Глава 1. Звонит с Малхолланда Брюс

Брет Истон Эллис Информаторы

 

 

«Информаторы»:

ЭКСМО, Домино; Москва; 2003; ISBN 5-699-03860-4

Перевод: Анастасия Грызунова

Оригинал: Bret Ellis, “The Informers”

Аннотация

 

«Информаторы» – следующий роман Эллиса после скандально прославившего его «Американского психопата», послужившего основой для одноименного фильма, – строится как серия филигранно выписанных, виртуозно взаимосвязанных виньеток о поколении «икс». Калифорния восьмидесятых предстает в полифоничном изложении Эллиса глянцевой пустыней, которую населяют зомбифицированные передозом как нормой жизни рок-звезды, голливудские призраки, нимфоманки-телеведущие с волооким педофильским прищуром, а то и откровенная нечисть...

Брет Истон Эллис

Информаторы

 

Однажды ночью я сидел на кровати в гостиничном номере на Банкер-хилл посреди Лос-Анджелеса. То была важная ночь: мне предстояло решить насчет гостиницы. Либо платить, либо выметаться: так в записке говорилось – записку хозяйка подсунула мне под дверь. Серьезная проблема, она заслуживала пристального внимания. Я решил ее так: выключил свет и завалился спать.

Джон Фанте, «Спроси у праха»

 

глава 1. Звонит с Малхолланда Брюс

 

Звонит из Лос-Анджелеса Брюс, обкуренный и загорелый, говорит, что ему жаль. Жаль, говорит, что он не здесь, не со мною в кампусе. Надо было меня послушать, говорит, поехать этим летом на семинар, да еще, говорит, жаль, что он не в Нью-Гэмпшире, и жаль, что неделю не звонил, а я спрашиваю, что он забыл в Лос-Анджелесе, и не напоминаю, что не звонил он два месяца.

 

Брюс говорит, что Роберт уехал из квартиры, которую они вместе снимали на углу Пятьдесят шестой и Парк-авеню, и теперь сплавляется с отчимом на плоту по Колорадо, а подругу Лорен, которая в той же квартире живет, Роберт оставил с Брюсом на целый месяц, и с тех пор дела плохи. Я не знаю Лорен, но в курсе, какие девушки нравятся Роберту, могу отчетливо ее вообразить и размышляю, каким девушкам нравится Роберт, они красивые и притворяются, будто им плевать, что Роберт в двадцать два стоит почти три миллиона долларов, и я представляю себе эту Лорен, как она лежит на Робертовом матрасе, голову откинула, а Брюс, зажмурившись, неторопливо на ней раскачивается.

 

Роман, говорит Брюс, начался через неделю после Робертова отъезда. Лорен с Брюсом пошли в «Кафе-Централь», от еды отказались, решили просто выпить и договорились, что один секс, больше ничего. Исключительно потому, что Роберт слинял. Оба сказали, что привлекают друг друга лишь физически, а потом вернулись в Робертову квартиру и легли в постель. Это продолжалось, рассказывает Брюс, неделю, а потом Лорен стала встречаться с двадцатитрехлетним магнатом недвижимости – стоит около двух миллиардов.

 

Брюс говорит, что не расстроился. Но «слегка понервничал», когда брат Лорен Маршалл, только что из Род-айлендской школы дизайна, явился на выходные и поселился в Робертовой квартире на углу Пятьдесят шестой и Парка. Брюс говорит, их роман длился дольше просто потому, что Маршалл дольше там прожил. Маршалл там прожил полторы недели. А потом вернулся на Гранд-стрит, на чердак экс-бойфренда в СоХо, поскольку экс-бойфренд, молодой галерейщик, который стоит миллиона два-три, попросил Маршалла расписать три бесполезных столба на чердаке, где они раньше вместе жили. Маршалл стоит примерно четыре тысячи с мелочью.

 

А Лорен как раз перевезла всю свою мебель (и кое-что из Робертовой) к двадцатитрехлетнему магнату недвижимости в Трамп-Тауэр. Тогда же два дорогих песчаных варана Роберта, видимо, сожрали отравленных тараканов и сдохли. Один, без хвоста, валялся в гостиной под диваном, другой скукожился на Робертовом «бетамаксе». Большой стоил пять тысяч долларов, а маленький – подарок. Но Роберт где-то в Большом Каньоне, и потому связаться с ним решительно невозможно. Вот почему, говорит Брюс, он перебрался из квартиры на углу Пятьдесят шестой и Парка в Лос-Анджелес, на вершину Малхолланда к Рейнольдсу, пока Рейнольдс, который, по словам Брюса, стоит парочку фалафелей из «Пиццы-Хат» без колы, уехал в Лас-Крусес.

 

Брюс поджигает косяк и спрашивает, чем я занимаюсь, что у меня творится, повторяет, что ему жаль. Я рассказываю про чтения, приемы, что Сэм спала с редактором «Пэрис-ревью», который приезжал из Нью-Йорка на Издательский уикенд, что Мэдисон побрила голову и Клорис решила, что Мэдисон проходила химиотерапию. Клорис отослала свои рассказы знакомым редакторам в «Эсквайр», «Нью-Йоркер» и «Харперс», и все просто офигели. Брюс просит передать Крейгу, чтоб вернул гитарный чехол. Спрашивает, не собираюсь ли я к родителям в Ист-Хэмптон. Семинар почти закончился, говорю я, скоро сентябрь, так что не вижу смысла.

 

Год назад мы с Брюсом жили в Кэмдене и ходили на семинар вместе. В то лето мы купались по ночам в озере Пэррин, в то лето Брюс расписал мне дверь текстом песни из «Девчачьей узловой»^[1]: мне было смешно всякий раз, когда он ее пел, – не потому, что песня смешная, а потому, что он так пел: лицо суровое, но совершенно придурковатое. В то лето мы ездили в Саратогу, видели «Машинки»^[2], а в конце августа – Брайана Метро. Пьяное, ночное, теплое, озерное лето. Не виданная мною картина: мои ледяные руки скользят по его гладкой, мокрой спине.

 

Ласкай себя, говорит Брюс, прямо сейчас, у телефона. В доме тишина. Я отгоняю комара.

– Я не могу себя ласкать. – С трубкой в руке я медленно сползаю на пол.

– Круто быть богатым.

– Брюс, – говорю я. – Брюс.

Он спрашивает о прошлом лете. Говорит про Саратогу, озеро, ночь в питтсфилдском баре – я ее не помню.

Я молчу.

– Ты меня слышишь?

– Да, – шепчу я.

– Связь, так сказать, нормальная?

Я разглядываю рисунок: чашка капучино, из нее пена лезет, а внизу черные буквы, одно слово: будущее.

– Расслабься, – вздыхает наконец Брюс.

 

Мы прощаемся, я иду к себе, переодеваюсь. В семь меня забирает Рейнольдс, мы едем в китайский ресторанчик на окраине Кэмдена, и Рейнольдс приглушает радио, едва я сообщаю, что звонил Брюс.

– Он знает? – спрашивает Рейнольдс, и я молчу. Сегодня за обедом выяснилось, что Рейнольдс теперь окучивает девочку из колледжа, Брэнди зовут. В голове – сплошной Роберт на плоту, где-то в Аризоне, как он смотрит на фотку Лорен – а может, не смотрит. Я качаю головой, и Рейнольдс прибавляет громкость. Гляжу в окно. Скоро осень, 1982 год.

 

Глава 2. В миг безмолвия

 

– Год прошел, – объявляет Рэймонд. – Ровно.

Была надежда, что никто не вспомнит, но чем дальше, тем яснее становилось: кто-нибудь что-нибудь скажет. Просто неожиданно, что Рэймонд. Мы сидим вчетвером у Марио: итальянский ресторанчик в Вествуд-Виллидж, четверг, конец августа. Занятия только в октябре, но сразу видно, что лето уходит, ушло. Делать особо нечего. Тусовка в Бель-Эйр, куда всем, в общем, неохота. Никаких концертов. На свидания никто не бегает. По-моему, кроме Рэймонда, вообще никто ни с кем не встречается. Так что мы вчетвером – Рэймонд, Грэм, Дирк и я – решили поужинать. До меня не сразу доходит, что «ровно» год, но на стоянке по соседству от ресторана я чуть не давлю перекати-поле – оно под колеса шмыгает – и паркуюсь, сижу в машине, вдруг вспомнив, что сегодня за день, очень медленно, очень осторожно иду к ресторану и у дверей торможу, разглядывая меню под стеклом. Все уже приехали. Друг с другом особо не разговаривают. Я пытаюсь поддержать беседу, какая есть: новый клип «Фиксс»^[3], Ванесса Уильямс^[4], сколько загребают «Охотники за привидениями»^[5] – ну, еще, может, какие возьмем курсы, серфингом займемся – может, завтра. Дирк ограничивается тупыми анекдотами, мы их знаем, нам не смешно. Заказываем. Официант уходит. Рэймонд открывает рот.

 

– Год прошел. Ровно, – говорит он.

– С чего? – лениво спрашивает Дирк.

Грэм смотрит на меня, потом в стол.

Все молчат, даже Рэймонд. Очень долго.

– Ты знаешь, – наконец произносит он.

– Нет, – говорит Дирк. – Не знаю.

– Да знаешь, – возражают хором Рэймонд и Грэм.

– Да правда не знаю.

– Рэймонд, перестань, – прошу я.

– Нет не «Рэймонд, перестань». Может, «Дирк, перестань»? – Рэймонд смотрит на Дирка. Тот – ни на кого. Сидит, таращится на стакан с водой. В стакане ледоход.

– Не валяй дурака, – тихо говорит Дирк.

Рэймонд откидывается на спинку стула, довольный – как-то печально. Грэм опять смотрит на меня. Я отворачиваюсь.

– Совсем недавно, – бормочет Рэймонд. – Да, Тим?

– Рэймонд, перестань, – повторяю я.

– С чего? – спрашивает Дирк, наконец взглянув на Рэймонда.

– Ты знаешь, – отвечает Рэймонд. – Ты знаешь, Дирк.

– Нет, не знаю, – говорит Дирк. – Может, скажешь? Возьми и скажи.

– И говорить не надо, – бубнит Рэймонд.

– Народ, вы просто мудозвоны. – Грэм вертит в руках соломку. Протягивает Дирку, тот отмахивается.

– Нет уж, давай, Рэймонд, – настаивает он. – Раз начал, говори уж, тряпка.

– Скажи им, чтоб заткнулись, а? – просит меня Грэм.

– Ты знаешь, – почти неслышно отвечает Рэймонд.

– Заткнитесь, – вздыхаю я.

– Ну же, Рэймонд, – подначивает Дирк.

– С Джейминой... – У Рэймонда срывается голос. Скрипнув зубами, он отворачивается.

– С Джейминой чего? – спрашивает Дирк. Голос громче, выше. – С Джейминой чего, Рэймонд?

– Вы, народ, полные мудозвоны, – смеется Грэм. – Может, заткнетесь, а?

Рэймонд что-то шепчет – неслышно.

– Что? – переспрашивает Дирк. – Что ты говоришь?

– С Джейминой смерти, – невнятно признается Рэймонд.

Это Дирка почему-то затыкает, и он с улыбкой выпрямляется. Официант расставляет тарелки. Я не хочу турецкого гороха в салате, я предупреждал официанта, когда мы заказывали, но сейчас как-то неуместно делать замечания. Официант ставит перед Рэймондом «маринару» с моцареллой. Рэймонд глядит в тарелку. Официант уходит, возвращается с напитками. Рэймонд по-прежнему глядит на «маринару». Официант спрашивает, все ли в порядке. Кивает один Грэм.

– Он это всегда заказывал, – говорит Рэймонд.

– Да расслабься же, бога ради, – говорит Дирк. – И закажи что-нибудь другое. Морское ушко закажи.

– Морское ушко очень вкусное, – подтверждает официант, уходя. – И виноград.

– Ты так себя ведешь – невероятно, – говорит Рэймонд.

– Как? Не так, как ты? – Дирк берет вилку, кладет ее на стол – третий раз уже.

– Так, будто тебе пофиг.

– Может, и пофиг. Джейми был мудак. Славный парень, но мудак, ясно? – говорит Дирк. – Все уже. Не висни, блядь.

– Он был тебе один из лучших друзей, – с упреком замечает Рэймонд.

– Он был мне мудак и не один из лучших друзей, – смеется Дирк.

– Ты был его лучший друг, Дирк, – упорствует Рэймонд. – Не притворяйся, что нет.

– Ну да, он меня записал в ежегоднике. Подумаешь. – Дирк пожимает плечами. – Всего-навсего. – Пауза. – Мудачок он был.

– Тебе плевать.

– Что он погиб? Рэймонд, это было год назад.

– Невероятно, что тебе пофиг, – я вот о чем.

– Если не пофиг – это когда сидишь и рыдаешь, как последний зануда... – вздыхает Дирк. И прибавляет: – Слушай, Рэймонд. Это же давно было.

– Всего год, – отвечает Рэймонд.

 

Вот что я помню про Джейми: как в одиннадцатом классе мы обкурились на концерте «Ойнго-Бойнго»^[6]. Как надрались на пляже в Малибу, на тусовке у одноклассника-иранца. Как Джейми по-дурацки подшутил над богатыми студентиками из Южнокалифорнийского универа на тусовке в Палм-Спрингз – Тед Уильямс тогда и впрямь сильно покалечился. Шутку не помню, зато помню, как мы с Рэймондом и Джейми ковыляли по коридору «Хилтон-Ривьеры», обкуренные в никуда, вокруг рождественские декорации, кто-то остался без глаза, пожарники опоздали, над дверью табличка «Не входить». Как мы на яхте в ночь школьного бала нюхали весьма приличный кокаин и Джейми говорил, что я, конечно, его лучший друг. Втянув дорожку с черного эмалевого стола, я спросил про Дирка, про Грэма, Рэймонда, про парочку кинозвезд. Джейми сказал, что Дирк ему нравится и Грэм тоже, а Рэймонд не нравится ужасно. «Липовый чувак», – вот как он сказал. Еще дорожка, и Джейми прибавил, что понимает меня, или что-то в этом духе, а я втянул еще дорожку и поверил, потому что легче поддаться порыву, чем не поддаваться.

 

Как-то в августе среди ночи, по дороге в Палм-Спрингз, Джейми поджигал за рулем косяк и то ли потерял управление, поскольку гнал со всей дури, то ли что-то перемкнуло – короче, «БМВ» слетел с автострады. Джейми погиб тут же. Дирк ехал за ним. Они собирались на выходные перед Днем труда к родителям Джеффри на ранчо «Мираж», слиняли с нашей тусовки в Студио-Сити. Дирк и выволок раздавленное, окровавленное тело Джейми из машины, застопил какого-то парня, который ехал в Лас-Вегас строить теннисный корт, и парень рванул в ближайшую больницу, а «скорая» появилась через семьдесят минут, и семьдесят минут Дирк сидел посреди пустыни и разглядывал труп. Дирк об этом особо не распространялся, только через неделю рассказал нам всякие мелкие детали: как «БМВ» грохнулся, покатился по песку, как сплющило кактус, как Джейми наполовину торчал из ветрового стекла, а Дирк его вытащил, положил и глянул в карманах, нет ли другого косяка. Меня не раз подмывало смотаться туда, проверить, но в Палм-Спрингз я больше не езжу, потому что всякий раз я там какой-то убитый, тоска смертная.

 

– Невероятно, что вам наплевать, – произносит Рэймонд.

– Рэймонд, – хором говорим мы с Дирком.

– Теперь ничего не поделать, – заканчиваю я.

– Ну да, – пожимает плечами Дирк. – Что тут поделаешь?

– Они правы, Рэймонд, – говорит Грэм. – Все уже расплывается как-то.

– Положим, я – одна большая лужа, – замечает Дирк.

Я гляжу на Рэймонд а, потом снова на Дирка.

– Он погиб и все такое, но все равно у него вместо башки дырка была. – Дирк отодвигает тарелку.

– Вовсе не дырка, Дирк, – говорю я и вдруг начинаю смеяться. – У Дирка дырка, дырка у Дирка.

– Ты что хочешь сказать, Тим? – Дирк смотрит мне в глаза. – После той хуйни, что он учудил с Кэрол Бэнкс?

– Ох ты ж блин, – говорит Грэм.

Пауза.

– Что за хуйню он учудил с Кэрол Бэнкс? – спрашиваю я. Мы с Кэрол встречались ближе к концу школы. Она уехала в Кэмден за неделю до Джейминой смерти. Мы не общались год. Думаю, она этим летом и не приезжала.

– Он с ней ебся, а ты и не знал, – сообщает Дирк. Не без удовольствия.

– Дирк, он ее трахнул раз десять-двенадцать, – возражает Грэм. – Не делай вид, что это была любовь всей жизни, а?

Кэрол Бэнкс мне все равно не особо нравилась. Лишила меня девственности, а встречаться мы стали только через год. Интересная блондинка, чирлидерша, хорошие оценки, ничего особенного. Кэрол называла меня индифферентным, я все не понимал, что это значит, смотрел во французских словарях, но так и не нашел. Я всю дорогу подозревал, что между ними с Джейми что-то есть, но поскольку она не так уж мне и нравилась (только в постели, но и то я сомневался), я беззаботно сижу за столом и меня не трогает новость, которую знали все, за исключением меня.

– Вы все типа знали? – спрашиваю я.

– Ты мне всегда говорил, что Кэрол Бэнкс тебе не особо нравится, – отвечает Грэм.

– Но вы знали? – повторяю я. – Рэймонд, ты тоже?

Секунду Рэймонд щурится, безуспешно вглядывается куда-то и кивает, ни слова не говоря.

– Да ладно, подумаешь, верно? – скорее утвердительно говорит Грэм.

– Ну что, в кино идем? – вздыхает Дирк.

– Невероятно, что вам наплевать, – неожиданно громко произносит Рэймонд.

– Ты в кино хочешь? – спрашивает меня Грэм.

– Невероятно, что вам наплевать, – повторяет Рэймонд уже тише.

– Я там был, мудак. – Дирк хватает Рэймонда за руку.

– О черт, как неудобно. – Грэм пригибается. – Дирк, заткнись.

– Я там был. – Дирк стискивает Рэймонду запястье, не обращая на Грэма внимания. – Остался и вытащил его из машины этой ебаной. Смотрел, как он кровью истекает. Поэтому не еби мне мозг про то, как мне плевать. Конечно, Рэймонд. Мне плевать.

Рэймонд уже плачет, вырывается, встает и идет в глубину ресторана, в туалет. В ресторане народа немного, и все пялятся на наш столик. Грэм какой-то измученный. Я гляжу на молодую пару через два столика от нас, пока оба не отворачиваются.

 

– Надо пойти поговорить с ним, – замечаю я.

– И что сказать? – спрашивает Дирк. – Что, блядь, сказать?

– Ну, просто поговорить. – Я слабо пожимаю плечами.

– Я не пойду. – Дирк скрещивает руки на груди и смотрит – куда угодно, только бы не видеть нас с Грэмом.

Я подымаюсь.

– Джейми считал, что Рэймонд мудак. Понимаешь? Он Рэймонда, блядь, не переваривал. Тим, он с ним дружил, потому что мы с ним дружили.

Поколебавшись, Грэм соглашается:

– Он прав, отец.

– Я думал, Джейми сразу умер. – Я стою у стола.

– Ну да, – пожимает плечами Дирк. – А что? С чего это?

– Ты Рэймонду сказал, что он – ну, кровью истек.

– Господи, какая разница? Ну честное слово, – отвечает Дирк. – Да боже мой, его родители устроили бдения хуевы в «Спаго», чтоб их. Отец, ну хватит уже.

– Нет, серьезно, Дирк, – говорю я. – Ты зачем Рэймонду так сказал? – Пауза. – Это правда?

Дирк поднимает голову.

– Надеюсь, ему от этого хуже.

– А, вот как? – Я стараюсь не ухмыляться.

Дирк смотрит пристально, потом отводит взгляд, потеряв ко мне интерес.

– Тим, до тебя никогда не доходит. На вид ты нормальный, но шансов нет.

 

Я иду в туалет. Дверь заперта, раз за разом сливают воду, слышно, как Рэймонд всхлипывает. Стучу.

– Рэймонд, пусти.

Вода больше не льется. Рэймонд шмыгает носом, сморкается.

– Все нормально.

– Пусти. – Я кручу ручку. – Ну же. Открой.

Дверь открывается. Маленький туалет, Рэймонд сидит на крышке унитаза, опять ревет. Лицо красное и мокрое. Рэймондовы эмоции меня так поражают, что я прислоняюсь к двери и просто смотрю, наблюдаю, как он стискивает кулаки.

– Он был мой друг. – Рэймонд судорожно вздыхает, не поднимая глаз.

Я долго смотрю на пожелтевшую кафельную стену и раздумываю, как же официант положил в салат горох, если я совершенно точно просил без гороха. Где официант родился, почему пришел к Марио, он что, на салат и не посмотрел, он что, не понял?

– Ты ему... тоже нравился, – наконец говорю я.

– Он был мой лучший друг. – Рэймонд бьет кулаком в стену, пытаясь сдержать слезы.

Я пытаюсь наклониться к нему, вслушаться, ответить «угу».

– Правда лучший. – Рэймонд все всхлипывает.

– Ну, давай подымайся, – отвечаю я. – Все наладится. Пошли в кино.

Рэймонд смотрит на меня:

– Наладится?

– Ты правда Джейми нравился. – Я беру Рэймонда за локоть. – Он бы не хотел, чтобы ты себя так вел.

– Я ему правда нравился, – то ли бормочет, то ли переспрашивает он.

– Да, правда. – И я не могу сдержать улыбку.

Рэймонд давится, рвет туалетную бумагу, сморкается, умывается и говорит, что не помешала бы шмаль.

 

Мы возвращаемся за столик, пытаемся что-нибудь съесть, но все остыло, а мой салат исчез. Рэймонд заказывает большую бутылку вина, и официант ее приносит, и еще четыре бокала, и Рэймонд хочет сказать тост. Бокалы наполнены, Рэймонд просит их поднять, а Дирк смотрит на нас, будто мы крышей поехали, осушает бокал, пока Рэймонд еще не успел сказать что-то вроде «за тебя, друг, нам тебя не хватает». Я, кретин кретином, поднимаю бокал, а Рэймонд смотрит на меня, лицо распухло, отекло, он улыбается, будто укуренный, и в этот миг безмолвия, когда Рэймонд воздевает бокал, а Грэм идет позвонить, я так внезапно и так ясно вспоминаю Джейми, будто машина в ту ночь и не летела с автострады в пустыню. Почти мерещится, будто этот мудак тут, с нами, обернешься – вот он сидит, тоже бокал поднял, ухмыляется, качает головой, одними губами произносит «идиоты».

Я отглатываю, сначала опасливо, боясь, что глоток – будто печать.

– Извиняюсь, – говорит Дирк. – Я... не могу.