Российская империя не была заинтересована в уничтожении Москвы

Французы не желали Московского пожара



В своих воспоминаниях бригадный генерал французской армии Сегюр очень хорошо показал впечатление французов от пожара:

 

«Мы сами смотрели друг на друга с каким-то отвращением. Нас пугал тот крик ужаса, который должен раздаться по всей Европе. Мы приближались друг к другу, боясь поднять глаза, подавленные этой страшной катастрофой: она порочила нашу славу, грозила нашему существованию в настоящем и в будущем; отныне мы становились армией преступников, которых осудит небо и весь цивилизованный мир…»

 

Сегюр пишет и о том, как Наполеон, вступая в Москву, дал соответствующие распоряжения насчёт обеспечения порядка, и не допущения грабежей. Первые очаги пожаров французы тушили вместе с местными жителями. Так французская армия поступала и в других покорённых Европейских городах.



Из многих источников известно, что Наполеон собирался выторговать у Русского царя выгодный мир, в обмен на Москву. Он намерен был заниматься переговорами, уютно разместившись в захваченном городе. Когда же Москва превратилась в пепел и руины, Наполеон потерял предмет торга. Ему уже нечего было предложить.

 

Сильно пострадала и французская армия. Две трети войск, находившихся в Москве на момент пожара, погибло. Если бы они сами были инициаторами поджога, то, несомненно, побеспокоились бы о своей безопасности.



Российская империя не была заинтересована в уничтожении Москвы



Генерал-губернатор Москвы Растопчин, которого чаще всего и обвиняют в намеренном поджоге Москвы, действительно имел планы по уничтожению ряда стратегических объектов. Однако, полная ликвидация города никогда не предусматривалась. Это потеря гигантских ресурсов. И Кремль, конечно, тоже никто не собирался взрывать. Спустя десять лет (в 1823 г.) Растопчин написал в своё оправдание сочинение: «La verite sur l’incendie de Moscou» (Правда о пожаре Москвы):


«В нем граф заявлял, что главным поводом, побудившим его взяться за перо, было восстановление правды и критический разбор версии об его причастности к пожару, придуманной, по словам графа, самим Наполеоном, чтобы отвести от себя обвинения в варварстве.

 Как не без оснований полагал Ростопчин, для «сожжения столичного города империи надлежало иметь причину, гораздо важнейшую, чем уверенность во зле, могущим от того произойти от неприятеля». Ведь даже, несмотря на уничтожение шести восьмых частей города (75%), оставалось ещё много зданий для размещения вражеской армии. Единственным для неё злом в таком случае была бы гибель от огня запасов продовольствия. Но, как отмечал граф, они были весьма незначительны, так как за период военных действий подвоз провианта и фуража в Москву практически не осуществлялся. Запасы же зерна и муки были почти израсходованы из-за каждодневного снабжения армии хлебом и сухарями. И, наконец, пожар был крайне невыгоден русской армии, обременённой ранеными и беженцами, так как мог принудить французов выйти из города и вступить с ней в сражение, гибельное для русских.

Граф отвергал и частные обвинения, например в том, что под его руководством Леппихом были подготовлены зажигательные смеси: «Солома и сено были бы гораздо способнее для зажигателей, чем фейерверки, требующие предосторожности и столь же трудные к сокрытию, как и к управлению для людей, совсем к тому непривычных». Полной бессмыслицей, по мнению бывшего московского генерал-губернатора, являлось свидетельство, будто бы в его доме на Лубянке были в печи обнаружены петарды. «Для чего мне было класть петарды в моем доме? Принимаясь топить печи, их легко бы нашли, и даже в случае взорвания, было бы токмо несколько жертв, а не пожар».

Удивлялся граф и упрёкам в использовании выпущенных из тюрем колодников для поджога. Он спрашивал, разумно ли верить, чтобы уголовники, даже если бы условием их освобождения было исполнение приказа Ростопчина, при отсутствии контроля со стороны русских властей с одной стороны, и угрозе быть постоянно схваченными французами с другой стороны, бросились поджигать город?

Неправдой, по мнению Ростопчина, являлись и показания осуждённых за поджоги москвичей. Сам он беседовал с тремя оставшимися в живых из осуждённых французской администрацией, и те заявили, что их никто не допрашивал, а из задержанных тридцати человек французы отсчитали тринадцать, расстреляли и повесили на фонарные столбы с надписью, что это и есть поджигатели…» (Горностаев М.В. «Генерал-губернатор Москвы Ф.В. Ростопчин: страницы истории 1812 года»).

Кроме того, в Москве даже после пожара оставалось около 20 000 жителей, которые терпели голод, холод и разруху. Трудно представить, что готовя тотальное разрушение города, Ростопчин не побеспокоился бы об эвакуации жителей, либо зная о том, что многие ещё остались в Москве, всё же привёл в действие зловещий план.



Надо отдать должное пропагандистам того времени. Они искусно манипулировали сознанием населения, на ходу стряпая мифы и заколачивая их в головы. Любое событие могло быть повёрнуто в нужную сторону. Так катастрофическое разрушение позорно без боя сданной врагу столицы (смотри статью) превратилось в героический подвиг нашего народа, единый порыв и т.д. Этот морок уже беспредельно господствовал над умами, когда Ростопчин не выдержал и опубликовал свою правду. И вот как это было воспринято:



«…Правда о пожаре Москвы» вызвала, по меньшей мере, недоумение у современников. М.А. Дмитриев писал: «...для русских чтение этой брошюры осталось и неразгаданным и неприятным», она вышла в тот момент, когда уже утвердилась героическая слава русского народа, когда умолкли упрёки в адрес Ростопчина…» (Горностаев М.В «Генерал-губернатор Москвы Ф.В. Ростопчин: страницы истории 1812 года»).



Реакция совершенно предсказуемая. Но это не умаляет заслуги генерал-губернатора, не пожелавшего быть пособником вранья. Думаю, теперь ясно, что Московский пожар стал неожиданностью для обеих сторон. Каким же образом произошла такая аккуратная по времени и месту случайность?

 

 «Не деревянная Москва», или «Камень не горит»



А с чего это собственно мы уверены, что Москва была деревянной? Давайте хоть проверим, на всякий случай. И тут сразу на глаза попадается статья «Каменное строительство в Москве в начале 18 века». Вот что там есть интересного по нашему вопросу:

 

«Одним из главных направлений законодательной политики Петра I в отношении порядка застройки столицы с конца XVII в. являлось последовательное внедрение в центр Москвы кирпича как основного строительного материала, который должен был помочь кардинально решить проблему пожаров. Это касалось, главным образом, частных застройщиков, поскольку административные здания, а также монастыри и городские храмы были к этому времени выстроены по преимуществу из камня. В 1681 г. погорельцам, у которых дворы "по большим улицам к городовой стене к Китаю и к Белому Городу", выдавали для строительства каменных палат в долг кирпич по полтора рубля за тысячу с рассрочкой выплаты на 10 лет.

С начала XVIII в. указы стали предписывать на погорелых местах в Москве и на загородных дворах строить исключительно из кирпича, хотя бы "в полтора и в один кирпич", допускались, правда, и мазанки. Эти требования касались не только жилья, но и построек хозяйственного назначения, конюшен, амбаров и т.п. Указ от 28 января 1704 г. обязывал строить "всяких чинов людям", проживающим на территории Кремля и Китай-города, палаты, подсобные помещения и лавки из кирпича, использовать дерево категорически запрещалось… В 1712 г. к привилегированной части Москвы был присоединен Белый город, причём маломощным городским жителям центра предлагалось, как и ранее, в 1704 и последующие годы, "кому каменное строение строить нечем", продавать свои дворы более обеспеченным горожанам».



То есть, ещё за 100 лет до нашего события в районах Китай город и Белый город, а также на территории самого Кремля, строительство разрешалось только из камня и кирпича. Но пожары всё равно были. Например, знаменитый московский пожар 1737 года. Тогда выгорел весь центр Москвы. На кремлёвских стенах сгорела деревянная кровля, никогда больше не восстановленная. Выгорело здание Оружейной палаты. Для чего же тогда требовалось вводить каменное строительство? Может это не помогает?



Камень действительно не горит. Горит внутренняя обстановка, деревянные балки перекрытий, но не стены. Это существенно препятствует распространению огня на соседние здания. Что зачастую позволяет локализовать очаг возгорания. Например, за 10 месяцев 1869 г. в Москве насчитали 15 тысяч пожаров. В среднем 50 пожаров в день! Однако весь город не выгорел. То есть пожарная безопасность в каменной застройке на порядок выше.

Если сгорает деревянное здание, то остаётся только пепелище. Каменный дом не сгорает, он выгорает изнутри. Остаются закопчённые стены, и очень скоро дом можно снова восстановить.



Так вот, после Московского пожара 1812 года вся каменная часть Москвы за редким исключением превратилась в РУИНЫ! Создаётся впечатление, что богатейшие люди страны жили не в каменных дворцах с толстыми стенами, а в глинобитных мазанках, которые от огненного жара рассыпались на куски. И это очень неправильное впечатление!



Камень рушится



Граф Сегюр в своих воспоминаниях о пожаре 1812 года написал удивительные строки:

 

«Два офицера расположились в одном из кремлёвских зданий, откуда им открывался вид на северную и восточную части города. Около полуночи их разбудил необычайный свет, и они увидали, что пламя охватило дворцы: сначала оно осветило изящные и благородные очертания их архитектуры, а потом всё это обрушилось».

 

Куда смотрели офицеры из кремлёвского здания? На север и восток. А там находились сплошь каменные Китай город и Белый город. И как же они обрушились? Просто в руины. А может быть перевод с французского не совсем точен? Возможно, изначально фраза звучала так:

 

«Около полуночи их разбудила яркая вспышка (и правда, как отблески огня могут разбудить измученного человека?) и они увидели, что свет озарил дворцы: сначала он контрастно осветил мельчайшие детали зданий (именно осветил, а не охватил, как говорят про пламя), а спустя мгновения, они обрушились».

 

А теперь приведём выдержки из записок очевидцев, чтобы точно убедиться, что это не был простой пожар:

 

«Первым загорелось огромное торговое здание, помещавшееся в центре города в одном из богатейших кварталов. И тотчас же Наполеон поспешил отдать соответствующие приказания, а при наступлении дня сам поспешил на место пожара, обратившись с грозной речью к молодой гвардии и к Мортье, который в ответ указал ему на дома, крытые железом: они продолжали стоять запертыми, нетронутыми, без малейшаго следа взлома, а между тем, чёрный дым клубился, выходя из них... Тогда наши удалились в уцелевшие кварталы в поисках новых жилищ, но прежде чем войти в эти запертые и покинутые дома, они останавливались, услышав там лёгкий треск взрыва, вслед за ним поднималась тоненькая струйка дыма, которая быстро становилась густой и чёрной, затем красноватой, наконец принимала огненную окраску и вскоре всё здание обрушивалось в вихре пламени!»

«Пожар Москвы 1812», Мемуары графа де-Сегюра, Историческое знание, выпуск 2.



Эти мемуары, которые я уже цитировал выше, являются ценным свидетельством. Они широко известны в исторических кругах и фигурируют во всех серьёзных исследованиях по данному вопросу. Но историки читают в них только то, что им на руку. Например, там есть строки про пойманных поджигателей, и их с удовольствием цитируют. Но те выдержки, что приведены здесь, отрицают главенствующую роль поджигателей в Московском пожаре. Напротив они показывают необычный характер очагов возгорания.

 

Почему автор мемуаров изложил события так противоречиво? Это называется смятение. Когда человек видит что-то необычное, то его рассудок пытается найти знакомое привычное объяснение, чтобы сохранить цельное мировоззрение. И мы с вами устроены таким же образом. Сегюр описывает запертые дома с приставленной охраной загорающиеся сами собой, и дома загорающиеся от непонятных причин (лёгкий треск взрыва, тоненькая струйка дыма), которые он пытается объяснить какими-то химическими взрывателями. И тут же он видит в каждом оборванном, обгорелом москвиче поджигателя.

 

Если трезво рассудить, и то, и другое только уловка ума. Москва была покинута поспешно, никто не успел бы заминировать её таким хитрым образом. Да и незачем, есть способы попроще. А «гордые поджигатели», якобы люто ненавидящие французов, и готовые им на зло сами уничтожить всё своё достояние, уже через несколько страниц просятся погреться у костров врага. Необычность и смятение разума, вот причина противоречий.

 

Ещё один убийственный факт:

«…сведения приносимые съезжавшимися со всех сторон офицерами, совпадали между собой. В первую же ночь, 14-го на 15-е (со 2-го на 3-е по старому стилю, – авт.) огненный шар спустился над дворцом князя Трубецкого и поджёг это строение – что послужило сигналом». («Пожар Москвы 1812» Мемуары графа де-Сегюра, Историческое знание, выпуск 2).

 

Тут уж историки не смогли пройти мимо, упомянули. Факт-то значимый. Но им пришлось принизить ценность мемуаров графа, назвав его фантазёром. Это уже «потёк мозг» и сработали предохранители у самих историков. Но мы-то понимаем, не может бригадный генерал французской армии быть просто фантазёром. По должности не положено. Если бы французские генералы настолько неадекватно воспринимали реальность, то перепутали бы направление, и вместо Европы завоевали Гренландию. Но в чём-то современные исследователи правы. Записки графа явно несут в себе отпечаток сомнения и нелогичности.