Пудели, государственная тайна и зубная паста 4 страница

Положив фонарик на платформу, Лиз нащупала механизм открывания дверей.

В эту минуту ей захотелось отключить свое воображение, как компьютер.

Лиз претило то, что она собиралась делать, но у переписи — свои требования.

Створка легко скользнула по желобку, и Лиз увидела половину тел, превратившихся в статуи. Мох и водные растения выросли между ногами трупов, до пояса обвив их гибкими листьями, которые колыхались от легкого течения. Несколько рыб, устроившихся под банкетками, выплыли, как только их коснулся луч. Некоторые из них обжили сумки и приоткрытые портфели пассажиров.

На специальной грифельной доске, висевшей на поясе, Лиз записала данные объекта осмотра: «Станция „Шиллерман“, направление „Багденхоф“, поезд номер 453. Головной вагон А-68». Сделав это, она протянула руку к одному из трупов — пятидесятилетнему мужчине в прорезиненном, ставшем липким плаще — и просунула пальцы в отворот пиджака.

«Подводный карманный воришка» — опять глупая шуточка Конноли. Сперва Лиз рассердила эта острота, потом она смирилась с ней, признав ее частичную правдивость. Не этого ли требовали от нее городские власти? Освободить трупы от их бумажников, чтобы составить перепись жертв катастрофы, точное число и имена которых не были известны даже спустя три года после драмы. Лиз дотронулась до кожаного прямоугольника, ловко вытащила его и открыла… Это был классический бумажник с прозрачными пластиковыми вставками. Документы, находившиеся в нем, оказались в хорошем состоянии. Лиз бросила его в резиновый мешок, взятый ею для этой цели, и снова протянула руку.

На этот раз она открыла женскую сумочку, оттолкнула ржавую пудреницу, записную книжку, доведенную до состояния губки. Работая, Лиз избегала смотреть в лица, но это не всегда удавалось. Когда она проверит карманы жертв у двери, ей придется проникнуть внутрь вагона, раздвигая трупы с риском вытолкнуть их на платформу, как манекены, которые оформитель переставляет с одной витрины на другую. Маневр этот подвергал нервы Лиз жестокому испытанию, поскольку нужно было взять труп в охапку и нести его через вагон до платформы. Инвентаризация одного поезда занимала четыре часа, но Лиз трудилась до десяти часов подряд в некоторых переполненных поездах, обслуживавших деловые кварталы города. Такой труд она ненавидела больше всего на свете, ибо он ассоциировался в ее сознании с явлениями негативными: воровством, осквернением могил, грабежом, мародерством… — все эти акты вандализма показывают в сенсационных фильмах, и они вызывают у зрителей отвращение, смешанное с непреодолимым влечением к ним.

При некоторых трупах не было документов. В таких случаях Лиз фотографировала их своим подводным фотоаппаратом. Снимки пополнят картотеку безымянных утопленников, к которой имеют доступ семьи, желающие ознакомиться с ней. Уже три года мэрия обеспечивала деятельность специальной службы в рамках переписи «Пропавших лиц, либо таковыми считающимися». Еженедельно эта служба выпускала для сведения общественности дополнительный список. Холл и кулуары этого учреждения постоянно осаждало множество людей, в карманах которых лежали завещания или страховки. Они ждали подтверждения кончины родственника, чтобы получить разрешение на процедуру оформления наследства или получения денег по страховому полису.

Размах катастрофы затруднил работы по очистке метро. Сначала довольствовались расчисткой ближайших к поверхности станций, отложив на более поздний срок обработку глубоко залегавших секторов подземной сети. А по истечении нескольких месяцев муниципалитет строжайше запретил вылавливание трупов, сочтя, что для этой титанической работы придется мобилизовать легион водолазов. Они будут трудиться по 24 часа в сутки, подвергаясь невероятному риску. Поэтому решили оставить трупы на месте. Службе переписи предстояло подводить итог скончавшимся по мере их идентификации.

 

Лиз приладила электронную вспышку. Она снимала на черно-белую пленку, чтобы получить лучшую контрастность. Обычно Лиз пользовалась желтым фильтром для исправления синих доминант и их «подавляющего» эффекта. Настроив аппарат на нужную дистанцию, она нажала на кнопку. Краткая молния осветила вагон. Любопытные рыбы, теснившиеся у окна снаружи, взмахнув хвостами, рассеялись.

Зачем оставлять трупы на месте? Лиз часто задавала этот вопрос. Коннолд, как всегда, имел готовый ответ:

— Мэр не хотел эпизодических похорон, многократно повторяющейся церемонии, которая растянулась бы на долгие годы. Каждый подъем потребует нового помещения для гроба, новой процессии через весь город… Это было бы психологической катастрофой. Поэтому он предпочел отделаться всеобщей церемонией с возведением стел или монументов. Таким образом, со всем делом управились за один раз и «аккуратно»! Грязная работа, конечно, продолжится, но за кулисами, подальше от людских глаз. Ее предназначили нам…

 

Лиз оставила аппарат и вновь принялась за работу воровки. Пальцы ее прорывали иногда размокшую ткань, проходили сквозь рубашки или корсажи, обнажая удивительно твердые плечи или груди. Вместе с усталостью приходило равнодушие, забывалась отвратительная сторона происходящего, обострялось внимание к техническим неудобствам. Ее мешок постепенно наполнялся добычей, состоящей из карточек со штампом префектуры. Инвентаризация первого вагона близилась к концу. Лиз обыскала еще две-три «окаменевшие» жертвы, затем вернулась на платформу.

 

Решение мэра оставить трупы на их кладбищах в туннелях, разумеется, вызвало брожение в умах. Протесты возникали повсюду; утихли они лишь после того, как финансовые службы мэрии составили смету поисковых работ и объявили, что продолжение их повлечет за собой значительное повышение местных налогов. Возмущение сменилось осторожной сдержанностью. Потом в научных кругах города стали поговаривать о достоинствах ила и грязи и возможности «естественной мумификации». Эта новость окончательно успокоила умы. Затопленные галереи изображались как некрополи, как дар природы, где покойники навсегда избегнут разрушительного воздействия времени. В то время Лиз видела во всех этих заявлениях лишь набор нелепых фраз для примирения с происходящим электората. После первого погружения она убедилась, что все это не пустословие. В затопленном метро приостановились физиологические процессы, обычно приводящие к разложению тел. Никакого оссуария в пролетах и туннелях не было и в помине. Время остановилось, превратив легион мертвецов в ирреальную армию, неподвластную законам биологии.

 

Закрыв двери первого вагона, Лиз посмотрела на часы. Уже больше четырех часов находилась она под водой, а ведь подъем с декомпрессионными остановками займет массу времени. Лиз поморщилась от такой перспективы. Однако решила поработать еще час, а потом подняться на поверхность и уступить место своему дневному напарнику Дэвиду. Если повезет, то инвентаризация всего поезда закончится к ночи.

 

Вдруг она вздрогнула; ей показалось, что на другом конце платформы промелькнула горизонтальная тень. Лиз замерла, но завихрения ила ограничивали поле видимости, и дальше трех метров очертания самых устойчивых предметов словно оживлялись трепетанием длинных водорослей. Она подняла над головой фонарик, стараясь определить возможное место выхода воздушных пузырьков. Как и все водолазы, Лиз побаивалась аквалангистов-пиратов, этих типов с баллонами за спиной, которые отваживались на короткие рейды в глубины метро. Почти всех этих наемников, авантюристов оплачивали строптивые семьи ради того, чтобы те попытались разыскать тело пропавшего родственника. В лабиринт туннелей они проникали через отверстия, пробитые в подвалах нежилых домов. Рискуя жизнью при каждом ударе ласт, очень ограниченные во времени из-за малой емкости баллонов, они скользили вдоль туннеля, осматривая каждый поезд названного направления в надежде найти останки того, чья фотография была прикреплена к их правому предплечью.

Охотники за наградой, полагающейся за поимку трупа… Секретным приказом № LD-403 агентам батальона водолазов разрешалось убивать их из подводных ружей, не упоминая об этом в рапортах.

Лиз находила эту меру необоснованной.

«Вынос тела на поверхность — проступок наказуемый, согласна, но так — это уж слишком…»

 

Она снова открыла дверь вагона, чтобы обеспечить себе прикрытие на тот случай, если аквалангист заранее решил напасть на нее. Водолазы, отягощенные скафандром и воздушным шлангом были почти беззащитны перед нападавшими. И хотя большинство подпольных аквалангистов удирали, заметив их, наиболее воинственные считали для себя делом чести разрезать пуповину подводных полицейских и обречь их на верную смерть.

Лиз вспотела. Если бы оставили в покое этих пиратов, те не пытались бы уничтожать водолазов. Чрезвычайные меры еще раз обернулись против их исполнителей.

Девушка отцепила от бедра короткое ружье. Дальность стрельбы его была невелика. Она поискала глазами длинный шланг, извивавшийся на платформе. Достаточно одного удара ножом, чтобы пробить в нем смертельную брешь, откуда вырвется, кипя, сжатый воздух. Проходили тягостные минуты. Когда высох пот на лбу, Лиз решила, что рок миновал ее. Аквалангист-пират, должно быть, повернул назад, заметив ее. Подобрав свой мешок, она стала отходить к лестнице, ведущей на верхний этаж.

Лиз никогда не убивала подпольщиков, но Дэвид, Нат и Конноли хвастались своими «подвигами».

— Это крысы! — говорил ирландец. — Они влезают в вагоны, выбрасывают тела в туннели. Чаще всего они воруют бумажники и достают оттуда новые не гниющие купюры национального банка. Прищучил я одного такого, когда он выходил на поверхность. Денег при нем оказалось больше миллиона! Это мародеры, и если не наказывать их, метро станет их золотой жилой. Ведь мертвых легче обирать, чем живых!

Дэвид придерживался того же мнения. «Кладбищенские сторожа имеют право открывать огонь по грабителям могил, — соглашался он, — вот и мы такие же сторожа!»

Возможно, он был прав.

 

Лиз присела на ступеньку, положила на ладонь пластиковый квадратик таблицы погружения и углубилась в расчет ступеней декомпрессии, которые предстоит выдержать до выхода на поверхность.

И хотя она не признавалась себе в этом, ей не терпелось побыстрее очутиться под серым небом, нависшим над двориком бункера. Лиз чувствовала себя безоружной перед плавным скольжением гибких теней ныряльщиков-одиночек. В эти моменты тоскливого ожидания она лучше, чем когда бы то ни было осознавала уязвимость своего резиново-медного панциря. Стальной утробный плод… его выживание зависело от пуповины. Блеснувшее лезвие, и все кончено…

Однажды она умрет, изрыгая кровавые пузырьки. Изолированная от воды герметичным скафандром, она не подвергнется чудесному воздействию ила и сгниет в глубине туннеля пленницей своей «свинячьей кожи», как в резиновом саване. В такой перспективе было нечто смешное.

Лиз вновь зашагала, отдаляясь от затопленного кладбища. Рыбки-прилипалы пристроились на ее шлеме, образовав корону из плавников.

На уровне 9 метров она раздула комбинезон так, чтобы плыть, раскинув руки, в расслабленном положении. Болели зубы. Концентрированный воздух, вдыхаемый по меньшей мере на тридцатиметровой глубине, просочился под пломбы, и теперь, при снижении давления по мере приближения к поверхности, его расширение давило на пульпу плохо запломбированных коренных зубов. Профессиональные водолазы уже привыкли к такой неприятности. Лиз в который раз поклялась себе пойти к дантисту, прекрасно зная, что забудет о своем намерении, как только боль исчезнет. Блуждающие мысли привели Лиз к Гудрун, которая переселилась к ней два дня назад. Когда она покинула ее сегодня утром, девушка еще спала. Лиз пошарила в ее куртке, но нашла лишь небольшое количество наркотика. Порошок плохого качества, к тому же сильно разбавленный. Она опасалась, как бы между ней и молодой правонарушительницей не установились более тесные связи. Гудрун в совершенстве владела опасным искусством: оно состояло в умении сеять сомнения посредством двусмысленных фраз, таивших в себе наигранно-наивные расспросы. Лиз же боялась вопросов, способных подорвать ее уверенность.

 

Она выпустила из скафандра воздух, излишняя подъемная сила которого вознесла ее к самому потолку, и с нетерпением посмотрела на водонепроницаемые часы. Время текло с приводящей в отчаяние медлительностью. В голове Лиз послышался хорошо знакомый голос: «Главное, не заметить Наша, не так ли? А тебе хорошо известно, что ты не высматривала ее украдкой, проверяя вагоны? При каждом погружении ты надеешься увидеть Наша на повороте туннеля… Ты вбила себе в голову, что однажды столкнешься нос к носу с ее трупом и она будет среди других неповрежденной, с белесыми волосами, ореолом окутывающими ее голову, как актиния. Но этого не происходит. И поскольку ты не встречаешь сестру, то твердишь себе, что она еще жива… что она где-то там, узница одного из карманов выживания. Наша…»

 

ЛАБИРИНТ НЕНУЖНЫХ

 

Когда Лиз вышла на свежий воздух после двух последних уровней декомпрессии, Дэвид ждал ее на верху лестницы, небрежно облокотившись на раздатчик билетов. В руке он держал бутылку «Грубера». Этот высокий, мускулистый парень не знал, что такое холод. Зимой и летом он ходил с обнаженным торсом, прикрытым курткой из конской шкуры. Был он брюнетом и стригся наголо по моде членов боевых отрядов. Лиз подозревала, что он принадлежит к экстремистской группе полицейских сил, но никогда не заговаривала с ним об этом. Она неопределенным жестом приветствовала Дэвида, подумав, что зря он пьет пиво. После пяти или шести часов работы под водой напиток начнет бродить в кишечнике, и выделяющийся газ, увеличиваясь в объеме, вызовет приступ аэрофагии, осложненной серьезным колитом. Парень отделается тем, что будет обжираться антиспастическими средствами, как только с него снимут шлем. Дэвид что-то крикнул Лиз, но она не поняла. У нее болели виски и лобная пазуха. Конноли, помогая Лиз, довел ее до «салона одевания», а Дэвид взял мешок с документами. По правилам, их следовало немедленно переложить в опечатанный ящик и сразу отправить в мэрию. Лиз повалилась на деревянную скамью. Конноли, вооружившись винтовым зажимом, стал развинчивать гайки шлема. Девушка прикрыла глаза, отдаваясь медленной церемонии освобождения.

— Первый вагон просмотрен, — сказала она, — вода прозрачная, но я, кажется, видела пирата. Он не приближался ко мне, думаю, вернулся назад вдоль туннеля.

— Если он появится, насажу его на гарпун! — воскликнул Дэвид, опечатывая металлическую коробку, предназначенную для муниципалитета. — Весь уик-энд я мастерил свой арбалет. Теперь могу использовать патроны с СО 2, с «двойным зарядом». Я испробовал его в бассейне. Ну и шуму же было, когда он выстрелил, ей-богу! Посмотрел бы я на морду типа, который встанет на пути этого штопора!

 

Конноли одобрительно засмеялся.

— Есть новости об уцелевших в кармане 5, — заметил Дэвид, откупоривая вторую бутылку «Грубера». — Они все больше дичают. Да будет вам известно, что они падают ниц перед распределителем жевательной резинки. Да! Да! Я видел их. Они почитают его, как божество. В воскресенье один из них надел фуражку начальника станции и заставил их причащаться, кладя им на язык шарик жвачки! Я не выдумываю! Вот только не знаю, разрешает ли им их религия делать из шариков…

Конноли прыснул со смеху, но его смех перешел в ржание, когда Дэвид попытался изобразить обряд, на котором якобы присутствовал. Лиз продолжала освобождаться от «свинячьей шкуры», не разделяя их веселья.

«Они что, насмехаются надо мной? — подумала она. — И этот скетч был специально отрепетирован для меня? Ведь я женщина, значит, должна быть готовой выносить любые шутки».

— По словам Ната, на станции «Кайзер Ульрих III», — подхватил ирландец, вытирая слезы, выступившие от смеха, — существует настоящее племя. Там что-то вроде концлагеря, общины или коммуны, черт их разберет. И много детей, даже новорожденных.

— «Кайзер Ульрих III»? — задумчиво произнес Дэвид. — Это большая звездообразная пересадочная станция?

 

Обтерев руки и ноги махровым полотенцем, Лиз пошла через коридор к раздевалке. Пока она переодевалась, до нее издалека доносился разговор мужчин. Ей совсем не хотелось участвовать в нем. Она знала, что они отнесли ее к категории зануд, лишенных чувства юмора. Надев джинсы и куртку, Лиз вернулась в салон снаряжения, чтобы забрать железный чемоданчик с документами и кассетами.

— Я ухожу, — бросила она, — вернусь через час.

— Не торопись! — усмехнулся Дэвид. — Я не спущусь под воду, пока из меня не выльется все это пиво! Не хочу, чтобы пожелтели мои носки, когда я обмочусь в скафандре!

И, расстегнув ширинку, он вошел в уборную, оставив дверь открытой. Лиз, разгадав провокацию, схватила металлический атташе-кейс и вышла под навес. Как только за ней с грохотом закрылись бронированные створки двери, она вспрыгнула на площадку трамвайного вагона, обслуживающего центр города. Здание службы переписи находилось в десяти минутах езды от бункера. Наклонившись, можно было увидеть без помех десять этажей из бетона, возвышающихся над флотилией машин. Лиз пощупала большим и указательным пальцами болевшие лобные пазухи. Уже долгое время в ее организме накапливались отголоски декомпрессии. Пока эти симптомы неопасны, но при многократном повторении они в более или менее короткий срок станут причиной серьезной травмы. Надо бы проконсультироваться у врача, но ей не хотелось. Как и Конноли, Лиз уповала на самолечение; глупо, конечно, но она вовсе не хотела, чтобы ее уволили в запас, после чего ей пришлось бы сидеть в глубине подземного архива или за печатной машинкой службы переписи.

Лиз позвонила и спрыгнула с площадки за секунду до остановки, словно доказывая себе, что она еще в хорошей физической форме. Но оступилась, вывихнула лодыжку и выругала себя. Мрачная толпа, разбившись на нерешительные молчаливые группки, скопилась у подходов к зданию. У многих на рукавах красовались черные креповые повязки в знак траура… или протеста. Лиз поднялась по аллее с покрытием из голубоватого гравия, который напоминал ей дно аквариума, и вошла в холл — галерею, выложенную серой плиткой. Вдоль стен стояли железные скамьи. На стенах висели большие щиты со списками фамилий и колонками плохих фотографий. Мужчины и женщины переходили от одного к другому с пустыми лицами, стараясь не стучать каблуками по плитам пола. Временами возникали шепотки, неразборчивые, с пришепетыванием, точно ветер в замочной скважине, потом снова наступала тишина. Метельщик в серой блузе сновал по залу, опрыскивая окурки лейкой с дезинфицирующим раствором молочного цвета. Он выполнял свою работу с невозмутимостью робота. Помещение походило одновременно на больницу и на судебный зал. В нем царил затхлый запах смиренного ожесточения и обузданного отчаяния. Лиз подошла к служебному лифту. На постоянно освежаемых новыми данными щитах месяцами пополнялся список пропавших. Там собирали все сведения, содействующие опознанию.

Девушка вошла в кабину, нажала кнопку. Глухой куб выпустил ее тремя этажами выше. Окна, заслоненные импостами, распределяли свет, и пылинки оседали на бюро, изолированные друг от друга фанерными перегородками. У стены стояла металлическая картотека; девушки в серых халатах рылись в ней грязными пальцами; их подмышки были влажны от пота. Лиз прошла к столику с выгнутыми ножками. На нем стоял компьютер, за которым упорно трудилась рыжая женщина с осевшим шиньоном. На круглой бляхе, приколотой к отвороту ее рабочей одежды, значилось: «Грета Ландброке. Сортировка собранных элементов».

Узнав Лиз, она выпрямилась. Ее приятное, хотя и усталое лицо портили большие очки в черепаховой оправе. Грета печально улыбнулась, взяла чемоданчик, сорвала с него пломбы.

— Станция «Шиллерман», направление «Багенхоф», — объявила Лиз вместо приветствия, — поезд номер 453, головной вагон А-68. Как дела?

— Хотите кофе? — спросила Грета. — А дела никудышные. Компьютер насыщен требованиями. Фантомов становится все больше и больше.

— Фантомов?

Служащая усмехнулась, поправила слишком тяжелые очки, сползшие на кончик носа, и всыпала в фильтр ложку молотого кофе.

— Так мы называем людей, воспользовавшихся катастрофой, чтобы исчезнуть, выдать себя за умерших, если угодно. Количество их неимоверно: должники; те, кто намеревался бросить жену и детей; женщины, желавшие убежать от мужей, от семьи; обанкротившиеся предприниматели, заметающие следы; сбежавшие несовершеннолетние подростки (их больше всего!); вообще все, кто использовал ситуацию в личных целях. Не появившись дома 18 апреля 2015 года, они предпочли остаться «без вести пропавшими». То ли умерли, то ли нет. Ранние объявления о розысках были тотчас аннулированы. Согласно статистике, 18 апреля принесло 25 000 погибших, но сегодня мы сталкиваемся с таким же количеством фантомов. Вам известно, что увеличилось число банд разбойников в провинции? Когда их арестовывают, при них не находят никаких документов, и все они прикидываются, что потеряли память. Удобно, не правда ли? — Открыв атташе-кейс, Грета натянула резиновые перчатки, чтобы вынуть содержимое бумажников, обесцвеченных от пребывания в воде. — Нам нужно больше информации, — вздохнула она. — Пока идентифицировано только 12 000 погибших. Спорные случаи возрастают с каждым днем. Нас осаждают адвокаты, нотариусы. Накапливаются неоплаченные страховки, заблокированные наследства. Тысячи наследств находятся в неопределенном положении, переданы под судебную опеку. У потенциальных наследников нет терпения ждать еще двадцать четыре месяца, когда их дорогой пропавший будет законно признан умершим. Службу переписи постоянно вызывают в суд. А тут еще и проблемы с коррупцией. Иные чиновники, которым дали на лапу, вынесли официальное решение о кончине без всяких оснований. Все это плохо кончится. — Усталой рукой Грета постучала по клавишам, перебирая отчества, которые расшифровывала, согласуясь с найденными бумагами. — А вы знаете, что кое-кто из потенциальных наследников приходит к нам с фальшивыми, специально размоченными документами, — спросила она, не поднимая головы, — и уверяют нас, что обнаружили их в канализационной системе! Расцветает мошенничество. А вы подумали о тех, кто убил мужа или жену 18 апреля, кто избавился от них, а потом заявил, что «пропавший» ехал в этот день в метро? А вот я подумала! Сколько безнаказанных убийц ходит по улицам, сколько монстров знают, что избежали наказания!

Голос Греты сорвался на крик, но, опомнившись, она вновь углубилась в работу. Лиз включила кофеварку, про которую Грета, казалось, забыла. Агрегат поплевывал струйками пара и кипящей водой. В фильтре запенился кофе. Минуты три слышалось лишь урчание кофеварки. Наконец маленькая рыжая женщина откинулась в кресле, выключила компьютер.

— Ходят слухи, — тихо сказала она, — что водолазы обнаружили большую группу выживших на станции «Кайзер Ульрих III», это правда? Когда же вы решитесь принести нам фамилии этих людей?

Лиз пожала плечами.

— У нас есть приказ не приближаться к ним, а инструкции префектуры еще более категоричны: «никаких контактов с обитателями воздушных карманов». Ну а остальное вам известно не хуже, чем мне. Наша роль ограничивается поставкой им продовольствия и медикаментов. Точнее, мы оставляем контейнеры на краю платформы, там, где их могут найти случайные уцелевшие.

— Это недопустимо! — топнула ногой Грета и подхватила на лету упавшие с носа очки. — Мы никогда не решим головоломку, раз вы сознательно скрываете детали! В конце концов, не станете же вы утверждать, будто эти бедняги дошли до такого состояния, что не могут произнести свою фамилию!

Лиз потупилась. Ее пальцы машинально смяли картонный стаканчик. Грета поняла, что зашла слишком далеко. Отдельные темы не затрагивались после катастрофы, но, как и всех служащих, занимающихся переписью, ее пригласили из другого города, чтобы личные пристрастия не влияли на их работу. И именно это ставил им в вину народ. Сколько раз Грете кричали в лицо: «Еще бы! Вы здесь ни при чем! Если бы вы потеряли кого-нибудь 18 апреля, то почаще шевелили бы своей толстой задницей!»

Такие нападки, конечно, несправедливы, но посетителям нужна разрядка. Не в состоянии добраться до мэра, они отыгрывались на его подчиненных. В прессе частенько появлялись памфлеты, озаглавленные «Издевательство над людьми», «Лабиринт бесполезных». Со всех сторон истекала глухая злоба, и барышни из картотеки периодически угрожали забастовкой. И всякий раз мэр «дружески» не советовал им делать это, если они не хотят, чтобы семьи пропавших линчевали их.

Лиз выключила кофеварку.

Икнув напоследок, машина умолкла. Жемчужные капли падали с ее носика на разогретую пластину и с шипением испарялись. Лиз подписала протокол передачи, желая побыстрее покинуть это помещение, где странные бухгалтеры давали оценку трупам. Вежливо попрощавшись, она вышла, а Грета погрузилась в свои балансы.

 

ПУДЕЛИ, ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА И ЗУБНАЯ ПАСТА

 

Спускаясь по булыжной аллее к остановке трамвая, Лиз испытала непреодолимое желание повидаться с Тропфманом, обихаживавшим пуделей. Толкнув дверцу телефонной будки, она набрала номер центра погружений. Конноли снял трубку лишь после десятого гудка.

— Я не вернусь, — заявила девушка, — у меня кровь носом идет. Так не годится. Отправляюсь к врачу.

— О'кей, — отозвался ирландец, — это не страшно. Нат где-то поблизости, я попрошу его заменить тебя.

 

Он положил трубку. Лиз — тоже. Ее немного удивила собственная дерзость. Никогда еще она не прибегала к обману; неужели сказывается пагубное влияние Гудрун?

Лиз пересекла шоссе на уровне галерей Санкт-Маркус и пошла на авеню Халрейдер, расталкивая плотную толпу прохожих плечом. Цвет заходящего дня приглушал краски своей пепельной вуалью. Люди, какие-то безрельефные, казались изображениями, намалеванными на фасадах и воротах и создающими иллюзию реальности.

Лиз задыхалась. Сунув руку под куртку, она обнаружила, что майка на груди увлажнилась от пота. Глазами разыскала вход в торговую галерею, расположенную в узком проходе, увенчанном прозрачным куполом. Дождь стучал по стеклянному своду, смывая с него голубиный помет. Из лавочек вылетали лазерные лучи, рассекая пространство разноцветными диагоналями и вызывая желание перепрыгнуть через них. Лиз оттолкнула двух или трех зазывал, даже не прислушавшись к их словам, и почти побежала к бутику Тропфмана. Бывший полицейский был один. Затянутый в белый халат, в котором напоминал подручного мясника, он силился почистить зубы пуделю, зажатому под левой рукой. Животное отбивалось и пускало обильные слюни. Из его рта шла пена, глаза расширились от страха. Не вызывало сомнений, что пудель разъярен и готов укусить каждого, кто окажется поблизости. Да и сам Тропфман был в ярости. Его одутловатое лицо тряслось, лоб покрылся испариной, лысина, артистически прикрытая тремя прядками, оставшимися после разрушительного действия себореи, блестела. Под стенами громоздились кучки зубной пасты. На полках стояли баночки с мазями. Несмотря на беспорядок, из-за запаха лекарств возникало впечатление, что находишься в аптеке. Электрический звонок над дверью пронзительно звякнул. Тропфман поднял голову. Через пару секунд он узнал Лиз. Его блестевшие глаза и красные пятна на щеках указывали на то, что он прилично выпил. У кассового аппарата Лиз заметила бутылку узо, стакан и лимоны. На другом конце прилавка допотопный электрофон крутил пластинку с гнусавой арабской песенкой в исполнении Нкуле Бассаи, записанную в Нашвиле в 1956 году; Ахмед Шукран — корнет, Бен Зимер — тромбон.

— О, это ты, Лиззи! — запинаясь, пробормотал толстяк и приподнял зубную щетку со стекающей с нее слюной и пеной. — Вот не ожидал…

Он отпустил пуделя, и тот сразу стал выплевывать белую пасту на плиточный пол.

Диск поскрипел немного, потом пошла основная часть темы в джазовом исполнении с тем же самым Нкуле Бассаи. Лиз прислушалась, и ей показалось, что она узнала очень чувственные вибрато Икхмета Хассана. Его кларнет доминировал сейчас в оркестре.

— Это запись шестьдесят девятого года, — пояснил Тропфман, вытирая руки. — Она сделана в Оперном театре Туниса. С тех пор лучшей не было. Он тогда как раз расстался со своей вдохновительницей Линдой Волкова. Отъезд этой шлюшки позволил ему записать лучшие куски. Выпьешь что-нибудь?

Не дожидаясь ответа, Тропфман достал из шкафчика второй стакан, налил в него узо. Пальцы его, испачканные зубной пастой, оставляли беловатые следы на всем, к чему он прикасался. Он стал выдавливать лимон, так сильно сопя, будто эта работа требовала от него неимоверных усилий.

— Меня всегда интересовало, почему Бассаи давал названия своим песням на голландском языке, — сказала девушка. — Моя любимая — «Я ухожу». У меня есть и пять гамбургских версий, — эти импровизации он сочинил за одну ночь. — Помолчав, Лиз добавила: — А у тебя все в порядке?

Тропфман пожал плечами.

— Идет потихоньку. Клиентуру в основном составляют мамочки, которые пичкают своих собачек сладостями, а потом удивляются, видя, что у тех испорчены зубы. Они готовы покупать что угодно, лишь бы у собак блестели клыки. Вообще-то мне грех жаловаться. А ты все еще возишься в грязи на флоте?

Лиз поморщилась, секунду поколебалась и приступила к делу:

— Вой именно поэтому я и пришла. Мне нужны кое-какие сведения. Ты состоял членом следственной комиссии. Я хотела бы…

— Брось, Лиззи! — оборвал ее толстяк, рассматривая свой стакан. — Послушайся совета: брось…

— Но почему?