Вступление. Смерть Хильдерика

"Пo смерти Хильдерика, наследовать ему был призван Хлодвиг". Так немногословен в описании смерти Хильдерика (Хильд-Рик — на старофранкском "мощный воитель") и воцарения его сына Хлодвига (Хлод-Виг — "прославленный в боях") Григорий, бывший епископом города Тура в 573 --594 годах и написавший ту единственную “Историю франков”, которой располагают вес, изучающие Галлию V—VI веков. Несколько более красноречив он в рассказе о смерти Хлодвига и его жены Клотильды (Хротхильда) и уже значительно подробнее излагает Григорий обстоятельства смерти королей Меровингов — своих современников. Это понятно. С приходом Хлодвига некогда варварская династия склонилась к христианству, и с этой поры кончина королей приобретает в глазах турского епископа иное значение. Точные даты смерти Хильдерика и прихода к власти его сына нам неведомы: чаще всего называют цифру — 481 год, однако отнюдь не достоверную.

Возможно, никогда бы и не удалось узнать большего, если бы на помощь не пришла археология. Хотя об археологии здесь приходится говорить лишь условно. Совершенно случайно 27 мая 1653 года один каменщик, расчищавший место для фундамента новой постройки в окраинной части квартала Сен-Брис города Турне, что на правом берегу Эско, откопал кошель с сотней золотых монет чеканки времени императоров Восточной Римской империи, начиная с Феодосия II (408-450) до Зенона (476-491). Здесь же были обнаружены куски шелковой ткани, золотые нити, оружие, драгоценные украшения, изделия из золота: маленькие пчелы, украшенные гранатами. Найден был также скелет мужчины ростом не менее 180 см, носившего на пальце кольцо с именной печатью, где значилось "Король Хильдерик".

Не все удалась сберечь из этого клада, но то, что сохранилось, оказалось в 1865 году в Парижском музее медалей и монет, где и хранилось до совершенного здесь ограбления в ночь с 5 на 6 ноябри 1831 г. К счастью, врач герцога — правителя Нидерландов Жан-Жак Шифле, увлекавшийся изучением древностей, оставил нам составленный им в 1655 году подробное описание клада, сопроводив его рисунками. Благодаря этому сокровище Хильдерика нельзя считать вполне утерянным для истории. На основе записей Жан-Жака Шифле целые поколения историков изучали обряды тех времен - наполовину варварские, наполовину древнеримские, — обряды, связанные с похоронами короля Хильдерика, погребенного в полном облачении с оружием и боевым конем неподалеку от города, в котором находилась его главная резиденция, в стороне от прочих мест погребения.

Начиная с 1983 года систематизированные раскопки в непосредственной близости от церкви Сен-Брис заставили пересмотреть все, что было ранее известно и о месте захоронения короля, и о похоронном ритуале той эпохи. Было обнаружено кладбище, самые древние захоронения которою относятся к периоду 450-525 годов, более точной датировке они не поддаются, что не позволяет установить, положила ли королевская могила начало более поздним захоронениям или наоборот — король был похоронен на уже существовавшем кладбище. В двадцати метрах от того места, где, как считается, были найдены останки короля, удалось обнаружить три отдельных захоронения в скальном грунте, в которых находились скелеты дюжины коней — скелеты целые, нерасчлененные, что свидетельствует об умерщвлении коней, ставших предметом жертвоприношения. Было ли это сделано по случаю королевских похорон? К такому выводу склоняет тот факт, что в могильники врезаны захоронения воинов VI века, а также датировка времени костей с помощью углеродного метода. В известных ранее случаях о жертвоприношении коней, связанных с обрядами германцев V века, хоронивших их рядом с воином, никогда ранее не встречались с такими масштабами захоронения коней. Поразительный масштаб турнейского жертвоприношения склоняет к выводу о наличии здесь королевского могильника. Мы не беремся утверждать что-то более определенное.

Для историка, рассматривающего проблему исторических корней средневековой Франции, посмертная судьба Хильдерика поучительна в двух аспектах.

Во-первых, с точки зрения методики исследования эпохи, малодоступной для изучения: скудость письменных источников; влияние, оказываемое на мышление исследователя давностью археологических находок, не получивших в свое время должного научного обоснования, а нынешнее обращение к данным археологических изысканий приводит зачастую к пересмотру устоявшихся представлений и ставит больше вопросов, чем находит ответов. Во-вторых, проблема поучительна и небесполезна для тех, кто ведет дискуссию о том, как характеризовать эти столетия перехода от античности к средневековью, рассматривавшиеся долгое время как период варварства, но представляющие все более свидетельств присутствия романских традиций, что подкрепляется обширной аргументацией. Она далеко выходит за рамки экономических соображений, выдвинутых Анри Пиреном, и привлекает аргументы, почерпнутые из области культуры, права и даже политики. К примеру, хотя на кольце Хильдерика выбито его имя, которое звучит по-варварски, оно же связывает его с титулом “король”, который в V веке обозначал лицо, возглавлявшее союзную армию, то есть армию варваров, заключившую соглашение о переходе под власть Рима. Отметим, что, хотя король на печати носит длинные волосы, ниспадающие косичками на плечи, что роднит его с “волосатыми королями” древних франков, на груди и плечах у него - панцирь и палудамент — одеяние римских военачальников. Отметим также, что в могильном кладе короля вместе с оружием и драгоценностями, исполненными по канонам перегородчатой эмали, наводящим на мысль о тесных контактах с придунайскими германцами, находилась золотая крестообразная фибула (застежка), которая в принявшей христианство империи являлась знаком высокого официального положения ее обладателя. Наконец, остановим внимание на том, что, хотя процедура похорон Хильдерика была варварской, языческой (независимо от того, включала она или нет ритуал жертвоприношения), погребение совершалось по римскому образцу: рядом с дорогой и за городской чертой — в том месте, где вскоре должны были подняться среди могил сначала молельня, а позднее церковь, названная в честь святого Брикция, первого, кто после святого Мартина возглавил епископат города Тура, одного из святых заступников меровингской династии, принявшей в то время христианство.

Так как же рассматривать эту эпоху? Как варварскую или римскую, языческую или христианскую, еще античную или уже средневековую? На примере Хильдерика мы видим, что следует избегать односторонних характеристик, не отражающих всех оттенков многогранной действительности. В эти несколько столетий Галлия, оставшаяся цельной и однородной даже в период римского владычества, превращалась мало-помалу в результате франкского завоевания в ту Франкию (Francia), которая стала прародительницей и Германии, и ряда малых промежуточных государств (в частности, тех, где говорят на голландском языке, выросшем из древнефранкского диалекта, и самой современной Франции. История раннего периода, если ее рассматривать в свете новейших археологических данных с привлечением давно известных текстов, зачастую оказавшихся более надежными в качестве источников, чем долгое время полагали, была в гораздо меньшей мере историей крутых переломов, чем историей эволюционных процессов, различных по своему характеру в зависимости от времени и места. Принятая в книге разбивка на временные периоды сделана лишь для того, чтобы подчеркнуть основные черты эволюции. Долгий VI “век” — приблизительно с 481 по 613 год - здесь еще не забыто римское присутствие, память о нем постоянно поддерживается объединительными устремлениями Хлодвига и его наследников, а также захватом Византией большей части западного Средиземноморья. VII “век” — с 613 по 714 год, когда, уже начиная со времен королей Клотара II (Хлотарь, Хлотар, Клотар) и Дагобера, подлинных основателей средневековой Франции, среди франкской элиты, только что принявшей христианство, на севере Галлии появляются силы, которым суждепо большое будущее, силы, открытые духовным и экономическим веяниям с севера. Наконец VIII “век” — с 714 по 814 год — в это время с победой Пипинидов впервые возникает слияние социальных и экономических течений севера с политическими и культурными структурами, заимствованными с юга.

Прежде чем приступить к изложению предмета, надо обрисовать в общих чертах Галлию V века, чтобы расставить декорации того действа, благодаря которому герои нашего повествования на протяжении многих веков превратили Галлию сначала во Франкию, а затем во Францию.

ВВЕДЕНИЕ. ГАЛЛИЯ ОКОЛО 480 ГОДА.

После двух веков, в течение которых в Галлию постепенно проникли чужеземцы, к 480 году страна все же оставалась под сильным римским влиянием, которое стало трансформироваться с началом принятия христианства.

Среди тех, кто населял Галлию, — сколько их было точно — неизвестно: три, пять или, может быть, шесть миллионов — многие - и исконные галло-римляне, и пришельцы-варвары обращали свои взоры в сторону Рима — скорее мифического, чем реально владычествующего. Он привлекал одних пышностью церемоний, например, Сидония Аполлинария — овернского аристократа (около 408-488), ставшего римским префектом, а позднее — клермонтским епископом, других тем, что давал пищу для резкой критики римской элиты, на которую возлагалась ответственность за упадок Рима — как, например, Сальвиана — священника родом из Трира (около 400-484), прожившего большую часть жизни в Лерене; либо, наконец, тех, кто хотел занять высокое положение в римской военной иерархии — как это случилось с Хильдериком и многими другими военачальниками варваров. Правда, в западной части 4 сентября 476 года император Ромул Августул - имя которого странным образом напоминает имена и основателя Рима, и основателя империи — был смещен Одоакром — одним из военачальников-варваров, поставившим своих солдат на службу Риму. Но на востоке император еще был, и ему предстояло возглавлять империю вплоть до появления Карла Великого, осуществляя политическое владычество также и над западной частью империи. Многие из тех, кто стремился к власти, считали своим долгом определить свое положение по отношению к императору:

“Хотя мои люди и считают меня королем, — писал в начале VI века бургунд Сигизмунд императору Анастасию, — но ведь я — лишь ваш солдат”.

Важно не только то, что Галлия оставалась под сенью Рима, но и то, что благодаря ему она сохраняла единство - вопреки своей географической разбросанности, административной раздробленности, заметно, однако, сглаженной после того, как Диоклетиан объединил (около 300 года) подвластные ему города, семнадцать провинций — от Вьеннской на юге до Галлии на севере — в рамках всего двух диоцезов (этот термин в то время имел совершенно иное значение, чем то, которое позднее придала ему католическая церковь. В Древнем Риме (I в. до н. ч.) городской округ или часть провинции; со времени императора Диоклетиана (кон. III в.) административная единица, в которую входило несколько провинций).

ДОРОГИ

Дорожная сеть, которой Рим снабдил Галлию, в немалой степени содействовала целостности этой территории, хотя основным назначением этих дорог было обеспечение надежного включения Галлии в состав империи и решение проблем обороны ее границ. Однако еще до завоевания Галлии римлянами довольно густая дорожная сеть связывала галльские города, а с побережья Средиземного моря дороги вели к берегам Ла-Манша. Но римляне, и в особенности Агриппа, во времена императора Августа проложили повсюду прямые дороги, отвечавшие стратегическим интересам и сменившие старые извилистые пути, пролегавшие по долинам. Им римляне предпочитали трассы, проведенные по гребням возвышенностей, мощеные, а не грунтовые. Короче: на смену эмпиризму дорожного строительства галлов римляне принесли продуманную дорожную политику. Кое-где потребовались огромные по масштабам подготовительные работы, в особенности на болотах и сыпучих почвах: надо было уплотнять грунт, забивать сваи, укладывать фашины (связки прутьев), прокапывать центральный дренажный ров, боковые кюветы, обозначавшие границу полосы, отведенной под государственное дорожное строительство. Проезжая часть обычно покрывалась песком, гравием или щебнем. Каменные мостовые, которые иногда рассматриваются как отличительный признак римских дорог, существовали лишь около перекрестков и на въездах в крупные города. Перекинутые через реки мосты были большей частью деревянными, но кое-где и каменными. Даже самые широкие реки не останавливали римских дорожников: они устраивали плавучие мосты, как, например, мост через Рону неподалеку от Арля.

На главных направлениях — в частности, на магистральной линии, проходившей вдоль Роны, Соны, затем через Лангр, Туль, Трир, вдоль Мозеля и Рейна, а также на путях, через которые осуществлялись связи Рима с портами на Атлантическом побережье и на Ла-Манше, — дороги были оснащены зримыми признаками римского владычества — монументальными дорожными знаками, стоявшими на расстоянии римской мили (1480 метров) один от другого, почтовыми станциями, на которых можно было сменить лошадей и воспользоваться помещениями для ночлега. Эта система хорошо действовала еще зимой 467-468 годов, когда Сидоний Аполлинарий, воспользовавшись императорской почтовой службой, отправился в путь по государственному делу и смог с большим удовольствием констатировать, что между Лионом и Римом ему повсюду предоставляли свежие упряжки, а альпийские перевалы, заснеженные в это время года, оказались хорошо расчищенными. Впрочем, и второстепенные дороги, принадлежавшие государству в том случае, когда они связывали административные центры с главными дорогами, а также проселочные и частные, обслуживавшие сельские поселения и отдельные фермы, в пятом веке содержались в должном порядке. Так, если в начале века неслыханно богатый Клавдий Постум Дардан на собственные средства построил дорогу через провансальские Альпы, то представитель римских властей Эвантий произвел в 469 году ремонт всей дороги, которая вела из Тулузы в Менд и далее в Лион. Таким образом, дорожная сеть, которая дала Риму возможность владычествовать над Галлией, к концу V века содержалась в хорошем состоянии, что облегчало продвижение армий франков, отправлявшихся на завоевание галльских земель.

БЕСКРАЙНИЕ ПРОСТРАНСТВА

Дорожная система, открывавшая проходы во все уголки страны, позволяла франкским завоевателям, как и их предшественникам — римским усмирителям расширить размеры овладения Галлией, хотя доступные им районы оказывались довольно невелики: свою долю брала дикая, не тронутая человеком природа. Дело в том, что тысячелетия хаотической оккупации, наплыв кельтских племен, пять веков римской колонизации привели к возникновению лишь рассеянных на больших пространствах заселенных зон, более или менее обширных, в зависимости от условий места и других обстоятельств, среди бескрайнего пространства, занятого лесами, пустынными равнинами, горными массивами, торфяниками, реками и речушками, морским побережьем. Не делая попыток дать сколько-нибудь точную оценку протяженности этих зон, можно предположить, что обжитое и возделываемое пространство не составляло и половины нынешнего. На остальной территории целиком и полностью господствовала первозданная естественная среда. На севере это были приливные волны “второй дюнкерской трансгрессии” (самое значительное наступление океана на сушу после доисторической эпохи), затопившие в период между IV и VIII веками значительную часть побережья; наступление ледников, с достоверностью установленное в районе Бернского высокогорья и отнесенное к V веку; повсеместно заметное ухудшение природных условий, остававшихся холодными и влажными вплоть до начала VII века.

Климат способствовал разрастанию лесов, в особенности лиственных: буковых рощ, дубрав, занявших север Галлии. А в Аквитании, Лангедоке и на горных массивах, таких как Юра, преобладали и ширились хвойные леса. В V веке леса здесь были несравненно более густыми и занимали куда большие пространства, чем теперь: в одних местах это были реликтовые лесные массивы, в фауне которых были широко представлены волки и медведи, олени и кабаны, рыси и дикие коты, бизоны и туры, которые впоследствии стали излюбленной дичью для королевских охот. в других — леса тянулись полосами, становившимися чем-то вроде естественной границы, вроде той, которую некогда описал Цезарь — разграничивающую области свевов и хамавов. Зачастую эти полосы служили границей для галло-римских городов-государств и их территориальных преемников, для диоцезов только что возникшей христианской церкви. Они еще в течение долгого времени будут служить границами королевства варваров. Так, Шарбоньерский лес, разделявший Камбрейский и Тонгрский диоцезы, стал границей между Нейстрией и Австразией; Вогезский лес, являвший собой границу между Тульским и Безансонским диоцезами, стал линией раздела между Австразией и Бургундией; подобным же образом Аргонна, к которой тяготели города Рем, Лёк, Медиоматрис и Тревир, а затем диоцезы Реймса, Шалона, Туля и Вердена, стали в 843 году границей между королевством Западной Франкии, где властвовал Карл Лысый, и королевством Лотаря.

Почти повсеместно растительный и животный миры, полезные ископаемые считались принадлежащими государственной казне, государству, согласно положениям римского права, которые Меровинги стали применять у себя. Начиная с VII века леса стали рассматриваться как королевские заповедники. Тем не менее в V веке природные богатства оставались открытыми для доступа всех желающих воспользоваться ими, независимо от наличия или отсутствия императорской лицензии.

В леса шли охотники, добывавшие зверя так же, как овернские аристократы, которых описал Сидоний Аполлинарий, с пикой на кабана и соколами на птицу: работали смолокуры, дегтяри — особенно в Медоке и Коссах; рудокопы, угольщики и металлоплавильщики, следы деятельности которых встречаются во всех лесных массивах. Например, в Арденнах, Сааре близ Нойнкирхена, в Лотарингских лесах работали каменотесы, в частности, пиренейские рубщики мрамора, поставлявшие продукцию во все уголки Галлии, солевары лотарингских и юрских плоскогорий и прибрежной зоны, в особенности тe, кто добывал соль па солончаковых болотах Средиземноморья и Атлантического побережья, рыбаки и ловцы устриц и раковин Аквитанского побережья.

Если не считать участки леса, использовавшиеся для сезонных перегонов скота, где природное равновесие было нарушено образованием пустошей, лишь по краям небольших обжитых пространств опушки лесов испытывали воздействие человека; в этих местах люди брали материалы, необходимые для строительства жилья, изготовления орудий труда, отопления. Здесь же они охотились на мелкую дичь, пасли свиней, при необходимости выжигали лес, возделывая отдельные участки земли.

Естественно, встает вопрос не могло ли смутное время III- V веков способствовал, наступлению дикой природы на возделываемые земли и потеснить их с занимаемых пространств? Нельзя дать однозначного ответа на такой вопрос: для каждого региона он звучит по-разному. Если Нижней Оверни всеобщая разруха не коснулась, и на ее равнинах жилища в целом хорошо сохранились, то в других местах многочисленные жилые поселения оказались покинутыми или даже полностью разрушенными, о чем свидетельствуют результаты аэрофотосъемок и археологических изысканий. Одновременно здесь оказалось заброшенным и земледелие, что подтверждается данными палинологических исследований (исследования ископаемой пыльцы). Это также справедливо для крайнего севера и для значительных пространств в романской части прирейнского района, но выборочные проверки на местности подтверждают, что не существовало в Галлии региона, которого совершенно не коснулась бы эта участь. Так, в Спезете (Финистер) оказались заброшенными поля, засевавшиеся пшеницей, в Бротонском лесу (Нормандия), в лесу Ла-Турет, близ Блонда (Лимузен), сельские поселения были покинуты жителями, повсюду в Галлии античные “виллы” постепенно были поглощены лесными зарослями. Такова была судьба построек в Варфюзе-Абанкур (Пикардия), Пре-О, Рулле (в среднем течении Луары), Монморене (Ба-Коммэнж), где такая “вилла” была восстановлена в долгий спокойный период IV века. То же и в Ла-Буассе, Аннеси-лс-Вьё, Сен-Поль-ле-Роман (в бассейне Роны)... Иногда жители просто уходили в более безопасные места, создавая там новые жилища: провансальские “виллы” в Фон-Кремате были брошены обитателями, перебравшимися на вершины соседних возвышенностей, а в Ружье жители переселились на гребень горного отрога, где постройки возникли еще в конце железного века и сохранились до конца средних веков. Кое-где, например, в Сен-Блезе (Нижний Прованс), Ломбрене (роданский Лангедок), Мон Лассуа (Бургундия), под жилье были приспособлены древние строения, заброшенные еще в годы римского владычества. В некоторых местах люди занимали пещеры своих доисторических предков. Само собой разумеется, что в большинстве случаев они использовались лишь как временное жилье: так обстояло дело в Рейревине (Косе), Ла Фурбине (Кро), где гроты служили пристанищем перегонщикам скота, но в отдельных случаях, как в Вальфонэ (Эро), пещеры вновь стали приютом людей на более длительные сроки, что сопровождалось сельскохозяйственным освоением близлежащих земель.

Таким образом, наше понимание взаимных перемещений подделываемой и дикой природы в III—V веках должно учитывать определенные нюансы: если местами, особенно на севере, целина ширилась, занимая все большие площади, то кое-где, в частности, там, где местность была труднопроходимой, она могла стать зоной притяжения. Все это не позволяет утверждать, что пашни находились на грани исчезновения. Напротив, читая авторов позднеримского периода, начинаешь думать, что для сельских местностей этот период стал чем-то вроде золотого века. Конечно, это не может относиться ни к большинству крестьян-землевладельцев, которые возделывали мелкие отдаленные участки, схлестнутые волной бурных событий времени, ни к тем, кто жил в небольших поселениях. Множество этих земледельцев, разоренных налогами, разбойными нападениями или спадами рыночной конъюнктуры, были вынуждены отдавать себя и свое имущество под власть сильных мира сего. В том случае, когда крестьянин становился при этом колоном-арендатором, являя собой прообраз будущею средневекового крепостного, и когда отдавалась лишь земля во временное владение, мелкие крестьяне рано или поздно попадали в полную зависимость от их патрона, способствуя тем самым возникновению крупных земельных владений, хозяйство в которых ранее велось на натуральной основе с использованием труда рабов, руководимых всевластным управляющим.

Поэтому этот золотой век, воспетый авторами IV—V веков, был на самом деле золотым лишь для роскошных строений, в которых представители галло-римской элиты укрывались от городской суеты, бед и тягот своего времени. Сидоний Аполлинарий оставил нам описание Авитака — такого рода поместья, расположенного на берегах озера Эйда в Оверни и составлявшего часть приданого его жены — Папианилы, дочери императора Авита, В период между 461 и 467 годами Аполлинарий провел там немало времени. Это было поместье, раскинувшее свои ноля, пастбища, рощи на пяти тысячах гектаров, с жилищем хозяина, построенным с изысканным вкусом и роскошью, с портиками, римскими банями, летними и зимними столовыми, жилыми комнатами, купальнями, с хозяйственной частью, где, как это выявлено аэрофотосъемкой и археологическими раскопками, соседствовали друг с другом хозяйственные постройки, жилье прислуги, мастерские. И если поместья друзей, которых Сидоний навещал, не были, может быть, столь же обширны, они не уступали в роскоши этому; расположенные на берегах Гардона “виллы” Аполлинариса и Тонантия Ферреола имели также богатые библиотеки. Римских бань там не было, но они уже строились. Это показывает, что в 465 году аристократия не отказывалась от преимуществ римской цивилизации. Поместье Понтия Леонтия в Бурге, при слиянии Дордони и Гаронны, делилось портиками и галереями на летнюю и зимнюю части, на некоторых стенах имелись фрески, созвучные замечательным мозаичным панно, обнаруженным во многих “виллах” юго-запада: в Сорде-Ль-Аббеи (Ланды), Пала де Сэнт-Эмильон (Жиронда), Пре-Ба Лупиана (Эро), монреальском Севиаке и в валенсийском Мьяне (Жер). Но вот “вилла” в Бурге имеет свою особенность — она со всех сторон обнесена оборонительным валом. Это был знак времени. Мы находим его и в других местах: шестнадцать гектаров “виллы” Ширагана близ Мартр-Толозан (Верхняя Гаронна) были окружены сплошной стеной по всему периметру; тридцать гектаров поместья Каруж в Женевуа, хотя и прикрытые от внешних вторжений излучиной реки Арв, были защищены еще и сооружением насыпного вала; а когда в начале V века Клавдий Постум Дардан и его светлейшая и не менее именитая жена решили обустроить свое поместье в горах к востоку от Систерона, назвав его в честь святого Августина Теополисом, они укрепили его, обнеся стеной с воротами, чтобы оно могло служить убежищем для всех. Конечно, в то время это не стало повсеместно распространенным явлением, но надо признать, что укрепленные поместья, служившие жильем и хозяйственным центром, к которому тяготели многочисленные и попадавшие от него в зависимость окрестные земледельцы, ищущие защиты, стали провозвестниками наступления новых времен.