Д) Первичный и вторичный процессы. Вытеснение

 

Сделав попытку проникнуть глубже в психологию процессов сновидения, я поставил перед собой чрезвычайно трудную задачу, которая вообще едва ли по силам моим способностям. Изображать одновременность столь сложного явления при помощи последовательности в изложении и при том все время казаться бездоказательным – слишком тяжело для меня. Это своего рода последствие того, что я при исследовании психологии сновидений не могу следовать за историческим развитием своих взглядов. Основная точка зрения на понимание сновидений была мне дана предшествующими работами в области психологии неврозов, на которые я здесь не могу и в то же время должен постоянно ссылаться, между тем как мне лично хотелось бы идти обратным путем и лишь от сновидения перейти к психологии неврозов. Я знаю все трудности, возникающие отсюда для читателя, но не знаю средств, как их избегнуть.

Будучи неудовлетворен таким положением дела, я охотно останавливаюсь на другой точке зрения, которая повышает, по-видимому, ценность моих стараний. Передо мной был вопрос, относительно которого в воззрениях ученых царила полнейшая разноголосица, как мы это видели в первой главе. Наше рассмотрение проблемы сновидения уделяло внимание всякого рода возражениям. Лишь два таких возражения – что сновидение бессмысленно и что оно представляет собою соматическое явление, – мы категорически опровергли; все остальные противоречивые воззрения, однако, мы удовлетворяли в той мере, что в каждом из них усматривали крупицу истины. То, что сновидение содержит в себе продолжение восприятии и интересов бодрствующей жизни, это вполне подтвердилось раскрытием мыслей, скрывающихся за сновидением. Последние занимаются лишь тем, что кажется нам существенно важным и привлекает наш интерес. Сновидение никогда не посвящает себя мелочам. Однако мы убедились и в обратном: сновидение собирает безразличные остатки предыдущего дня и до тех пор не может овладеть крупным интересом, пока последний до некоторой степени не уклонится от бодр. ствующей деятельности. Мы нашли, что это относится к содержанию сновидения, которое дает мыслям, скрывающимся за ним, выражение, совершенно измененное благодаря искажению. Процесс сновидения, говорили мы, на основании законов механики ассоциаций значительно легче овладевает свежим или же индифферентным материалом, еще не заклейменным бодрствующим мышлением; благодаря цензуре, он переносит психическую интенсивность со значительного и важного на индифферентное. Гипермнезия сновидения и использование материала детства стали основой нашего учения; в нашей теории сновидения мы приписали желанию, возникшему из этого материала, роль необходимейшего двигателя при образовании сновидений. Сомневаться в экспериментально доказанном значении внешних чувственных раздражении во время сна нам, конечно, не приходило и в голову, но мы поставили этот материал в такую же зависимость от желания в сновидении, в какой находятся от него остатки дневных мыслей. То, что сновидение истолковывает объективное чувственное раздражение в форме иллюзии, нам оспаривать не приходилось; однако, мы установили оставшийся неясным для большинства исследователей мотив этого толкования. Последнее совершается таким образом, что воспринятый объект становится безвредным для продолжения сна и в то же время способствует осуществлению желания. Субъективное раздражение органов чувств во время сна, наличие которого безусловно установил, по-видимому, Лэдд (40), мы не считаем самостоятельным источником сновидений. Мы можем объяснить его регредиентным пробуждением воспоминаний, действующих «за фасадом» сновидений. Роль ощущений со стороны внутренних органов, которые так охотно признаются основным источником сновидений, на наш взгляд, довольно скромна. Они – в лице ощущений падения, летания и связанности – представляют собой всегда готовый и наличный материал, которым в случае необходимости пользуется деятельность сновидения для изображения мыслей, скрывающихся за ним.

То, что процесс сновидения носит быстрый, мгновенный характер, представляется нам вполне правильным относительно восприятия содержания сновидения со стороны сознания; относительно же предшествующих стадий процесса мы предположили, наоборот, более медленный, спокойный темп. Касательно обильного содержания сновидения, существенного в промежутке мгновения, мы говорим, что тут речь идет о включении готовых образований психической жизни. То, что сновидение искажается воспоминанием, мы сочли правильным, но, по нашему мнению, это не служит отрицательным показателем, так как является лишь последней явной стадией процесса искажения, действующего с самого начала образования сновидения. В ожесточенном и непримиримом споре по поводу того, спит ли ночью душевная жизнь или же располагает, как и днем, всеми своими способностями, мы нашли долю правды в утверждениях как одной, так и другой стороны, хотя всецело не могли встать ни на одну из обеих точек зрения. В мыслях, скрывающихся за сновидением, мы нашли следы чрезвычайно сложной деятельности, осуществленной при участии почти всех средств душевного аппарата; нельзя, однако, отрицать того, что эти мысли образовались днем, и нужно допустить все же, что душевная жизнь может находиться в состоянии сна. Таким образом, получилась теория частичного сна, но характеристику состояния сна мы нашли не в распаде душевной жизни, а в приспособлении психической системы, властвующей над бодрствующей жизнью, к желанию спать. Изолированность от внешнего мира сохранила свое значение и для нашей теории; она помогает, хотя и не в качестве единственного момента, конструированию регрессии изобразительной деятельности сновидения. Отсутствие возможности произвольного направления хода представлений не подлежит сомнению, но психическая жизнь не становится еще поэтому бесцельной, так как мы слышали, что после устранения желаемых целевых представлений доминирующего положения достигают нежелательные. Слабую ассоциативную связь в сновидении мы не только признали, но и приписали ее происхождению значительно большее значение, чем можно было предполагать; мы убедились, однако, что эта слабая связь служит лишь вынужденной заменой другой, законной и осмысленной. Разумеется, и мы называли сновидение абсурдным, но примеры показали нам, насколько осмысленно сновидение, когда хочет представляться абсурдным. В вопросе о функциях, приписываемых сновидению, мы соглашаемся с большинством исследователей. То, что сновидение «разгружает» душу, точно вентиль, и что, по выражению Роберта, многое вредное путем изображения в сновидении становится безвредным, не только в точности совпадает с нашей теорией двоякого рода осуществления желаний, но и в нашем понимании становится более понятным, чем у Роберта, свободное проявление душой ее способностей соответствует у нас предоставлению сновидению свободы со стороны пред сознательной деятельности. Возвращение к эмбриональной точке зрения на душевную жизнь в сновидении и замечание Гавеллока Эллиса (22): «Архаический мир неограниченных эмоций и незавершенных мыслей» – представляются нам чрезвычайно удачным предвосхищением нашего утверждения, что примитивный, подавляемый днем характер деятельности участвует в образовании сновидения; как у Дележа (15), так и у нас «подавленное» становится движущей силой сновидения.

Роль, приписываемая Шернером фантазии в сновидении, и вообще теории Шернера, мы приняли в полном масштабе, но должны были указать ей как бы другое место в проблеме. Не сновидение создает фантазию, а бессознательная деятельность фантазии принимает видное участие в образовании мыслей, скрывающихся за сновидением. Мы обязаны Шернеру указанием на источник мыслей, скрывающихся за сновидением; однако, почти все, что он приписывает деятельности сновидения, необходимо отнести на счет деятельности активной и днем бессознательной сферы, которая дает сновидению не менее поводов, чем невротическим симптомам. Деятельность сновидения нам пришлось отдеятельности как нечто совершенно отличное, менее самостоятельное. Наконец, мы не отрицаем связи сновидения с душевными расстройствами, наоборот, мы только прочнее укрепили ее, правда, с другой точки зрения.

Будучи объединены в одно новое целое нашим учением о сновидении, различные и зачастую противоречивые воззрения исследований были приняты нами за исключением очень немногих. Но наша постройка еще не закончена. Не говоря уже о многих неясностях, на которые мы натолкнулись при попытке проникнуть в глубь психологии, мы стоим сейчас перед новым противоречием. С одной стороны, мы говорили, что мысли, скрывающиеся за сновидением, возникают путем совершенно нормальной умственной деятельности, с другой же стороны, мы усмотрели, однако, и целый ряд анормальных мыслительных процессов среди этих мыслей, а от них и в содержании сновидения, которые мы повторяем затем при толковании последнего. Все, что мы называли «деятельностью сновидения», так далеко, по-видимому, от известных нам нормальных психических процессов, что самые резкие суждения авторов относительно ничтожества психической функции сновидения представляются нам вполне обоснованными.

Здесь мы сумеем разобраться, лишь углубившись еще больше в интересующую нас проблему.

Мы убедились, что сновидение замещает ряд мыслей, проистекающих из нашей дневной жизни и вполне логично связанных друг с другом. Мы не можем поэтому сомневаться, что эти мысли проистекают из нашей нормальной духовной жизни. В мыслях, скрывающихся за сновидением, мы находим все свойства, которые столь высоко ценим в своих бодрствующих мыслях и которые характеризуют их, как сложные продукты деятельности высшего ранга. Нет, однако, никакой надобности предполагать, будто это мышление совершается во время сна; но это разрушило бы наше представление о психическом состоянии сна. Однако эти мысли могут скорее проистекать из дневной работы; незаметно для сознания они могут продолжиться и в период засыпания предстать в готовом виде. Из всего этого мы можем заключить разве лишь то, что наисложнейшая мыслительная деятельность возможна без участия сознания; это, впрочем, нам известно из психоанализа любого истерика или лица, страдающего навязчивыми представлениями. Эти мысли, скрывающиеся за сновидением, сами по себе, несомненно, способны доходить до сознания; если мы не сознаем их в течение дня, то на это есть целый ряд различных причин. Осознавание связано с обращением к определенной психической функции – вниманию, которая используется, по-видимому, лишь в определенном масштабе. Другой способ, которым эти мысли изымаются из ведения сознания, состоит в следующем. Наше сознательное мышление показывает, что при использования внимания мы идем по определенному пути. Если на этом пути мы наталкиваемся на представление, не способное выдержать влияния критики, то мы поворачиваем обратно. Начатый и оставленный ход мыслей может быть продолжен затем без участия внимания, если только он в каком-либо пункте не достигает особенно высокой интенсивности, приковывающей внимание. Начальное, совершенное при помощи сознания отвержение мысли посредством суждения о ее неправильности или непригодности для насущных целей мыслительного акта может быть, следовательно, причиной того, что мыслительный процесс незаметно для сознания продолжается вплоть до засыпания.

Такой ход мыслей мы называем предсознательным, считаем его вполне законным и полагаем, что он может быть в равной мере как неважным и ничтожным, так и отрывочным и подавленным. Заметим далее вкратце, в каком виде рисуется нам ход представлений. Мы полагаем, что от целевого представления вдоль по избранным им ассоциативным путям движется некоторая единица раздражения. «Ничтожный» ход мыслей такого раздражения вообще не имеет; от «подавленного» же оно может отводиться обратно, и оба предоставляются их собственным раздражениям. Целесообразный ход мыслей способен при известных условиях привлекать к себе внимание сознания, через посредство его он получает тогда «перевод». Наше понимание природы и функций сознания мы разовьем детальнее ниже.

Такой укрепленный предсознательной сферой ход мыслей может неожиданно исчезнуть или же удержаться. Первый случай представляется нам таким образом, что его энергия диффундирует по всем переходящим от него ассоциативным направлениям и повергает всю цепь мыслей в состояние возбуждения, которое поддерживается на мгновение, а потом разом исчезает. В этом случае весь процесс не имеет никакого значения для образования сновидений. В нашей предсознательной сфере имеются, однако, другие целевые представления, проистекающие из источников наших бессознательных и постоянно активных желаний. Последние могут овладеть раздражением в предоставленном себе самому круге мыслей; они образуют связь между ним и бессознательным желанием, переносят на него свойственную бессознательному желанию энергию, и с этого момента ничтожный или подавленный ход мыслей способен удержаться, хотя благодаря этому укреплению он не может все же претендовать на доступ к сознанию. Мы можем сказать, что до сих пор предсознательный ход мыслей переводится в сферу бессознательного.

Другие случаи образования сновидений могут быть следующие: предсознательный ход мыслей с самого начала соединяется с бессознательным желанием и потому наталкивается на отпор со стороны господствующего целевого устремления; или же бессознательное желание пробуждается по другим, например соматическим, мотивам и самостоятельно добивается перенесения на психические остатки, не обусловленные системой Прс. Все эти три случая сходятся в конце концов в одном и том же выводе: в предсознательной сфере образуется ход мыслей, который, будучи лишен подкрепления со стороны этой сферы, находит другое со стороны бессознательного желания.

Вслед за этим мысли претерпевают целый ряд преобразований, которые мы не считаем уже нормальными психическими процессами и которые дают в результате психопатологическое явление. Постараемся же в дальнейшем охарактеризовать и сопоставить эти преобразования.

 

1. Интенсивности отдельных представлений переходят на одно представление так, что в результате образуются представления, обладающие чрезвычайно высокой интенсивностью. После многократного повторения этого процесса интенсивность целого хода мыслей может скопиться в конце концов на одном представлении. Это-то и есть процесс компрессии, или сгущения, с которым мы познакомились при рассмотрении деятельности сновидения. Он, главным образом, и повинен в том странном впечатлении, которое оказывает сновидение, так как ничего аналогичного ему мы в нормальной и доступной для сознания душевной жизни не знаем. Мы имеем и здесь представления, которые в качестве узловых пунктов или конечного вывода целых цепей мыслей обладают крупным психическим значением; однако эта ценность не обнаруживается в каком-либо очевидном для внутреннего восприятия характере; представление, связанное с нею, отнюдь не становится интенсивным. В процессе сгущения вся психическая связь превращается в интенсивность содержания представлений. Это аналогично тому, как если какое-либо слово в книге, которому я придаю особое значение для понимания остального текста, я даю набрать жирным шрифтом. В разговоре я произнес бы это слово громко, медленно и с ударением. Первое сравнение ведет непосредственно к примеру, заимствованному из деятельности сновидения (триметиламин в сновидении об инъекции Ирме). Историки искусства обращают наше внимание на то, что древнейшие исторические скульпторы следуют тому же принципу, выражая степень общественного положения изображаемых лиц соответственной величиной статуи. Царь изображается вдвое или втрое выше, чем его свита или побежденный противник. Произведения скульптуры римской эпохи прибегают для достижения тех же целей к более утонченным средствам. Ваятель поместит фигуру императора посредине, придаст ему величественную осанку, приложит особое старание к отделке его фигуры, расположит врагов у его ног, но уже отнюдь не станет изображать его великаном среди карликов. Однако преклонение подчиненных перед главенствующим представляет собою еще и в настоящее время пережиток этого древнейшего принципа изображения.

Направление, по которому протекает процесс сгущения сновидения, указывается, с одной стороны, логичной предсознательной связью мыслей, скрывающихся за сновидением, с другой же, привлечением со стороны зрительных воспоминаний в сфере бессознательного. Результат процесса сгущения направлен на достижение тех интенсивностей, которые необходимы для сопротивления системам восприятия.

2. Благодаря свободному перенесению интенсивности и в целях сгущения образуются посредствующие представления – своего рода компромиссы (ср. многочисленные примеры). Это опять-таки нечто небывалое в нормальном ходе представлений, в котором дело идет прежде всего о подборе и фиксации «правильных» элементов представлений. Напротив того, сложные и компромиссные образования встречаются очень часто, когда мы подыскиваем словесные выражения предсозна-тельным мыслям. Такие образования приводятся в качестве некоторых видов «оговорок».

3. Представления, переносящие одно на другое свои интенсивности, и находятся друг с другом в чрезвычайно слабой связи и объединяются такими ассоциациями, которые пренебрегаются нашим мышлением и используются только остроумием. Равноценными другим являются особенно ассоциации по созвучию.

4. Противоречивые мысли вовсе не стремятся уничтожить одна другую, они существуют одна подле другой и очень часто, как будто между ними не существовало противоречия, объединяются в продукты сгущения или же образуют компромиссы, которые мы никогда не простили бы вашему мышлению, но с которыми мы охотно соглашаемся в нашей деятельности.

 

Таковы некоторые из наиболее частых нормальных процессов, которым в течение деятельности сновидения подвергаются предварительно вполне рационально образованные мысли. Преобладающим характером последних служит то, что все старания устремляются на придание подвижности элементу интенсивности; содержание и значение психических элементов, с которыми связаны эти интенсивности, отходят на второй план. Можно было бы предположить, что сгущение и образование компромиссов совершается лишь в помощь регрессии, если речь идет о превращении мысли в образы. Однако анализ и, в еще более резко выраженной форме, синтез таких сновидений, в которых отсутствует регрессия, как, например, в сновидении «автодидаскер – разговор с гофратом Н.», обнаруживают те же самые процессы сгущения и оттеснения, как и другие.

Таким образом, мы не можем оспаривать мысль, что в образовании сновидений принимают участие двоякого рода совершенно различные по существу психические процессы. Один из них создает вполне корректные, равноценные с нормальным мышлением, мысли, полагаемые в основу сновидения; другой же относится к ним в высшей степени странно и некорректно. Последний процесс мы уже в главе VI выделили в качестве самой деятельности сновидения. Что же можем мы, однако, сказать относительно происхождения этого психического процесса?

Мы не могли бы ответить на этот вопрос, если бы не углубились несколько в психологию невроза, особенно же истерии. Тут мы узнали, что те же самые некорректные психические процессы, и еще другие, неупомянутые, обусловливают образование истерических симптомов. В истерии мы находим также целый ряд вполне корректных мыслей, равноценных нашему сознательному мышлению, о наличии которых в этой форме мы узнать ничего не можем и которые мы восстанавливаем лишь впоследствии. Если они когда-нибудь проникают к нашему восприятию, то из анализа образованного симптома мы усматриваем, что эти нормальные мысли претерпели анормальное воздействие и были перенесены в симптом при посредстве сгущения, образования компромисса, через поверхностные ассоциации, под прикрытием противоречий, а также и путем регрессии. При полной идентичности своеобразных особенностей деятельности сновидения и психической деятельности, которая продуцирует психоневротические симптомы, мы будем вправе перенести на сновидение те выводы, которые дает нам истерия.

Из учения об истерии мы заимствуем то положение, что такая анормальная психическая обработка нормального хода мыслей проявляется лишь тогда, когда он становится перенесением бессознательного желания, которое проистекает из детского материала и подверглось вытеснению. Ради этого принципа мы обосновали теорию сновидения тем предположением, что активное желание сновидения проистекает всегда из сферы бессознательного, что, как мы сами признавались, не всегда может быть доказано, но и не может быть опровергнуто. Чтобы иметь возможность, однако, точнее определить, что представляет собою «вытеснение», с которым мы не раз уже встречались, нам придется продолжить несколько возведение нашего психологического здания.

Мы углубились в рассмотрение функции примитивного психического аппарата, деятельность которого направляется стремлением избегнуть накопления раздражения. Он был конструирован поэтому по схеме рефлекторного аппарата; моторика, как путь к внутреннему изменению тела, была находившимся в его распоряжении отводным путем. Мы коснулись далее психических последствий ощущения удовлетворения и могли бы допустить и второе предположение: что накопление раздражения различными, нас не интересующими способами испытывается в форме неприятного ощущения и приводит аппарат в движение, чтобы вновь вызвать чувство удовлетворения, при котором ослабление раздражения испытывается в форме приятного ощущения. Такое, исходящее из неприятного ощущения и направленное к приятному течение в аппарате мы называем желанием; мы говорили, что ничто, кроме желания, не может привести в движение аппарат, и что ход раздражения в нем автоматически регулируется приятными и неприятными ощущениями. Первым желанием является, по-видимому, галлюцинаторное воспроизведение воспоминания об удовлетворении. В случае, однако, когда эта галлюцинация не удерживается до конца, она не способна вызвать утоления потребности, то есть приятного чувства, связанного с удовлетворением.

Таким образом, оказалась необходимой вторая деятельность, на нашем языке – деятельность второй системы, которая не позволяла бы, чтобы воспоминание проникало к восприятию и оттуда связывало психические силы; оно должно направлять раздражение, исходящее из потребности, на обходный путь, который через посредство произвольной моторики настолько изменяет внешний мир, что может наступить реальное восприятие объекта удовлетворения. До сих пор мы прослеживали схему психического аппарата; обе системы представляют собою то, что во вполне законченном аппарате мы назвали системами Бзс. и Прс.

Чтобы иметь возможность посредством моторики целесообразно изменить внешний мир, необходимо накопление некоторой суммы наблюдений в системах воспоминаний и различного рода фиксирование взаимоотношений, вызываемых в этом материале воспоминаний различными целевыми представлениями. Продолжаем наши предположения. Проявляющаяся ощупью, посылающая энергию и вновь ее возвращающая деятельность второй системы нуждается, с одной стороны, в свободном распоряжении всем материалом воспоминаний; с другой стороны, было бы излишней расточительностью, если бы она посылала чрезмерные количества энергии на отдельные пути мышления, которые протекали бы в этом случае весьма нецелесообразно и ограничили бы количество, необходимое для изменения внешнего мира. Ввиду этой целесообразности я и предполагаю, следовательно, что второй системе удастся сохранить большую часть энергии и использовать для отодвигания лишь небольшое количество ее. Механизм этих процессов мне совершенно неизвестен; кто захотел бы серьезно заняться этим, тот должен был бы подобрать аналогию из физики и проложить себе путь к пониманию процесса движения при раздражении нейронов. Я настаиваю лишь на том, что деятельность первой U-системы направлена на свободное прохождение раздражении и что вторая система благодаря исходящим от нее воздействиям парализует это прохождение. Я предполагаю, следовательно, что прохождение раздражения при господстве второй системы связуется с совершенно другими механическими моментами, чем при господстве первой. Когда вторая система заканчивает свою критическую мыслительную деятельность, парализование раздражении отпадает, что дает возможность их прохождению к системе моторности.

Мы приходим к чрезвычайно любопытному заключению, если примем во внимание отношение этого пара-лизования со стороны другой системы к регулированию принципом неприятного ощущения. Возьмем противоположность непосредственного ощущения удовлетворения – ощущение страха. На примитивный аппарат действует здесь раздражение восприятия, которое является источником ощущения страха. В результате беспорядочные моторные проявления будут продолжаться до тех пор, пока одно из них не устранит аппарат от воздействия восприятия; при повторении восприятия будут повторяться и эти проявления (например, готовность к бегству) до тех пор, пока восприятие вновь не исчезнет. Здесь не будет уже, однако, налицо склонности галлюцинаторно или еще каким-либо образом вновь укрепить источник неприятного ощущения. Напротив того, в примитивном аппарате будет заложена склонность тотчас же по пробуждении неприятного воспоминания уклониться от него, ибо переход его раздражения на восприятие вызвал бы (вернее, начинает вызывать) неприятное ощущение. Уклонение от воспоминания, являющееся лишь повторением прежнего бегства от восприятия, облегчается еще и тем, что воспоминание в противоположность восприятию не обладает достаточной способностью возбудить сознание и тем самым привлечь к себе новое подкрепление. Это легко и регулярно совершающееся отклонение психического процесса от воспоминания о чем-либо, в свое время неприятном, дает нам образчик и первый пример психического вытеснения. Общеизвестно, сколько такого отворачивания от неприятных ощущений, сколько такой тактики стража заложено в нормальной душевной жизни взрослого человека.

Вследствие принципа неприятного ощущения первая U-система не может, следовательно, включить в общую цепь мышления что-либо неприятное. Эта система может только желать. Но если бы дело только этим и ограничивалось, то была бы парализована мыслительная деятельность второй системы, которой необходимо распоряжение всеми имеющимися в наличии воспоминаниями. Тут открываются два пути: либо деятельность второй системы освобождается от зависимости от принципа неприятного ощущения и продолжает свой путь, не обращая внимания на неприятные воспоминания, либо же находит возможность так связать неприятное воспоминание, что оно не вызовет неприятного ощущения. Первую возможность мы должны отвергнуть, так как принцип неприятного ощущения оказывается и регулятором хода раздражении второй системы; тем самым остается лишь вторая система, которая так связывает воспоминание, что парализует все его влияния, между прочим, следовательно, и аналогичный моторной иннервации процесс вызывания неприятного ощущения. К той гипотезе, что укрепление со стороны второй системы означает в то же время и парализование отвода раздражения, нас приводят два исходных пункта: принцип неприятного ощущения и процесс ничтожной ин-нервационной затраты. Итак, скажем – это и есть ключ ко всему учению о вытеснении, – что вторая система может лишь в том случае укрепить представление, если она способна парализовать исходящее от него развитие неприятного ощущения.

То, что уклоняется от парализующего действия, остается недоступным для второй системы и должно быть покинуто в силу принципа неприятного ощущения: парализование последнего, однако, не должно быть вовсе полным; наоборот, начало его должно быть допущено, оно должно обнаружить перед второй системой природу воспоминания и степень его пригодности для цели, поставленной перед собою мышлением.

Психический процесс, который самостоятельно допускает первая система, я буду называть теперь первичным процессом; другой же, совершающийся над воздействием второй системы, вторичным. Еще в одном пункте я могу показать, с какой целью приходится второй системе исправлять первичный процесс. Первичный процесс способствует прохождению раздражения, чтобы с помощью накопленной таким образом величины последнего образовать идентичность восприятия; вторичный процесс оставляет это намерение и вместо него задается другим – образовать идентичность мышления. Все мышление есть лишь обходный путь от принимаемого в качестве целевого представления воспоминания об удовлетворении до идентичного овладения тем же воспоминанием, что достигается вновь через посредство моторной системы. Мышление должно интересоваться соединительными путями между представлениями, не давая вводить себя в заблуждение их интенсивностью. Ясно, однако, что сгущение представлений, посредствующие и компромиссные образования препятствуют достижению этой цели идентичности; заменяя одно представление другим, они уклоняются с пути, который вел от первого. Таких процессов вторичное мышление тщательно избегает. Нетрудно понять также, что принцип неприятного ощущения ставит препятствия на пути к достижению идентичности мышления мыслительному процессу, которому обычно предоставляет важнейшие исходные пункты. Тенденция мышления должна, таким образом, клониться в сторону освобождения от исключительного господства принципа неприятного ощущения; оно должно ограничивать до минимума развитие аффектов. Это улучшение результата деятельности должно совершаться при помощи нового воздействия со стороны сновидения. Мы знаем, однако, что это удается вполне чрезвычайно редко даже в наинормальнейшей психической жизни: наше мышление постоянно доступно извращению, благодаря включению принципа неприятного ощущения.

Но не это является дефектом функциональной способности нашего душевного аппарата, благодаря которому мысли, являющиеся результатом вторичной мыслительной деятельности, подвергаются воздействию первичного психического процесса. Этой формулой мы и воспользуемся теперь для изображения процесса, приводящего в результате к сновидению и к истерическим симптомам. Отрицательный случай наблюдается при совпадении двух моментов из истории нашего развития, из которых один всецело относится к душевному аппарату и оказывает могущественное влияние на соотношение обеих систем, другой же включает в душевную жизнь движущие силы органического происхождения. Оба проистекают из периода детства и являются осадком того изменения, которое претерпел с детства наш психический и соматический организм.

Если один психический процесс в душевном аппарате я назвал первичным, то я сделал это не только из соображений иерархии, а руководствовался и соотношением обоих процессов во времени. Хотя психического аппарата, который обладал бы всего одним первичным процессом, насколько нам известно, не существует и он является поэтому лишь психической функцией, однако, несомненно то, что первичные процессы в нем даны с самого начала, между тем как вторичные развиваются лишь постепенно, парализуют первые, но полного господства над нами достигают лишь в зените жизни. Вследствие этого запоздалого проявления вторичных процессов ядро нашей натуры, состоящее из бессознательных желаний, остается в неприкосновенности и не подвергается парализованию со стороны предсознательной сферы, роль которой раз и навсегда ограничена указанием наиболее целесообразных путей желаниям, проистекающим из сферы бессознательного. Эти бессознательные желания налагают на все последующие стремления гнет, которому они должны подчиниться; они могут, однако, стараться отклонить его и направить на более высокие цели. Обширная область материала воспоминаний остается, благодаря запоздалому воздействию предсознательной сферы, совершенно недоступной.

Среди этих неразрушимых и недоступных парализованию желаний находятся и такие, осуществление которых становится в противоречие с целевыми представлениями вторичного мышления. Осуществление этих желаний вызвало бы уже не приятное, а неприятное ощущение и как раз это-то превращение аффектов и составляет, сущность того, что мы называем «вытеснением» и в чем усматриваем детскую стадию осуждения (отклонения при посредстве суждения). Каким путем, при помощи каких движущих сил совершается это превращение, – это и образует проблему вытеснения, которой нам достаточно коснуться здесь только вскользь. Нам достаточно указать на то, что такое превращение аффектов совершается в течение развития (вспомним хотя бы о появлении первоначально отсутствующего отвращения в детстве) и что оно связано с деятельностью второй системы. Воспоминания, из которых бессознательное желание вызывает проявление аффектов, никогда не бывают доступны системе Прс.; поэтому-то это проявление аффектов и не подвергается парализованию. Именно благодаря этому проявлению аффектов, эти представления недоступны теперь и со стороны предсозна-тельных мыслей, на которые они перенесли свою силу желания. На сцену выступает принцип неприятного ощущения и заставляет систему Прс. отвратиться от этих мыслей. Последние предоставляются самим себе, и, таким образом, наличие детского комплекса воспоминаний становится основным условием вытеснения.

В лучшем случае проявление неприятного ощущения прекращается, как только система Прс. отвращается от мыслей; этот случай характеризует целесообразность вмешательства принципа неприятного ощущения. Иначе обстоит дело, однако, в том случае, когда вытесненное бессознательное желание получает органическое подкрепление, которое оно может ссудить своим мыслям; тем самым оно дает им возможность вместе с раздражением произвести попытку проникнуть далее и тогда даже, когда система Прс. от них уже отвернулась. Дело доходит тогда до борьбы – система Прс. укрепляет противодействующую оттесненным мыслям – и далее, до победы мыслей, носителей бессознательного; победа эта выражается в образовании симптома. С того момента, однако, когда вытесненные мысли получают сильное подкрепление со стороны бессознательного желания и покидаются предсознательной сферой, они подвергаются воздействию первичного психического процесса, устремляются исключительно к моторному выходу или же, если путь открыт, к галлюцинаторному оживлению желательной идентичности восприятия. Ранее мы нашли эмпирически, что описанные неправильные процессы совершаются лишь с мыслями, подвергнутыми вытеснению. Сейчас мы пойдем дальше. Эти неправильные процессы суть первичные процессы в психическом аппарате; они совершаются повсюду там, где представления покидаются сферой предсознательного, предоставляются самим себе и могут найти себе осуществление благодаря свободной, стремящейся к выходу энергии из сферы бессознательного. Некоторые другие наблюдения поддерживают тот взгляд, что эти, так называемые неправильные, процессы не представляют собой фальсификации нормальных ошибок мышления, а лишь недоступные парализованию формы деятельности психического аппарата. Так, мы видим, что сведение предсознательного раздражения к моторике совершается тем же путем и что соединение бессознательных представлений со словами легко обнаруживает такие же, приписываемые невниманию передвигания и смещения. Наконец, и доказательство прироста деятельности, необходимого при парализовании этих первичных процессов, вытекает из того факта, что мы достигаем комического эффекта, некоторого избытка, выливающегося в форму смеха, когда даем возможность этим процессам мышления проникнуть к сознанию.

Теория психоневрозов утверждает с полной категоричностью, что лишь сексуальные желания из периода детства могут претерпевать в ходе развития процесс вытеснения (превращения аффектов); в дальнейшие фазы развития они способны вновь воскреснуть – будь то вследствие сексуальной конституции, которая возникает из первоначальной бисексуальности, будь то вследствие неблагоприятных влияний половой жизни, – и дать движущие силы для образования любого психоневротического симптома. Лишь включением этих сексуальных сил можно заполнить пробелы, все еще обнаруживаемые теорией вытеснения. Я оставляю без рассмотрения вопрос, может ли требование сексуального и детского элемента относиться и к теории сновидения; я оставляю эту теорию незаконченной, потому что и так уже предположением, будто сновидение всякий раз проистекает из бессознательного, я переступил рамки доказуемого. Эти и другие пробелы моей разработки вопроса я оставляю вполне сознательно, так как заполнение их потребовало бы, с одной стороны, чрезвычайно большого труда, с другой же – обоснования материалом, совершенно чуждым сновидению. Так, например, я избегал указывать на то, разумею ли я под словом «подавленный» нечто иное, чем под словом «вытесненный». На самом дале ясно, конечно, что последнее сильнее подчеркивает связь с бессознательным, нежели первое. Я не входил в рассмотрение и того вопроса, почему мысли, скрывающиеся за сновидением, претерпевают искажение со стороны цензуры и в том случае, когда они отказываются от поступательного движения к сознанию и избирают путь регрессии. Моей задачей было прежде всего очертить рамки вопросов, к которым ведет дальнейшее расчленение деятельности сновидения, и указать на другие темы, с которыми скрещивается данная проблема. Решение, в каком месте в каждом отдельном случае прерывать изложение, было для меня всегда очень трудно. То, что я недостаточно исчерпывающе выяснил роль сексуальных представлений в сновидении и избегал толкования сновидений с явно сексуальным содержанием, покоится на особых мотивах, вероятно, не соответствующих ожиданиям читателя. Мои взгляды и воззрения, защищаемые мною в невропатологии, чрезвычайно далеки от того, чтобы видеть в половой жизни какую-то запретную область, которая не может интересовать ни врача, ни научного исследователя. Мне казалось смешным нравственное негодование, которым руководился, по-видимому, переводчик «символики сновидений» Артемидора из Дальдиса, когда выпустил главу о сексуальных сновидениях. Впоследствии он лично сообщил мне, что действовал так по настоянию издателя. Для меня единственно решающим моментом было лишь то, что при рассмотрении сексуальных сновидений мне пришлось бы углубиться в далеко не решенные еще проблемы половых извращении и бисексуальности; весь этот материал я счел лучшим приберечь для другого, специального исследования. Я не намерен также продолжать исследование того, в чем состоит различие в проявлении психических сил при образовании сновидений и при образовании истерических симптомов; для этого нам недостает точного знакомства с одним из подлежащих здесь сравнению звеньев. Но другому пункту зато я придаю большое значение и должен откровенно признаться, что я лишь ради этого пункта предпринял все рассмотрение двух психических систем, их деятельности и процесса оттеснения. Речь идет теперь не о том, правильно ли я понял все эти психологические процессы или же неправильно и недостаточно; последнее очень возможно в столь сложном вопросе. Какое бы направление ни приняло толкование психической цензуры, нормальной или анормальной обработки содержания сновидения, не подлежит никакому сомнению, что эти процессы действительно имеют место при образовании сновидения и что они обнаруживают величайшую аналогию по существу с процессами, установленными нами при образовании истерических симптомов. Сновидение – не патологическое явление; оно не предполагает нарушения психического равновесия, оно не ослабляет психической работоспособности. Возражения, будто мои сновидения и сновидения моих невротических пациентов не дают еще права судить о сновидениях здоровых людей, следует отвергнуть без рассмотрения. Если мы, таким образом, по явлениям судим об их движущих силах, то мы приходим к тому заключению, что психический механизм, которым пользуется невроз, вовсе не создается болезненным расстройством, овладевающим нашей душевной жизнью, а имеется в наличии в нормальной структуре психического аппарата. Обе психические системы, переходная цензура между ними, парализование одной со стороны другой, отношение обеих к сознанию или то, наличие чего мы могли бы вывести из более правильного понимания фактического положения вещей, – все это относятся к нормальной структуре нашего душевного аппарата, и сновидение указывает нам один из путей, ведущих к познанию этой структуры. Если мы захотим удовольствоваться минимумом безусловно достоверных познаний, то сумеем сказать: сновидение показывает нам, что подавленное продолжает быть налицо и у здорового человека и сохраняет способность к психическим функциям. Сновидение – само одно из проявлений этого бессознательного; в теории оно является им всегда, на основании же конкретных наблюдений в большинстве случаев, которые обнаруживают наиболее ярко отличительные особенности сновидения, психически подавленное, которое в бодрствующем состоянии не могло найти себе выражения и было изолировано от внутреннего восприятия, в ночной жизни при господстве компромиссных образований находит себе пути и средства для проникновения в сознание. «Не преклоню я Всевышних, но силы подземного царства в движение приведу» Толкование же сновидений есть Царская дорога к познанию бессознательного в душевной жизни.

Следуя за анализом сновидения, мы проникаем в глубь этого наичудеснейшего и наитаинственнейшего механизма, правда, не далеко вглубь. Но и это кладет уже начало, а другие, патологические явления помогут проникнуть нам в него глубже. Болезнь, по крайней мере функциональная, как она справедливо именуется, предполагает собою не разрушение этого аппарата и не новое раскалывание его механизма; ее следует разъяснять динамически путем усиления и усиления отдельных движущих сил, которые при нормальном функционировании скрывают очень многое. В другом месте мы могли бы показать, что образование этого аппарата из двух инстанций допускает уточнение и нормальной деятельности, совершенно непосильное для одной инстанции. Сновидение – не единственное явление, дающее возможность обосновать психопатологию на психологической почве. В небольшом, еще не законченном мною цикле статей в «Monatsschrift fur Psychiatric und Neurologie» (о психическом механизме забывания, 1898; и о кроющихся воспоминаниях, 1899) я старался объяснить целый ряд повседневных психических явлений для доказательства того же положения. Эти и дальнейшие статьи о забывании, обмолвках, ошибках и пр. собраны мною впоследствии в книге «Психопатология обыденной жизни» (рус. пер. в изд. «Современные проблемы»).