Трансперсональные переживания и современная психиатрия

Определив трансперсональные переживания и обсудив наиболее важные примеры их проявления в ЛСД-сеансах, я хочу сделать несколько общих замечаний об их месте в современной психиатрии и психотерапии. Ситуация, складывающаяся в отношении этих феноменов, весьма напоминает ситуацию с Перинатальными переживаниями. Конечно же, бихевиористы и профессиональные психотерапевты не впервые сталкиваются с трансперсональными переживаниями, и использование психоделических веществ — не единственный способ их наблюдения. Многие из этих переживаний были известны на протяжении столетий и тысячелетий. Их описания можно найти в священных писаниях всех великих религий мира, а также в письменных документах бесчисленных более мелких сект, фракций и религиозных движений. Они играют также критическую роль в видениях отдельных святых, мистиков и религиозных учителей. Этнологи и антропологи наблюдали и описывали их в туземных священных ритуалах, экстатических и мистериальных религиях, подлинных исцеляющих практиках и ритуалах перехода различных культур. Психиатры и психологи наблюдали трансперсональные феномены, не идентифицируя и не называя их этим термином, в своей повседневной практике у многих психически больных, особенно у шизофреников. Историки, религиозные деятели, антропологи и практикующие психиатры и психологи знали о существовании многообразия древних и современных технических приемов, способствующих возникновению трансперсональных переживаний. Это те же самые процедуры, ведущие к возникновению перинатальных переживаний, которые упоминались ранее.

Вопреки частому возникновению этих феноменов и их очевидной причастности ко многим областям человеческой жизни, в прошлом предпринималось удивительно мало попыток по введению их в теорию и практику современной психиатрии и психологии. Отношение большинства профессионалов к этим феноменам колеблется между несколькими не похожими друг на друга подходами. Некоторые профессионалы лишь косвенно знакомы с различными трансперсональными переживаниями и в общем-то игнорируют их. Они полагают, что такие феномены не имеют большой практической или теоретической ценности, и обращают внимание на другие области психологии и психопатологии, которые считают важными для понимания человеческого ума в нормальном и больном состояниях.

Для другой большой группы профессионалов трансперсональные феномены явно слишком причудливы, чтобы их рассматривать в рамках вариаций нормального психического функционирования. Любое проявление такого рода с готовностью обозначается как психотическое состояние, будь оно у шизофреника, у нормального человека после инъекции психоделика, у человека, проведшего несколько часов в ванне с сенсорной изоляцией, у ученика Дзен во время сосенна или у мистика, духовного учителя уровня Шри Рамана Махариши, Шри Ауробиндо или Иисуса. С этой точки зрения нет причин изучать природу и динамику этих феноменов и нельзя ожидать главных эвристических прорывов от такого предприятия. Этот подход с неизбежностью включает оценочное суждение, а именно допущение, что трансперсональные феномены несовместимы с «нормальным психическим функционированием» и поэтому должны подавляться. Когда наука откроет секрет эффективного лечения психоза, станет возможным глобально устранить все подобные симптомы психической дисфункции подобно тому, как это произошло с малярией. Практическим следствием такого вида рассуждения явилась тенденция использовать транквилизаторы при лечении всех лиц, имеющих трансперсональные переживания. Логически обоснованным в этом случае является контроль симптомов, если причина патологического процесса сама по себе все еще бросает вызов науке.

Однако другая группа профессионалов проявляет определенный интерес к различным аспектам трансперсональной области и предпринимает серьезные попытки теоретического объяснения и построения концепции. Но они не признают уникальность этой категории или специфический характер подобного рода феноменов. В их подходе трансперсональные переживания объясняются в терминах старых и широко принятых парадигм и в большинстве случаев сводятся к биографически определенным психодинамическим явлениям. Так, внутриутробные переживания (а также перинатальные элементы), возникающие в снах и свободных ассоциациях многих пациентов, рассматриваются обычно только как фантазии. Различные религиозные мысли и чувства объясняются как следствие неразрешенных конфликтов с родительским авторитетом. Переживание космического единства интерпретируется как указание на первичный инфантильный нарциссизм. Некоторые архетипические образы рассматриваются как символическая маскировка фигур матери и отца, а переживания прошлых воплощений рассматриваются как реагирование на собственный страх непостоянства и смерти или как желаемая компенсаторная фантазия, отражающая неудовлетворенность испытуемого различными аспектами настоящего существования.

Лишь несколько выдающихся профессионалов продемонстрировали истинный интерес и принятие трансперсональных феноменов как самостоятельно значимого опыта. Они познали их эвристическую ценность и релевантность для нового понимания бессознательного, человеческого потенциала и природы человека. Среди них У. Джеймс, Р. Ассаджиоли, К.Г. Юнг и А. Мэслоу заслуживают особого внимания.

Научный и общий интерес к психоделикам, вызванный их открытием, заставил по-новому взглянуть на проблему трансперсональных переживаний. Наблюдения пациентов и добровольцев, а также людей, ставящих эксперименты на самих себе, сделанные на ЛСД-сеансах, ясно указывают на ограничения старых подходов к пониманию трансперсональных областей. Помимо этого, большое число профессионалов имело шанс пережить трансперсональные феномены в своих собственных тренировочных сеансах и узнать их необычную и специфическую природу. Этот обобщенный опыт был одним из главных эвристических потоков, влившихся в трансперсональную психологию как новую и отдельную дисциплину.

На протяжении многих лет исследований ЛСД я провел тысячи часов, наблюдая и анализируя трансперсональные явления как в сеансах других, так и в своих собственных. В настоящее время у меня почти не осталось сомнений, что сами по себе они представляют феномены, возникающие в глубине бессознательного, в областях, не узнанных и не познанных классическим фрейдовским психоанализом. Я убежден, что их невозможно свести к психодинамическому уровню и адекватно объяснить в пределах фрейдовских концептуальных рамок. В этом контексте мне часто приходилось слышать возражения по поводу материала, возникающего в ЛСД-сеансах, который заслуживает специального внимания. Некоторые профессионалы, имевшие доступ к материалу по ЛСД-психотерапии, высказывают мнение, что различия в переживаниях субъектов можно объяснить высокой суггестивностью ЛСД-состояния и прямым или косвенным внушением идей терапевта. Согласно этой точке зрения, психоаналитически ориентированный психотерапевт пытается получить от своих пациентов описание фрейдовских переживаний, тогда как терапевт с юнгианской ориентацией видит большей частью архетипический материал. Нет сомнений, что терапевт является важным фактором в ЛCД-психотерапии и что он может способствовать определенному виду переживаний. Верно также и то, что в общем возможна интерпретация одного и того же содержания как во фрейдовских, так и в юнгианских терминах. Но я уверен, что психодинамические и трансперсональные уровни обладают своими собственными характеристиками, существуют независимо и не могут быть сведены один к другому. Если психотерапевты фрейдовский и юнгианский ориентации по-разному интерпретируют одно и то же переживание, каждый в своих собственных терминах, один из них неизбежно терпит неудачу в глазах своего коллеги. Один из интерпретаторов с высокой степенью вероятности отверг или не осознал определенные феноменологические и эмпирические характеристики переживания и/или проигнорировал контекст, в котором оно имело место. Тщательный анализ, принимающий во внимание все эти факторы, всегда дает возможность идентифицировать природу определенного феномена и уровень бессознательного, на котором он возникает.

Можно воспользоваться историей моих собственных исследований ЛСД в качестве аргумента против того, что специфические различия в ЛСД-переживаниях обязаны своим возникновением внушению идей со стороны терапевта. Я начал свои собственные клинические эксперименты с ЛСД как член пражской психоаналитической группы и убежденный последователь Фрейда. Мое априорное неверие в концепции Ранка еще более усилилось после того, как я узнал в медицинской школе о миелинизации церебрального кортекса (Частое возражение против существования внутриутробной и родовой памяти состоит в ссылке на незрелость мозга новорожденного и незавершенность миелинизации кортикальных нейронов.). Хотя я и находил работы Юнга неисчерпаемым источником приводящей в восхищение информации о человеческой культуре, я разделял точку зрения многих фрейдистов, что его концепции были проявлением мифомании с минимальным отношением всего этого к науке. В психолитических ЛСД-сеансах все мои пациенты рано или поздно выходили за узкие психодинамические рамки и переходили в перинатальные и трансперсональные области. Это случалось вопреки моему интенсивному стремлению и потребности понимать события на сеансах в терминах психодинамики. Именно ежедневное наблюдение трансперсональных переживаний в течение многих лет заставило меня в конце концов расширить теоретические рамки. В этом процессе я признал не только теоретическую уместность трансперсональной области, но и ее непосредственную клиническую важность. О широкой применимости ЛСД-исследований говорится в моей недавней статье «Теоретическая и эмпирическая основа трансперсональной психологии и психиатрии: наблюдения из ЛСД-сеансов». Эта сфера будет детально представлена в следующей книге.

Я заканчиваю эту часть коротким клиническим примером, иллюстрирующим некоторые из вышеприведенных точек зрения.

Несколько лет назад меня пригласили в качестве консультанта к пациенту, помещенному в больницу в результате нервного срыва, вызванного ЛСД. Он держался на высоких дозах меллерила и регулярно встречался с психоаналитиком. Несмотря на то что медицинский персонал уделял ему очень много внимания, существенного прогресса не наблюдалось на протяжении шести месяцев с момента его помещения в больницу. Пациент рассказал мне, что обсуждал с терапевтом содержание своих 25-ти ЛСД-сеансов, проведенных им самостоятельно, и некоторые переживания, возникавшие у него в повседневной жизни после сеанса, приведшего к психическому срыву. Он жаловался, что терапевт не понимал природы феноменов, которые они обсуждали, и не знал в действительности того, о чем он (пациент) говорил. Испытуемый не чувствовал уважения к этому терапевту и полагал, что тот несведущ и что между ними не сложилось рабочих отношений. Общее впечатление пациента относительно терапевтической процедуры описывалось примером, в котором «кто-то совершенно слепой пытается вести одноглазого, имеющего серьезные проблемы с восприятием окружения своим единственным глазом». Он чувствовал, что оказался потерянным и потерпел полную неудачу, исследуя области ума, о которых терапевт ничего не знал и даже не верил в их существование.

Короткая беседа показала, что в своих прежних сеансах пациент имел много эстетических и психодинамических переживаний, но его более близкие к настоящему времени сеансы проходили с преобладанием перинатальных и трансперсональных элементов. Проблема, вызвавшая этот психотический эпизод, состояла, по-видимому, в его неспособности встретить лицом к лицу смерть Эго. Во время терапевтических бесед его терапевт постоянно стремился проинтерпретировать многие мистические, религиозные и архетипические феномены из ЛСД-сеансов пациента во фрейдистских терминах. Там, где это оказывалось невозможным, он обозначал их просто как психотические, что, естественно, исключало их из дальнейшего рассмотрения.

Многие часы бесед с терапевтом вращались вокруг видения, которое пациент имел в своем последнем сеансе. Он обращался к нему, как к сцене поклонения Космическому Фаллосу. Она проявилась в типично юнговском обрамлении, была связана со множеством архетипических переживаний и имела определенный религиозный и мистический акцент. Чтобы обойтись без длинного и сложного описания, я лишь упомяну, что рассматривавшееся символическое видение оказывается тесно связанным с индуистской концепцией лингама Шивы. Аналитик неоднократно пытался убедить пациента, что его видение ясно указывает на то, что он пережил травму, увидев когда-то в детстве пенис взрослого человека; он пытался внушить пациенту, что тот, должно быть, видел обнаженным своего отца и что в ЛСД-сеансе это переживание трансформировалось в образ Космического Фаллоса. Когда же пациент не принимал-такой интерпретации, терапевт проводил много часов в безуспешных попытках анализа его мнимого сопротивления. Когда во время нашей беседы я опознал и принял трансперсональную природу этого символа и обсудил его в надлежащем контексте, у пациента вскоре развилось положительное отношение, он оказался заинтересованным в терапевтической работе и сотрудничестве. Он согласился подвергнуться ЛСД-сеансу с предварительной тщательной подготовкой и надлежащим контролем, чтобы проработать лежащую в основании проблему. После этого сеанса его клиническая симптоматология улучшилась до такой степени, что его выписали из больницы.