(Благодарит Бога, что через сих исповедников промышляет о спасении тех, у кого в изгнании; хвалит их ревность по православию, побудившую и св. Василия отправить к ним письмо сие с диаконом Елпидием; одобряет их за то, что не обольстились лжеумствованиями Аполлинария; и по сему случаю перечисляет его нечестивые учения о Святой Троице, о воплощении, об обетованиях; жалуется, что исповедники сии приняли в общение с Церковию учеников Маркелловых без согласия Западных и Восточных Церквей; желает знать условия, на каких они приняты. (Писано в 377 г.))
Во всем находим великое домостроительство Благаго Бога о Церкви Своей; посему и то, что по видимости прискорбно и встречается с нами совершенно не по желанию нашему, к пользе многих домостроительствуется непроницаемой премудростию Божиею и неисследованными судами правды Божией. Вот и вашу любовь, воздвигнув из Египта и введя в середину Палестины, поселил здесь Господь, по примеру древнего Израиля, которого чрез пленение ввел в землю ассирийскую и путешествием святых угасил там идолослужение. Так и теперь находим то же, рассуждая, что Господь, делая видимым ваше рабство за благочестие, как вам чрез изгнание открыл поприще для блаженных подвигов, так и тем, которые видят ваше доброе произволение, даровал ясные образцы к улучшению спасения.
Поэтому, когда по благодати Божией узнал я правоту вашу в вере узнал и попечительность вашу о братстве, и что вы не слегка и с небрежением делаете общеполезное и необходимое для спасения, предпочитаете же все, что только может содействовать к созиданию Церквей, тогда рассудил, что справедливо будет приобщиться к вашей благой части и чрез письмо сие вступить в союз с вашим благоговением. А для сего и послал я к вам возлюбленнейшего брата моего и сослужителя Елпидия, чтобы и письмо принес, и вместе сам мог пересказать вам, что не узнаете из письма.
Особливо же в желании союза с вами утвердил меня слух о ревности вашего благочестия к православию, так что ни множество сочинений, ни разнообразие лжеумствований не поколебали твердость вашего сердца, но как ознакомились вы с нововводителями, учащими вопреки апостольским догматам, так не согласились хранить в молчании, какой производят они вред. Ибо действительно во всех, домогающихся мира Господня, нахожу великую скорбь по причине всякого рода нововведений, сделанных Аполлинарием Лаодикийским, который тем более печалит меня, что вначале, по–видимому, принадлежал к нам. Терпеть что–нибудь от явного врага, как ни было бы это болезненно, сносно еще некоторым образом для страждущего, как и написано: «аще бы враг поносил ми, претерпел бых убо» (Пс. 54:13). Но испытать сколько–нибудь вреда от человека единодушного и близкого — это совершенно несносно, в этом ничем невозможно утешиться. От кого ожидали, что будет споборником в истине, того находим теперь полагающим много препятствий для спасающихся, потому что развлекает ум их и отводит от правоты догматов. Ибо и в делах его какой не допущено дерзости и запальчивости? И в словах его чего не придумано отважного и опасного? Не вся ли Церковь разделилась на части, особливо когда в Церкви, управляемые православными, присланы от него нарочные, чтобы производить расколы и составлять особенное какое–то соборище? Не подвергается ли осмеянию «велик благочестия тайна» (ср. 1 Тим. 3:16), когда епископы ходят без народа и клира, носят од но пустое имя и ничего не могут сделать к преспеянию благовествования мира и спасения? Рассуждения его о Боге не исполнены ли нечестивых учений, потому что в сочинениях сих возобновлено им ныне древнее нечестие суемудрого Савеллия? Если то, что распускают по рукам севастийцы, не врагами сложено, но в действительности его сочинение, то не оставил он и возможности превзойти его в нечестии, утверждая, что один и тот же Отец, и Сын, и Дух, предлагая и другие еще темные и нечистые речи, которых не согласен я даже принять в слух свой, желая не иметь никакой части с произносящими такие слова. Не приведено ли им в слитность учение о вочеловечении? Не стало ли для многих сомнительным спасительное домостроительство Господа нашего от его грязных и затемненных вопросов о воплощении? Все это собрать и подвергнуть обличению — потребно долгое и длинное слово. Кто в такой степени ослабил и исказил, обратил в ничто сказанное об обетованиях, как сделано это его баснословием? Блаженное упование, предоставленное жившим по Евангелию Христову, осмелился толковать он так низко и грубо, что превратилось оно в «бабьи басни» (ср.: 1 Тим. 4:7) и иудейские сказания (см.: Тит. 1:14). Снова обещается возобновление храма, соблюдение подзаконного служения, и опять архиерей преобразовательный — после Архиерея истинного; жертва за грехи — после Агнца Божия, вземлющего грех мира; частные крещения после единого Крещения; пепел юнчий, кропящий Церковь, чрез веру во Христа «не имущу скверны, или порока, или нечто от таковых» (Еф. 5:27); очищение от проказы — после освобождения от страдательности в воскресении; приношение «ревнования» (Чис. 5:18) — где ни женятся, ни посягают; хлебы предложения — после Хлеба, сшедшего с небес; горящие светильники — после истинного Света: одним словом, если ныне «закон заповедей упразднен ученьми» (ср.: Еф. 2:15), то явно, что тогда учения Христовы будут заменены законными предписаниями. При этом стыд и замешательство покрыли лица наши, а тяжкая печаль наполнила сердца наши. Почему умоляю вас, как сведущих врачей, умеющих с кротостию вразумлять противящихся, чтобы сделали вы опыт, и привести его к церковному благочинию, и внушить ему презрение к многословным сочинениям, потому что он подтвердил сам собою слово притчи, что невозможно от многословия избежать греха (см.: Притч. 10:19). С твердостию же предложите ему догматы православия, чтобы и исправление его сделалось явным, и раскаяние стало известным братиям его.
Справедливо будет напомнить вашему благоговению и о последователях Маркелла, чтобы не сделать вам о них какого–либо неосмотрительного и легкого постановления. Но поелику Маркелл ради нечестивых учений отошел от Церкви, то последующих ему тогда уже надлежит принимать в общение, когда предадут проклятию ересь сию, чтобы вступающие в союз со мною чрез ваше посредство были принимаемы всем братством. Ибо теперь немалая скорбь объяла многих, когда услышали, что с пришедшими к вашей досточестности вступили вы в сношение и допустили их до церковного общения. Между тем надлежало вам знать, что по благодати Божией не одни вы на Востоке, но имеете многих на стороне своей, которые защищают православие отцов, изложивших в Никее благочестивый догмат веры, и что на Западе все согласны как с вами, так и с нами: мы, получив и от них список исповедания веры, храним у себя, последуя здравому их учению. Итак, надлежало вам удостоверить всех, находящихся в единении с вами, чтобы и дело ваше еще более утвердилось согласием многих, и мир не расстраивался, когда с принятием одних отступают другие. А таким образом прилично было вам основательно и спокойно подумать о делах, имеющих важность для всех Церквей во Вселенной. Ибо не тот достоин похвалы кто скоро дает какое–либо определение, напротив того, кто твердо и непоколебимо установляет правила на каждый случай, так что мнение его, и в последующее время будучи исследовано, оказывается достойным одобрения, — тот угоден Богу и людям, как устрояющий «словеса своя на суде» (Пс. 111:5).
Вот что вымолвил я пред вашим благоговением, сколько позволили то мне пределы письма, чрез которое вел беседу с вами. Да дарует же Господь быть нам когда–нибудь вместе, чтобы, вместе с вами благоустроив все к примирению Церквей Божиих, вместе же с вами получить награду, какая Праведным Судией уготована верным и мудрым домостроителям! А теперь пока соблаговолите прислать ко мне условия, на которых вы приняли последователей Маркелла, зная то, что хотя сами по себе соблюли вы все предосторожности, но такого дела не должно предоставлять себе одним, а надобно, чтобы находящиеся в общении с вами и на Западе, и на Востоке были согласны на их восстановление.
Дружеские письма
Кандидиану
(Хвалит Кандидиана за то, что среди почестей не гордится и сохраняет любовь к наукам, а вместе просит защиты от насилий одного человека, ограбившего дом Василиев в Аннисах. (Писано из уединения))
Когда взял я в руки письмо твое; было со мною нечто достойное того, чтобы выслушать. Брался я за него с уважением, как за известие о каком государственном деле, и пока разламывал восковую печать, смотрел со страхом, как ни один обвиненный Спартанец не смотрит на лакедемонский свиток. Когда же развернул и прочел до конца; стало мне смешно, частью от удовольствия, что не узнал ничего нового, а частью от того, что сравнил тебя с Демосфеном. — Когда случилось ему содержать на своем иждивении нескольких плясунов и свирельщиков; тогда захотел он называться уже не Демосфеном, а начальником хора. А ты всегда одинаков, содержишь ли кого, или не содержишь. И хотя на твоем содержании больше тысячи воинов, нежели сколько человек получали необходимое от Демосфена; однако же ко мне пишешь не по чину своему, но обычным тебе образом, и не с меньшим против прежнего старанием о слоге, но, по выражению Платона, среди зимы и бури дел, как бы стоя за твердою какою стеною, не принимаешь в душу никакой тревоги, лучше же сказать, сколько можешь и других не допускаешь до беспокойства.
Таково твое дело! Оно велико и весьма чудно для тех, кто способен понимать, и опять не очень чудно для того, кто сравнивает сие с целым предначертанием жизни. Выслушай же, каково и мое положение; подлинно, оно странно, и справедливо постигло меня.
Один грубый человек из живущи с нами в Аннисах, по смерти моего служителя, не сказав, что имел с ним какое–то условие, не явившись ко мне, не принеся жалобы, не захотев получить от меня по доброй воле, не сделав угрозы, что, если не получить, то вынудит силою, вдруг, с несколькими подобными ему по безрассудству, ворвался ко мне в дом, прибил охранявших его женщин, и разломав двери, вынес из него все, иное забрал сам, а другое предоставил на расхищение всякому, кто хотел.
Поэтому, чтобы не быть мне последним из немощных, и не подать о себе мысли, что всякий может нападать на меня, позволь попросить тебя — употребить и ныне то же старание, какое оказывал ты о всех делах моих. А мое спокойствие сохранится уже тем одним, что буду состоять под твоим покровительством. Я удовольствуюсь тем наказанием, если виновный будет взят начальником селения и на короткое время заключен в тюрьму; потому что не только негодую за то, что потерпел, но имею нужду в безопасности на будущее время.
К Олимпию
(Остроумно благодарит Олимпия за присланные им подарки, принося на Олимпия жалобу от лица нищеты, богатыми подарками изгоняемой из Василиевой пустыни. (Писано из уединения))
Что делаешь ты, чудный мой, изгоняя из этой пустыни любезную мне нищету, питательницу любомудрия! Я думаю, что, если бы имела она дар слова, то за лишение владения принесла бы на тебя жалобу: «вот желательно мне было бы жить вместе с этим человеком; он хвалил то Зенона, который, лишившись всего во время кораблекрушения, не произнес ни одного неблагородного слова, но сказал: благодарю тебя, случай, что доводишь меня до плаща; то Клеанфа, который по найму черпает воду из колодца, чтобы и самому было чем прожить и учителям заплатить за ученье. А никогда не переставал также дивиться Диогену, который хвалился тем, что довольствуется одними дарами природы; почему бросает и деревянную чашку, как скоро научился у мальчика пить нагнувшись пригоршнями. Так и подобно сему могла бы на тебя жаловаться жившая со мною нищета, которая теперь изгнана богатыми твоими подарками. Даже присовокупила бы и некоторую угрозу, например: «если в другой раз застану тебя здесь, то прежде всего покажу тебе сицилийскую или италийскую роскошь: и таким образом вполне отмщу, чем сама богата». — И об этом довольно. Я с радостью слышу, что ты начал уже свое лечение, и желаю, чтобы оно помогло тебе. Твоей священной душе прилично беспечальное служение тела.
К Григорию, другу
(Оправдывается в том, что хотя предвидел обвинение в недостаточности речений, однако же не мог не дать ответа спрашивавшим; и просит св. Григория посвятить всего себя на защиту истинного учения) (Писано, по–видимому, из уединения)
Когда писал я к твоей учености; не было мне не известно, что всякое богословное речение, как не выражает всей мысли ответствующего, так не удовлетворяет желанию спрашивающего; потому что слово умопредставляемому нами оказывает, обыкновенно, немощную какую–то услугу. Поэтому, если мысль наша немощна, а язык недостаточнее и мысли; то чего надлежало нам ожидать в рассуждении сказанного, кроме обвинения в скудости слов? Однако же, по этой причине, не возможно было прейти молчанием предложенного вопроса. Тот в опасности изменить истине, кто любящим Господа не дает охотно ответов о Боге. Почему те речения, достаточными ли они кажутся, или имеют нужду в точнейшем каком дополнении, для исправления своего пусть ожидают особенного времени; а что касается до настоящего времени, прошу тебя, как и просил уже, всецело посвятить себя защищению истины, и какие Богом вложены в мысль твою стремления к утверждению добра, довольствоваться ими, и ничего более не требовать от меня; потому что я гораздо ниже мнения обо мне других, и врежу более учению своею немощию, нежели придаю истине какую–либо силу своим защищением.
Без надписи
(Возвращая другу сыновей его, с которыми вместе провел праздник, просит сего друга по окончании дел своих переселиться к нему, а дотоле утешать его письмами. (Писано из уединения))
По благодати Божией, проведя святой день сей с нашими чадами и по преизбыточествующей любви их к Богу отпраздновав Господу подлинно совершенный праздник, препроводил я их здравыми к твоему благородству, моля Человеколюбца Бога, чтобы и им дарован был помощником и сопутником мирный Ангел, и тебя нашли они в здравии и во всяком мире, и чтобы вам, где бы ни были, служа Господу и благодаря Его, пока я в этом мире, веселить меня слухом о вас. Если же Святый Бог даст тебе скорее освободиться от возложенных на тебя поручений, то прошу ничего другого не предпочитать пребыванию со мною. Ибо думаю, что не найдешь никого, кто бы так любил тебя и домогался вашей дружбы. А пока, по усмотрению Святого, продолжится эта разлука, соблаговоли при всяком случае утешать меня письмами.
К Олимпию
(Просит Олимпия чаще писать к нему. (Писано, по–видимому, из уединения)
Прежде писывал ты ко мне понемногу, а теперь не пишешь и немногого. И видно, что краткословие с течением времени обратится в совершенное молчание. Поэтому возвратись к прежнему обычаю: не буду более жаловаться на тебя за твои лаконичные ко мне письма, но и малые твои писания стану признавать многоценными ко мне великой ко мне расположенности. Пиши только ко мне.
К Олимпию
(Дружеское приветствие. (Писано также, по–видимому, из уединения))
Как другие произведения являются каждое в свое время года: цветы–весной, колосья — летом, древесные плоды — осенью, так словесные произведения — зимний плод.
К Оригену
(Хвалит его сочинения и ревность в защите истины, предвещает скорую гибель гонителей и заключает письмо благожеланиями Оригену и детям его. (Писано в царствование Юлиана))
Ты радуешь тех, кто тебя слушает, а мне, который читает твои писания, доставляешь еще живейшую радость. И великое благодарение Благому Богу, соделавшему, что истина нимало не терпит ущерба от предательства преобладающих, и чрез тебя даровавшему защиту учению благочестия! Поэтому они, как болиголов, или волчий корень, или другое смертоносное растение, поцветут недолго и скоро засохнут, а тебе пошлет Господь всегдашнее цветение и юность в награду за сказанное тобою во славу имени Его. Но да вознаградит тебя за сие Господь и всяким обилием твоего дома, да утвердит благословение на чадах чад! Благороднейших же из детей твоих, которые носят на себе явственные отпечатления своей доброты, и видел, и обнимал я с удовольствием, и желаю им всего, чего бы только пожелал сам отец.
К Григорию, другу
(Отвечая Григорию на его письмо, шутит над лаконизмом его писем. (Писано, по–видимому, из Кесарии в пресвитерство Василиево)
Недавно пришло ко мне от тебя письмо, во всей точности твое не столько по почерку, сколько по свойству послания, потому что в нем немногими словами выражено много мыслей. Я не отвечал тебе на него вскоре, потому что сам был в отлучке, а податель письма, отдав его одному из моих домашних, поспешно ушел. Но теперь приветствую тебя через Петра, чтобы возвратить долг за поздравление и вместе доставить случай к новому письму. Без сомнения же, нет труда написать лаконическое письмо, какие всякий раз приходят ко мне от тебя.
К Леонтию, софисту
(Выговаривает Леонтию за то, что редко пишет, имея и случай, с кем писать, и охоту писать, как софист. Посылает также к нему сочинение свое против Евномия. (Писано в 364 г))
Редки, правда, и от меня к тебе письма, но не реже твоих ко мне, а между тем всегда много идущих от вас к нам. И если бы ты всякому из них по порядку давал по письму, то не было бы никакого препятствия представлять мне, что живу вместе с тобою и как бы наслаждаюсь личною твоею беседой; так постоянно многие приходят к нам. Но почему не пишешь, тогда как у софиста нет и другого дела, кроме того, чтобы писать? Лучше же сказать, если лень тебе и лень тебе двинуть рукой, то и писать самому не нужно, потому что в этом послужит тебе и другой кто. Потребен же один твой язык, а он, если не станет беседовать со мной, то, без сомнения, поведет речь с кем–нибудь из находящихся при тебе; если же и никого не будет, не преминет поговорить сам с собою; но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста и язык аттический так же не умолкнет, как не умолкают соловьи, когда весна возбуждает их к пению. Ибо мне частые мои недосуги, в каких и теперь нахожусь, послужат, может быть, извинением в скудости писем; притом и эта как бы уже нечистота в языке от чрезмерного навыка к простонародной речи справедливо делает нерасположенным говорить с вами, софистами, которые негодуете и выходите из терпения, как скоро услышите что–нибудь недостойное собственной вашей мудрости. Напротив того, тебе при всяком случае прилично объявлять свой голос, потому что ты способен сказать лучше всякого, кого только знаю из эллинов; мне же, как думаю, известны самые знаменитые из вас. Поэтому молчанию твоему нет никакого извинения. Но о сем довольно.
Посылаю к тебе и сочинение свое против Евномия. Но назвать это детской игрой или чем поважнее игры — предоставляю судить тебе самому, который, как думаю, собственно для себя не имеешь в нем нужды. Надеюсь же, что оно будет для тебя неслабым орудием, если встретятся с тобой люди, учащие превратно, и надеюсь сего не потому, что до такой степени уверен в силе сочинения, но потому что ты, как в точности знаю, при немногих Данных изобретателен на многое. А если что в нем окажется не столько удовлетворительным, как сие требовалось бы, не обленись указать. Друг тем особенно и отличается от льстеца, что один для услаждения беседует, а другой не удерживается и от того, что может огорчить.
К Леонтию, софисту
(Поелику Леонтий, которому св. Василий в предыдущем письме выговаривал, что редко пишет, слагал вину на Юлиана, не доставлявшего будто бы св. Василию Леонтиевых писем, то шутливо защищает Юлиана и просит писать письма, хотя бы подобные предыдущему (Писано в 364 г.))
Видно, что доброму Юлиану и в своих делах приходится потерпеть нечто из общего хода дел, потому что и он подвергается взысканию и сильному обвинению, так как ныне везде много подвергаемых взысканиям и обвинениям. По крайней мере обвиняют его в недоимке не податей, а писем, хотя не знаю, отчего у него эта недоимка: если какое письмо приносил он, то всегда отдавал его. Разве и у тебя в предпочтении это всем известное ныне учетверение, ибо не столько пифагорейцы предпочитали четверицу, сколько сборщики общественных доходов предпочитают ныне учетверение. Но, может быть, следовало бы выйти противному; и тебе, как софисту, обладающему таким богатством слова, самому на себя надлежало принять уплату мне вчетверо.
И не подумай, что пишу это в гневе. Я рад и выговорам твоим, потому что у прекрасных, как говорят, во всем есть примесь прекрасного, почему им пристали и печаль, и гнев. Иной с большим удовольствием смотрит на то, как любимый человек сердится, нежели на то, как другой услуживает. Поэтому не переставай обвинять за что–нибудь подобное, потому что самые обвинения будут письма же, а никакая новость не дороже для меня твоего письма и не принесет мне большего удовольствия.
