Последствия насилия над ребенком для общества

Если бы мы сказали пациенту, что, живи он не в таком больном обществе, как наше, с его ограничениями и чрезмерно жесткими императивами, его склонность к извращениям не представляла бы такой серьезной проблемы, то вряд ли это помогло бы ему. Он по-прежнему считал бы себя выдающейся, единственной в своем роде личностью, которую окружающие не понимают и не ценят. Но такие умозрительные построения привели бы к тому, что он приуменьшил бы подлинный трагизм своей ситуации. Ведь он должен прежде всего понять, почему события его далекого прошлого вновь и вновь оживают в памяти, давая о себе знать в виде синдрома навязчивого возвращения в детство. Общественные нормы, безусловно, играют роль в его жизни, но они укореняются в психике не как абстракция, а в связи с эмоциями первых детских лет. Поэтому облегчить участь пациента могут не абстрактные знания и не попытки взрослого человека «просветить» его; помочь ему в этом могут создающиеся при помощи психотерапевта ситуации, в которых пациент вновь испытает свой первый страх — страх ребенка перед презрительным отношением к нему горячо любимых родителей. Вполне естественной реакцией на это отношение являются возмущение и скорбь. Чем изощреннее интеллектуальные концепции, тем шире пропасть между ними, с одной стороны, и инстинктами, бессознательным, с другой.

Поэтому никакие попытки объяснить пациенту, что алкогольная или наркотическая зависимость есть всего лишь реакция на жизнь в больном обществе, не избавят его от губительных влечений. Сам он охотно принимает объяснения, ибо они позволяют скрыть болезненную правду. Но он не только может, но и просто обязан ради собственного излечения позволить себе открыто выразить гнев и возмущение или испытать чувство бессилия. Ведь его нынешнее невротическое состояние объясняется так и не осознанными им действиями родителей, когда-то под своим неусыпным контролем навязавших ему собственные представления о правилах приличия. (И эти представления, конечно, соответствовали общественным нормам.) Чтение книг или лекции о неврозах не избавят его от бессознательных воспоминаний о противоестественном по сути своей поведении родителей, выражавшемся в насилии над человеком. Многие нуждающиеся в помощи — неглупые люди. В газетах и книгах они читают о безумной гонке вооружений, о беспощадной эксплуатации природных ресурсов, о насквозь лживых речах дипломатов, о пренебрежении к интересам граждан со стороны власти, о бессилии отдельного человека, вынужденного приспосабливаться и жить по не им придуманным правилам. Они размышляют обо всем этом, но нашим пациентам не дано вернуться в мыслях к первопричине своих несчастий — нелепому и противоречивому поведению своих родителей. Они не могут вспомнить, как в детстве отец с матерью относились к ним, поскольку тогдашние боль и гнев перемещены в сферу бессознательного. Поворот наступает только в случае внезапного проявления этих чувств с привязкой их к конкретным ситуациям тех лет. Становится очевидной односторонность имевших место отношений между родителями и детьми, становятся понятными действия родителей.

Подавление свободы и прямое или косвенное принуждение к приспособленчеству начинаются не в офисе, не на фабрике и не в партийных структурах, а непосредственно в колыбели. Воспоминания об этом прессинге затем вытесняются в бессознательное, и это лишает человека способности прислушаться к любым разумным аргументам. Такой человек и в зрелые годы остается существом, покорным и подвластным чужой воле.

Для человека, подвергшегося в детстве манипулированию и как бы отгородившего стеной свой внутренний мир от внешней среды, вытесненное в бессознательное чувство гнева может впоследствии стать питательной почвой для активного «участия в политической жизни». В яростной полемике с политическими противниками человек дает волю эмоциям и частично «выпускает пар», не переставая, однако, полагать, что в раннем детстве он вел себя прямо-таки идеально. Но привычка к послушанию проявится в таком случае в неукоснительном подчинении политическим лидерам или партийной дисциплине.

Однако осознание всего этого, сопровождающееся чувством скорби, обычно приводит не к снижению социальной или политической активности, а исключительно к избавлению от синдрома навязчивого повторения и к осмысленным, целенаправленным действиям без какого-либо ущерба для самого себя.

Потребность в создании все новых иллюзий и способов отрицания прошлого исчезает, уступая место открывшейся возможности испытать свои подлинные чувства. Мы подсознательно боялись, что случится нечто страшное и стремились этого не допустить. Но тут мы понимаем, что это страшное больше не повторится, ибо оно уже случилось в самом начале нашего жизненного пути, когда мы были совершенно беззащитны.

Психотерапевт может, правда, добиться временных результатов, продемонстрировав пациенту более терпимое отношение к его порокам и избавив его (опять же временно) от угрызений совести. (Функции психотерапевта может на себя взять и психокоррекционная группа). Но смысл психотерапии заключается отнюдь не в изменении судьбы пациента, а в создании условий, при которых он мог бы «встретиться» во своим прошлым и преисполниться скорбью. Пациент должен обнаружить в себе вытесненные в бессознательное эмоции с целью испытать их заново и понять, что в детстве родители не воспринимали его как личность и потому неосознанно манипулировали им. Снисходительность психотерапевта или членов психокоррекционной группы, по большому счету, ничего не дает. Знания и усилия воли здесь также не помогут, так как пациент, даже повзрослев, едва ли не каждой клеткой своего организма по-прежнему чувствует на себе презрительные взгляды родителей, и это мучит его, накладывает отпечаток на отношение пациента к людям и к себе самому, поэтому какая-либо позитивная психоаналитическая работа оказывается невозможной. Выражение «время — лучший лекарь» к неврозам не подходит, добиться коренных перемен можно только в ходе установления истинной подоплеки заболевания.

Одиночество презирающего.

Презрение пациента к окружающим может иметь разные причины. Оно блокирует нежелательные чувства, то есть сохранившиеся с детства в бессознательном чувства отчаяния, стыда и ярости, вызванной тем, что родители не выполняли желания ребенка. Как только удается пережить эти чувства, уже будучи взрослым, презрение к людям может исчезнуть. Презрение к людям и болезненная страсть к разного рода достижениям и рекордам («он не может, а я могу») представляются некоторым гарантией того, что удастся избежать депрессии. Но это не так, ибо любят такого человека лишь за его достижения. Стремление к величию питает иллюзии, но оборачивается тем, что в глубине души человек остается презираемым существом. Ведь все, что в нем не попадает под определения «великолепный», «сильный» и «умный», достойно презрения. Таким образом, в душе он, как и в детстве, бесконечно одинок. Он презирает бессилие, слабость и неуверенность в себе, то есть свойства, которые были присущи беспомощному ребенку. Доказательством этого служит периодически повторяющийся сон одного из моих пациентов.

Сорокапятилетнему Гансу, из-за мучивших его навязчивых состояний посещавшему уже второго психотерапевта, все время снилась смотровая башня, расположенная в болотистой местности на окраине его любимого города. Стоя на ней, Ганс наслаждался видом города, но одновременно испытывал грусть и тоску. Да и попасть на башню было не так-то просто, на пути к ней постоянно возникали какие-то препятствия, и входной билет доставался Гансу не так-то легко. В действительности же в этом городе не было смотровой башни, но тем не менее Гансу снилось, что башня там есть, и местность казалась ему хорошо знакомой. Характерно, что во сне Ганса никогда не покидало чувство одиночества. Сеансы психотерапии привнесли в этот сон значительные изменения. К немалому удивлению Ганса, теперь у него не было проблем с входным билетом. Затем саму башню снесли, но зато через болото проложили мост, и он теперь мог ходить в город пешком и видеть «пусть не все, но кое-что» с близкого расстояния. Ганс даже вздохнул с облегчением, так как страдал клаустрофобией и поездки в лифте всегда вызывали у него страх, ощутимый даже во сне. Свой сон он истолковал следующим образом: раньше ему непременно нужно было доказывать свою правоту и вообще чувствовать свое превосходство, то есть находиться наверху и быть умнее всех; теперь же ничего подобного ему не требуется, он не испытывает никакого дискомфорта, находясь на равных с окружающими, и вполне может пройтись пешком.

Ганс был до глубины души поражен, когда ему позднее приснилось, будто он стремительно поднимается в лифте наверх, не испытывая ни малейших признаков страха. Более того, он получил от этой поездки удовольствие. Наверху он вышел и увидел, что он находится на плоскогорье, где расположен город, на улицах которого кипит жизнь. На площади был устроен рынок, где продавали самые разные товары, в школе дети занимались балетом, и Гансу даже позволили присоединиться к ним (оказывается, он с детства мечтал об этом). Он непринужденно вступал в разговор с самыми разными людьми и чувствовал себя с ними весьма комфортно. Курс психотерапии позволил Гансу выявить свои истинные потребности. Он хотел, чтобы его любили таким, какой он есть, и не требовали большего. Естественно, сам он тоже хотел любить. А достижения его больше не волновали.

Под впечатлением сна, отразившего, разумеется, сокровенные желания, а не реальные события, счастливый Ганс заявил: «Раньше в моих снах я чувствовал себя бесконечно одиноким. Как самый старший, я опережал в своем развитии братьев и сестер, по интеллектуальному уровню был на порядок выше родителей и потому домашним были чужды мои духовные интересы. С одной стороны, я должен был демонстрировать свои обширные знания, чтобы окружающие принимали меня всерьез. Но с другой стороны, я был вынужден тщательно скрывать их, чтобы не дать родителям повод сказать: "Учеба тебе явно не на пользу пошла, ты, видать, совсем свихнулся. Считаешь себя лучше других, так как имеешь возможность учиться? Да если бы мать не жертвовала всем, а отец не трудился бы, не покладая рук, тебе пришлось бы забыть об этом". Такие разговоры вызывали у меня чувство вины, и потому я был вынужден скрывать то, что я не такой, как все, скрывать свое Я. Так я изменял самому себе».

Итак, Ганс искал свою башню, преодолевал препятствия (долгий и трудный путь через болото, проблемы с входным билетом, страх и т. д.). Но, достигнув желанной цели, он чувствовал себя одиноким и покинутым.

Нет ничего необычного в противоречивом поведении родителей, не скрывающих недовольства своим ребенком, видящих в нем соперника и одновременно побуждающих его добиваться все более высоких результатов и откровенно гордящихся им. Вот потому-то Гансу все время снилась смотровая башня, до которой так нелегко добраться. В конце концов постоянное предъявление требований к самому себе вызвало у Ганса взрыв гнева, он пережил настоящий стресс, и башня вдруг перестала ему сниться. Отныне он мог уже не стремиться к величию и не смотреть на все сверху вниз. Гораздо привлекательнее ему казалась обыденная жизнь в «любимом городе» (символизировавшем его подлинное Я).

Только теперь Ганс понял, что презрение к окружающим воздвигло стену между ним и обществом и одновременно не позволило ему вести себя естественно и непринужденно. Ведь, в сущности, Ганс был в каком-то смысле робким, неуверенным в себе человеком.

Чувство скорби, возникшее от переживания своего прошлого, постепенно вытесняет из души презрение, ибо оно помогало лишь игнорировать прошлое. Становится ясно, что лучше обвинить себя в том, что тебя не понимают, чем презирать других. В этом случае можно хоть попытаться что-либо объяснить другим, создавая тем самым хотя бы иллюзию взаимопонимания. (Человек начинает использовать соответствующие способы для достижения взаимопонимания («Если я правильно выразился...»)[11] и т. д.)

Но без напряженной работы души родители часто не могут понять ребенка, поскольку синдром вытеснения переживаний собственного детства мог сделать их невосприимчивыми к потребностям детей. Даже родители, сознательно стремящиеся к тому, чтобы понять детей, далеко не всегда понимают их. Но они, по крайней мере, не препятствуют тому, что их дети переживают естественные чувства, и ребенку не нужно прятаться от горькой правды за демонстративным презрением, что, к сожалению, происходит довольно часто.

Национализм, ксенофобия, фашизм, в сущности, есть не что иное, как идеологическая легитимация бегства от себя самого, от мучительных, вытесненных в бессознательное воспоминаний о презрительном отношении родителей к ребенку, которое приводит впоследствии к точно такому же отношению к людям. Именно скрытое насилие над ребенком оборачивается созданием молодежных банд и радикальных группировок, но ни сами жертвы родительского насилия, ни общество в целом не в состоянии понять, почему подобные группы образуются.

Избавление от презрения.

Сексуальные извращения, невроз навязчивых состояний и прикрытие своих комплексов с помощью идеологии — отнюдь не все виды неоконченной трагедии презираемого ребенка, проявляющейся в поражающем воображение многообразии форм и нюансов. Неприятие родителями сущности своего ребенка вызывает у него горькое разочарование, выражающееся в том, что ребенок начинает так же относиться к другим людям.

Однако конкретные формы этого отношения очень индивидуальны. Есть люди, которые никогда ни о ком дурного слова не сказали и всегда кажутся честными и благородными, но которые в то же время отчетливо дают понять любому другому человеку, что он глуп, смешон, бесцеремонен и вообще слишком зауряден по сравнению с ними. Они не осознают, что излучают такую «ауру». Таким образом, они машинально вовлекают посторонних в атмосферу своего родительского дома. Их детям особенно сложно вплоть до прохождения курса психотерапии выдвинуть конкретные обвинения против своих родителей.

Есть также люди, которые всегда приветливы с окружающими, однако держатся довольно надменно. В их присутствии чувствуешь себя песчинкой на ветру. Создается ощущение, что весь смысл их существования сводится к вынесению непререкаемых суждений на любую тему. Все остальные люди годятся только на роль восхищенных слушателей, сознающих в душе собственное ничтожество. Рядом с ними никто не вправе выражать свое мнение. Мнимое величие они унаследовали от родителей, с которыми в детстве не могли соперничать. Повзрослев, они неосознанно таким же образом строят свои отношения с окружающими.

Люди, превосходившие в детстве по своему интеллектуальному потенциалу родителей, ведут себя по-другому. Их родители, правда, восхищались своими одаренными детьми, но, чувствуя их превосходство, как правило, предоставляли сыновьям и дочерям самим решать свои проблемы. В этих людях изначально чувствуется значительный потенциал, однако они часто не в состоянии понять, почему другие не могут справиться со своими проблемами. Где же их интеллект? Они не замечают чужих забот точно так же, как в свое время родители, сознававшие свою слабость, не замечали их проблем.

Отсюда появление в аудиториях профессоров, способных выражаться коротко и ясно, но почему-то предпочитающих говорить настолько сложно и непонятно, что студентам для усвоения учебного материала приходится, тщательно скрывая раздражение, изрядно напрягать свой ум. Возможно, студент при этом испытывает те же чувства, которые испытывали его преподаватели раньше. Однако проявлять эти чувства будущему профессору не позволяли родители. Начав преподавать, эти студенты получат возможность передать свои знания молодому поколению таким же образом. И при этом будут уверены, что делают нечто хорошее, ведь приобретение знаний стоило им такого труда!

Целительное воздействие на психику пациента окажется гораздо более ярко выраженным, если человек воспримет деструктивное поведение своих родителей с помощью наглядного отрицательного примера. Но, повторяю, одним лишь интеллектом здесь не обойтись. Необходимо найти доступ в собственный внутренний мир и дать выход эмоциям, сокрытым в сфере бессознательного.

Помочь пациенту эмоционально воспринять свою жизненную историю и осмыслить ее, чтобы обрести новые жизненные силы — вот основная цель психотерапии.

Нужно предоставить самому человеку право решать, хочет ли он вести упорядоченный образ жизни и ежедневно ходить на работу или нет, хочет ли он жить один или с кем-нибудь, хочет ли он вступить в политическую партию. Здесь играют важную роль его жизненный опыт, мысли и чувства. В обязанности психотерапевтов не входит «придавать пациенту социальный статус» и вообще воспитывать его (а уж тем более прививать политические взгляды, так как любое воспитание — это навязывание определенной системы координат) или «находить для него друзей». Повторяю, это сугубо личное дело пациента.

Но если человек сумел извлечь из бессознательной сферы пережитые в прошлом чувства, если он не только умом, но и сердцем понял, как им в детстве манипулировали, какой вред ему этим нанесли и какое жгучее желание отомстить поселили в его душе, значит он быстрее, чем ожидается, избавится от потребности проделывать то же самое с другими людьми и приобретет большую способность понимать суть манипулирования. Повторно испытав детское чувство беспомощности и полной зависимости от других, он может, сохраняя внутреннюю независимость, примкнуть к любому общественному объединению. Осознав, что не следовало в свое время воспринимать каждое слово матери и отца как истину в последней инстанции, пациент уже в гораздо меньшей степени будет склонен чрезмерно идеализировать как отдельных людей, так и те или иные социальные системы. Не исключено, что он еще раз окажется по-детски наивным и восхитится в действительности крайне неудачной лекцией или плохой книгой, но вместе с тем он непременно еще раз почувствует, что за таким его ощущением не может не скрываться душевная пустота или даже настоящая человеческая трагедия. Потрясенного трагизмом своих детских впечатлений человека нельзя больше увлечь словами, как бы красивы они ни были: переживания возвысили его в собственных глазах. В конце концов, сознательно выстрадавший понимание своей трагической судьбы человек гораздо более ясно и быстро почувствует страдания других, даже если они тщательно их скрывают. Он не станет издеваться над чужими чувствами, какими бы они ни были, так как со всей серьезностью относится к собственным ощущениям. Он разомкнет заколдованный круг, перестав преодолевать свою закомплексованность посредством презрения к окружающим.

Сознательное выстраивание клинической картины собственного невротического заболевания самим пациентом благотворно сказывается не только на структуре его личности и семейных отношениях, но и, как ни странно, на общей политической атмосфере в стране. Люди, сумевшие благодаря психотерапии по-новому взглянуть на свое прошлое, научившиеся понимать свои чувства и находить их подлинные причины, больше не испытывают навязчивого желания срывать гнев на ни в чем не повинном окружении с целью избавить от упреков истинных виновников. Они готовы ненавидеть то, что по-настоящему достойно ненависти, и любить то, что по-настоящему достойно любви. Они способны трезво посмотреть на реальное положение дел, так как уже больше не являются «пораженными слепотой» измученными детьми, снимающими вину с родителей и потому обвиняющими других.

Будущее демократии зависит именно от конкретного поступка конкретного человека. Бесполезно апеллировать к разуму, равно как и стремиться пробудить любовь, если на пути к пониманию собственных чувств стоят труднопреодолимые препятствия. Ненависть нельзя победить никакими доводами, требуется понять ее исходную причину и найти соответствующие психологические инструменты для борьбы с ней.

Сильные эмоциональные переживания вызывают катарсис не только потому, что измученный организм требует «разрядки» эмоций, оставшихся с детства в бессознательном. Самое главное, что такие переживания избавляют нас от иллюзий, а зачастую и окончательно исцеляют от неврозов. Поэтому они укрепляют душу, способствуя развитию в ней созидательных тенденций. Гнев постепенно проходит, если его вспышка воспринималась как вполне оправданная. Однако он пройдет не навсегда, ибо причин для новых приступов гнева в нашем мире более чем достаточно.

Можно сколько угодно гневаться на невиновного и ненавидеть его: душу это нисколько не успокоит. Такая ненависть может только окончательно запутать человека, увести его в мир иллюзий. Она по природе своей разрушительна, ибо истоки ее — в искажении жизненной истории, приводящем к тому, что весь организм остается пронизанным неосознанными воспоминаниями о давнем насилии. Они отравляют душу и умерщвляют память, могут лишить способности к ярким душевным переживаниям и даже разума. Здание, построенное на самообмане, рано или поздно рухнет, похоронив под обломками жизнь если не его строителя, то его детей. Смутное ощущение присутствия в их жизни такого фактора, как родительская ложь, и невозможность распознать ее рано или поздно разрушат структуру их личности. Им придется сполна заплатить за уход родителей от четких ответов на трудные вопросы.

Человек, не обманывающий себя относительно своих истинных чувств, не нуждается в их идеологическом обрамлении и хотя бы уже потому не опасен для общества. Получившие в наши дни широкое распространение разнообразные теории, направленные на разжигание национальной вражды, со всей очевидностью свидетельствуют, что речь идет о заблуждениях, истинные мотивы которых коренятся в вытесненных в область бессознательного чувствах и воспоминаниях. Стоит ли говорить, что бессмысленно искать в них хоть какие-нибудь разумные начала.

Ненависть к жизни и страсть к разрушению — вот что делает националистов во всем мире настолько похожими друг на друга, что создается ощущение, будто все они носят одинаковую форму. У этих деструктивных концепций один источник — эмоциональный опыт, основанный на перенесенных в детстве страданиях, которые или не сохранились в памяти, или до поры до времени не воспринимаются сознательно. Да, впрочем, и саму возможность таких страданий общество еще недавно полностью отрицало. Теперь мы не можем позволить себе ничего подобного, так как скрытая в деструктивном поведении родителей социальная угроза может превратиться в лавину, которая сметет все на своем пути. Готовность людей познать подлинную историю своей жизни вызывает у окружающих желание поступить аналогичным образом. Их пробудившееся сознание со временем позволит высветить многие неизвестные сейчас общественности темные стороны современной политической жизни.

Послесловие.

После выхода книги «Драма одаренного ребенка» прошло шестнадцать лет. За эти годы многое изменилось в области психотерапии. Были пересмотрены многие устаревшие теоретические установки, появились новые методы, частично представляющие собой опасность для психического здоровья пациента. Никакая, пусть даже талантливо написанная и вызывающая у читателя душевное волнение книга не способна заменить хорошего психотерапевта. Однако она может при известных обстоятельствах убедить читателей в необходимости пройти курс психотерапии, так как помогает осознать наши подавленные или вытесненные в сферу бессознательного эмоции. Чтение хорошей книги иногда даже может положить начало процессу выздоровления. Эту функцию моя книга, видимо, продолжает выполнять и в наши дни.

Книга «Драма одаренного ребенка» — первая из целого ряда попыток убедить психотерапевтов в необходимости учитывать значение эмоций для человека. Широкий резонанс подтвердил заинтересованность читателей в дальнейшем изучении поставленной в книге проблемы. Этому способствовал накопленный в обществе солидный багаж знаний относительно последствий причиненных ребенку душевных травм и их вытеснения в бессознательное. Здесь огромную роль сыграли средства массовой информации и сами психотерапевты. Новые перспективы открывает нам такая сравнительно недавно возникшая научная дисциплина, как нейробиология, специализирующаяся на исследовании человеческого мозга. Так, Антонио Дамасио — автор изданной в 1995 году в Мюнхене книги «Ошибка Декарта. Чувства, мысли и человеческий мозг»[12]— на основании многочисленных наблюдений и экспериментов приходит к выводу о том, что люди, лишившиеся мозгового центра управления эмоциями вследствие несчастных случаев или хирургических вмешательств (например, при удалении опухоли), не только не испытывают эмоции, но и не в состоянии принимать разумные решения и хоть как-то устроить свою жизнь. При этом остальные участки их мозга могут функционировать вполне нормально, что подтверждается соответствующими психологическими тестами, выявляющими дефект лишь в сфере чувств и поступков. Совершенно очевидно, что без эмоций у человека не может быть нормальной жизни.

Этот вывод очень важен для понимания последствий душевных травм, полученных ребенком. Что же, с точки зрения нейробиологии, произошло с детьми, чьи судьбы описаны в моей книге? Что, если участок головного мозга, позволяющий нам заботиться о себе и других, оказался у них в зачаточном состоянии? Анализ клинической истории пациентов и приведенные мной примеры подтверждают данную гипотезу. Но для ее неопровержимого доказательства еще требуются обширные исследования. Они помогут нам понять, почему люди, подвергшиеся в детстве унижениям, так и не познавшие родительской ласки и вынужденные подавлять свои эмоции, впоследствии оказались такими беззащитными, и почему многие из них, причем именно те, кто отнюдь не обделен интеллектом, ведут себя иррационально и деструктивно.

Но в отличие от людей, мозг которых из-за несчастных случаев или хирургических операций понес невосполнимую потерю, жертвы пережитых в детстве душевных травм в зрелом возрасте могут вернуть себе способность к эмоциональным переживаниям. В результате многолетних исследований поведения заключенных, отбывавших наказание в Лортонской тюрьме (штат Вирджиния), выяснилось, что рецидивы среди осужденных за тяжкие преступления, которым позволяли в дневное время держать в камерах маленьких животных, составляют всего 20%. У правонарушителей, лишенных «эмоциональной разрядки», этот показатель находится на уровне 807о. Данный пример свидетельствует о том, что присутствие рядом живых существ может пробудить добрые чувства даже у людей, которых в детские годы тем или иным способом заставили забыть об эмоциональных переживаниях, у людей, искалечивших свою жизнь и жизни других людей. Благоприобретенный опыт побуждает их не подавлять в себе потребность в любви, а присутствие в жизни любящего существа, пусть даже маленького зверька, вызывает даже нечто вроде уважения к себе.

Человека постепенно перестает мучить душевная боль, так как ему предоставляется возможность вступить в тесный контакт со своими сегодняшними чувствами и потребностями. Традиционная психология в целом еще совсем недавно недооценивала значение эмоций. Теперь же они стали предметом множества научных исследований.

В будущем было бы желательно научить детей серьезно относиться к своим чувствам, понимать и различать их. Как только такая форма «воспитания» получит общественное признание, родители, воспитатели детских садов и учителя смогут оказать детям необходимую помощь. Повышению уровня знаний педагогов в этой области способствуют данные исследований, проведенных в последнее время нейробиологами.

Когда в конце семидесятых годов я подвергла резкой критике одностороннюю ориентацию на психоанализ, в Европе, в отличие от США, еще очень мало знали о новейших приемах, применяемых психотерапевтами для выявления сокровенных чувств и влечений. Но со временем они получили широкое распространение и в европейских странах. Достаточно назвать телесно ориентированную психотерапию, биоэнергетику, гешталь-ттерапию, первичную терапию и фокусинг.

Хотя появление в сфере сознательного прежних чувств и намерений приносит кое-кому облегчение, снимая внутреннее напряжение и в значительной степени разрешая невротический конфликт, у многих пациентов это одновременно вызывает зависимость от боли, сходную с алкогольной или наркотической зависимостью: душевная боль становится своего рода наркотиком. Тогда пациент может попасть в еще большую зависимость от психотерапевта, обещавшего избавить его от страданий.

Еще несколько лет тому назад вставал вопрос, как помочь людям проникнуть к собственным переживаниям, вытесненным в бессознательное. Теперь уже разработан целый арсенал методов их «пробуждения» и выведения в сознание. Но далеко не все эти методы полностью безопасны. Так, например, непременным условием сеанса первичной терапии является проведение его в затемненном помещении, что может привести к психотерапевтической регрессии: возникновению чувства беспомощности у пациента в сочетании с бездумной идеализацией им психотерапевта. Любые формы психотерапевтического лечения, особенно выведение из бессознательного детских душевных травм, предполагают искренность и честность психотерапевта и его умение осторожно подводить человека к «подвергшимся цензуре», мыслям и чувствам. Все это позволяет пациенту использовать весь свой потенциал для перевода своего неосознанного психического феномена в осознанный путем переживания болезненных чувств горечи и печали. Важно, чтобы пациент не оказался при этом в состоянии зависимости от психотерапевта, ибо она может превратить его в объект самого бессовестного манипулирования. К сожалению, широкое применение в некоторых психотерапевтических центрах изощренных приемов манипулирования сознанием делает их похожими на пресловутые тоталитарные секты.

Но, к счастью, наблюдаются также и позитивные тенденции. Использование новейших способов психотерапевтического воздействия в неблаговидных целях отнюдь не повод для их запрета. Нужно помнить, что их умелое и осторожное применение в сочетании с честностью намерений психотерапевтов уже значительно повысили эффективность психотерапевтического лечения (хотя, впрочем, не надо забывать, что все относительно).

Накопленный психоаналитиками опыт изучения таких явлений, как перенос и контрперенос, также может оказаться весьма плодотворным. Хотелось бы надеяться, что психотерапевты — представители разных школ — объединятся в борьбе с теми, кто употребляет психотерапию во зло пациенту, стремится к установлению зависимости пациента от психотерапевта. Становится все более очевидным, что применительно к детскому возрасту психотерапевты все более ответственно относятся к теории Фрейда. На смену упрощенно-однобокому толкованию приходит более дифференцированная и сбалансированная ее оценка.

Мне хотелось бы сказать еще вот что: я долго искала способы, чтобы рассмотреть сквозь призму психотерапии каждый из эпизодов моего детства, пока, наконец, не поняла, что эта цель недостижима. Новые перспективы открылись мне лишь после того, когда я поняла, что осознать все бессознательные переживания своего детства просто невозможно.

[1] Из содержащих множество ценных сведений по этой теме книг (Janus, Leboyer, Odent. Stem) наиболее полезной для родите­лей, ожидающих ребенка, мне представляется книга Десмонда Морриса (Desmond Morris, Babywatching. Jonathan Cape, London, 1991).

[2] В 1954 году в Честнат-Лодже было проведено исследова­ние семей пациентов, склонных к мании и депрессии. Было об­следовано 12 пациентов. Результаты во многом подтверждают мои выводы о природе депрессии, полученные совсем другим путем. «Все пациенты росли в семьях, считавших себя изоли­рованными от общества. Они поэтому делали все, чтобы при помощи конформизма и выдающихся успехов снискать себе уважение соседей. В достижении этой цели бедному ребенку отводилась особая роль. Он должен был быть гордостью се­мьи, его любили только за его особенные качества, талант, красоту и т. д. (курсив мой — А.М.), которые соответствовали идеальным представлениям семьи. Если ребенок не оправды­вал надежд, то чувствовал холодное отношение к себе, пренеб­режение членов семьи. Ему давали понять, что он опозорил семью» (цит. по М. Eicke-Spengler, 1977, с. 1104).

Мои пациенты также росли в семьях, державшихся изо­лированно, но изоляция была не причиной, а следствием того, что родители сами нуждались в психотерапевтической по­мощи.

[3] В качестве примера благотворного воздействия чувства скорби можно привести высказывание Игоря Стравинского: «Мое несчастье, я твердо убежден, состояло в том, что отец был мне внутренне совершенно чужд, а мать относилась ко мне безо вся­кой любви. Когда мой старший брат неожиданно умер, мать не перенесла на меня свое отношение к нему, а отец по-прежнему относился ко мне довольно сдержанно. И тогда я решил, что в один прекрасный день покажу им, чего я стою. И что же, этот день прошел, и до сих пор никто, кроме меня, его не помнит. Я остался его единственным свидетелем» С этими словами резко контрастирует следующее высказывание Сэмюэля Беккета: «По­жалуй, можно сказать, что у меня было счастливое детство... хотя я не чувствовал в себе способности быть счастливым. Мои роди­тели делали все, чтобы я был счастлив. Но я часто чувствовал себя довольно одиноким». (Обе цитаты по: Н. Muller — Braunschweig, 1974). Здесь драма детства полностью вытеснена в бессознатель­ное, а идеальный образ родителей создается с помощью ее отри­цания. Зато зародившееся в детстве чувство полного одиноче­ства нашло отражение в пьесах Беккета.

[4] В русском переводе — «В начале было воспитание», гла­вы «Жизнь Кристианы Ф.» и «Скрытая логика абсурдного по­ведения».

[5] Цит. по: Г. Гессе Собр. соч. в 8 тт. М.—Харьков: Прогресс-Литера—фолио, 1994, т. 2, стр. 238—239 (Пер. С. Апта).

[6] В повести «Душа ребенка» Гессе пишет: «Взрослые делали вид, будто мир совершенен и они сами — полубоги, а мы, маль­чики, просто отребье... Уже через несколько дней, о, даже через несколько часов, случалось что-нибудь, чему не следовало быть, что-нибудь скверное, огорчительное и постыдное. Снова и сно­ва ты вдруг непременно падал с высоты самых упорных и благо­родных намерений и обетов назад, в грех и подлость, в обыден­ность и пошлость!.. Почему так? Неужели у других было по-другому?» [Рус. перевод цит. по тому же тому Собр. соч., с. 330, пер. С. Апта.]

[7] Там же, стр. 262.

[8] Там же стр. 294—295.

[9] Там же стр. 232.

[10] «Если теперь воспоминания о детстве порой трогают душу, то перед глазами сразу же встает написанная в мягких тонах картина в золотой рамке, изображающая озаренные ярким ут­ренним солнцем ветвистые каштаны и ольху на фоне неописуе­мо красивых гор. Те немногие часы отдыха, когда я забывал обо всем на свете, мои одинокие странствия по поражающим своим величием горам и вообще минуты счастья и бескорыстной люб­ви, избавлявшие меня от мыслей о вчерашнем и завтрашнем дне,— все это ничто по сравнению с запомнившейся мне с пер­вых детских лет картиной».

[11] В качестве примеров можно привести произведения Ван Гогаили швейцарского художника Макса Гублера, тщетно пы­тавшихся добиться понимания у своих матерей.

[12] Descartes' Irrtiim. Fuhlen, Denken und das menschliche Gehirn, Munchen, 1995.