В поисках постоянного Пелевина

Берег утопии

Текст: Юрий Сапрыкин

Фотографии: Алексей Киселев

У книжной лавки «Фаланстер» нет директора, отдела маркетинга и стоек с бестселлерами — зато лучший в городе выбор книг. «Афиша» исследовала, как устроен самый удивительный книжный

В «Фаланстере» работают люди разных специальностей (слева направо): филолог Полина Болотова, историк Вадим Момотов, киновед Алексей Юсев, преподаватель украинского языка Вита Хомченко, антрополог Анна Кузнецова, литературный работник Алексей Цветков, инженер Борис Куприянов, лицо свободной профессии Максим Сурков, историк политических учений Ольга Кононова и литературный критик Иван Аксенов

«Парменид» Хайдеггера. «Апология» Тертуллиана. «Ленин и классовая война» Георга Лукача. Переписка Жуковского и Елагиной. Последние номера «Знамени», «Сеанса» и жур­нала «Посев». Газета ярославских анархистов TNT. Джон Донн. Готфрид Бенн. Шкаф в человеческий рост, заполненный современной поэзией. «Борхес у нас только такой», — говорит продавец. Седеющий мужчина подзывает жену: «Маш, почитаешь «Еврей — кто он?». Немолодая женщина, присев в углу, перелистывает «JPod» Коупленда. «А последний Мамлеев есть у вас?» — кричит с порога взъерошенный человек в очках. «Последнего Мамлеева не только у нас, его нигде нет».

«Мы обычно так пафосно говорим — к нам приходят люди, для которых книга не является энтертейнментом, — объясняет один из основателей книжного магазина «Фаланстер» Борис Куприя­нов. — На самом деле к нам в том числе ходит много богатых людей, для которых книга является энтертейнментом и роскошью». Про «Фаланстер» известно, что здесь покупают книжки Константин Эрнст и Владислав Сурков, депутаты Госдумы и кремлевские политтехнологи — в общем, существенная часть людей, отвечающих в стране за энтертейнмент и роскошь. Их путь в «Фаланстер» лежит вдоль ободранных стен Малого Гнездниковского, мимо граффити «Левого фронта» и социалистического движения «Вперед», в мрачную арку, ведущую на зады азербайджанского ресторана «Версай»; первое, что встречает их в помещении «Фаланстера», — столик с новинками леворадикального книгоиздательства: теория и практика классовой борьбы, биографии Мао и Че, история анархизма, панк-рока и движения DIY. «У нас они попадают как будто бы в Европу, — объясняет Куприянов. — Весь этот хаос, бардак — в этом есть что-то нездешнее. Какая-то странная диковина вроде голубятни на Никитской. Или рюмочной «Второе дыхание» на «Новокузнецкой» — я своими глазами видел году в 95-м, как два охранника заводили туда Гусинского. Другое дело, что в Европе все это тоже заканчивается. Как и по всему миру».

Десять лет назад, кажется, половина московских книжных была устроена на манер «Фаланстера» — «Гилея», «Лавка 19 октября», Ad Marginem, «Эйдос», «Графоман», крохотные лавки во дворах и подворотнях, со всезнающими продавцами, горами едва рассортированной окологуманитарной литературы и покупателями, для которых вопрос о смысле жизни был решен раз и навсегда: за смыслом в лавки и приходили. Сегодня остался один «Фаланстер» — возможно, потому, что остальные магазины были все же организованы иначе. «Они все возникли на волне энтузиазма, который быстро закончился, — вспоминает Куприянов. — Вдруг стало понятно, что даже по профессии нужно зарабатывать деньги, а с другой стороны, что можно зарабатывать гораздо проще». У «Фаланстера» в отличие от прочих была идеология: магазин создавали как коммуну, в которой все учредители равны и каждый свободно трудится ради общего блага — даже полки для книг сколачивали сами. Плюс к тому — полная независимость, то есть никаких скидок по арендной плате, никаких преференций со стороны госструктур. Плюс к тому — минимальная торговая наценка: Куприянов говорит, что цены могли бы быть еще ниже — если б другие сети не жаловались на демпинг. Плюс к тому — отсутствие «жесткой ротации»: книги, которые не продаются, не отправляют обратно на склад, а держат до последнего; специальное внимание к небольшим издательствам и малотиражным книгам, особая любовь к литературе редкой, вымирающей, опасной, запрещенной. А за любовь приходится платить.

«Фаланстер» перебрался сюда с другой стороны Тверского бульвара четыре года назад — однажды ночью в окошко подвала в Большом Козихинском бросили бутылки с зажигательной смесью. При ­пожаре погибло множество книг и ручная крыса по кличке Геноцид, уголовное дело о поджоге закончилось ничем, достоверно известно только то, что речь не шла о борьбе за собственность: нынешнее помещение «Фаланстеру» выделили хозяева прежнего. Зато получили развитие другие дела: в «Фаланстере» искали книги издательства «Ультра.Культура», якобы разжигающие религиозную рознь (основанием был запрос депутата Чурова — нынешнего председателя Центризбиркома), потом на Куприянова едва не завели уголовное дело по статье «Распространение порнографии» — за изъятую в магазине книжку певицы Лидии Ланч «Парадоксия», спокойно продававшуюся в тот момент во всех книжных города, потом прибыли сотрудники отдела по борьбе с организованной преступностью с указанием искать любую продукцию с аббревиатурой НБП (нашли книгу Хармса из серии «Новая библиотека поэта»). Куприянов говорит, что массированный наезд прекратился из-за поддержки читателей, причем самых разных читателей. «Мы не политическая партия, мы книжный магазин, поэтому за нас не в падлу вписаться какому-нибудь сотруднику Администрации Президента. По нам было пять депутатских запросов от пяти разных фракций Государственной думы, причем по их инициативе».

О причинах наезда тоже гадать не приходится — для магазина, чье помещение изначально украшал муляж автомата Калашникова, повод найдется. Че­го там ходить кругами: да, учредители магазина — убежденные левые, само слово «фаланстер» взято из трудов утопического социалиста Шарля Фурье, книги о Ленине и Мао на входе — осознанный политический выбор, и чем-то неприличным, экстремистским или, прости господи, противозаконным это может показаться только в стране, где разговаривать о политике с некоторых пор считается не более уместным, чем ругаться матом при детях. «У нас не существует бытового понятия политического, — говорит Куприянов. — Тут приезжал один из работников «Фаланстера», он уехал лет пять назад во Францию, и он рассказывал: первое, что бросается в глаза, — во Франции все разговоры обязательно вертятся вокруг политики. А в России никто о политике не говорит, все сознательно этой темы избегают». Однажды в «Фаланстер» позвонили с радио «Эхо Москвы», попросили прислать рейтинги продаж — магазин несколько недель присылал данные, неизменно ставя на первое место «Капитал» Маркса. Звонить перестали. При этом «Фаланстер» ничуть не напоминает агитпункт. «К нам ходит огромное количество правых, которым я не очень симпатизирую, левых, которым я симпатизирую больше. Если человека интересует какой-то текст, какая-то мысль, он здесь свой. Когда разгоняли гей-парад на Тверской, к нам прибежали 15–20 конкретных геев — все у нас прятались».

Кажется, что к лету 2009-го «Фаланстер» всех победил: уголовные дела закрыты, обыски прекратились, книжные лавки — конкуренты ушли с рынка. Открылся второй «Фаланстер» в «Винзаводе» — как говорит директор Центра современного искусства Софья Троценко, «это было абсолютно идеологическое решение, из всех книжных мы могли ­сотруд­ничать только с «Фаланстером»: да, широко раскинуло сети троцкистское подполье. Борис Куприянов в частном порядке управляет магазином в центре «Гараж» — лучшей в Москве торговой точкой с книгами по искусству. Тот же Куприянов в начале июня блестяще выступил в качестве куратора Книжного фестиваля в ЦДХ (официальное уведомление: сло­во «блестяще» здесь употреблено вне всякой связи с тем, что Куприянов предложил «Афише» сделать на фестивале серию публичных дискуссий). Все, что связано в этом городе с книгами, так или иначе упирается в «Фаланстер». И это ужасно не радует.

«Я недавно был в Перми, — рассказывает Куприянов, — там Гельман вербовал нас с Максом (Максим Сурков, соучредитель «Фаланстера». — Прим. ред.) под открытие магазина. Так вот, по моим наблюдениям, там открыть магазин невозможно в ­прин­ципе. Какие-то точки бифуркации уже пройдены. За 10–15 лет с начала всеобщей бедности, а потом наступления богатства сложилась ситуация, когда никому ничего не нужно. В обычных книжных ­ма­газинах не появляются даже модные московские книжки. Нет Елизарова, Сорокина, очень мало Пелевина. Нет ни одной книги, которая за последние полтора года получила хоть какую-то премию. Люди читают, но совершенно в другой плоскости. Книги по самолечению, детективы дешевые. Культура визита в книжный магазин утеряна — так же как, я думаю, утеряна культура и книжного чтения. Та же картина в интернете: книг скачивают меньше, чем скачивали два года назад». Куприянов говорит о рассыпании культурного пространства, об отсутствии культурной политики, о непонимании властью роли книжной культуры — наверное, это можно сформулировать проще: в господствующей системе ценностей — неважно, породил ли ее капитализм, кровавый режим или абстрактно понимаемая современность, — вообще не очень понятно, какой толк от книги, если это не учебник и не медицинский справочник. То, что в городе с десятимил­лионным населением осталось два приличных книжных магазина — и те находятся через дорогу друг от друга, — сегодня никого не удивляет; завтра и это может показаться излишней роскошью. Хайдеггер, Тертуллиан, споры о Борхесе и Мамлееве; люди с гуманитарно-неформальным прошлым, должно быть, помнят: лет 15 назад казалось, что так устроен весь мир; сейчас этот мир сжался до размеров одной комнаты в Малом Гнездниковском.

Обязанности основателей «Фаланстера» распределяются согласно принципу «от каждого — по способностям»: Максим Сурков курирует филиал в «Винзаводе», Алексей Цветков пишет идеологические манифесты, Борис Куприянов отвечает за общение с внешним миром, Алексей Юсев ведет административную работу — но в конечном счете все делают всё

Лидеры продаж магазина «Фаланстер» за июнь 2009 года:

1. А.Аствацатуров «Люди в голом» (Ad Marginem)

2. Ж.-Л.Нанси «Непроизводимое сообщество» («Водолей»)

3. В.Танасийчук «Невероятная зоология. Мифы и мистификации)» («Товарищество научных изданий КМК»)

4. М.Ямпольский «Муратова. Опыт киноантропологии» («Сеанс»)

5. Д.Рубин «Действуй!» («Гилея»)

6. П.Эльцбахер «Анархизм» (АСТ)

7. А.Лаврентьев «Варвара Степанова» (Фонд «Русский авангард»)

8. К.Маркс «Капитал» («Терра»)

9. С.Беккет «Осколки» («Текст»)

10. Т.Прохасько «Непростые» (Ad Marginem)

http://www.afisha.ru/article/5559/

 

 

«Чтение, как и общество, приобретает сегодня классовые контуры…»

для печати

 

Книжный магазин "Фаланстер", переживший уже немало проблем за пять лет своего существования, опять попал в оборот - ему грозит закрытие из-за обвинения одного из организаторов, Бориса Куприянова, в "распространении порнографии". Мы публикуем интервью с Борисом, взятое нами для журнала "Левая политика", и заявляем, что готовы любыми способами поддерживать «Фаланстер», существующий не только как центр культурного, интеллектуального сопротивления, но и – что особенно важно для нас – попытка практической реализации принципов социалистической кооперации и самоуправления – всего того, что особенно невыносимо для существующего режима, его идеологии и практики.

Илья Будрайтскис: Во-первых, я хотел бы задать вопрос о магазине "Фаланстер", который изначально планировал себя как магазин, созданный на внутренних принципах, отличных от принципов капиталистического производства, но в то же время магазин никогда себя не позиционировал как левый или социалистический магазин по своей направленности. Существует ли здесь противоречие, и чем оно обусловлено?

Борис Куприянов, участник проекта «Фаланстер»: Когда магазин создавался, он создавался на социалистических принципах, он строился как полноценный кооператив. Такой была наша позиция изначально. Мы обозначали себя в силу своей идеологии. Я позиционировал себя как человек левых взглядов, я общался с левыми. Самое главное, что мы хотели сделать, и что у нас получилось – это то, что мы сделали магазин свободным, свободным от каких-либо предрассудков. Мы к этому стремимся, мы делаем максимально синкретическое место, продаем любую литературу. Главным нашим принципом было то, чтобы литература была такой, которая бы заставляла, как минимум, думать, не была бы праздной. Например, Булат Окуджава – достаточно праздная книга, с другой стороны это книга, которая соответствует минимально нашим вкусовым понятиям, не является вопиющей. Хотя есть исключения. Мы с удовольствием торгуем такими книжками, как, например, "Гламурный Фашизм". Это книжки, которые должны продаваться, потому что они демонстрируют новые государственные технологии, и, по крайней мере, вызывают определенные вопросы. Собственно, это то, чего мы хотели добиться в самом начале. Поэтому я лично противоречия здесь не вижу. Второй момент: создать левый магазин в России, подобный, магазинам в Берлине или в Лондоне, невозможно. Во-первых, выходит не так много левых книг, во-вторых, не все левые книги попадают в магазины. Например, издательство «Просвещение» выпустило книгу «Общество без школ», которая, безусловно, является левой, книга у нас обязательно появится. Другие книги левых взглядов у нас тоже почти все бывают. Но само количество левых книг не настолько велико. Это основная причина. Мы поставлены в коммерческие условия и вынуждены выживать. Мы не можем выживать, торгуя только левой литературой. Мы стараемся делать низкие наценки на книги и пр. Основные наши покупатели не являются левыми, да и в России, к несчастью, не так много левых, которые были бы способны обеспечить выживание магазина. Нам пришлось бы продавать левую символику, какие-то другие вещи.

Сейчас у нас более 10 тысяч наименований изданий. Скажем, Бодрийар это левый? Или Фуко? Ну ладно, а Гидденс? Он левый? Или он левый до какого-то определенного момента? Так что здесь такая не очень четкая градация. Поэтому вопрос только левой литературы не очень реализован в нашем случае.

ИБ: Ну а вот вообще вопрос об эффективности. Как известно, великий английский утопист Оуэн еще до того момента как он стал социалистом, создал фабрику в Шотландии, которая, несмотря на то, что принципы ее организации гуманистические, отчасти самоуправленческие, противоречили тогдашней практике капиталистического предприятия, тем не менее, неожиданно стала феноменально успешной в коммерческом отношении. Можно ли провести аналогию и сказать, что магазин, основанный на принципах работы, входящих в очевидное противоречие с существующими, вопреки им, демонстрирует определенный успех?

БК: Что касается Оуэна, то это отдельная тема, отдельные темы и успешность предприятия и самоуправления на предприятии. Я Оуэном достаточно давно занимаюсь. Самоуправления на Фабрике не было. И другое дело, что предприятие было коммерческим и успешным, но было не успешно с точки зрения буржуев, с точки зрения других шерстеобрабатывающих контор. Потому что если вы зарабатываете, скажем, 10 фунтов, а человеку из этого платите 10 пенсов, то вы более успешны, чем Оуэн, который зарабатывает 15 фунтов платит рабочим 6 из них. Поэтому коммерческий успех, скользкий вопрос.

ИБ: Но ведь производительность труда была выше?

БК: Да, выше, но что вообще является мерилом успешности? Мы живем в такое время, когда мерилом успешности считается бабло, положенное в карман. Не процесс работы, не то, как предприятие функционирует, что оно делает, как организует вокруг себя пространство, а количество бабла, которое дядя Вася или дядя Боря кладут себе в карман. Вот с этой точки зрения ни Оуэн, ни мы не являемся успешными, потому что у нас задачи другие. Наша успешность - это выполнение таких задач как самореализация и наслаждение от работы. Мы стремились изначально, к тому, чтобы предприятие нормально функционировало в рыночных условиях без всяких льгот и внешних субсидий. Ну вот мы добились того, что предприятие нормально функционирует, само себя окупает, строит вокруг себя определенный мир, кормит людей, которые в нем работают. Они, конечно, не ездят в Мерседесах, но при этом довольны своей жизнью. Создается какой-то определенный проект жизни через работу. Для нас этот проект абсолютно успешный, он работает. Но если, предположим, рассказывать о «Фаланстере» большому «серьезному» банкиру или олигарху, он не будет успешным для него. Потому что на выходе ничего не остается, кроме того, чтобы самим потреблять. Поэтому здесь вопрос нужно ставить по-другому.

Мы все-таки построены на альтернативных началах. Эти альтернативные начала не настолько проговорены, не так хорошо артикулированы. Мы не стремимся к так называемому "расширению". Могу привести пример или, скорее, метафору. У нас на улице был очень старый московский ресторан «Место встречи», он существовал где-то лет 15. Являлся ли он коммерчески успешными с точки зрения сетевого монстра «Му-Му»? Нет, не являлся. Один ресторан закрылся, и на его место теперь коммерчески успешное «Му-Му», это сетевая контора, там совершенно другие деньги зарабатываются, совершенно по-другому распределяется прибыль и т.д. Является ли успешным азербайджанский ресторан «Версай» у нас во дворе? С точки зрения сетевой ресторанной конторы – не является, а с точки зрения хозяина, людей, которые там работают и посетителей – конечно, является. Люди, которые привыкли туда ходить, получают там настоящую, не очень дорогую еду, а не целлофановый «биг-мак». Это такие места странные. Я не зря взял такую метафору, никак не связанную ни с литературой, ни с искусством, ни с чем-то культурным. Ведь такие места как раз и являются, на самом деле, основными точками сопротивления глобализации, потому что не хотят развиваться в сеть, не хотят укрупняться, стандартизироваться. Они хотят сохранять в себе свою внутреннюю особенность, свою внутреннюю кухню. Это не кухня «Му-Му», софт русской кухни. Это определенная своя кухня, свое определенное настроение, которое невозможно клонировать. Нас, тоже, в общем-то, не очень возможно клонировать. Конечно, есть какие-то вещи, которые отличают нас от любого другого коммерческого предприятия. И то, что мы декларируем, то, что делаем, сильно разнится с любой другой идеей книжного магазина. Если спуститься на уровень ниже и сравнивать нас с сетевыми конторами, то самым принципиальным, понятно, является целеполагание, для чего все делается – это, собственно говоря, тот же вопрос, которым задавался Оуэн. А делаем мы это для чего? Для того чтобы заработать много денег? Наверное, это не самый интересный способ зарабатывания денег. Лучше на «Форексе» играть. Мы ищем другие причины, нам интересно жить в этой ситуации, нам интересно общаться с людьми, нам интересно заниматься тем, что нам нравится. Это вполне естественно, другое дело, что такое целеполагание считается очень странным. Я, например, с удовольствием читаю книжку Минаева и понимаю, что он просто в принципе не может понять, что люди делают что-то кроме как не за деньги, то есть они не могут быть кем-то еще кроме как потребителями. Отчуждение вводится не просто как абсолют, а уже как четкая аксиома. Мы пытаемся с этим отчуждением бороться, вот и все.

ИБ: Вообще к вопросу о среде, которая существует в «Фаланстере» и вокруг него. Как ее можно охарактеризовать? В какой она динамике находится? Потому что очевидно, что эта среда за время существования магазина претерпела некоторые изменения. И насколько эту среду можно политически, мировоззренчески, культурно определить?

БК: Прежде всего, мы считаем наш проект максимально открытым. Не только мы являемся участниками проекта, но и люди, которые ходят к нам, принимают участие в каких-то мероприятиях, способные и желающие вести диалог. Как можно охарактеризовать этих людей? Наверное, как людей, которые, прежде всего, не являются только потребителями, у которых есть какие-то другие, может быть, устаревшие мысли о том, как надо жить, или, может быть, другие, новые идеи. Но они не универсальные потребители. Универсальному потребителю у нас тяжело. Он не может найти то, что ему нужно. Даже если необходимая ему книга у нас есть, он не сможет ее физически найти, у нас книги по-другому структурированы. Мы пытаемся построить некий барьер между потреблением и книгами, хотя, это, конечно, совершенно бесполезное дело, так как теперь книги являются товаром. Но как-то обозначить конкретно «нашего» человека очень сложно. Это может быть студент, безработный, пенсионер, гуманитарий, ученый, это может быть олигарх, банкир, крупный или мелкий менеджер, в общем, самые разные люди. Вопрос не в том, что здесь комфортно или не комфортно, а в том, что они смотрят на такое странное создание как магазин Фаланстер, им это интересно, они приходят сюда именно поэтому, они таких книг не видят нигде в другом месте, они могут случайно столкнутся с кем-то, могут произойти какие-то важные события. Это такая старая европейская идея 60-х годов, что книжный магазин не просто магазин, а в нем ты можешь рассчитывать на какое-то определенное чудо: на важную встречу, интересное знакомство, ты можешь встретиться с совершенно необычными людьми. То есть примерно как в больнице, когда попадаешь в жесткий социологический срез общества, а здесь он очень отфильтрованный, вряд ли ты нарвешься здесь на какого-нибудь совсем неприятного тебе человека, причем агрессивно настроенного. Но вообще это очень сложный вопрос и ответить на него однозначно я не могу.

ИБ: Скажем, когда я посещаю любой обычный московский книжный магазин в каком-нибудь супермаркете или торговом центре, то этот книжный магазин обычно как раз и представляет собой такой очень четкий срез общества, демонстрацию общественного вкуса и настроения, и в этом плане его конечно можно сравнить с больницей или тюрьмой. Там есть отдел художественной литературы, в котором совершенно точно можно предположить, что там на полке может стоять, есть отдел истории, где стоят книги про Третий рейх и фашистов. И есть такие магазины, как "Фаланстер", которые можно сравнить именно по их нехарактерности и автономности. Насколько четко можно выделить, что за тип людей их посещает? То есть, если магазин четко не определяет себя политически, тем не менее, есть определенный общекультурный тип человека, участника того же процесса, что и «Фаланстер»?

БК: Тут не хотелось бы выделять и делить людей на одних и других. Дело в том, что коммуникация очень упрощена между работниками магазина и его посетителями. Если они не являются друзьями или близкими знакомыми, то они, по крайней мере, друг друга видят и здороваются на улице при встрече. С другой стороны мы пытаемся все-таки замедлить этот страшный переход от книги к товару. К несчастью, таких магазинов в Москве очень мало, их должно быть значительно больше. По моим подсчетам, в Москве их должно быть как минимум сорок. А сейчас, по самым оптимистическим подсчетам, их не больше десяти, а на самом деле пять. Это не нормальная ситуация. Книга – не колбаса, да люди и колбасу покупают не в каждом попавшемся магазине. Книга подразумевает под собой какое-то определенное настроение, атмосферу, которую мы должны создавать. И мы стараемся, несмотря на то, что все давно решено за нас, но тем не менее, пытаемся доказать, что книга – это что-то большее, чем просто товар. Это старая просвещенческая идея, она появилась еще задолго до появления «левых». В супермаркете все просто, попадая в него, вы сталкиваетесь с определенной структурой товаров: здесь продаются носки, здесь - еда, здесь - книга, а здесь – автомобиль. Вы сказали про автономию и это очень важный момент. Что, собственно, является созданием автономии? Есть классические левые объяснения автономии, есть другие. Здесь по-разному можно рассматривать процесс. Если мы говорим о том, что делает капитализм, то капитализм строит множество абсолютно идентичных товаров. Вы можете купить себе двести телефонов, которые, в принципе, функционально друг от друга ничем не отличаются. Мы же, не только «Фаланстер», многие, например тот же самый «Версай», пытаемся напротив создать не множество, а различие. Можно купить телефон, а можно патефон. Все это «множество» книг на самом деле внутри себя различно. Этот парадокс между множеством и различием, который я, возможно, не очень четко формулирую, и есть самый принципиальный парадокс нынешнего времени. Между внешними различиями, но идентичными внутри и внешней идентичностью и отличиями внутри, может, не много областей осталось, которые еще пытаются это сделать: книги, музыка – все, что связано с искусством. Хотя все меньше и меньше получается, на мой взгляд. И я вижу весь этот процесс как внутри энтропийного поля, в поле полного разбегания вдруг появляются какие-то сгустки, они ничтожно малы, но поле дает на этих маленьких крупицах некоторые завихрения, оно несколько изменяется, меняя свою полную монохромность, к которой стремится. Чем больше будет таких точек, будь то магазин «Фаланстер» или ресторан «Версай», минимально отличающихся от общей энтропии, тем лучше. Мы не делаем ничего героического, не совершаем подвига, мы просто пытаемся немножко, все дружно, понимая или не понимая, замедлить эту чудовищную энтропию. Уже переходя непосредственно к левым, непосредственно к борьбе и выводам следующий: если не будет этих точек, не будет никакого перехода, его просто не на чем будет сделать. Потому что темп разбегания не будет нигде замедляться и здесь совершенно не важно что это: Музей кино или какой-то альтернативный музыкальный клуб, книжный магазин или та же самая Чебуречная на Сухаревской.

ИБ: Связанный с этим вопрос о чтении вообще. Очевидно, что в сегодняшнем российском обществе само по себе чтение, отношение к книге и вообще к тексту, как к какому-то важному познавательному ресурсу год за голом подвергается мощнейшему процессу уничтожения. Не является ли уже сегодня чтение как таковое маргинальной сферой?

БК: Дело в том, что этот вопрос очень разноплановый, в нем есть тысячи разных подвопросов. С чтением, с книгами происходит масса различных и очень сложных процессов. Перечислять все я не буду, но несколько важных моментов могу отметить. По моим наблюдениям, во-первых, с чтением у нас сейчас ситуация лучше, чем, скажем, десять лет назад. Потому что есть, по крайней мере, больше книг, чем в 90-е годы – годы т.н. «абсолютной свободы». Во-вторых, происходит самое страшное – это то, что книги дико дорожают. Мы по цене на книгу уже достигли уровня Восточной Европы и Америки, еще чуть-чуть и догоним Западную Европу. Густав Малер «Письма» - достаточно специальная книга, не для всех, не всем она интересна, я бы ни за какие деньги эту книжку не купил, хотя, быть может, если пройдет 20 лет, я с удовольствием буду ее читать. У нас в магазине она стоит 720 рублей, в магазине «Москва» она стоит 1000 рублей – это вполне европейская цена. При нашем уровне зарплат это совершенно непотребно, тем более, что сейчас книги начинают выпускаться маленькими тиражами, цены повышаются и книги становятся менее доступны во всех смыслах, чем были в советское время. Они стоят дороже и порой просто не доходят до регионов. Из-за этого книги фактически не попадают в библиотеки. Элементарный пример, даже, скорее, антипример: то, что было с Ги Дебором, книжка которого сознательно стоила относительно дешево. Первый тираж закончился за год, второй тираж, выпущенный через 5 лет, так же закончился за один год. Хорошо еще, что ее можно найти в Интернете. Поэтому наоборот, чтение становится не маргинальным, а, к несчастью, превращается в определенную форму роскоши. Я постоянно общаюсь с людьми, которые покупают у нас книги и вижу, что многие из них действительно их читают, но для них это вид огромной интеллектуальной роскоши. При отсутствии библиотечной культуры в стране и отсутствия хороших библиотек – все это, конечно, трагедия. Поэтому говорить о маргинальности в данном случае, мне кажется, неправильно.

ИБ: То есть чтение сейчас приобретает, скорее, классовые контуры?

БК: К несчастью, да. И как бы мы себя ни вели, какую бы мы не делали наценку (у нас она составляет от 25% до 33%) – это очень мало для книжного бизнеса. Нигде таких наценок нет. Но если книжка стоит 700 рублей, то разница между 700 рублями и 900 рублями психологически меньше, чем между 15 и 19 рублями. Потому что человек, у которого нет лишних 700 рублей, не будет покупать мемуары Густава Малера, а если у него есть лишние 700, то и 900 тоже найдутся. Поэтому это приобретает очень четкий классовый характер, и, в принципе, так и движется наше общество.

ИБ: И все-таки возвращаясь к левым, за все время существования «Фаланстера» шло некое постоянное соприкосновение с левой средой, обмен мнениями, идеями, репликами, зачастую критическими по отношению друг к другу. Можно ли сказать, что, во-первых, существование «Фаланстера» каким-то образом повлияло на левую среду; а во-вторых, в какой мере левая среда со своей стороны повлияла на «Фаланстер»?

БК: На «Фаланстер» левая среда влияет очень сильно, потому что она влияет на участников, на Алексея, на меня, на всех, потому что мы стараемся следить и жить в этой ситуации. Насколько мы влияем на левую среду? Нам бы очень хотелось думать, что мы влияем на левую среду. Я, к сожалению, не могу с уверенностью говорить, что мы смогли как-то на левую среду повлиять. Нам хочется сделать так, чтобы левая среда, частью которой я все-таки себя считаю, была более открытой, чтобы она не замыкалась, чтобы была более открыта к диалогу. Я не призываю левую среду к диалогу с совсем не левыми, но нам хотелось бы, чтобы левые были более подвижны. Чтобы мы, левые, могли учиться не только у левых классиков, но и у других.

Я не пошел как-то смотреть на «Русский марш», туда пошли мои друзья из одного известного левого издательства и потом мне пересказывали. И меня разбирала страшная злоба, потому что эти ребята, которые мне не симпатичны, смогли сделать то, что левые не могут сделать уже очень и очень давно: они смогли построить организацию на совершенно другой основе, на совершенно ином техническом уровне взаимодействия. Мы, к сожалению, этого сделать не можем и нам нужно учиться, пусть даже у таких уродов, как они. Нам бы хотелось, чтобы левая среду была более восприимчива ко всему, что происходит в мире. Это не значит, что она должна быть более конъюнктурна. Напротив, мне кажется, что в нынешней ситуации левая среда очень конъюнктурна. Чтобы она была более действенна и работала. И то, что делает, например, вы, «Вперед» - это очень хорошо и очень важно, но мы призываем к еще большей открытости. Возможно, моя позиция не верна с научной точки зрения, но мне кажется, что левая не будет приватизирована кем-то одним, но будет постоянно изменяться, расти, отметая старые догмы, приобретая новые и т.д. Должно быть движение. Если оно есть, тогда власть не сможет его «поиметь», не успеет. Если мы будем догматиками, не важно, кто при этом является основополагающим камнем, то будет происходить такая ситуация, как на Западе и у нас, в общем-то, тоже, когда левые совершенно спокойно встраиваются в капиталистическую модель общества, им находится определенная ниша. Чтобы этого не произошло, мы должны изменяться, должны выкидывать какие-то странные необъяснимые для власти процессы. Поэтому я призываю к старому, совершенно марксистскому лозунгу: «Мысли глобально, действуй локально!».

Материал опубликован в журнале "Левая политика" 2, 2007

http://www.zavolu.info/1287.html

 

Мадина Алексеева. Скажите, пожалуйста, несколько слов о вашем магазине.

Борис Куприянов. Книжный магазин “Фаланстер” возник примерно семь лет назад. Люди, которые его создавали, имели большой опыт работы в сфере книготорговли, и нам хотелось создать магазин, который отвечал бы всем нашим требованиям. В “Фаланстере” была особенная форма управления: не было главы, все решалось коллегиально. Мы и сейчас стараемся многие вопросы решать коллегиально. Свою задачу мы видели в том, чтобы предоставить читателю максимально широкий выбор интеллектуальной, неформатной и независимой литературы. Многие книги, которые продаются в “Фаланстере”, трудно найти в обычных книжных магазинах.

М. А. Ориентировались ли вы изначально на какой-то определенный круг читателей?

Б. К. Нет. Мы знали, как работают маленькие книжные магазины, и хотели сделать хороший маленький книжный магазин. Когда мы начинали, книг издавалось больше, чем сейчас, стоили они дешевле, покупались лучше, и маленькие книжные магазины в России почему-то превратились в своего рода оперативные лавки, быстро торгующие свежим товаром, как лавки зеленщика. Однако европейская ситуация показывает, что все как раз наоборот: в маленьком магазине старую хорошую книгу встретить легче. Мы руководствовались особым принципом отбора - брали только те книги, за которые нам не было бы стыдно, которые не были бы абсолютно коммерческими или абсолютно идеологическими. Вот это и есть наши основные принципы.

М. А. Берете ли вы на продажу книги предыдущих лет? Если да, то существуют ли временные ограничения?

Б. К. У нас таких ограничений нет. В большинстве книжных магазинов Москвы сейчас есть четкая установка: не брать книги старше полутора лет, поскольку на месте, которое такая книга занимает в магазине, может более эффективно продаваться более новая книжка. Иногда это приводит к парадоксальным историям. Например, книга Мишеля Фуко “История безумия в классическую эпоху” в течение десятка лет пылилась на складах, ее не брали большие магазины, и появлялась она только у букинистов. В первичной же, небукинистической продаже ее можно было найти только у нас. И это плохо, потому что такие книжки должны быть доступны. Естественно, мы тоже на столах в центре зала выкладываем новинки, а книги постарше стоят на полках.

М. А. Могут ли книги устаревать, с вашей точки зрения?

Б. К. Морально устаревать - конечно. Можно зайти в любой крупный магазин и увидеть там гигантское количество книг, которые были написаны для утилитарных целей. Например, сейчас совершенно неинтересно читать “План Путина-2020”. Или же чрезвычайно модная некогда книжка Фукуямы “Конец истории” сегодня совершенно неактуальна и может иметь только культурологический интерес.

М. А. Берете ли вы книги, которым можете предсказать непродолжительный “срок годности”?

Б. К. Если мы считаем, что книга актуальна сейчас, если она важна в данный момент, то да, берем. Так, мы считали, что первая книга Оксаны Робски очень важна как культурное явление (не как текст), и поэтому она у нас две недели продавалась.

М. А. Есть ли книги, которые вы продавать не станете?

Б. К. В “Фаланстере” каждый, кто отвечает за закупку книг, ориентируется в первую очередь на свои вкусовые пристрастия. Мне кажется, что наш проект тем и интересен, что каждый участник имеет право “не взять” ту или иную книгу. При этом я могу взять книгу, которую не возьмет другой. Во многом поэтому у магазина есть собственное интересное и забавное лицо. Конечно, есть книги, которые мы не станем брать ни при каких обстоятельствах. Мы считаем, что основная задача книги - модернистская, она должна заставлять человека задуматься. Пусть это будет детектив, пусть трэш-роман - если он заставляет задуматься, мы его берем. Если книжка написана исключительно для развлечения, причем не важно какого - интеллектуального или бульварного, - она нам не интересна.

М. А. Имеет ли для вас значение популярность автора или премии, которые получила книга?

Б. К. Конечно, имеет. В каждом из нас есть такой коммерческий червяк, который поднимает голову, когда мы понимаем, что книжку надо взять, потому что она хорошо продается. Иногда нам приходится бороться с собой: некоторые книги, которые получают большие премии, нам не нравятся, но у нас продаются. Хотя признаюсь, мы такие книги задвигаем так, чтобы покупатель мог их найти, только справившись об их наличии.

М. А. Ориентируетесь ли вы на книжные рецензии?

Б. К. Качество критики и качество рецензии очень сильно изменилось. Если в 1990 - начале 2000-х каждая важная или считаемая важной книжка сразу оплеталась сетью рецензий, то сейчас эти рецензии появляются не в газетах, а в модных журналах и в Интернете, и далеко не всегда они заслуживают внимания. Мы прислушиваемся к некоторым людям, которых считаем экспертами. Бывает и так, что мы можем быть не согласны с той или иной книгой, но мнение экспертов перевешивает.

М. А. Работаете ли вы с небольшими московскими и российскими издательствами?

Б. К. Очень хотим и стараемся работать, ищем книжки, которые издаются в разных местах. Не многим можем похвастаться, но есть вещи, которые греют нам душу, например, издательство “Рубежи XXI”, которое находится во Владивостоке, издательства из Рязани, из Краснодара. У нас даже есть небольшое количество книг, которые издаются на русском языке за границей, то есть в странах Балтии, Украине, Сербии, Германии.

М. А. Какое место в вашем магазине занимает переводная литература, а какое - отечественная?

Б. К. Если говорить о философии и социологии, то понятно, что здесь соотношение будет девять переводных книг на одну отечественную. Из них на десять качественных переводных (речь не о качестве перевода, а о качестве изначального текста) приходится одна русская важная книга, а то и ни одной. Среди литературоведческих книг, конечно, больше книг русских. Книги по западной истории в основном переводные, по отечественной истории - это в основном работы наших авторов. На Западе неуклонно растет интерес к литературе non-fiction, у нас же пока действуют антиэкономические законы: у нас не спрос рождает предложение, а пока еще предложение рождает спрос, хотя, конечно, по сравнению с 1990-ми книг non-fiction стало больше. С художественной литературой ситуация следующая: мы работаем со многими маленькими издательствами, которые печатают русскоязычных авторов и которые вообще не попадают в большие магазины; мы стараемся брать их продукцию, поэтому русскоязычной литературы у нас больше, чем западной. Если же говорить о продаваемости, то сейчас они, к несчастью, примерно на равных. К несчастью - потому что мне хотелось бы, конечно, чтобы в России появлялись пусть малотиражные, пусть малоизвестные, пусть плохо изданные авторы, которые приковывали бы к себе внимание. Сегодня я их просто не вижу.

М. А. Есть мнение, что бум на переводную литературу свидетельствует об упадке собственной литературы...

Б. К. С переводной литературой тоже не все в порядке. Это ситуация общемировая. Переводной литературы становится меньше, и качество перевода сильно падает. За год количество новинок западной художественной литературы и сменяемость новинок на книжных столах значительно сократились. Я это связываю с трудностями издательств в получении грантов, с их неумением выработать собственную адекватную издательскую программу. Издательств, у которых есть своя четко выверенная издательская программа, очень немного. Это большая проблема. Если говорить о классической литературе, то здесь существует другая огромная проблема: в связи с уходом специалистов практически исчезла система классического комментирования. Даже исторические и философские книги выходят практически без аппарата. Мы их берем, потому что ценен сам текст, но так быть не должно. Это проблема серьезнейшая, потому что уровень гуманитарного образования в России настолько упал, что очень мало людей, способных встать в эти ряды.

М. А. Если говорить о рейтинге переводной литературы с различных языков, что можно выделить? Англоязычную литературу?

Б. К. Здесь ситуация сложная. Скажем, был такой период в конце 1990-х, когда философские книги издавались только французские, поэтому французскую философию мы знаем больше десяти лет, а из американской аналитической философии знаем лишь кусочки, то же самое можно сказать о современной немецкой философии. Многое здесь зависит от цельности издательских программ. Если говорить о художественной литературе, то, с одной стороны, есть безусловные хиты, и среди них действительно много англоязычных произведений. Но ведь есть еще и различные культурные центры при посольствах, которые активно пропагандируют свою литературу. Поэтому, например, мы сейчас занимаемся книжным фестивалем и понимаем, что нам некого пригласить из скандинавских писателей, потому что все мало-мальски известные скандинавские писатели уже в России побывали, так же как немецкие, венгерские, французские, но при этом американские - являются здесь чудом из чудес. Сейчас я могу вам дать такой издательский прогноз: у нас в тренде будут испанские авторы - Институт Сервантеса стал активно пропагандировать испаноязычную литературу.

М. А. Это отражается на спросе?

Б. К. Это отражается на предложении. Ведь издатель гораздо охотнее издаст немецкого автора на грант Института Гёте, чем американца, которого никто не поддерживает.

М. А. Вы в своем магазине как-то способствуете продвижению тех или иных авторов?

Б. К. Безусловно. Самый простой способ - выложить книгу на видное место. Например, книга Наоми Кляйн “Доктрина шока” уже четвертый месяц лежит у нас среди главных новинок. При этом мы не поддаемся на издательский шантаж: на требования издательства положить книгу в том или ином месте. Люди мы самостоятельные и сами определяем значимость книги, пусть иногда и ошибаемся.

М. А. На ваш взгляд, ниша такого магазина некоммерческой литературы, как ваш, в Москве - если взять только Москву - заполнена?

Б. К. Нет! История, честно говоря, страшная. В Москве сегодня проживает примерно пятнадцать миллионов человек, а магазинов, которые занимаются примерно тем же, что и “Фаланстер” - торговлей гуманитарной литературой, - не более пяти. Для сравнения: в Белграде только в районе главной пешеходной улицы находятся пятнадцать магазинов, хотя в Белграде живет чуть меньше миллиона человек. Про Париж, Берлин, Лондон говорить не приходится.

М. А. Какова причина такой нехватки магазинов?

Б. К. Причина - абсолютно негуманитарная власть, абсолютно негуманитарная страна. Сегодня сама роль гуманитарного образования принижена, оно считается смешным рудиментом советского времени. А чтение - это ведь такой предмет, который можно потерять. Ну не будет книжных магазинов в Москве вообще, в глобальном масштабе никому от этого хуже не станет, разве только горстке людей, которые еще посещают эти магазины. Но потом-то люди читать не начнут, не начнут пользоваться культурой как аппаратом. Видимо, это у нас в стране не нужно. Я считаю, в Москве должно быть сорок магазинов с отличающимся друг от друга направлением, настроением, лицом, и тогда, может быть, будет конкуренция.

М. А. Это возможно в нынешних условиях?

Б. К. Возможно, если власть имущие задумаются о том, что, кроме нефти, квадратных метров и продуктов питания, есть и другие ценности. Ведь сначала не будет гуманитарных книжных магазинов, потом других, а потом кто будет буровой управлять - гастарбайтеры из Хорватии или Канады? Ситуация зашла настолько далеко, что нужна общегосударственная программа. Исправить ситуацию можно только при помощи мощного вмешательства государства, мощной гуманитарной программы. Последствия жизни в негуманитарной стране могут быть достаточно печальными.

М. А. У вас сейчас два магазина. Вы планируете расширять свою сеть? Выходить за пределы Москвы?

Б. К. Мы вообще не хотели расширяться. Открыть лавку на Винзаводе нас уговорили. Для нас же это не бизнес, это форма жизни. Нам интересно приходить в свой магазин, общаться с интересными людьми, получать знания. Эксперты, о которых я говорил, замечательные люди, общение с ними для многих людей роскошь. Мы сами учимся, мы сами находимся в этой среде, необыкновенной, творческой, интересной. Чтобы перенести кусочек этой среды в другой город, нужен человек, который согласен жить в таком магазине. Если кто-то в каком-либо городе или районе Москвы захочет сделать что-то подобное, мы готовы совершенно бесплатно отдать всю информацию, все наши связи и умения, потому что мы считаем, что чем больше книжных магазинов, тем лучше всем.

М. А. Такой человек должен разделять вашу идеологию?

Б. К. Человек должен просто любить книги, понимать, что он хочет с ними делать, и хотеть существовать в этом. Такую идеологию - да, разделять должен. Периодически к нам обращаются из провинции, но в провинции сделать это очень тяжело, еще труднее, чем в Москве. Потому что отмирание культуры там произошло еще раньше. В России есть районный город, где целый год не было ни одного книжного магазина. Через какое-то время одна сеть построила там магазин. Встречаю своих знакомых из этой сети и спрашиваю: “Ну как?” А они отвечают: “Никак. Хуже, чем в городах, где есть три-четыре магазина”. Люди отвыкают от чтения.

М. А. Могут ли библиотеки заместить книжные магазины?

Б. К. У нас библиотеки в чудовищном состоянии, даже московские. Мы привыкли покупать книги в личную библиотеку или брать у друзей. На наших глазах это отмирает, и отмирает не потому, что это не модно, неинтересно и появились другие носители информации, а потому, что существует некий разрыв поколений, который скажется только потом, не сейчас. Может быть, через 20-30 лет.

М. А. Какого возрасталюди чаще всего приходят к вам в магазин?

Б. К. Очень хотелось бы сказать, что тридцатилетние, но, конечно, средний возраст - это сорок-сорок пять лет. Хотя приходит много и молодых ребят, мы видим, что они читают, причем лет с четырнадцати.

М. А. Изменился ли возраст покупателей за последние годы?

Б. К. Покупатели стареют. Изменяется социальный ценз, что еще хуже. Книги сейчас стоят так дорого - и продолжают дорожать, - что превращаются в определенную форму интеллектуальной роскоши. Многие книги недоступны тем, кому они нужны. Может, это и хорошо, может, люди начнут пользоваться библиотеками, но в это не очень верится.

М. А. Вы следите за тем, чтобы в магазине всегда были доступные по цене книги?

Б. К. Да. Если одна и та же книга вышла в дорогом и в дешевом издании, мы стараемся, чтобы у нас продавались обе. Если книжка дешевая, сделана некачественно и не соответствует элементарным критериям книжной культуры, то, конечно, у нас будет более дорогая книжка. Важны оба критерия - качество и цена. Но сейчас же, к несчастью, можно найти объекты, которые вообще уже не являются книгами. Когда нам предлагают купить “Евгения Онегина” с комментариями Лотмана в кожаном переплете с золотым обрезом и с тиснением за две тысячи рублей, возникает вопрос - для кого она? Для мальчика, который ночью под подушкой с фонариком будет читать такую огромную книгу? Вряд ли. Скорее для его папы, который поставит ее в кабинете и будет показывать гостям. Это книги не для чтения, это уже объект совершенно другого характера. И процент таких изданий растет.

М. А. Отразился ли кризис на спросе, на предложении?

Б. К. Кризис проявился в том, что некоторые недобросовестные издатели еще больше поднимают цены на книги, что не оправданно. Кроме того, подорожали книги на иностранных языках, выпущенные за границей. Думаю, что скоро мы ощутим трудности с переводом, с правами. Испытывает проблемы книготорговля - некоторые сети закрываются. Если закроется одна из сетей, которая работает в регионах, то можно будет говорить о проблеме национального масштаба. Во многом поэтому в России нужны “толстые” журналы, это отдушина для многих регионов, ведь книги многих издательств до них и раньше не доходили. В “Фаланстере” “толстые” журналы продаются, их покупают и читают. И я думаю, что если журналы будут открытыми по содержанию и смогут расширить сферу своего распространения, а книги будут дальше дорожать, то будущее у журналов, конечно, есть.

http://magazines.russ.ru/inostran/2009/7/al13.html

 

В поисках постоянного Пелевина

Книг - все больше, читателей - все меньше

20.08.2009 17:20

Дмитрий Волчек

Книги становятся роскошью. Это выяснилось из беседы обозревателя РС с соучредителем магазина "Фаланстер" Борисом Куприяновым и редактором издательства "Праксис" Тимофеем Дмитриевым.

Разговор о том, что происходит с книгоизданием и книготорговлей в России, я начал с рассказа о письме, которое недавно получил от знакомых из Белоруссии. Они приехали в Москву и первым делом – прямо с вокзала – направились посмотреть на знаменитый магазин интеллектуальной книги на Тверской. Так что “Фаланстер” стал такой же столичной достопримечательностью, как Мавзолей, театр Образцова или могила Высоцкого.

- Если “Фаланстер” и является достопримечательностью, то нельзя его ставить в один ряд с могилой Высоцкого, - уверен Борис Куприянов. - Все-таки мы еще живем и рассчитываем делать это и в дальнейшем. Но в принципе то, что вы говорите - это очень печально. Таких магазинов должно быть много. Слава богу, сейчас в Москве “Фаланстер” не один - есть "Гилея", есть "Нина", Александр Гаврилов буквально в эти дни собирается открывать магазин… Но вообще ситуация плохая: когда хороший книжный магазин становится уникальным, это говорит о тяжелой ситуации.

Да, конечно, рынок диктует какие-то вещи. Когда мы открывались, нам было проще держать маргинальную планку. Сейчас значительно труднее: приходит огромное количество людей – хороших, плохих, любящих читать, симпатичных и несимпатичных, которые испытывают огромную потребность в большом количестве книг. И, так или иначе, мы пытаемся выдерживать тот ассортимент и стиль, который у нас был - но, конечно, за счет уникальности.

А что происходит на рынке? Рынок очень сильно меняется, интересы читателей меняются, книгоиздательские практики меняются, а тут еще и наступил кризис, который вообще смешал все карты.

- Кризис пока коснулся только крупных издательств и распространителей - тех, которые работали на кредитах и играли в большие игры. Мы в большие игры не играли, и большинство близких нам издательств в них не играют. Упал ли спрос? Нет. Вот только что я получил данные по магазину “Москва” и нашему магазину, которые говорят, что, если спрос и упал, то очень не сильно по отношению к ежегодным летним колебаниям: пять процентов, может быть. Что будет дальше - неизвестно, потому что вообще неизвестно, что будет дальше.

Книги сильно подорожали в последние два года – в два раза. Сейчас книги в России стоят столько же, сколько в Англии. Скоро американские книжки будут дешевле, чем книжки российские. Это процесс очень сложный, и я объясняю его тем, что издатели, к несчастью, перестали быть романтиками, а стали бизнесменами.