиона усмехнулась.

– Наверное. Хочешь еще глинтвейна?

– Ага, с удовольствием.

Гермиона щелкнула пальцами, и через пару минут Тоби принес новый дымящийся кувшин и чистые бокалы.

– Мы тут познакомились с дедушкой, ты знаешь? – Гермиона подула на горячий напиток и задумчиво отпила.

– Да? – Гарри заинтересованно уставился на нее. – И... как это было?

– Ну, мы бродили с ней по третьему этажу – где все эти портреты, – и я, наконец, решилась пройти галерею до конца. – Гермиона замолчала ненадолго и вдруг хихикнула: – Кира зовет его Люси, а он улыбается, представляешь себе это?..

Гарри пару секунд переваривал услышанное, а после расхохотался – просто даже заржал, иначе не сказать – так что Кира бросила терзать собачий хвост и разинула рот, таращась на крестного. Гермиона было возмущенно нахмурилась, но не выдержала и присоединилась к Гарри.

– Люси... не могу, – выдавил он, сняв очки и утирая слезы. – О Мерлин, я хотел бы это видеть.

– О, не стоит, Гарри, поверь, – возразила Гермиона, все еще посмеиваясь. – Он меня-то в упор не видит. Будто Кира прилетает к нему по воздуху и гулит в свое удовольствие.

– А, ну ясно, – кивнул Гарри, скривившись. – Некоторые вещи не меняются. Кира – дочь его сына, а ты – ты другое, конечно. Для Киры все будет иначе, к счастью.

– Да, иначе... – грустно улыбнулась Гермиона. – Нет, меня это совершенно не задевает – даже наоборот, забавно... Я знаю: на портретах они остаются собой. Просто... так странно все это, Гарри, – она обвела взглядом нарядную гостиную, – что я живу здесь. Что я – как ни крути – часть семьи Малфоев, – она беспомощно посмотрела на Гарри. – Ты поверил бы в такое пару лет назад?

– Нет, – покачал головой тот, – не поверил. Я верю в сегодняшний день, верю в тебя и твою дочь, и в то, что вы будете счастливы. Так, как заслуживаете, – Гарри подчеркнул последнюю фразу, видя, как Гермиона встрепенулась, собираясь возразить.

– Спасибо, Гарри, – она снова печально улыбнулась, с нежностью глядя на него из-под пушистых ресниц. Гарри вспомнил девочку в хижине Хагрида, глотающую слезы, потому что Малфой обозвал ее грязнокровкой, и сердце защемило. "Выходит, грязная кровь не помеха, если сердце зацепило, а, Малфой? – с горечью подумал он. – А ты ведь даже еще не знаешь, что у тебя растет полукровка-дочь... которая вот уже почти год как ни разу не видела своего чистокровного папашу. Эх, Малфой, Малфой... Что же будет с вами дальше?"

Гермиона отпила глинтвейна, держа кружку обеими руками – словно они мерзли, – и сообщила:

– А еще я показываю ей колдографии Драко, – она ласково смотрела, как Кира треплет Оскара за уши: пес так вырос, что, казалось, мог бы при желании проглотить малышку в один присест, однако проявлял поистине чудеса терпения. – Кира пытается оторвать их от страниц и пускает пузыри. – Гермиона задумчиво помолчала и добавила: – Не уверена, что она понимает, что такое "папа", но его вид определенно ее радует.

"И вряд ли она понимает, почему мама плачет, когда папа на снимках улыбается – это ведь так весело: папа на лошади, папа на метле, папа в нарядной мантии, папа с дедушкой Люси..." – закончила про себя Гермиона и тихо вздохнула.

У Гарри сжалось сердце. Он видел – второй год видел, – как счастлива и одновременно смертельно ранена его лучшая подруга. В отличие от Рона, задетого лично и вообще более упрямого, чем он сам, Гарри в душе давно смирился с выбором Гермионы. Поэтому душа за нее болела всерьез, и так же всерьез он раздумывал, как можно помочь. Сегодняшний уютный вечер стоил ему немалой крови: возмущению жены и тещи не было границ. Гермиона тоже яро протестовала против того, чтобы Гарри встречал Новый год в мэноре, но он с каким-то непонятным упрямством настоял на своем. Впрочем, Джинни в конце концов смягчилась и почти простила ему эту выходку: все же она очень любила Гермиону и безгранично доверяла им обоим. Глядя на дочь, Молли махнула рукой и утешилась присутствием на домашнем торжестве своего младшего, которого ей так не хватало на Рождество.

Кстати, то, что Рон вернулся из Франции неуловимо другим, и его рассказ Поттеру о поездке – в несколько ином изложении, нежели родным, – в конечном итоге и сподвигло Гарри на решение встречать Новый год в мэноре, с Гермионой, Луной и Кирой.

Отправляясь во Францию в полном душевном раздрае, домой Рон вернулся просто в ступоре. Голову яркими вспышками разрывали отрывочные образы, а в душе царил хаос. Периодически он пытался ухватить за хвост ту или иную мысль и додумать ее до логического конца, но лишь увязал все глубже. Взять того же Малфоя, несчастную лабораторную крысу: кулак Рона еще летел в его приятно обалдевшую физиономию, а сам Рон уже понимал, что не злится на него. Злость – такая привычная, так крепко пустившая корни в его душе, – медленно, но необратимо уступала место глухой тоске. Какого черта, Мерлин, какого черта... Прав был Гарри, как ни обидно сознавать: Драко Малфой не уводил у Рона девушку, девушка ушла сама. И если совсем уж честно, ехидничал в голове голос, до крайности похожий на Гермионин, она ушла до того, как нашла дорожку в Малфой-мэнор. Просто Рону Уизли, Рону-неудачнику, Рону-Чертову-Герою нужен был объект для излияния обиды и той самой злости – иначе он бы просто захлебнулся, захлебнулся и утонул в этой ржавой и горькой воде, грозящей сомкнуться над его рыжей макушкой. А кто лучше Малфоя подходил на эту роль? Риторичность вопроса даже смешила Рона – сейчас, по возвращении домой. Смешной казалась и мысль, владевшая его сознанием перед поездкой на семинар: непременно найти Малфоя и уничтожить, унизить, растоптать... Когда Малфой, как зверь на ловца, выскочил в "Дохлой устрице", Рон с неприятным удивлением обнаружил, что топтать и рвать на части... некого. Малфой привычно хорохорился, огрызался и презирал, а глаза кричали совсем другое – разное. Многое...

Ты видишься с ней как она живет чем она дышит что она говорит о чем она думает пытаешься ее вернуть что она как она она она онаонаона...

Бешеный напор безумного речитатива вырывался из серых глаз Малфоя – совсем не ледяных, куда там! – так что Рону даже захотелось поставить ментальный блок: у него это стало неплохо получаться – спасибо курсу повышения квалификации, который ему пришлось пройти при переводе в аврорат. Но Малфой не пытался влезть ему в голову – нет, он открылся сам. Открылся – и изверг на Рона этот поток, напоминающий сход лавины в каком-нибудь диком ущелье. В этих, как там... Пиренеях, тролль их забери. Никогда бы не поверил Рон Уизли, что в нем шевельнется жалость к Драко Малфою, но там, в "Устрице", он понял: Малфой болен, его точит тот же вирус, что мучил Рона последние годы. Он знал, что такое – потерять Гермиону, и да – он знал как никто другой: Малфою больно, чертовски больно теперь жить на свете. Но, как ни странно и противно сознавать: Малфою повезло. Вряд ли тот согласился бы с этим фактом – а душевной беседы как-то не вышло, – но Рон точно знал: Малфою повезло. Он лишился любви, лишился дома, его сердце было разбито, а будущее – туманно. Но он не подозревал того, что Рон знал твердо: в Британии Малфоя ждали. Ждали так, как никакая Пенелопа не ждала никакого Одиссея, ждали и – любили. Трус, предатель, лжец – Малфой проигрывал Рону по всем статьям, но обладал таким козырем, таким чертовым джокером, что Рона просто вышибало из игры – раз и навсегда. Собственно, поэтому он и врезал Драко: несомненно, его задели слова о "здоровых потомках подонков" – Малфой и не подозревал, насколько близок к истине. Но ударил он все же за другое: за вот этот проклятый козырь. Этот удар стал для Рона точкой – в долгой, выматывающей истории ненависти к Драко Малфою; этим ударом он отпустил грехи – не Малфою, себе. И покончил с этим – раз и навсегда. Так он чувствовал и на этот раз поверил: эта страница его жизни перевернута. В душе стало пусто и легко, и Рон Уизли был уверен: он найдет чем заполнить эту пустоту. Новый год, новый век... новая жизнь. По-настоящему новая.

– Новый год, новый век... – Гарри задумчиво поднял свой бокал. – За новую жизнь?

– За новую жизнь! – Гермиона тряхнула волосами и улыбнулась – так, как умела она одна, и Гарри улыбнулся в ответ. Мгновение спустя на пороге гостиной возникла Луна – с мечтательно светящимся лицом и маленьким сугробом на голове. За ней с причитаниями спешил Тоби.

– Пойдемте на улицу! Там – сказка...

Гермиона и Гарри переглянулись и тихо засмеялись в унисон: смешному сугробу, сияющей Луне, радостному агуканью Киры. Праздник пришел в Малфой-мэнор: несмотря ни на что и вопреки всему.

Лионская квартира Паркинсонов оказалась двухуровневой и занимала половину красивого старинного дома, но, разумеется, это был не Паркинсон-холл. Пэнси стремительно миновала просторный коридор и вошла в гостиную, крепко держа руку Драко, скользящего за ней тенью. Щелкнув пальцами, она вызвала эльфа, бросила ему несколько слов, и через пару минут запылал камин, а на стеклянном столике с бронзовыми ножками появились коньячные бокалы, пузатая пыльная бутылка и дымящийся кофейник с двумя чашечками.
Пэнси опустилась на ковер у ног Малфоя – тот устроился на низком диванчике поближе к огню, – и оперлась локтями на его колени.

– Все как ты любишь, Дракон, – прошептала она, внимательно глядя ему в лицо снизу вверх.

Драко слабо улыбнулся школьной кличке. Это для гриффов он был Хорьком, на родном факультете с легкой руки Паркинсон прижилось другое имя... и оно нравилось ему куда больше.

– Кто бы сомневался. Пэнс, я так скучал по тебе, если бы ты знала...

– Дурень, кто ж тебе мешал, – проворчала Пэнси и, дотянувшись до его хвоста, потянула ленту: волосы белой гривкой рассыпались по плечу. – Волосы отрастил... Ты так похож на дядю Люциуса.

От ласкового, так по-домашнему прозвучавшего "дяди Люциуса" Малфою на один безумный миг показалось, что они снова дети, и со дня на день грянет традиционный новогодний бал в Паркинсон-холле.

– Почему не зажигаешь свет?

– А тебе он нужен?

– Нет.

– Мне тоже.

Пэнси провела ладонями по его ногам и поднялась.

– Ну что, давай – за Рождество?..

Драко улыбнулся – уже увереннее.

– Давай...

Коньяк был восхитителен. Очевидно, отсутствие погребов не помешало мистеру Паркинсону сохранить лучшее из своей коллекции.

– А где родители? – запоздало поинтересовался Малфой.

– Уехали на праздники к Легранам… я обещала подтянуться позже. – Пэнси изучала Драко, терпеливо выжидая, пока тот покончит с ритуальными танцами и выложит наконец то, что гложет его душу. Всегда был таким: шкатулка с секретом и двойным дном. Малфой...

– Пэнс, я...

– Да, Драко?

Ну давай же, начни. Выпусти своих демонов наружу, Дракон, иначе они сожрут тебя изнутри...

...Какого черта, Малфой, какого черта? Это не Скитер, это Пэнс, и если не ей – то никому, и проще сразу – в петлю...

И он рассказал – рассказал ей все. Слова цеплялись занозистыми краями, неловко спотыкаясь, но это прошло... и вскоре они уже хлынули селевым потоком, обгоняя мысли, мешаясь со слезами, вымывая из души горькую боль, разъевшую нутро. Драко говорил и видел – все, что пережил; все, чем переболел; все, что хотел бы – и до смерти боялся – забыть.
Пэнси слушала, боясь пошевелиться, не перебив ни разу, не задав ни единого вопроса. Она любила Малфоя – искренне, прикипев всей душой: Драко заменил ей брата, которого у нее никогда не было. Пэнси не лгала Рону: она убила бы за Драко, если бы пришлось... Она смотрела на него, не отрываясь, не мигая: его мечущийся взгляд; беспокойные руки, выдающие крайнюю степень отчаяния... смотрела и не верила слезящимся глазам. И тут же – верила. Драко, ее мальчик, ее названный брат любит. Не увлечен, не влюблен – это уже в прошлом; нет – серьезно болен. И единственное лекарство, способное помочь – спасти! – осталось в Британии... дома.
Когда Малфой упомянул о визите Крэбба, Пэнси невольно хмыкнула, вспомнив, как тот навестил ее прошлым летом. Смешной, наивный Винс – он так и не поумнел. Он всерьез считал, что Пэнси в таком отчаянном положении, когда ухватится за шикарную возможность стать Пэнси Крэбб... Ее и сейчас передернуло от образа смущающегося Винсента, бессвязно бубнящего что-то о правах и свободах... Мерлин, дожили. Ни к селу ни к городу Винса заслонил всплывший в сознании Рон Уизли: угрюмый, широкоплечий, в глазах – непримиримость... А Драко заговорил о ночи в лесу, о костре и музыке, о волшебном танце – речь его напоминала горячечный бред, но Пэнси пробрала дрожь: она словно видела его глазами, слышала его ушами, ощущала его кожей – жар того костра, щемящие звуки магловских баллад... и – аромат роз, пьянящий, дурманящий, мистическим образом пронизавший прохладный воздух сумрачной квартиры. Пэнси бил лихорадочный озноб: она неслышно соскользнула с дивана и подсела к Драко. Тот дрожал всем телом и пребывал в каком-то трансе, будто и не заметив, как она прижалась нему, обхватив за плечи, зарывшись лицом в растрепанные волосы и легонько укачивая, как перепуганного малыша.
Драко, Драко, изнеженный некогда мальчик, натворивший ошибок; глупый Дракон, раненый в сердце; сколько боли в тебе уместилось, какой груз ты взвалил на свои острые плечи – а вынесешь ли?.. Что же ты сотворил со своей – и ее – жизнью? Она – выживет, точно, а ты? А твоя несчастная жена? У тебя со дня на день появится ребенок – а кто ты сам, Драко?..
Вопросы жгли Пэнси вспышками заклятий, но она не вымолвила ни слова, слушая и слушая отчаянную исповедь Малфоя. А отблески каминного пламени плясали в жидком янтаре наполненных и забытых бокалов.

На улице и впрямь оказалось волшебно: небо будто спохватилось, вспомнив о празднике, и вытряхнуло на землю все декабрьские снежные запасы. Кира восторженно верещала на руках у матери, пока Луна и Гарри с хохотом швырялись друг в друга снежками, а Гермиона, щурясь, задрала лицо и ловила высунутым языком мохнатые звездчатые снежинки, нескончаемым водоворотом летящие из темноты. Она повернулась к дому: эльфы украсили его гирляндами разноцветных огоньков, и теперь он мягко, красиво сиял сквозь снегопад. Денег, присылаемых Малфоем, хватало на многое, но все же ключевые моменты восстановления были неосуществимы без настоящего хозяина поместья... Но сейчас, укутанный в снежное покрывало, Малфой-мэнор выглядел сказочно красивым – будто и не было войны. Кира тоже притихла на руках у Гермионы, будто ловя ее мысли. Из задумчивости их вывел Тоби, бесшумно возникший у ног.

– Мисс Гермиона, у ворот посетитель, – неуверенно возвестил домовик, переминаясь с ноги на ногу. Гермиона насторожилась, бессознательно крепче прижав Киру к груди, и та протестующе закряхтела.

– И кто это, Тоби?

– Мистер Забини, Блейз Забини, мисс Гермиона, – вытаращил глаза Тоби, ожидая ее решения.

Гермиона опешила.

– О... так, Тоби... минутку.

Эльф закивал, выражая готовность ждать хоть до лета. Гермиона позвала Луну, торопливо сказала несколько слов, передала ей дочку и отправила в дом, а сама побежала к Гарри, вытряхивающему из-за ворота забившийся снег.

 

Когда Малфой наконец замолчал, в гостиной повисла почти осязаемая тишина. Пэнси подняла голову и взглянула на Драко – тот походил на зомби... на выпотрошенную куклу, брошенную хозяином. На этот долгий монолог, похоже, ушли все его силы. Она судорожно в