Он тоже был при параде: брюки со складочкой, сапоги начищены до зеркального блеска, в петлице отутюженного сюртука какой-то орденок. Ничего не скажешь, смотрелся титулярный советник совсем неплохо, только больно уж молод.
Варя, конечно, сначала взглянула на сидевшего, но то был не Александр, а сухонький старичок, в золотых очках, с умным, тонкогубым личиком и ледяными, не пускающими внутрь глазами. Государственный канцлер князь Корчаков собственной персоной — точно такой же, как на портретах, разве только посубтильней. Личность в некотором роде легендарная. Кажется, был министром иностранных дел, когда Варя еще и на свет не родилась. А главное — учился в лицее с Поэтом. Это про него: «Питомец мод, большого света друг, обычаев блестящий наблюдатель». Однако в восемьдесят лет «питомец мод», скорее, заставлял вспомнить другое стихотворение, включенное в гимназическую программу.
… Кому ж из вас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Однако, завороженная видом царскосельского лицеиста, Варя совсем забыла про главное из присутствующих лиц. Она смущенно обернулась к окну, немного подумала и сделала книксен — как в гимназии при входе в класс директрисы.
Государь, в отличие от Корчакова, проявил к ее особе больше интереса, чем к Фандорину. Знаменитые романовские глаза — пристальные, месмеризующие и заметно навыкате — смотрели строго и требовательно.
Ныне не вызывает сомнений, что нам с самого начала вредил британский подданный Маклафлин.
Глава двенадцатая, в которой события принимают неожиданный оборот
«Петербургские ведомости»,
Января 1878 г.
ТУРКИ ПРОСЯТ МИРА!
Гриднев. Восемнадцатилетнего прапорщика к Варе приставил Соболев. Герой Плевны и Шейнова был денно и нощно занят ратными трудами, но про Варю не забывал. Когда удавалось вырваться в штаб, непременно заглядывал, присылал гигантские букеты, приглашал на праздники (Новый Год вот дважды встречали — по западному стилю и по-русски). Гриднев был некрасив (красивого стратег Соболев не прислал бы), но мил и по-щенячьи пылок. Рядом с ним двадцатидвухлетняя Варя чувствовала себя женщиной взрослой и бывалой.
Положение у нее было довольно странное. В штабе ее, судя по всему, считали Соболевской любовницей. Поскольку отношение к Белому Генералу было восторженно-всепрощающее, никто Варю не осуждал. Пожалуй, многие офицеры даже возмутились бы, узнав, что она смеет отказывать преславному Ахиллесу во взаимности и хранит верность какому-то жалкому шифровальщику.
С Петей, по правде говоря, складывалось не очень. Нет, он не ревновал, сцен не устраивал. Однако после несостоявшегося самоубийства Варе с ним стало трудно.
— Ах, мадемуазель Барбара, если бы я был не я, — горько усмехнулся д'Эвре, не ведая, что почти дословно повторяет обожаемого Варей Пьера Безухова.
В полдень 8 января Соболев прислал за Варей трофейную карету с казачьим конвоем — пригласил пожаловать в только что занятый Адрианополь. На мягком кожаном сиденье лежала охапка оранжерейных роз. Собирая эту растительность в букет, Митя Гриднев изорвал шипами новенькие перчатки и очень расстроился.
— Варвара Андреевна! — закричал Ахиллес (Соболев), вскакивая. — Счастлив, что сочли возможным! «Ура», господа, в честь единственной дамы!
— Пустите меня, Михаил Дмитриевич, — попросил бравый кавалерийский генерал. — Посажу по вагонам своих казачков, прокатимся с ветерком. Глядишь, еще какого-нибудь пашу в плен захватим.
— Ахиллес хищно улыбнулся и повысил голос. — Слушайте мой приказ, господа! — Я переношу свой командный пункт в Сан-Стефано! Третий егерский батальон посадить по вагонам. Пусть набьются, как селедки в бочку, но чтоб все до одного влезли. В штабном вагоне поеду сам. Затем поезд немедленно вернется в Адрианополь за подкреплениями и будет курсировать по маршруту безостановочно. Завтра к полудню у меня будет целый полк.
— … Я думал, это любовь, — вполголоса исповедывался Мишель, вроде бы глядя в черноту за окном, но Варя-то знала, что на самом деле он смотрит на ее отражение в стекле. — Впрочем, не стану вам врать. Про любовь не думал. Моя главная страсть — честолюбие, все остальное потом. Так уж устроен. Но честолюбие не грех, если устремлено к высокой цели. Я верю в звезду и судьбу, Варвара Андреевна. Звезда у меня яркая, а судьба особенная. Это я сердцем чувствую. Еще когда юнкером был…
— Я давно на вас заглядываюсь. Вы умная, искренняя, смелая, с характером. Именно такая спутница мне нужна. С вами я стал бы еще сильнее. Да и вы не пожалели бы, клянусь… В общем, Варвара Андреевна, считайте, что я делаю вам официальное…
— Царьград! — взволнованно сказал Соболев, глядя в окно на мерцающий огнями великий город. — Вечная недостижимая мечта русских государей. Отсюда — корень нашей веры и цивилизации. Здесь ключ ко всему Средиземноморью. Как близко! Протяни руку и возьми. Неужто опять уйдем не солоно хлебавши?
И никому в голову не придет, что вы, Мишель, явились сюда всего с одним батальоном. Если б это была игра в покер, отличный мог бы получиться блеф, с полной гарантией, что противник бросит карты и спасует.
Соболев сладко потянулся и сказал: — Ну-с, Варвара Андреевна, или стану героем почище Бонапарта, или сложу, наконец, свою дурную голову.
— Не сложите, — ответила она, глядя на генерала с искренним восхищением — уж до того он сейчас был хорош, истинный Ахиллес.
Вперед шагнул Эраст Петрович. За время отсутствия он совсем не изменился, только одет был по-цивильному, сущим франтом: цилиндр, плащ с пелериной, крахмальный воротничок.
Перепелкину просто кивнул, а напоследок обратился к корреспонденту: — Салям алейкум, Анвар-эфенди.
Глава тринадцатая, в которой Фандорин произносит длинную речь
«Винер цайтунг» (Вена),
— Полагаю, что не из Ирана, а из Ирака. В конце 1873 года газета печатает его лиричные этюды об Элладе.
— Там упомянуто кораблекрушение, произошедшее в Термаикосском заливе в ноябре 1873 года.
Стыдно признаться, но какое-то время главным подозреваемым для меня был господин Перепелкин.
Стоило мне первый раз увидеть вашу подпись в «Ревю паризьен» — d'Hevrais, и я сразу вспомнил, что наш главный оппонент Анвар-эфенди, по некоторым сведениям, родился в боснийском городке Хевраис. D'Hevrais, «Хевраисский» — это, согласитесь, слишком уж прозрачный псевдоним. заодно пробуждали в европейцах интерес к проблемам турецкой империи и, в особенности, к фигуре великого реформатора Мидхат-паши. И вы неплохо справились с задачей. Имя мудрого Мидхата фигурирует в ваших публикациях не менее полусотни раз. Можно сказать, именно вы сделали пашу популярной и уважаемой личностью во всей Европе и особенно во Франции, где он, кстати, сейчас и пребывает.
Согласно тайной договоренности между Британской и Австро-Венгерской империями, в случае появления в Константинополе хотя бы одного русского солдата, броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно открывает огонь, а австро-венгерская армия переходит сербскую и русскую границы.
В ушах звенело от выстрелов. Варя не успела ни вскрикнуть, ни испугаться — д'Эвре протянул левую руку, цепко схватил Варю за локоть и притянул к себе, закрывшись ею, как щитом.
Глава четырнадцатая, в которой ругают Россию и звучит язык Данте
«Правительственный вестник» (Санкт-Петербург),
«Карма» — одно из основополагающих понятий индийской и буддийской философии. Нечто вроде христианского рока, но гораздо интересней. Беда Запада в том, что он пренебрежительно относится к мудрости Востока. А ведь Восток гораздо древнее, благоразумнее и сложнее. Моя Турция как раз расположена на перекрестке Запада и Востока, у этой страны могло бы быть великое будущее.
Ради того, чтобы Романовы снова диктовали свою волю Европе? Кошмарная перспектива! Вам неприятно это слышать, мадемуазель Барбара, но Россия таит в себе страшную угрозу для цивилизации. В ней бродят дикие, разрушительные силы, которые рано или поздно вырвутся наружу, и тогда миру не поздоровится. Это нестабильная, нелепая страна, впитавшая все худшее от Запада и от Востока. Гамбитом называется начало шахматной партии, в котором противнику жертвуют фигуру ради достижения стратегического преимущества. Я сам разработал рисунок этой шахматной партии и в самом ее начале подставил России соблазнительную фигуру — жирную, аппетитную, слабую Турцию. Османская империя погибнет, но царь Александр игры не выиграет.
Моя жизнь — это тоже фигура, но я ценю ее выше, чем Османскую империю. Скажем так: империя — это слон, а я — это ферзь. Однако ради победы можно пожертвовать и ферзем… Во всяком случае, партию я уже не проиграл, ничья-то обеспечена!
прочувствованно допел он последнюю строфу, и тут за дверью раздался выстрел.
Эпилог
«Московские губернские ведомости»,
Февраля (3 марта) 1878 г.
МИР ПОДПИСАН!
Уехать можно было еще две недели назад, да и Петя торопил, но Варя все тянула, ждала непонятно чего.
На станцию он пришел прямо с какого-то приема — во фраке, цилиндре, белом шелковом галстуке. Подарил Варе букет пармских фиалок, повздыхал, попереминался с ноги на ногу, но красноречием сегодня не блистал.
— Мир ч-чересчур хороший, — ответил он. — Европа его не признает. Анвар отлично п-провел свой гамбит, а я проиграл. Мне дали орден, а надо бы под суд.
Назначен вторым секретарем посольства в Токио.
