Пропаганда ужасов против Германии

Фридрих Гримм БОЛЕЗНЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Опустошительное воздействие пропаганды осложняет для людей, в том числе и благожелательно настроенных, осознание и обсуждение подлинных процессов настоящего времени. Она уже в течение последних лет Первой мировой войны и после нее создавала сложности для нас.

«В мае 1945 года, через немного дней после крушения, у меня состоялся примечательный разговор с одним видным представителем противоположной стороны. Он представился мне как университетский профессор своей страны, который хотел побеседовать со мной об исторических основах войны. Между нами состоялась беседа высокого уровня. Внезапно он остановился, показал на листовки, которые лежали передо мной на столе, те, которыми нас буквально затопили в первые дни после капитуляции, и которые касались преимущественно ужасов концлагерей. «И что Вы скажете об этом», спросил он меня. Я ответил: «Орадур и Бухенвальд? В моем случае Вы ломитесь в открытые двери. Я адвокат и осуждаю несправедливость, где бы я с ней ни сталкивался, но больше всего однако, если она происходит на нашей стороне. Тем не менее, я умею делать различие между фактами и политическим употреблением, в котором их используют. Я знаю, что такое пропаганда ужасов. Я прочитал все публикации Ваших специалистов об этом вопросе после Первой мировой войны, работы бюро лорда Нортклиффа, книгу французского министра финансов Клотца «От войны к миру», в которой он изображает, как изобрели сказку об отрубленных детских руках и какую пользу извлекли из этого, просветительские статьи журнала «Crapouillot», которые сравнивали пропаганду ужасов 1870 с пропагандой измышлений о зверствах 1914-18, и, наконец, классическую книгу Понсонби: «Ложь на войне». Там разоблачается, что уже в прежней войне были журналы, в которых с помощью фотомонтажа с куклами представляли горы трупов. Эти картинки потом распределялись. При этом подписи к ним не было. Ее позже добавляли по телефону из пропагандистского центра по мере необходимости».

При этом я вытащил одну из листовок, которая изображала якобы горы трупов из концлагерей, и показал ее моему посетителю, который рассматривал меня с озадаченным видом. Я продолжал: «Я не могу вообразить, что на этой войне, на которой все оружие стало настолько совершенным, стали бы пренебрегать этим духовным ядовитым оружием, сыгравшим столь решающую роль в Первой мировой войне. Больше того, я знаю это! Я в течение последних месяцев перед крушением ежедневно читал иностранную прессу. Там из одного центрального ведомства сообщалось о немецких ужасах. Это происходило по определенному циклу. Там одна оккупированная территория сменяла другую, сегодня Франция, завтра Норвегия, потом Бельгия, Дания, Голландия, Греция, Югославия и Чехословакия. Сначала это были сотни мертвецов в концентрационных лагерях, потом, когда спустя шесть недель снова упоминалась та же страна, уже тысячи, затем десятки, потом даже сотни тысяч. Тысячи, потом десятки, затем даже сотни тысяч. Тогда я подумал: Все же, до миллиона эта инфляция чисел не может дойти!»

Тут я взял другую листовку: «Здесь у Вас уже миллион!» Тогда мой посетитель взорвался: «Я вижу, что попал к компетентному человеку. Теперь и я тоже хочу сказать, кто я такой. Я не университетский профессор. Я из того центра, о котором Вы говорили. В течение месяцев я занимаюсь тем, что Вы правильно изобразили: пропагандой ужасов – и с ее помощью мы одержали полную победу». Я ответил: «Я знаю, и теперь Вы должны прекратить!» Он возразил: «Нет, теперь мы только начнем по-настоящему! Мы продолжим эту пропаганду ужасов, мы усилим ее, до тех пор, пока никто не станет больше воспринимать ни одно доброе слово о немцах, пока не будет разрушены все симпатии, которые были у них в других странах, и пока немцы сами не запутаются так, что они больше не будут знать, что они делают!» Я закончил беседу: «Тогда Вы возьмете на себя очень большую ответственность!»

Взято из книги ПРОФЕССОРА ДОКТОРА ФРИДРИХА ГРИММА: "Политическое правосудие - болезнь нашего времени", издательство K. В. Шутц КГ, Пройссиш-Ольдендорф

Предисловие адвоката Манфреда Рёдера

«Продолжайте, все же, ради Бога заниматься порнографией и борьбой против одичания нравов, но не вмешивайтесь в политику. И вообще, что должно значить это занятие прошлым. Ведь Вы же вовсе не хотите оправдывать национал-социализм или отрицать преступления прошлого?»

Такие заклинающие призывы исходили от очень хороших друзей, после того, как я впервые связал слово Освенцим и пропаганду ужасов. И один честно озабоченный священник писал: «Я должен сказать, что меня немного пугает Ваш поворот в сторону политического правого радикализма. Но я сохраняю свою привязанность к Вам, так как я Вас знаю».

Меня обрадовало такое доверие. Но я испугался констатации того, что любое выступление за правду и справедливость приравнивается в Германии к политическому правому радикализму. Да, как охотно я оставил бы в покое прошлое, если бы все стороны обещали взаимное прощение и забвение, как происходило в мирном договоре после Тридцатилетней войны. Ничего нельзя было больше трогать и никого преследовать. Поистине, героическое характерное достижение в духе Христа! Как, однако, обстоит дело теперь? Где прощение, где забвение, где излечение? Только с немецкой стороны, особенно со стороны изгнанников, снова и снова предложенные и подтвержденные действиями. Но что делает противоположная сторона?

Немецкое имперское правительство было противозаконно отстранено от власти. Немецких офицеров, которые не делали ничего иного, кроме как выполняли свой долг, и по своему характеру намного превосходили союзников, садистски душили, но ни один солдат или партизан противника не попали под суд из-за военных преступлений. Немецкая подсудность и поиск правды стали невозможными.

Только победители могли творить суд и писать историю. В любой другой стране преследование за военные преступления сразу было запрещено. Зато предполагаемые преступления немцев не только преследовались самым жестоким способом и в обход всех международных правовых принципов, но и принцип срока давность за так называемые немецкие военные преступления или геноцид определенно был отменен, чтобы можно было мстить немцам до дня Страшного суда.

Так коварные партизаны стали народными героями, а немецкие офицеры, которые защищались от них, - военными преступниками. Федеральное правительство приказало не публиковать или уничтожить 14 томов документации о преступлениях по отношению к немецким военнопленным и гражданским лицам.

Теперь премьер-министр Израиля Голда Меир сообщила с недвусмысленной ясностью, что никогда не будет «абсолютно нормальных отношений между Германией и Израилем». Как можно оставить в покое прошлое, которое ежедневно снова и снова трогают и применяют против нашего народа? Все школы распространяют и дальше ложь об ужасах концлагерей. Так, как раз сейчас под покровительством гессенского премьер-министра в Висбадене в целях пропаганды устроили выставку «Концлагерь Заксенхаузен» с давно опровергнутой ложью. Один класс школьников за другим заводят на эту выставку, и школьники с ужасом читают, что в Заксенхаузене в 1943 году была построена газовая камера, хотя давно подтверждено, что газовых камер никогда не было на немецкой земле. С дрожью они читают, что «день и ночь сладковатый запах сожженного человеческого мяса» парил над лагерем. Хотя Международный Красный крест регулярно посещал концлагеря по март 1945 года и никогда не смог заметить там приспособлений для убийства газом или для сожжения или почувствовать сладковатый запах. Далее утверждается, что на плацу Заксенхаузена у каждого эсесовца было «право» избить или убить арестанта! К сожалению, жестокость там была, но почти исключительно со стороны самих арестантов и так называемых «капо» - надзирателей из числа заключенных. Если эсесовец или другой немецкий служащий провинился перед заключенными или их собственностью, он представал перед военным судом. Какой интерес у премьер-министра Освальда к тому, чтобы покрывать такую ложь против Германии?

Всю нашу школьную молодежь отравляет эта ложь об их отцах, чтобы ненависть между поколениями стала как можно более глубокой. Так ломают народ, по рецепту всемирных заговорщиков. И мы, которые знаем лучше, должны молчать? И тот кто в этом случае утверждает, что это было бы по-христиански, тот в моих глазах - никто иной как подлый трус и мерзавец.

Гессенский министр по делам образования и религии поручил еврейке Ханне Фогт написать книгу о прошлом Германии «Вина или рок», которая появилась уже в одиннадцатом издании и распределяется среди всех выпускников народной школы. Еврейка едва ли сможет объективно рассматривать немецкое прошлое.

Однако эта книга - это отличный результат в искажении истории и пропаганде ненависти под видом научности, ее вполне можно считать равноценной с работами агента Коминтерна Вилли Мюнценберга, непревзойденного мастера травли немцев и лживой пропаганды, который кричал своим сотрудникам, когда они писали статьи против Германии: «Слишком слабо, слишком объективно! Вбивайте им в голову. Делайте так, чтобы мир раскрыл рот от ужаса. Превратите их в смрад мира. Сделайте так, чтобы люди проклинали их и вздрагивали от ужаса!»

Нет ни одного принимаемого всерьез документа, который насчитывает общие потери еврейского населения на последней войне выше, чем 200.000. То есть, за одну ночь в Дрездене погибло больше беззащитных и невиновных немцев, детей, женщин, стариков и, прежде всего, раненых, чем евреев во всех концлагерях за время национал-социалистического правления! И в общие еврейские потери включены даже случаи естественной смерти. Вместе с тем эти потери в процентах и в абсолютном числе гораздо меньше, чем потери любой другой воюющей страны. И всемирные еврейские организации объявили святую войну вплоть до полного уничтожения Германии уже в 1933 году, когда еще ни одного еврея никто даже пальцем не тронул!

И, тем не менее, мир наполнен криками из-за мертвых евреев. Но никто не возвышает свой голос из-за Дрездена и реальных шести миллионов убитых восточных немцев. Ни один голос не поднимается из-за миллионов убитых немецких и европейских военнопленных, которые боролись на нашей стороне. Ни одна мемориальная доска не напоминает о 105.000 французах, которые были убиты только потому, что они были германофилами. Нет никаких мероприятий в память о зверски убитых голландцах, датчанах, бельгийцах, норвежцах, румынах, русских, казаках, украинцах, которые работали или сражались на немецкой стороне, так как они хотели спасти Европу от большевизма, или так как считали немецкое господство меньшим злом.

Для Немецкой федеральной почты причиной бессрочного увольнения является то, что один из ее работников оспаривает убийство евреев газом. Гессенский суд подтверждает этот «правовой» подход, так как такие высказывания, «которые трудно превзойти в их отвратительности», работник не должен терпеть.

Но зато сегодня каждый мерзавец может гордиться тем, что он совершал саботаж или измену против Германии.

Одна читательница озабоченно спросила меня, не скачусь ли я к новому антисемитизму? Совсем наоборот! Я забочусь о том, чтобы с евреями обращались как со всеми другими, и они не могли бы требовать привилегий. Так как только привилегии и ложь, которая распространяется определенными господствующими в мире еврейскими кликами, приводят к новому антисемитизму. Господин Визенталь делает для антисемитизма больше, чем я.

Каждый приличный еврей будет приветствовать наш поиск правды и поэтому также и этот труд. Так как, издавая этот сенсационный отчет, мы не разжигаем национализм или ненависть, а служим правде, и только правда освободит нас и других. И только действительно совершенную несправедливость можно исправить или простить. Однако выдуманная несправедливость неизбежно порождает новую ненависть и становится горючим материалом.

Речь здесь, однако, идет вовсе не о преуменьшении или преувеличении потерь или преступлений. Речь идет о психическом выздоровлении нашего народа. Ведь нас обвинили в самых больших преступлениях в истории человечества: а именно, в том, что мы преднамеренно развязали мировую войну и убили миллионы невинных людей. И если бы у нас были время и возможности, то мы искоренили бы также и все прочие «порабощенные» народы.

Тот, кто может переступить через такой упрек и перейти к обычным делам, у того нет ни сердца, ни души! Теперь свидетели вдруг встают и говорят: Это вовсе не так! Германия не хотела войны, и не начинала ее, а была принуждена к ней ее смертельными врагами. Гитлер вовсе не хотел убивать евреев и никогда не отдавал приказ об их искоренении, также не приказывал он искоренять и другие народы. Устройств для убийства людей газом никогда не существовало. Это все изобретения патологических мозгов. Почти все т.н. судебные процессы по делам военных преступников и процессы о концлагерях были проведены с использованием лжесвидетелей и поддельных документов!

Каждый подсудимый радуется, когда его оправдывают, или если даже выявляется, что преступление, в котором его обвиняют, вообще не было совершено.

Мы, немцы, должны были бы ликовать, если сегодня встречаются свидетели, которые могут доказать, что Освенцим был не машиной для массовой смерти, а огромным предприятием для производства вооружений. Что с заключенными обращались, как правило, прилично, и посторонние могли посещать лагерь в любое время. Но большинство наших земляков реагирует, однако, совсем иначе. Они действуют так, как будто их хотят лишить самого прекрасного послевоенного переживания: их комплекса вины. Когтями и зубами они цепляются за вину немцев. Это прямо-таки неповторимый феномен в истории человечества. В любом другом народе такая реакция была бы невообразима. Можно обозначить это только как глубокую психическую болезнь. Так как это ненормально, что кто-то непременно хочет быть виновным.

Здесь кроется истинная проблема и настоящая причина для публикации этой брошюры. Речь идет тут не о доказательстве того, какая сторона совершила большую несправедливость. Это давно является установленным для каждого, кто пусть даже только поверхностно занялся имеющимися в распоряжении источниками. Это чистый оправдательный приговор для Германии! Книга «Amerikas Kriegspolitik» (Военная политика Америки) полковника Кёртиса Далла, зятя Рузвельта, отнюдь не была необходимой для этого. Но она раскрыла, выше всяких сомнений, единоличную вину Рузвельта и Черчилля за эту войну и их преступный заговор против мира. Тот, кто все еще утверждает обратное, просто злонамеренный человек!

Почему мы, немцы, так влюблены в эту сказку о шести миллионах отравленных газом евреев? Я говорю здесь по своему опыту, так как я и сам верил в нее.

Мы, немцы - мечтатели и по натуре богобоязненные. Поэтому у нас должно было быть основательное, религиозное объяснение того, почему наш народ попал в эту беду. Простого указания на то, что другие были более сильными или более жесткими, недостаточно для немецкой души. Без причины, так мы верим, никто не оказывается в такой беде. Это знаменитая проблема библейского Иова, которого его друзья-перевоспитыватели также убеждают в том, что каждый удар судьбы - это Божье наказание. Поэтому в катастрофе 1945 года можно было видеть только Божий суд за совершенные прегрешения и преступления. Сказка о шести миллионах невинно убитых людей прямо-таки утоляла этот голод метафизического объяснения, и поэтому за нее и ухватились так жадно. Еще яснее это станет, если это может быть обосновано в библейском стиле: Мы убили не просто каких-нибудь людей, а избранный народ! Да, мы, как одна читательница написала мне дословно, задели зеницу Бога. Какое чудесное объяснение! Теперь мы знаем почему. Теперь мы можем поплатиться за это и вновь обрести кое-что из расположения Бога покорностью по отношению ко всем евреям и денежными компенсациями, по крайней мере, или радоваться прощению как покорные грешники. Поэтому немец цепляется за «убитых евреев» как за свое спасение души, так как без этого объяснения у нашего страшного заката не было бы более высокого смысла, и вытерпеть его было бы еще тяжелее.

Поэтому мы не порицаем нашего бедного соотечественника, который верит в ужасы концлагерей. Вера в справедливого Бога пошатнется. Проблема милостивого Бога Лютера сидит в нас гораздо глубже, чем нам самим кажется!

Но Иов сам дает своим перевоспитывателям и проповедникам покаяния надлежащий ответ: Это горе пришло ко мне без причины. Я не знаю почему, это для меня слишком сложно. Но я не грешил. Я не уклонялся с правильного пути. Я не стал неверным своему Богу. Я хочу спорить с ним, так как он знает, что я окажусь прав! И однажды он также снова сделает меня великим и великолепным! Да, так говорит Иов! И так говорим и мы.

Мы выбросим прочь те две большие лжи, на которых основывается все послевоенное развитие: не существует избранного народа Израиля, который был бы идентичен с евреями; и не существует, прежде всего, отвергнутого, преступного немецкого народа!

И мы будем бескомпромиссно бороться против каждого, который поддерживает одну из этих лживых конструкций и тем самым толкает наш народ все глубже в пропасть. Пришло время встать и схватить судьбу за глотку. Мы преодолеем это, так как мы исполняем заповедь Бога. Поэтому я бесконечно благодарен Тису Кристоферсену, который со своей мужественной книгой как сверкающий пример идет впереди нашего народа, и является гарантом того, что мы повернем поток времени. Это честь для Немецкой гражданской инициативы, что она смогла опубликовать этот открывающий новую эру труд.

Предисловие доктора Штэглиха

За последнее время наивысшие представители нашего государственного и конституционного временного явления (преамбула и ст. 146 основного закона для Федеративной Республики Германии) неоднократно уверяли нас, что сегодня мы якобы живем в самом свободном государстве, которое когда-нибудь существовало на немецкой земле. Между тем, это уже давно известно, что обычно больше всего говорят о том, чего нет. То, что разговоры о «самом свободном государстве» с внешнеполитической точки зрения как минимум являются сплошным самообманом, может быть бесспорным. Наш народ на востоке и западе после крушения империи не только из-за международных договоров все больше впадал в зависимость, подобную которой трудно найти в немецкой истории.

Как, однако, выглядит это с внутриполитической точки зрения?

Несомненно, что все то, что служит саморазрушению нашего народа, могло здесь так беспрепятственно развиваться и продолжает развиваться дальше, и что ответственный немец должен быть очень озабочен самим дальнейшим существованием его народа. Говорить об этом - это то же самое, что везти сов в Афины. Сегодня также можно беспрепятственно насмехаться над немецким народом, над его историей и его традициями, унижать его и клеветать на него самым отвратительным способом, не боясь, что какой-либо прокурор решится применить в таком случае параграф немецкого уголовного кодекса о разжигании розни (параграф 130 УК). Но если кто-то, тем не менее – в какой бы то ни было форме – пытается выступить за немецкий народ и его необходимые права, к тому, по-видимому, подходят с другими мерками. Есть достаточно примеров этого. Даже распространение фактов, которые неопровержимы, невозможно без враждебности, если они мешают программе господствующих в настоящее время. Если не удается их замалчивать, то находят применение другие методы, которые простираются вплоть до уничтожения существования носителя таких фактов. Мой собственный опыт позволяет мне сделать такой вывод. Свидетельские показания Тиса Кристоферсена о мнимом «лагере смерти Освенцим» сначала пытались замалчивать. Тем не менее, это не удалось. За прошедшее время его маленькая книга «Ложь об Освенциме» с общим тиражом более чем 100.000 экземпляров распространилась во всем мире и была переведена на несколько языков. Теперь ее недавно также конфисковали. Предлогом конфискации, по существу, послужило предисловие адвоката Манфреда Рёдера.

Нужно согласиться - это предисловие содержало много заостренной полемики. Однако в нем, по сути, говорилась одна только правда, которую определенные круги очень не любят слушать, но она, несмотря на это, остается правдой. Это была именно правдивая речь по праву разгневанного человека. Если такие слова можно использовать как предлог для запрета рассказа на основе фактических данных, который кое-кому не нравится, то это одновременно постыдно и разоблачительно.

Нужно приветствовать, что Тис Кристоферсен вопреки этим и некоторым другим официальным придиркам решился на новое издание его необходимого труда. Я не хотел бы моим предисловием, о котором попросил меня автор, снова дать повод для изъятия книги. Поэтому я в дальнейшем ограничусь констатацией нескольких неопровержимых фактов, которые подчеркивают достоверность и историческую правдивость рассказа Кристоферсена.

Кристоферсен описывает Освенцим как лагерь, в котором заключенному нужно было работать, но в котором, однако, можно было жить. Кое-кому, кто до сих пор узнавал о концентрационных лагерях Третьего Рейха исключительно из единообразно управляемых средств массовой информации, это сначала покажется невероятным. Между тем, все выглядит так, как будто такое изображение Освенцима теперь, по крайней мере, частично собираются признать даже официально. Ведь никто иной, как сам руководящий верховный прокурор доктор Адальберт Рюккерль, который с 1966 года руководит «Центральным бюро земельных управлений юстиции по расследованию национал-социалистических преступлений» в Людвигсбурге, в своей недавно появившейся книге «NS-Vernichtungslager im Spiegel deutscher Strafprozesse» (Национал-социалистические лагеря смерти в отражении немецких уголовных процессов) подчеркнуто говорит о том, что Освенцим - впрочем, также и Майданек - имел якобы «двойную функцию»: это был как «концентрационный лагерь», так и «лагерь смерти». Только Белжец, Собибор, Треблинка и Хелмно служили якобы «исключительно для убийства множества евреев посредством ядовитого газа».

Поразительно, так как до сих пор об этом говорили совсем иначе! В то время как едва ли хоть что-то говорилось о мнимых «лагерях смерти» Рюккерля, Освенцим всегда в его совокупности был представлен как «лагерь смерти», прямо-таки как центр утверждаемого уничтожения евреев. А именно согласно до сих пор действующей версии в части лагеря Биркенау (Бжезинка) нетрудоспособные, женщины с детьми и старики «непосредственно после их прибытия» были убиты в «газовых камерах», остальные евреи, однако, «уничтожались работой» в других частях лагеря комплекса Освенцима.

Таким был, например, также «результат» т.н. Освенцимского процесса – того уголовного процесса, который проводился в 1963-1965 годах против двадцати - первоначально двадцати двух - бывших членов лагерного персонала Освенцима и сотворил в свое время всемирную сенсацию. Бернд Науманн, тогдашний репортер газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung на процессе, определенно констатировал в своем изданном в форме книги под заголовком «Освенцим» обобщающем репортаже о процессе, что «продолжительность жизни попавших в Освенцим заключенных составляла... только несколько недель»! Даже если в этом можно увидеть обычное журналистское преувеличение, то почти всеобщее мнение сходилось, все же, до сих пор на том, что, во всяком случае, жизнь «рабочих евреев» в Освенциме, как правило, длилась едва ли больше нескольких месяцев.

Только отдельные еврейские авторы первого послевоенного времени совпадали, по крайней мере, частично с высказываниями Кристоферсена, что все-таки весьма примечательно.

Так, полный еврей и социалистический руководитель доктор Бенедикт Каутский сообщал в своей вышедшей в 1946 году книге «Teufel und Verdammte» («Черт и проклятый»), что заключенные концентрационных лагерей с 1942 и еще больше с весны 1943 года, учитывая их профессиональную подготовку, привлекались к работам; они частично сотрудничали также с гражданскими рабочими. Каутский сам был, по его собственным словам, с 1938 по 1945 годы заключенным концентрационного лагеря, причем с ноября 1942 года в Освенциме, где он работал, прежде всего, на тамошней фабрике по производству буна-каучука. Поэтому его свидетельства также относятся, само собой разумеется, и как раз к этому лагерю. Об «уничтожении работой» у него нет ни слова. Он сам был бы живым контрпримером. Немцы зависели от рабочей силы евреев, и им было бы неразумно убивать их истязаниями или недостаточным питанием или хотя бы даже только ослаблять их.

Впрочем, мать Каутского умерла в лагере Биркенау, который служил якобы только для «уничтожения», в декабре 1944 года в возрасте 80 лет естественной смертью. В последние недели жизни она даже была размещена в отдельной палате и получала особое медицинское обслуживание. Это следует, во всяком случае, из сообщения одного товарища по заключению, которое было опубликовано в декабре 1945 года в определенно находящейся вне подозрения Wiener Arbeiterzeitung (Венской рабочей газете). Чтобы избежать недоразумений: я не одобряю то, что такие старые люди вообще содержались в концентрационном лагере. Но утверждение, что старики попадали туда только для того, чтобы их там уничтожили газом, однозначно оказывается здесь сказкой! Другой еврейский автор, Бернхард Клигер, назвал в своих написанных в 1946 году - сначала на французском языке - мемуарах «Дорога, по которой мы шли» (первое немецкое издание в 1957) главный лагерь Освенцим I «роскошным лагерем» касательно его оборудования и оснащения, и это было сказано им абсолютно всерьез. Он дальше пишет, что этот лагерь в начале 1944 года стал для находившихся в нем евреев, которые должны были составлять примерно 80% узников лагеря, прямо-таки «санаторием» и объяснял это дословно так:

«Для нас, евреев, наступило золотое время...»

Это описание Клигера относится, что следует отметить еще раз, к 1944 году. Это был год, когда также Кристоферсен и я сами познакомились с Освенцимом, в котором, однако, согласно легенде мнимое уничтожение евреев должно было достигнуть своего апогея. Хотя Клигер тоже пишет о «убийстве газом» в Освенциме-Биркенау, а также о том, что там в то же время «400.000 венгерских евреев... было уничтожено за несколько недель». Все же, он знает это только со слухов - вероятно, происходивших из более позднего времени, так как он сам жил не в Биркенау, а в главном лагере Освенцим.

И описанное Клигером хорошее настроение размещенных в главном лагере евреев на протяжении 1944 года едва ли было бы объяснимо, если бы всего в трех километрах от них, в Биркенау, действительно ежедневно «уничтожались» тысячи евреев, как гласит известная легенда. Тот, кто ежечасно должен был считаться со смертью, не может даже и в воспоминаниях - как Клигер – говорить о «золотом времени».

Впрочем, из предисловия к книге «Menschen in Auschwitz» (Люди в Освенциме) Германа Лангбайна можно узнать удивительный факт, что Клигер при эвакуации Освенцима весил 85 кг. Бывший писарь в канцелярии медчасти Освенцима, Лангбайн, должен был это знать. Кажется, среди узников были даже «тяжеловесы». Примечательная констатация Кристоферсена, что «проходило некоторое время», пока попавшие истощенными в лагерь арестанты «откармливались», могла быть не такой уж неверной, как могло показаться на первый взгляд. Также я при моих различных посещениях главного лагеря Освенцим в середине 1944 года не видел заключенных, которые производили впечатление истощенных. Был даже приказ Гиммлера от 26 октября 1943 года (!), где всем комендантам лагеря среди прочего предписывалось обеспечить заключенных достаточным питанием для сохранения их работоспособности.

Кристоферсен - как следует из его мемуаров - также не заметил ничего связанного с предполагаемыми массовыми убийствами газом в Освенциме-Биркенау, хотя он постоянно получал для себя рабочих из этого лагеря. Характерно, что объясняет к тому же Рюккерль читателям своей вышеупомянутой книги, «что кое-кто, который временно во время войны был 'в Освенциме', неопровержимо может объяснить, что он совсем не замечал ничего, свидетельствовавшего о существовании газовых камер», именно потому, что «огромный размер комплекса лагеря» и «двойная функция» Освенцима этого якобы не допускали. Рюккерль в своей аргументации не учитывает, однако, одно обстоятельство, которое в остальном играет немалую роль в литературе об Освенциме: видимые издалека признаки сгорания бесчисленных человеческих трупов, а также связанный с этим якобы постоянно парящий над всем комплексом лагеря трупный запах, что, например, уже упомянутый Бернд Науманн в его репортаже об Освенцимском процессе во Франкфурте описывает следующим образом:

«Смрад сожженного мяса протянулся на много километров над землей. Темные жирные клубы дыма двигались по широкому небу».

Я должен признаться, что также я тогда не замечал ничего такого. Также та делегация Международного Красного креста, которая посещала Освенцим в сентябре 1944 года, в ее опубликованном в 1947 году в Женеве сообщении об этом посещении ничего не упомянула об этом. Конечно, для временного посетителя Освенцима - как думает Рюккерль - возможные «газовые камеры» могли оставаться в тайне. Однако необходимое для утверждаемых массовых уничтожений непрерывное сожжение трупов не смогло бы ускользнуть даже от такого посетителя. Если мы только вспомним, что по легенде, начиная с мая 1944 года, в течение примерно трех месяцев должны были быть так уничтожены около 500.000 венгерских евреев, то в этом случае за один день нужно было бесследно устранять более 5000 человек. Так как число наличествующих в крематориях печей называется в количестве 46, и сожжение трупа в такой печи еще сегодня требует примерно 90 минут, в целом в день можно было бы кремировать 736 трупов, даже если бы все крематории работали на полную мощность круглые сутки. При этом еще не учтены непременно необходимые чистка, наведение порядка и ремонтные работы. Остальные примерно 4.500 жертв убийств газом должны были бы - как это также утверждается – сжигаться под открытым небом. При всем скепсисе по отношению к возможности такого предприятия вообще, можно, по меньшей мере, сказать, что это никогда не могло бы оставаться незамеченным. Из признания Рюккерля, что временный посетитель не смог бы узнать функцию уничтожения Освенцима, логически следует только тот вывод, что, по меньшей мере, утверждаемые массовые уничтожения в действительности в нем вовсе не происходили.

Мемуары Кристоферсена об Освенциме, конечно, не доказывает, что в Освенциме вообще не погиб ни один еврей. Доказывать это, пожалуй, также не было намерением автора, который только хотел рассказать, что он сам испытал во время своего откомандирования в Освенцим. С другой стороны, однако, наконец, представляется необходимым констатировать, что распространители легенды об Освенциме до сегодняшнего дня не предоставили нам доказательств своих утверждений и что, в частности, также Освенцимский процесс при его проведении в духе показательных процессов и его частично невозможных и противоречивых результатах тоже не предоставил такие доказательства. На этом фоне свидетельские показания Тиса Кристоферсена по-прежнему сохраняют их особое значение.

Я желаю также этому новому изданию «Лжи об Освенциме» самого широкого распространения, к пользе для нашего народа и к просвещению всего мира!

 

Доктор Вильгельм Штэглих

ЛОЖЬ ОБ ОСВЕНЦИМЕ

Нижеследующий рассказ не предназначен для оправдания концентрационных лагерей.

Требование объявить вне закона, упразднить или запретить (с помощью международных соглашений) концентрационные лагеря или лагеря для интернированных, никогда не было высказано.

Это также не будет возможно. Нельзя сделать второй шаг, не сделав первый. Сначала нужно упразднить войну – потом можно будет также отменить и лагеря для интернированных. В стране, которая ведет войну, нельзя отправить членов вражеской нации на родину, чтобы они смогли там бороться против страны, в которой они сейчас находятся в гостях.

Вынужденное молчание

Я был в Освенциме, а именно с января по декабрь 1944 года. После войны я услышал о массовых убийствах заключенных евреев, которые якобы осуществляли СС. Я был удивлен. Вопреки всем свидетельским показаниям, всем газетным сообщениям и радиопередачам и телевизионным передачам я также сегодня не верю в эти зверства. Я также говорил это всюду снова и снова. Но это было бесполезно. Никто не хотел мне верить. Доказательства, так говорили мне, слишком однозначны и не терпят возражений. Судебные процессы привели к ясным выводам, что в Освенциме были устройства для убийства газом, и даже сам Хёсс как комендант лагеря подтвердил это. Тот, кто хотел бы оспаривать это, возможно, даже сам оказывается подозрительным как соучастник в убийствах евреев. Я должен быть осторожен, так как у военных преступлений еще не истек срок давности. Против меня может тоже быть начат судебный процесс, и мне лучше было бы помолчать. «Кому польза от того, если ты захочешь попытаться исправить историю? Ты же совсем ничего не изменишь! - Только признание нашей вины снова вернуло нас в общность народов. - Подумай, ведь у тебя семья. - Никто не поверит в твои рассказы... Молчи, это самое умное, что ты можешь сделать».

Честно говоря, ко мне самому тоже приходили сомнения. Если слышишь со всех сторон и все время одни и те же истории снова и снова, то вполне понятно, что, в конце концов, сам в них поверишь. «Куда же подевались евреи, если их всех не отравили газом?» Я не знаю этого, но я задумываюсь над тем, откуда вообще взялось столько евреев, если целых шесть миллионов их можно было убить на войне. На моей шлезвиг-гольштейнской родине их перед войной почти совсем не было. Так называемые «евреи-скототорговцы» отсутствовали в деревне полностью. Язвительные люди говорят, что их там не было потому, что крестьяне в Дитмаршене и Ангельне были намного хитрее евреев. Очень многие евреи ускользнули перед войной и во время войны за границу, и много евреев также пережили концентрационные лагеря... и много евреев снова живет сегодня среди нас.

Первые сомнения пришли ко мне, когда я прочитал листовку Бинара Аберга[1] из Норвиккена/Швеция. Он сопоставил официальные числа еврейского населения во всем мире до и после войны и установил, что евреи во время войны должны были так сильно размножаться, что каждая женщина в плодотворном возрасте должна была рожать по одному ребенку каждый год, если число в шесть миллионов убитых евреев соответствует действительности.

В 1948 году, согласно статье в газете «New York Times» от 25 февраля 1948 года, написанной У. Болдуином, признанным и беспристрастным экспертом во всех вопросах демографии, которого даже с самой большой фантазией нельзя назвать «антисемитом», в мире снова жило между 15.600.000 и 18.700.000 евреев. Миф о шести миллионах убитых евреев, другими словами, не может быть правдивым, так как даже если взять самое низкое число, это значило бы, что предвоенное население 15.688.259 минус 6 миллионов убитых, итак в действительности не больше чем 9 миллионов, никак не могло бы размножиться в течение десяти лет с 7.000.000. Это невозможно биологически!

Потери еврейского народа во время Второй мировой войны, несомненно, достойны сожаления. Однако они составили не шесть миллионов человек, а самое большее двести тысяч. По данным Международного Красного креста количество «погибших в концлагерях и тюрьмах жертв расового и политического преследования» составляет лишь 300.000 (газета «Cannstätter Zeitung» от 12 мая 1956 года). Это число охватывает, однако, не только евреев, но также ничего не говорит о причине смерти. Зарегистрированы лишь все случаи смерти, в том числе также те, которые нужно приписывать возрасту, болезни или воздушным налетам на лагеря. Другие источники считают, что это число еще меньше. Документы и высказывания, которые утверждают нечто иное, более чем сомнительного происхождения. (По этой теме ср., например, Р. Харвуд: «Действительно ли умерли шесть миллионов?», A. Р. Батц: «Обман столетия» (оба изданы Historical Review Press, Richmond, Surrey, Великобритания) и т.п.)

Даже ведущий австрийский социал-демократ доктор Бенедикт Каутский, полный еврей, который пробыл в концлагерях с 1938 до 1945 года, из них три года в Освенциме, должен был признаться, что он никогда не видел газовую камеру:

«Я был в больших немецких концентрационных лагерях. Однако я должен правдиво признать, что ни в одном лагере, нигде и никогда я не видел такого устройства как газовая камера». (Каутский, «Черт и проклятый», Цюрих 1946, стр. 272 и на следующих страницах).

Рихард Бэр, последний комендант Освенцима (с 1943) и таким образом самый важный свидетель, о котором парижская еженедельная газета «Rivarol» сообщает, что его нельзя было отговорить от того, что «в течение всего времени, в которое он руководил Освенцимом, он никогда не видел газовые камеры и не знал, что они существуют», внезапно умер, к сожалению - хотя за четырнадцать дней до смерти он еще был совершенно здоров - 17 июня 1963 года в следственной тюрьме.

Я никогда не скрывал того, что был в Освенциме. Когда меня спрашивали об уничтожении евреев, я отвечал, что мне ничего не было известно об этом. Я только удивлялся, как быстро и беспрекословно население восприняло и поверило в истории о массовом убийстве с помощью газа.

Последствия моего ранения на войне в 1940 году принесли мне хроническое нагноение в лобных пазухах. Из-за самой маленькой простуды мне приходилось отправляться в военный госпиталь. Осенью 1942 года мое врачебное обследование дало заключение: длительное GvH (служба в гарнизонах на родине). Я попросил отпуск для учебы и зимой 1942/43 года посещал Высшую школу земледелия в Ландсберге на Варте. Весной 1943 года в нашу школу прибыл некий капитан OKH (Главное командование сухопутных войск), чтобы отобрать несколько фермеров, которые были бы готовы поехать на Украину, чтобы возделывать там каучук. Я вызвался и был принят.

Кок-сагыз

Подвижная война нуждается в транспортных средствах, и транспортные средства нуждаются в шинах, а шины делают из резины. Можно искусственно производить резину из угля, извести и серы – это называется буна-каучук - но без добавления природного каучука ничего из этого не выйдет. Не хватает клея. Русские, в их стремлении стать независимыми от импорта (когда мы делали то же самое, то это сегодня расценивается как подготовка к войне), систематически исследовали всю свою флору в поисках каучуконосов... и нашли некоторые - в том числе кок-сагыз, растение, родственное одуванчику. Белый латекс в его корнях был богат каучуком. Теперь этот каучук стал очень важным для дальнейшего ведения войны. Уполномоченный по вопросам автотранспорта в OKH создал отделы разведения, применения и исследования. Я был после короткой учебы послан на Украину как эксперт по разведению каучуконосных растений. Я никогда еще не видел растения кок-сагыз. Все же, практическая работа и поддержка нескольких русских агрономов вскоре дали мне необходимые знания.В 1943 году мы потеряли Украину, и в начале 1944 года меня перевели в отделение растениеводства в Институте императора Вильгельма. Этот институт перевел филиал отделения в Освенцим. Потому я поехал в Освенцим и только во время путешествия туда узнал, что там был концентрационный лагерь. Так как я был ранен еще во французской кампании и проводил свое время снова и снова в военных госпиталях, я не смог сделать военную карьеру. Я был только ефрейтором и по моей должности зондерфюрером при OKH (Z), это была лейтенантская должность. Затем наша служебная инстанция осенью 1943 года была подчинена СС, и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер стал нашим верховным руководителем. Он был, как известно, дипломированным агрономом. Наше учреждение теперь называлось: O.K.H. (Главное командование сухопутных войск) B.d.K. (уполномоченный по вопросам автотранспорта) откомандированный к рейхсфюреру СС, отделение растительного каучука.

Все же, мы сохранили нашу форму Вермахта, и нам также не делали татуировку с нашими группами крови. Это, наверное, многим из нас спасло жизнь.

Если мне теперь предстоит рассказать о своем опыте в Освенциме, то у меня есть сомнения, должен ли я также называть имена моих еще живых товарищей, с которыми я еще сегодня поддерживаю контакт. Я сам знаю, что должен считаться с репрессиями, если я нарушу молчание. Я теперь готов рискнуть и частично мне уже пришлось столкнуться с ними.

Как издатель «КРЕСТЬЯНСТВА» и «КРИТИКИ», а также раньше «НЕМЕЦКОГО КРЕСТЬЯНИНА» я никогда не скрывал то, что думаю. Все же, в 1969 году я передал мой крестьянский двор моему сыну. Тогда я думал, что я как главный редактор газеты «НЕМЕЦКИЙ КРЕСТЬЯНИН» смогу прокормить себя сам. Моим друзьям известно, что из-за экономических трудностей эта газета была передана под управление издательства DSZ господина доктора Фрая из Мюнхена. Все же, редактура этой газеты никогда не была в моих руках, с тех пор как ее перевели в Мюнхен. Я был в буквальном смысле слова «номинальным редактором». Я мог видеть газету только тогда, когда она уже была напечатана. Я все реже находил в ней мои собственные статьи. Повторные претензии побудили господина доктора Фрая бессрочно уволить меня. Процесс перед судом по трудовым спорам окончился жалким компромиссом. С этого времени я по-настоящему безработный, и, хотя биржа труда устроила для меня переподготовку для простой административной службы, мне невозможно получить работу. Хотя мне лишь 55 лет, у меня уже нет никаких перспектив присоединиться к профессиональной жизни.

Почему же мне теперь не рассказать о том, что я знаю? Я влачу свое существование в скромной, но счастливой бедности. Мои дети обеспечены. Все же, я не хотел бы создавать трудности моим бывшим начальникам и товарищам, часть которых еще работает.

Жизнь в лагере

Было холодно и ветрено, когда 15 января 1944 года я прибыл в Освенциме на вокзал. Я подумал, не взять ли мне такси. Но там были только дрожки с лошадьми, и я решил пойти пешком. Я оставил свой багаж на хранение и спросил дорогу к комендатуре лагеря. Это было вовсе не далеко. Лагерь, казарменный комплекс с безобразными, но солидными зданиями, лежал в непосредственной близости. Ворота лагеря с надписью «Труд освобождает» были первым, что я мог увидеть в концентрационном лагере Освенцим. Мне бросилось в глаза, что очень многие заключенные ходили свободно без всякой охраны. Позже я узнал, что лагерь, который был окружен забором из колючей проволоки под током, охранялся только ночью. В течение дня заключенные могли свободно передвигаться на огромной территории. Однако эта территория была окружена постами часовых, которые ночью, после вечерней переклички, возвращались внутрь ее.

Я доложил о своем прибытии моему начальнику, оберштурмбаннфюреру доктору А. Это был большой, статный мужчина с голубыми со стальным отливом глазами и несколько красноватыми волосами. Приветствие было сердечным. Выяснилось, что он очень хорошо знал моего брата, который также служил при СС. Я сразу задал несколько любопытных вопросов в отношении концентрационного лагеря. Так я хотел знать, например, что за люди находились тут в заключении. Его ответ:

«Что касается немцев, то тем, кто тут сидит, здесь самое место... Враги народа... в остальном здесь сидит европейская элита». В этих его словах, как я установил позже, было много правды. Я представился его сотрудникам. Хауптштурмфюрер Б., русский эмигрант, бывший царский офицер, который наряду с русским языком также в совершенстве знал немецкий и французский языки, предложил отвезти меня на мою квартиру. Для сельскохозяйственного сектора офицерам полагались не автомобили, а конные повозки с кучером. Я нашел это несколько хвастливым. Также и то, что арестанты, которые встречали нас, останавливались, снимали шапку и становились по стойке «смирно», было для меня немного неловко. Но мы были офицерами, и солдаты СС тоже приветствовали нас солдатским отданием чести.

Моя квартира находилась в Райско на удалении примерно трех километров от главного лагеря. Там был женский лагерь, теплицы и помещения лаборатории для нашей работы по выращиванию растений. Мне была предоставлена комната в отдельно стоявшем доме. Я делил этот дом с моим коллегой, оберштурмфюрером доктором Ц., в задачи которого входил надзор за отделением растениеводства. Он был очень веселым человеком, и в его смехе было что-то сердечно-освежающее. У заключенных он был очень популярен. Даже сегодня ему еще пишут письма бывшие арестанты из Освенцима. Он женился молодым и позднее разрешил своей жене и обоим его детям еще дошкольного возраста приехать к нему. Я позже занял квартиру в построенной теплице. Там я жил вместе с одним ученым из Института императора Вильгельма. Я могу назвать его имя - это был доктор Бёме. После капитуляции его застрелил какой-то озверевший гражданский поляк. Он определенно не причинил никому никакого вреда и был воплощением любезности и готовности помочь.

Первой заключенной, с которой я познакомился, была «Агнес». Агнес принадлежала к «Свидетелям Иеговы», и она была выделена нам как «уборщица». Я хотел расспросить ее о ситуации в концлагере - но Агнес хранила молчание. Другой была госпожа Поль. Ей подчинялась кухня. Она также была «исследовательницей Библии» и раздавала арестантам листовки. Это не было позволено - но в мои задачи не входил надзор за заключенными. Кроме того, мне ее писания представлялись безвредными. В религиозных вопросах я всегда был толерантен. До сегодняшнего дня я не могу отказывать Свидетелям Иеговы в определенном восхищении и уважении. Их можно было запирать в тюрьму из-за их веры, и они страдали, так как они хотели страдать. Они не нуждались в охране, и они могли свободно передвигаться также вне цепи сторожевых постов.

В нашем женском лагере в трех бараках были размещены примерно триста женщин. Это были избранные кадры, которые работали почти исключительно для отделения растениеводства. В основном это были евреи и поляки, и несколько французов. Все очень хорошо говорили по-немецки. У многих были академические звания. Их работа носила научный характер, и они были очень независимы. Фактически происходило так, что не я, а заключенные должны были меня инструктировать, вводя в курс дела. Я попросил их объяснить мне суть их работы, и они делали это с определенной гордостью - я почти мог бы назвать это важничаньем. Однако у меня сложилось впечатление, что арестанты выполняли свою исследовательскую работу с усердием и радостью.

Растениеводство по методу селекции предусматривает исследования и отбор. Корни каучуконосов исследовались на предмет содержания каучука и затем увеличены с помощью черенков. Семена от них тщательно собирались и снова засеивались. Саботаж в этом деле был бы очень легок - но неизвестно ни об одном случае подобного рода. Ну, нужно также сказать, что заключенные мало доверяли друг другу. Там была старая ненависть между националистически настроенными поляками и евреями. Национал-социалистический антисемитизм был напротив безвреден. Результаты в повышении содержания каучука были весьма удовлетворительны. К сожалению, я больше не могу вспомнить цифры.

Хауптштурмфюрер Б. ездил в оккупированные восточные области и искал там ученых. Он привез в Освенцим несколько русских ученых с семьями, которые работали для нас как гражданские служащие и делали это также с большой охотой.

Трагическая ситуация сложилась, когда он привез в Освенцим русского агронома Я. Засмошека. Агроном встретил среди заключенных свою прежнюю возлюбленную. Эта встреча не осталась без последствий. Но Засмошек смог жениться на своей любимой. Ее отпустили из заключения. Я снова встретил обоих еще после эвакуации Освенцима в Галле на Заале. Они оба сияли от счастья. Мне в душе вовсе не было так радостно, так как я только что пережил в Дрездене бомбардировку 13 февраля и сам только чудом не пострадал. Думаю, что в тот день в Дрездене погибло больше людей, чем за все годы войны умерло в Освенциме. Однако военные преступления союзников даже сегодня еще не подлежат обсуждению.

Какой был распорядок дня заключенных в Освенциме? В 7.00 ч. побудка, умывание и душ, завтрак, утренняя поверка и в 8.00 ч. начало работы. С 12.00 до 13.00 ч. обеденный перерыв и в 17.00 ч. конец рабочего дня. В 19.00 ч. перекличка, затем внешняя цепь сторожевых постов заходила внутрь территории и охраняла только лишь лагерь изнутри. Почта доставлялась арестантам ежедневно. Пакеты и посылки открывались при перекличке и контролировались надзирателем лагеря. Редко случалось, что кое-что не передавалось арестанту, например, медикаменты и определенные книги и газеты, фотоаппараты, радиоприемники и другие технические устройства. Однако эти вещи оставались собственностью заключенных. Их относили в «Канаду» и хранили там.

«Канадой» называли огромный склад, в котором хранили всю собственность выселенных или переселенных евреев, которые были интернированы в Освенциме. В «Канаде» было все - поэтому такое название. Но «Канада» строго охранялась снаружи. У нас на нашей метеостанции была одна помощница СС, которая однажды утащила себе из «Канады» пару шелковых чулок. За это она предстала перед военным трибуналом... за мародерство. Но сами арестанты, которые там работали, крали как вороны.

Мне бросилось в глаза, как элегантно были одеты наши заключенные. Хотя они должны были носить свою арестантскую одежду, но их белье, чулки и обувь были безупречны и в полном порядке. Они также не забывали заботиться о красоте. Губная помада, пудра и косметика входили в имущество заключенных женщин. В мое время подстриженных наголо евреек в Освенциме уже не было. Все же, мне рассказывали, что что-то в этом роде когда-то действительно было в Освенциме. Но вид их был настолько ужасен, что даже самые бесчувственные офицеры СС не могли его вынести. Каждую субботу команду наших женщин посылали на склад главного лагеря для обмена белья. Они потом возвращались оттуда с самыми великолепными трофеями, которые распределялись между заключенными. Я думаю, на эти кражи специально смотрели сквозь пальцы.

 

Ольга

В мае меня впервые посетила жена. Она работала преподавательницей сельскохозяйственного домоводства и с любопытством приехала на мое место работы в концлагере. Уже один тот факт, что в любое время к нам могли приезжать члены наших семей, доказывает открытость руководства лагеря. Если бы Освенцим был большим лагерем смерти, то нам наверняка не разрешали бы принимать наших родственников. Формальности, которые еще сегодня необходимы, чтобы получить право на посещение в основанной Вальтером Ульбрихтом тюрьме, не были необходимыми. Сравнение Освенцима с ГДР вовсе не так уж ошибочно.

Мы поженились недавно, и еще мало что успели нажить в нашем браке. Я забрал ее с вокзала. Она приехала в деревянных сандалиях, косынке и без чулок. Была война, и элегантность для нас была роскошью.

Затем я получил новую «уборщицу». Горничная было бы более подходящим выражением. Ольга! Ольга была полькой. Она была уникумом - но она трогательно заботилась обо мне и была исключительно услужливой. Всегда в моей комнате были цветы, всегда чистые столовые приборы и чистые занавески, и всегда у Ольги был для меня сюрприз. К визиту моей жены Ольга особенно прекрасно приготовила мою комнату. Над моей кроватью она повесила молящегося ангела - черт знает, где она его тут взяла. Ее забота была для меня почти слишком назойливой, но я должен был это терпеть, потому что не хотел причинять боль этой доброй и заботливой душе.

Во время пребывания моей жены начались работы на каучуковых полях, и я не мог уделять ей много внимания, но моя жена нашла себе в лице Ольги самую лучшую компанию. Она могла говорить как по писаному. Моя жена подумала, что она должна сделать ей маленький подарок и купила какую-то безделицу. Когда я провожал жену назад к железной дороге, я едва ли смог ее снова узнать. Она была по-новому одета с головы до ног. Ольга обеспечила ей все - даже новый чемодан. Моя жена принесла мне несколько маленьких лакомств, которые она сэкономила из своей еды, в том числе также кусок масла. Ольга каждый вечер готовила мне жареный картофель, который плавал в масле. Все же, маслом никогда дело не ограничивалось. Ежедневно прибывали продовольственные посылки Красного креста, и Ольга чувствовала себя обязанной позаботиться также и обо мне. Нет, заключенные в Райско не голодали. И если у нас появлялась новая партия заключенных, которые прибывали в лагерь истощенными и худыми, то уже через несколько дней у них уже завязывался жирок.

Лагерь смерти?

«Лагерь смерти был вовсе не в Освенциме, а лагерь смерти был в Биркенау». О таком я слышал и читал после войны. Однако, я был также и в Биркенау. Этот лагерь мне совсем не понравился. Он был переполненным, и люди там не производили на меня хорошее впечатление. Все было очень запущенным и грязным. Там я видел также семьи с детьми. Их вид причинял мне боль. Но мне говорили, что не хотели бы разделять детей с их родителями, если они были отправлены в лагерь. Несколько детей были заняты также веселой игрой в мяч. Тем не менее, думаю, что детям не место в лагерях для интернирования - и то, что англичане тоже поступали так, например, на Англо-бурской войне, это плохое оправдание. Я говорил это также моему начальнику. Его ответ: «Я разделяю Ваше мнение - но я не могу это изменить».

Моим заданием было отобрать сто работников для окучивания плантаций растения кок-сагыз в Биркенау. Это происходило следующим образом. На перекличке заключенных спросили, готовы ли они к этой работе и приходилось ли им уже что-то такое делать. В большинстве случаев вызывалось больше людей, чем было нужно. Тогда происходила «сортировка». Эту «сортировку» позже интерпретировали неверно. Естественно, заключенным хотели дать занятие – да и сами арестанты хотели работать. Сортировка заключалась только в том, чтобы проверить, подходили ли заключенные по своему предрасположению, своим умениям, своему мастерству, а также и по своему физическому состоянию для работы.

Заключенные из Биркенау на плантации кок-сагиз

Факт состоит в том, что в Освенциме было больше людей, чем имелось рабочих мест или чем их могло быть создано. Естественно, мне было важно, чтобы я получил рабочие руки, которые уже работали в сельском хозяйстве. Там евреи отсутствовали. Очень хорошими работниками были поляки. Цыгане были абсолютно непригодными. Команда 11, так называлась наша женская рабочая колонна из Биркенау, ежедневно прибывала в Райско и работала вне цепи сторожевых постов на полях каучуконосов. Я почти ежедневно имел дело с этими людьми из Биркенау и также охотно выслушивал их жалобы. Однажды я увидел, как часовой-эсесовец ударил в зад одну из женщин. Я призвал его к ответу. Женщина якобы обозвала его «нацистской свиньей», оправдывался он. Но факт был в том, что сначала сам часовой оскорбил женщину.

Я сообщил начальству об этом инциденте, и эсесовца перевели в штрафной батальон в Данциг. С этого дня я пользовался большим уважением у заключенных, особенно из команды 11 из Биркенау. Все чаще арестанты приходили ко мне, когда у них были просьбы или жалобы. Я делал все, что мог, так как для меня заключенные были не врагами, а интернированными. Часто я оказывал им также услуги, которые нарушали инструкции.

Я мог доставить им самую большую радость, когда брал их с собой на прогулку к реке Суле и в жаркие летние дни 1944 разрешал им в ней купаться.

В остальном окучивающая бригада из Биркенау была веселой кучкой. Она пела свои польские народные песни во время работы, и цыгане добавляли к этому свои танцы.

Сначала меня возмущала и вызывала озабоченность плохая упитанность работников, но потом я узнал, что заключенные попадали в лагерь в очень плохом состоянии, и требовалось некоторое время, прежде чем они могли откормиться. Часто я обедал с ними из их котла, и это шло мне на пользу. Но у команды 11 были также тайные источники продовольствия. Они приносили самые чудесные вещи из своих тайных убежищ. Ночью эти убежища снова и снова наполнялись их друзьями. Также случалось, что эти друзья надевали одежду заключенных и маршировали с другими арестантами в лагерь, а вместо этого другой арестант получал несколько дней отпуска. Освенцим находился в Польше, и местное население помогало арестантам, насколько хорошо оно умела это - даже если это и не разрешалось.

Немецкие оккупационные войска и, прежде всего, так называемая гражданская администрация часто, как мы все знаем, поступали так, что не могло вызвать хорошего отношения к ним у местного населения. Мероприятием, которое совсем не нравилось мне, была экспроприация земли у польских мелких крестьян. Они должны были отдавать свою землю для сельскохозяйственных предприятий, которые принадлежали к концлагерю Освенцим. Все же, мне говорили, что они за это получили компенсацию, таким же образом как другие земельные собственники, которые должны были отдавать свою землю, например, для строительства автобанов. Я не считал также правильными мероприятия по переселению, но меня снова и снова заверяли, что они никогда не происходили в принудительном порядке. Лишение свободы это жестокое мероприятие - но война была еще жестче, и она становилась также для нас все жестче и все более жестокой. Осенью 1944 года концлагерь в Освенциме впервые разбомбили американские летчики. Жертвами стали примерно двадцать заключенных. Я сам потерял веру в окончательную победу с удавшейся высадкой союзников на французском побережье Ла-Манша - во всяком случае, ко мне уже приходили сомнения. Сообщения с фронта становились все более разочаровывающими, да и заключенные тоже были хорошо проинформированы - черт знает через кого. Однако о заключенных лагеря в нашей области по-прежнему хорошо заботились. Оберштурмбаннфюрер А. добился того, чтобы раз в неделю в наш лагерь приезжала кинопередвижка.

Мы вместе с арестантами смотрели, среди прочего, такие фильмы, как «Мюнхгаузен» и «Золотой город». Фильм «Еврей Зюс», конечно, заключенным не показывали, а также не показывали и пропагандистские фильмы вроде «Кольберга» и «Кадетов». В общем помещении могли также проводиться богослужения для заключенных. Я сам посещал различные богослужения и должен сказать, что они были порой очень торжественны, особенно службы русской православной общины, к которой принадлежали наши русские гражданские служащие. Среди заключенных лагеря образовалась также театральная группа, и однажды вечером они пригласили нас на премьеру «Фауста». Актеры не смогли бы сыграть лучше.

Я сам охотно взял бы к зиме снова отпуск для учебы, но положение на фронтах было серьезным, и перспективы были плохи. Мне предложили курсы заочного обучения. Я попросил прислать мне книги. Один арестант, еврейский врач из Праги, предложил зубрить материал со мной. Так я каждый день получал дополнительные уроки от заключенного. Это было возможно в Райско. Евреи были умными, и они были, насколько я познакомился с ними в Освенциме, также очень милыми людьми. Летом моей матери разрешили на несколько дней приехать ко мне. Естественно, сразу завязалась крепкая дружба между моей матерью и Ольгой. Однажды вечером моя мать спросила меня о крематории, где сжигали людей. Мне ничего не было известно о наличии такого устройства. Я решил спросить Ольгу.

Она также не могла сказать мне ничего точного, но зарево пожара всегда якобы можно было видеть в направлении на Белиц. Я поехал в этом направлении и нашел шахту, на которой тоже работали заключенные. Я объехал весь лагерь и исследовал все очаги и все дымящие трубы. Однако я ничего не нашел. Я расспрашивал моих коллег, но ответом было только пожимание плечами и «мне не стоит верить всяким слухам». В Освенциме был крематорий; так как здесь жили 200.000 человек, и в каждом крупном городе с 200.000 жителями тоже был бы крематорий. Здесь, естественно, люди также умирают – и отнюдь не только арестанты. Жена оберштурмбаннфюрера А. тоже умерла здесь. Этого ответа для меня было достаточно.

Я за время моего пребывания в Освенциме не заметил даже самых незначительных признаков массового убийства газом. Также запах сожженного мяса, который якобы часто нависал над лагерем, - это абсолютная ложь.[2]

Поблизости от главного лагеря была большая кузница. Запах от выжигания подков, естественно, не был приятен. Впрочем, сегодня начальник этой кузницы живет в соседнем с моим селе. Вообще облегчения лагерного режима становились все великодушнее. В главном лагере был устроен бордель для мужчин. Любовь и того что к ней относится, - пожалуй, кое-что человеческое, и этого нельзя лишать также и интернированных. Естественно, были также влюбленные пары среди заключенных. Предотвращал ли теперь это публичный дом, это я рискну подвергнуть сомнению. Но то, что в Освенциме были публичные дома для заключенных, умалчивают во всех послевоенных рассказах. Талон на бордель был своего рода премией за хорошее поведение. Однако были арестанты, которые бросали этот талон в лицо своему капо. Прошу внимания! Мне это представляется особенным видом хорошего поведения.

История о кремации вызвала разногласия между Ольгой и мной. Уже давно эта женщина с ее вечной болтовней действовала мне на нервы. Ее услужливость была для меня слишком покорной, слишком рабской. Мне такое не нравилось. Она получила новое задание, в котором я бы ей не позавидовал. Ее направили как «надзирательницу» в женский лагерь, и она должна была наблюдать за тем, чтобы никакие заключенные-мужчины не попадали в женский лагерь без разрешения.

Ольга могла так чудесно ругаться – и нужно было видеть ее радость, когда она выгоняла мужчин из женского лагеря. Другие арестанты назвали ее «цербером» (адским псом).

Добрая Ольга, что же могло, пожалуй, с ней случиться? В коммунистическую Польшу она не хотела возвращаться[3] - почти никто из польских арестантов не хотел этого - и евреи тоже не хотели. Очень многие из них даже еще молились за победу немцев. Как я узнал от моего коллеги, оберштурмфюрера доктора Ц., которого я посетил только недавно, многие из бывших заключенных теперь в США. Он еще переписывается с некоторыми. Некоторые из них были также готовы, дать свидетельские показания в пользу обвиненных офицеров СС на процессах о концлагере, но их едва ли допустили. Тогда эти сообщения пошли по национальной прессе.