Предаваться неудержимому и неумеренному смеху — знак невоздержности, необузданных движений и не сокращаемого строгим разумом надмения в душе. Душевную радость изъявить светлой улыбкой не противно приличию, насколько только выражается написанное: «Веселое сердце делает лице веселым» (Притч.15, 13). Но смеяться громко, всем телом приходить в невольное сотрясение свойственно человеку необузданному, неискусному, не умеющему владеть собою. Это рассуждение подтверждает мудрейший Соломон, говоря: «Глупый в смехе возвышает голос свой, а муж благоразумный едва тихо улыбнется» (Сир. 21, 23). И Екклезиаст, предотвращая такой род смеха, которым всего более сокрушается душевная твердость, говорит: «О смехе сказал я: «Глупость»«(Еккл.2, 2), «смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом» (Еккл.7, 6). И Господь, хотя понес на Себе необходимые немощи плоти и все, что служит свидетельством добродетели, например утомление и жалость к скорбящим, однако же, сколько видно из евангельской истории, не позволял себе смеха, а напротив того, возвещал горе предающимся смеху (см. Лк.6, 25).
Не должно же вводить вас в заблуждение одинаковое наименование «смех». Ибо Писанию обычно называть нередко смехом душевную радость и веселое расположение при получении благ. Так Сарра говорит «смех сделал мне Бог» (Быт. 21, 6); и: «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь» (Лк. 6, 21). Таково место у Иова: истинные же уста «наполнит смехом» (Иов. 8, 21). Ибо сии именования употреблены в означении веселия при душевной радости.
Посему кто выше всякой страсти, не дозволяет себе никакого раздражения, производимого удовольствием, но твердо и неослабно избегает всякого вредного наслаждения, тот совершенный воздержник, и такой человек, как очевидно, свободен от всякого греха. А иногда надобно удерживаться даже от дозволенного и необходимого для жизни, когда воздержание имеет в виду пользу братии наших. Так апостол говорит: «если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек» (1 Кор. 8, 13), и имея право «жить от благовествования», он не пользовался правом, «дабы не поставить какой преграды благовествованию Христову» (1 Кор. 9, 14, 12).
Итак, воздержание есть истребление греха, отчуждение от страстей, умерщвление тела даже до самых естественных ощущений и пожеланий — начало духовной жизни, податель вечных благ, уничтожающий в себе жало сластолюбия, потому что великая приманка к злу есть сластолюбие, ради которого всего более мы, люди, падки ко греху, которым всякая душа, как удою, увлекается в смерть. Посему кого не преклоняет к себе и не разнеживает сластолюбие, тот чрез воздержание преуспел вовсе избежать грехов. А если избежал большей части и преобладается одним, то он еще не воздержник, равно как не здоров тот, кого беспокоит одна телесная немощь, и не свободен тот, над кем есть хотя один какой бы то ни было господин.
Прочие добродетели, совершаемые втайне, редко делаются известными людям, но воздержание делает заметным воздержного при самой с ним встрече. Ибо как борца отличают полнота и доброцветность тела, так сухость тела и бледность, происходящая от воздержания, доказывают о христианине, что он действительно подвизается в заповедях Христовых, в немощи тела преоборая своего врага и являя силу в подвигах благочестия, по сказанному: «когда я немощен, тогда силен» (2 Кор. 12, 10).
Сколько пользы видеть только воздержника, который едва и слегка прикасается к необходимому для жизни, как бы совершает тяжкое служение природе, скучает временем, употребляемым на это, и тотчас убегает из–за стола к занятию делами! Думаю, что душу не привыкшего воздерживать чрево не может никакое слово так тронуть и привести к исправлению, как одна встреча с воздержным. И сие–то, кажется, значит есть и пить во славу Божию (см. 1 Кор. 10, 31), так чтобы и за трапезой светились добрые дела наши к прославлению Отца нашего, Иже на небесех (см. Мф. 5, 16).
