Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия 2 страница

Не обойдем же молчанием и того, какая личина благоговения, на погибель слышащих, примышлена им в этих словах:

Евн. Не по примышлению человеческому чествовать Бога именованием нерожденного, но воздавать Ему из всех необходимейший долг в исповедания Его тем, что Он действительно.

Вас. Какое слово, но достоинству, может выразить ухищрения этой изворотливости! Старается устрашить людей простодушных, что они не воздадут Богу должного, если не будут Его исповедывать нерожденною сущностию, и исполнением долга называет собственное свое нечестие, опасаясь подать мысль, что говорит нечто от себя, но внушая, что воздает необходимо — должное Богу. И всем прочим доказывает, что, нерожденность внося в сущность, не подпадут ответственности и будут прощены; а если будут понимать иначе, благочестным образом, то навлекут на себя неумолимый гнев, как вознерадевшие воздать самый давний и необходимый из всех долгов.

Поэтому охотно спросил бы я его: в рассуждении ли всего сказанного о Боге одинаково хранит он такую благопризнательность, или в рассуждении одного только этого изречения? Ибо, если вовсе ничего не умопредставляет по примышлению, чтобы не показаться чествующим Бога человеческими наименованиями; то подобным образом все сказанное о Боге будет признавать сущностию. Поэтому, как же не смешно сказать, что творчество есть сущность; или промыслительность, или также предведение опять сущность; и вообще всякое действование назвать сущностью? И если эти наименования ведут к одному значению; то по всей необходимости они равносильны между собою, как видим это во многоименных, когда, например, одного и того же называем и Симоном, и Петром, и Кифою. Следовательно, кто услышал о неизменяемости Божией, тот будет приведен и к понятию нерожденности и кто услышал о неразделенности, тот дойдет до понятия творчества. И что может быть нелепее такой слитности, когда отнявший у каждого имени собственное его значение, даст законы вопреки общему употреблению и учению Духа? Когда слышим о Боге, что «все соделал Ты премудро» (Пс. 103:24.); познаем Его творческое художество. Когда слышим, что отверзает руку Свою, и «насыщаешь все живущее по благоволению» (Пс. 144:16.); познаем на всех простирающийся Промысл. Когда же слышим, что «мрак сделал покровом Своим» (Пс. 17:12.); уразумеваем невидимость Его естества. И опять, слыша сказанное от лица Божия: «Я — Господь, Я не изменяюсь» (Мал. 3:5.), познаем всегдашнее тождество и непревратность Божьей сущности. Итак — не явное ли безумие утверждать, что нет у каждого имени собственного своего значения, но что все имена, вопреки их силе, равнозначительны между собою?

Потом, если и уступим это, и в таком случае нисколько не послужит это к их цели. Ибо, если все это, разумею неизменяемость, невидимость, нетление, будучи взято о Боге и Отце, означает Его сущность, то, очевидно, подобным образом, будучи взято и об Единородном Сыне и Боге, должно означать сущность. Ибо невидимым, неизменяемым, нетленным, неразделимым, и всеми подобными тому именами называем и Единородного Сына. И таким образом мудрость их обратится в нечто противоположное. Ибо не столько можно будет доказывать неодинаковостью по сущности из различия в одном наименовании, сколько общение во многом, по той же необходимости, в следствие допущенного, заставит их признать одинаковость.

А если скажет, что такое благоговение соблюдает в рассуждении одного слова:«нерожденный», с прочими же обходится без осторожности; то опять спросим его: по какому жребию, когда сказуемых о Боге так много, в одном только этом показывает тщательность, и им одним воздает Ему долг, исповедуя Бога тем, что Он действительно, но отказывается чествовать другими, весьма многими человеческими примышлениями? Кто должен многим, а отдает одно, тот не столько чрез это признателен, сколько в крайней степени непризнателен, чрез удержание у себя большего.

Так Евномий, подобно хитрым животным, уловляется собственными своими ухищрениями, тем самым наиболее изобличаемый, чем старается прикрыться. Но посмотрите, каково продолжение его слова. Доказав, как он думает, что нерожденности невозможно постигнуть примышлением, прибавляет:

Евн. Но и не в смысле лишения, если только под лишениями разуметь лишения чего либо естественного, и притом позднейших имений.

Вас. Не трудно доказать, что говорит занятое у мирской мудрости, что ею сведен он с ума, и вдался в такие новизны понятий. Ибо это Аристотелевы понятия об имении и лишении, как скажут читавшие Аристотелево сочинение, надписанное: Категории; Аристотель говорит, что лишения позднее имений. А нам, доказав, что говорит он не по учению Духа, а по мудрости князей века сего, достаточно обратить к нему сказанное в псалме: «нечестивые подстерегают меня, чтобы погубить; [а] я углубляюсь в откровения Твои» (Псал. 118:95.); и узнав, что сказанное им взято не из учений Господа нашего Иисуса Христа, достаточно припомнить ему слово Господне: «когда кто говорит ложь, говорит то, что ему свойственно» (Ин. 8:44.), и таким образом избавит себя от многих слов, чрез это самое сделав для многих очевидным что у нас никакого нет с ними общения; «какое согласие Христа с Велиаром? Или какое соучастие верного с неверными» (2 Кор. 6:15)? Но чтобы не показалось, что по недостатку обличений прибегаем к молчанию, побеседуем кратко и об этом.

Из сказанного о Боге многое, Евномин, как видим, произносится подобным образом, например: нетленный, бессмертный, невидимый. А полагаем, что того же вида и слово:«нерожденный». Если иные именуют подобные слова означающими лишение, то не нам рассуждать о сем; мы не знаем речений принятых наукою и не гоняемся за знающим. Впрочем, к какому бы разряду ни относились исчисленные нами слова, скажем, что к тому же принадлежит и наименование: «нерожденный». Поэтому как нетленность означает, что в Боге нет тления; невидимость, — что Бог превосходит всякое постижение очей; бестелесность, — что сущность Божия не имеет трех измерений; бессмертие, — что к Богу не прикоснется разрушение; так и нерожденность, говорим мы, означает, что в Боге не имеет места рождение. Если же ни одно из тех наименований не означает лишений; то не означает этого и последнее. А если о тех именах соглашаешься, что ими выражается лишение, об наименовании же «нерожденный» не уступаешь сего; то скажи, какого предшествовавшего имения лишение выражается бессмертием? почему это именование не имеет равной силы с именованием: «нерожденность»? Но он злоухищряется над этим одним изречением, потому что на нем держатся начала его нечестия. Но чтобы хитрость его стала явною, поступите так. Те же самые понятия, которые пускает он в ход о нерожденности, а именно, что благословно сказуется это о Боге не по человеческому примышлению и не в смысле лишения, перенеся на что либо другое из сказанного о Боге, смотрите, что выйдет. Ибо найдете, что они в точности применяются к каждому. И, если угодно, приложим их к имени:«нетленность», перенеся собственное его речение. Думаем, что, именуя нетленным, должны мы чествовать не по человеческому примышлению, но воздавать Ему из всех необходимейший долг, то есть, исповедание Его тем, что Он действительно; но и не в смысле лишения, если только под лишениями разуметь лишения чего–либо естественного, и при том позднейшие имений. Почему более прилично так умствовать о нерожденности, нежели о нетленности и вообще о каждом слове, произносимом тем же образом? Но ни одно из прочих слов не благоприятствует так его нечестию; поэтому о других не упоминает, хотя тысячи есть сказанных о Боге.

Дело же в том: Нет ни одного имени, которое бы, объяв все естество Божие, достаточно было вполне его выразить. Но многие и различные имена, взятые в собственном значении каждого, составляют понятие, конечно, темное и весьма скудное в сравнении с целым, но для нас достаточное. Из имен же, сказуемых о Боге, одни показывают, что в Боге есть, а другие напротив, чего в Нем нет. Ибо сими двумя способами, то есть, отрицанием того, чего нет, и исповеданием того, что есть, образуется в нас как бы некоторое отпечатление Бога. Например, когда называем нетленным, как бы так говорим себе или слушающим: «не думай, что Бог подлежит тлению»; и когда называем невидимым, как бы говорим: «не предполагай, что Он постижим чувством зрения»; и когда–бессмертным: «не держись мысли, что смерть может прикоснуться к Богу». А также, когда называем нерожденным; говорим: «не думай, чтобы Божие бытие зависело от какой–нибудь причины, или от какого–либо начала». И вообще, каждым из этих наименований научаемся — в мнениях о Боге не впадать в неприличные понятия. Поэтому, чтобы узнать преимущественное свойство Божие, запрещаем друг другу в суждениях о Боге переносить мысль, куда не должно, чтобы люди ни как не подумали, будто бы Бог в ряду или тленных, или видимых, или рожденных. Таким образом, всеми этими отрицательными наименованиями производится как бы некое отрицание чуждого Богу, и по мере того, как уясняется мысль, и отдаляет от себя помышления — о непринадлежащем Богу. Опять, называем Бога благим, праведным, творцом, судьею, и даем Ему подобные этому именования. Как в прежних наименованиях слова означали некое отменение и запрещение понятий чуждых Богу; так здесь они означают подтверждение и осуществление свойственного Богу и приличным образом о Нем умопредставляемого. Поэтому каждый вид наименований научает нас или о принадлежащем Богу, что оно есть в Боге, или о не принадлежащем, что этого нет. А «нерожденность» имеет значение не принадлежащего; ибо показывает, что рожденность Богу не принадлежит. Угодно ли же кому назвать это означающим лишение, или запретительным, или отрицательным, или чем подобным, спорить о том не будем. Но что нерожденноеть имеет значение не существующего в Боге, — как думаю, достаточно объяснено это в сказанном доселе. Сущность же не есть что либо из не принадлежащего Богу, но самое бытие (???????) Божие; и причислять ее к не сущему в Боге — крайний верх безумия. Ибо, если сущность в числе не сущих, то едва ли что другое из сказуемого о Боге будет в числе сущих. Но доказано, что нерожденность — в числе не принадлежащего; поэтому лжет утверждающий, что слово это выражает самую сущность.

Но Евномий, как чем–то нелепым, огорчаясь тем, что говорится о Боге в смысле лишения, прибегает, конечно, к мысли более благочестивой: нерожденность включить в самую сущность, и, приводя речь свою в краткие выражения, пишет так:

Евн. Итак, если не по примышлению, не в смысле лишения, не как часть (потому что неделим), не как что–нибудь иное в Нем самом (потому что прост), не как что–нибудь иное с Ним (потому что нерожденный един и единствен), то это и будет нерожденная сущность.

Вас. Довел слово, куда хотел, и, понятие нерожденности отделив от всего, заключил, как думает, в самую сущность, сказав о Боге всяческих, что это и есть нерожденная сущность. А я сказал бы, что сущность Божия нерожденна, но не сказал бы, что нерожденность есть сущность. Притом, достойно замечания и то, что неделимость и простоту, свойства по понятию тождественные (ибо неделимо, что не состоит из частей, и также просто, что не составлено из многого), Евномий различает между собою в подлежащем, как нечто различное. Потом делает он запрещение, что не должно Бога делить, и иное предполагать в Нем нерожденным, — а иное рожденным, и также думать, что нерожденность включается в Нем, как ничто другое. Но обличать пустоту этих слов не беру на себя труда; ибо кто спорит с пустословом, тот, обыкновенно, сам ему уподобляется. Почему, думаю, и мудрый Соломон советует не отвечать «глупому по глупости его» (Притч. 26:4.). Евномий ввел в деление слова неупотребляемые и нигде неупотребленные, чтобы показать, что, из многих исчисленных сказуемых, единственным только образом собственно находит сказуемым: нерожденность. Но может быть, и у нас потребовалось бы продолжительное слово для обнаружения лжи и для показания, что нерожденность не есть сущность Божия, если бы не было ясно раскрыто исчисленное им в делении. Ибо, если бы твердо было его положение, что нерожденность берется не но примышлению и не в смысле лишения; и в таком случае вывод его вовсе не имел бы строгой последовательности. Что за необходимость — нерожденности подходить под одно из исчисленных понятий? Напротив того, поскольку он, как необходимо связанное с предыдущим, присовокупляет: «итак, если не по примышлению, и не в смысле лишения, и не по иному какому–нибудь из исчисленных способов; то это и будет нерожденная сущность»; мы, обратив его речь, скажем: «итак, поскольку нерожденность умопредставляется по примышлению и есть имя, означающее лишение; то она не сущность Божия». Ибо, пока не опровергнет сказанного и не придаст твердости своим положениям, не будет иметь места и его заключение.

Вообще же, какая гордость надменность думать, что найдена самая сущность Бога всяческих! Ибо затмевают почти велеречием и самого сказавшего: «выше звезд Божиих вознесу престол мой» (Ис. 14:13.), которые не на звезды или на небо покушаются взойти, а хвалятся проникнуть в самую сущность Бога всяческих. Ибо станем у него допытываться, как он достиг до уразумения сущности? Ужели из общего понятия? Но оно открывает нам только бытие Божие, а не — что такое Бог. Или из учения Духа? Но какое же это учение? Где оно изложено? Великий Давид, которому Бог «внутрь явил мудрость» (Пс. 50:8.), не ясно ли исповедует неприступность видения, когда говорит: «дивно для меня ведение [Твое], — высоко, не могу постигнуть его» (Пс. 138:6)? А Исаия, созерцавший славу Божию, что открыл нам о сущности Божией? В пророчестве своем о Христе свидетельствует он, говоря: «род Его кто изъяснит» (Ис. 53:8.)? А «сосуд избранный» (Деян. 9:15.), Павел, имевший «говорившего в себе Христа» (2 Кор. 13:3.), восхищенный до третьего неба и слышавший «неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12:4.), какое оставил нам учение о сущности Божией? Когда прозрел он в частные законы домостроительства, как бы пришедши в кружение от неисходности умозрения, возгласил такое слово: «о глубина богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы суды Его и неисследимы пути Его» (Рим. 11:33.). Но если это недоступно и достигшим в меру ведения Павлова; то какое кичение в хвалящихся, что знают сущность Божию!

Я охотно спросил бы их о земле, на которой они стоят и из которой сотворены. Что они скажут? Какую объявят нам сущность земли, чтобы мы, если скажут что–нибудь неоспоримое о дольнем и под ногами лежащем, поверили им и в том случае, когда простираются за пределы всякого понятия? Поэтому, какая же сущность земли, и какой способ постижения? Пусть ответят нам, слово ли открыло ее, или чувство? Если скажут: чувство; то каким из чувств постижима эта сущность? Зрением ли? Но оно принимает впечатления от цветов. Или осязанием? Но оно различает жидкость или мягкость, теплоту или холод, и тому подобное; а никто не назовет ни чего этого сущностью, разве впадет в крайнее безумие. О вкусе же и обонянии нужно ли что и говорить? Один приемлет впечатления от соков, другое — от запахов. А слух ощущает звуки и слова, не имеющие никакого сродства с землею. Итак остается им сказать, что сущность земли открыта словом. Каким же словом? Где оно в Писании? Кем из святых предано? Повествовавший нам о творении научает нас тому только, что «в начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста» (Быт. 1:1–2.). Он почел достаточным возвестить, Кто сотворил и украсил землю; а какова ее сущность, об этом отказался входить в исследование, как о деле напрасном и бесполезном для слушающих. Итак, если познание сей сущности не подтверждается ни свидетельством чувства, ни учением слова, то откуда еще, скажут, постигнута ими сущность? Ибо постигаемое в земле чувством есть или цвет, или объем, или тяжесть, или легкость, или связность, или сыпучесть, или упорство, или мягкость, или холодность, или теплота, или качества во влагах, или различия в очертании. Но ни чего этого не назовут сущностию и они сами, хотя готовы все утверждать. Опять нет о ней умозрений ни в каком слове мудрых и блаженных мужей. Поэтому какой еще остается образ познания? Пусть отвечают нам на это те, которые презирают все, что у них под ногами, проходят мимо небо и все премирные силы, касаются же умом самой первой сущности. Но кажется, что гордыня есть самая тяжкая из всех человеческих страстей, и тех, в ком она есть, действительно подвергает одному осуждению с дьяволом. По сей–то гордыни и они, не зная даже того, какова природа попираемой ими земли, хвалятся, что проникли в самую сущность Бога всяческих.

Бог и святым Своим, Аврааму, Исааку и Иакову, именоваться Богом которых, по причине совершенства их во всякой добродетели, как нечто преимущественное и приличное Своему величию, предпочитал Он, Сам Себя называя Богом Авраамовым, Богом Исааковым и Богом Иаковлевым (ибо говорит: в»от имя Мое на веки, и памятование о Мне из рода в род», Исход. 3:15.), — Бог и Им не явил Своего имени, а тем более не открыл Своей сущности, что она такое. Ибо говорит: «Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с [именем] «Бог Всемогущий» [Элои Шаддай], а с именем [Моим] «Господь» [Яхве] не открылся им» (Исх. 6:3), — не явил потому, очевидно, что оно выше, нежели сколько может вместить человеческий слух.

Но видно, Евномию Бог показал не только имя, но и самую сущность Свою. И столь великую тайну, не явленную никому из святых, Евномий обнародывает, пиша в книгах, и без осмотрительности изрекает всем людям! И уготованное нам по обетованиям — выше всякого человеческого видения (1 Кор. 2:9.), «и мир Божий, превосходящий всякий ум» (Фил. 4:7.). А он не допускает, что сама сущность Божия выше всякого ума и выше всякого человеческого ведения.

Но я думаю, что постижение сущности Божией выше не только человеков, но и всякой разумной природы; под разумною же природой разумею теперь природу тварную. Ибо только Сыну и Святому Духу ведом Отец; потому что «никто же знает Отца, только Сын» (Мф. 11:27.). И: «Дух все проницает, и глубины Божии, Ибо кто знает из людей, что в человеке? Только дух человеческий, который в нем. Так и Божьего не познал никто, только Дух Божий» (1 Кор 2:10–11.).

Поэтому, какое же преимущество оставят ведению Единородного или Духа Святого, если сами постигают самую сущность? Ибо конечно, не созерцание могущества, благости и премудрости Божией уделив Единородному, признают соразмерным с силами своими понятие сущности. Совершенно противное сему согласно с разумом, а именно, что самая сущность никому неудобозрима, кроме Единородного и Духа Святого, а мы, возводимые делами Божьими, и из творений уразумевая Творца, приобретаем познание о Его благости и премудрости. Это и есть разумное Божие (Рим. 1:19,), что Бог явил всем людям.

А если что у богословов написано, по–видимому, о сущности Божией; то слова их, своими переносными значениями и иносказаниями, ведут к иным понятиям. И потому, кто без исследования упорно будет останавливаться на голой букве, держась первого, представляющегося ему смысла, тот, вдавшись в иудейские и бабьи басни, состареется в совершенной скудости достолепных понятий о Боге. Ибо, кроме того, что будет представлять себе какую–то вещественную сущность Божию, и в этом отношении войдет в согласие с эллинскими безбожниками, он предположит еще, что сущность эта разнообразна и сложна. Поскольку пророк описывает, что Бог «от чресл его и выше — как бы сияние», а «от чресл его и ниже — огонь» (Иез. 8:2.); то не восходящий от буквы к высшим понятиям, но останавливающийся на чувственных изображениях Писания, и наученный Иезекиилем, что такова сущность Божия, услышит еще у Моисея, что «Бог есть огнь» (Втор. 4:24.\ Премудрый Даниил приведет его к иным предположениям, и таким образом окажется, что он из Писания собирает представления не только ложные, но и одно другому противоречащие.

Поэтому, оставив пытливые исследования о сущности, как дело недоступное, надобно покориться простому увещанию Апостола, который говорит: «без веры невозможно угодить: ибо приходящий к Богу должен уверовать, что Он есть и ищущим Его Он воздает» (Евр. 11:6.). Ибо ко спасению нас приводит не исследование, что такое Бог, но исповедание, что Бог «есть».

Итак, поскольку доказано, что сущность Божия для природы человеческой непостижима и совершенно неизреченна; то остается объяснить, что такое нерожденность Божия, и как рассматривается она в Боге всяческих. С помощью рассуждения находим, что понятие нерожденности появляется у нас при исследовании не того, что такое есть Бог, а скорее (скажу свою мысль, когда к тому вынужден) при исследовании того, как он есть. Ибо ум наш, изыскивая о Боге, Который над всеми, имеет ли Он какую высшую Себя причину, и потом, будучи не в состоянии придумать какую–либо, безначальность жизни Божией наименовал нерожденностию. Как, рассуждая и о людях, когда говорим, что такой–то произошел от такого–то, сказываем о каждом человеке не что такое он, но откуда он: так и в слове о Боге, изречение «нерожденный» означает не то, что такое Он, но то, что Он ни от кого не произошел. Утверждаемое мною сделается яснее из следующего. Евангелист Лука, излагая плотское родословие Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, и от последних возвращаясь к первым, начал — с Иосифа, сказав, что Он сын Илиев, а Илий сын Матфанов; а таким образом, в обратном порядке возводя повествование к Адаму, когда дошел до самых древних, сказав, что Сиф от Адама, а Адам от Бога, прекратил здесь восходящий ряд, в повествовании о рождении каждого не сущности показывая исчисленных им, но представляя ближайшее начало, от которого каждый произошел. Поэтому, как Евангелист сказал, что Адам от Бога; так спросим сами себя: от кого же Бог? Не готов ли у каждого в мысли ответ, что Бог ни от кого? А это: «ни от кого», очевидно, есть безначальность; безначальность же есть нерожденность. Потому, как, в рассуждении людей, проиэойти от кого–нибудь не составляет сущности: так, и в рассуждении нерожденности Бога всяческих, нерожденность нельзя назвать сущностью; и слово: нерожден, то же значит, что — «ни от кого». Кто говорит, что безначальность есть сущность, тот поступает подобно человеку, который на вопрос: какая сущность Адама и какая его природа? ответил бы: Адам не от сочетания мужа и жены, а сотворен Божией рукою. Но на это иной скажет: я спрашиваю у тебя, не каким образом составился Адам, но в чем состоит вещественное подлежащее человека, и этого ни мало не узнаю из твоего ответа. То же происходит и с нами; из слова «нерожденный» познаем более, как Бог есть, нежели самое естество Божие. Одним словом, если кому угодно поверить в истину сказанного нами, пусть сделает опыт сам над собою, доходит ли он до значения нерожденности, когда хочет представить себе что–либо из существенного в Боге? Ибо примечаю, что как, простираясь мыслию в века будущие, называем нескончаемою жизнь, никаким пределом не ограничиваемую, так, восходя помышлением в века давние и, как в необъятное какое море, погружая взор в бесконечность Божией жизни, поскольку не можем найти никакого начала, от которого бы она произошла, но представляем жизнь Божию простирающеюся далее и далее вне всего мыслимого, то эту безначальность жизни именуем нерожденностию. Ибо таково понятие нерожденного — не иметь начала бытия от иного.

А Евномий, поскольку нерожденность умопредставляется только в Боге всяческих, самую злейшую извлек из сего хулу на Единородного. Ибо что говорит далее?

Евн. А будучи нерожденным, по доказанному прежде, никак не допустит рождения, так чтобы рожденному сообщить собственное свое естество, и будет далек от всякого сравнения и общения с рожденным.

Вас. Какая бесстыдная и лукавая хула! Какой скрытный обман, какая многовидная лживость! С какою изысканностью говорит в ней диавольское лукавство! Ибо, желая доказать, что единородный Сын и Бог не подобен Богу и Отцу умалчивает об имени Отца и Сына, рассуждает же просто о нерожденном и рожденном, и, скрывая имена спасительной веры, передает одни хульные учения, чтобы, по обнаружении нечестия на самом деле, и потом, когда перейдет к Лицам, казалось, что не сам он злоречит, но что хула предуготовлена самою последовательностью речи. Он говорит: «но будучи нерожденным, будет далек от всякого сравнения и общения с рожденным». Не сказал:«Отец и Сын», но:«нерожденный и рожденный». Таково первое его злоухищрение; но посмотрите, каково другое.«Но будучи нерожденным, — говорит он, — никак не допустит рождения», и прибавляет:«так, чтобы рожденному сообщить собственное свое естество». Выражение:«никак не допустит рождения», имеет два значения: одно, что собственному его естеству не прилично рождение (ибо невозможно, чтобы нерожденное естество подлежало рождению); другое, что не может рождать. Так Евномий употребил это выражение в последнем значении, увлекает же многих в свой обман первым смыслом оного. А что это самое имеет он в виду, ясно показывает прибавленное. Ибо, сказав, что «никак не допустит рождения», продолжает: «так, чтобы рожденному сообщить собственное свое естество». Ибо это сообразно со вторым понятием, что не может стать Отцом, чтобы не сообщить рожденному собственного своего естества. Какое нечестие может быть нестерпимее этого? Изрек ли кто другой такую неправду к небу?

Боюсь, чтобы и нам, повторяя устами чужие хулы, не осквернить своей мысли, и не сделаться участниками в их осуждении. Но меня утешает в Евангелиях то, что и Дух Святой не гнушался передать последующим родам письменно хулу Иудеев на Господа, как на все времена предавая позору их хулу, так не нанося никакой хулы пречистой славе Единородного. Поэтому, если никак не допустит рождения, то Бог и не Отец и не….^[85]; но лучше оставить нам хулу эту недоговоренною. Ибо как Один не допустил рождения, так и Другой не принял естества родившего.

Потом Евномий борется сам с собою, придумывая новый способ смягчить хулу, не сказав что либо похожее на раскаяние, но усиливаясь последующим прикрыть предыдущее. Ибо, что осмелился выговорить?

Евн. И будет далек от всякого сравнения и общения с рожденным.

Вас. Но если Сыну нет сравнения с Отцом, ни общения с Родившим; то солгали Апостолы, солгали Евангелия и Сама Истина, Господь наш Иисус Христос. Хотя опять прихожу в ужас от этой хулы: однако же всякому легко приметить ее. Ибо, если не имеет никакого сравнения с Отцом, то как же сказал Филиппу: «столько времени Я с вами, и ты не познал Меня, Филипп» (Ин. 14:9.)? и: «Кто Меня увидел, увидел Отца»? Ибо Того, Кто не допускает никакого сравнения и не имеет с Ним никакого общения, как мог показать — в Себе Сын? Не чрез иное и чуждое постигается неведомое; но, обыкновенно, по сродному познается сродное. Так в отпечатке усматривается образ напечатлевшего; чрез изображение приобретается познание о первообразе, и именно, когда сличаем тождество в том и другом.

Так, этою одною хулою отринуты все изречения, какие преданы Духом Святым в прославление Единородного. Ибо Евангелие учит, что «Его запечатлел Отец Бог» (Ин. 6:27.); и Апостол говорит: «Он есть образ Бога невидимого» (Кол. 1, 15.), образ не бездушный, не рукотворенный, не дело художества и примышления, но образ живой, лучше же сказать, самосущая жизнь, образ не в подобии очертания, но в самой сущности всегда сохраняющий неразличимость. Ибо утверждаю, что и выражение: «будучи в образе Божием» (Фил. 2:6.), равносильно выражению: быть в сущности Божией. Ибо, как слова: «приняв образ раба» (ст. 7.), означают, что Господь наш родился в сущности естества человеческого: так, конечно, и слова: «быть в образе Божием», показывают свойство Божией сущности. Господь говорит: «Кто Меня увидел, увидел Отца» (Ин. 14:9.). А Евномий, отчуждая Единородного от Отца и совершенно отделяя от общения с Ним, всеми силами пресекает путь восхождения к ведению, открытый нам Сыном. «Все, что имеет Отец, Мое» (Ин. 16:15.), говорит Господь. А Евномий утверждает, что у Отца нет никакого общения с Тем, Который от Отца, и: «как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так дал Он и Сыну иметь жизнь в Самом Себе» (Ин. 5:26). Сему научены мы самим Господом. Чему же научаемся у Евномия? Тому, что нет никакого сравнения между Рожденным и Родившим. Кратко сказать, одним этим изречением уничтожает понятие образа (?????), и отвергает, что Сын — «сияние славы и образ» (????????) «ипостаси» (Евр. 1:3.). Ибо невозможно представить образ несравнимого, невозможно быть сиянию не сообщимого по естеству.

Но Евномий держится того же рода уловки, говоря, что нет сравнения у нерожденного с рожденным, а также и у Отца с Тем, Который от Отца, чтобы ту же противоположность, какая, как доказал он, есть в этих изречениях, перенести на самую сущность Отца и Сына. Но чтобы нам, преследуя всякую его хулу и стараясь подвергнуть рассмотрению каждую высказанную им мысль, не сделать слова очень длинным, обойдем молчанием все, что заключает в себе нечестие, видное с первого взгляда, и что читателям ясно само собою; предложим же одно то, что требует слова для обличения. Ибо, различные приводя доводы о несообщимости Сыну сущности Отца, и отвсюду, как полагает, доказав неуместность оной, прибавляет:

Евн. Ибо, конечно, не скажем, что у обоих общая сущность, и только по порядку и по преимуществам времени один — первый, а другой — второй. Ибо в имеющих преимущество надобно быть и причине преимущества. А с сущностью Божиею не сопрягается ни время, ни век, ни порядок, ибо порядок — позднее установителя порядка; но что в Боге, не приводится в порядок другим. И время есть какое–то качественное движение звезд; звезды же получили бытие позднее не только нерожденной сущности и всего мысленного, но и первичных тел. А о веках нужно ли и говорить, когда Писание ясно возвещает, что Бог существует прежде веков?

Вас. Предположив себе в слове, что хотел, и взявшись за то, что сообразно с этими предположениями, потом вринувшись в понятия несовместные, думает, что этим доказал необходимость согласиться на собственные его учения. Ибо говорит: «не скажем, что у обоих общая сущность, и только по порядку и по преимуществам времени один–первый, a другой — вторый». Если он разумел общность сущности в таком смысле, что представляет какое–то разделение и раздробление предсуществовавшего вещества в составившихся из него вещах; то и мы сами не примем этого учения. Никак не примем! Даже утверждающих это, если есть такие, объявляем не менее нечестивыми, как и утверждающих неподобосущие. А если кто общность сущности берет так, что в обоих умопредставляется одно и то же основание бытия, почему, если Отец, по предположению, в существе, Своем представляется светом, то и сущность Единородного признается также светом, и какое бы ни допустил кто основание бытия в Отце, то же самое приличествует и Сыну, — если, говорю, так берется общность сущности: то мы согласны на это, и утверждаем, что таково наше учение. Ибо в следствие этого и Божество едино, а именно, единство представляется в самом основании сущности, так что, хотя и есть различие в числе и свойствах, отличающих каждого, но в основании Божества умопредставляется единство.