В XIX в. нравственная культура теоретически обосновывалась в морали так называемого «разумного эгоизма». Практически же она реализовывалась в рационализованных нормах буржуазной морали, базировавшихся на христианских заповедях. На первый план при этом выдвигалось уважение к жизни, собственности, жене (тоже как собственности), кошельку ближнего. Поведение человека, входящего в приличное общество, было более или менее регламентировано. Чтобы не «выпасть» из такого общества, человек должен был вести себя внешне благопристойно. Все, или почти все, уже продавалось и покупалось, но приличия требовали делать даже гнусности не слишком явно, не обсуждать их публично и откровенно. К концу XIX в., однако, в этических учениях явно обозначились две тенденции. Одна – устремленная к пропаганде сверхчеловеческих религиозных ценностей в качестве единственного надежного фундамента морали. Другая – отрицающая саму возможность обоснования нравственных идеалов, нормативность этики, являющая собой вроде бы апологию этического нигилизма (Ницше, Гюйо и др.). На самом деле это было скорее предощущение этического субъективизма ХХ в. и действительного, реализуемого нравственного нигилизма. ХХ век стал веком срывания всех и всяческих масок, обнажения всего того, что скрывалось, торжества открытой торговли всем: идеями, верованиями, чувствами, идеалами, красотой и даже милосердием. Это век откровенного индивидуализма, наглых и открытых извращений во всех сферах бытия. Не будем забывать, что это и век расцвета средств массовой информации, свободы слова, печати, совести и, к сожалению, бессовестности. Свобода слова и печати, например, нередко оборачивается свободой клеветы, лжи, всяческого хамства. Свобода индивидов оказалась связанной с размыванием моральных норм, с утратой традиционных форм культуры отношений, в основе бытия которых содержанием было все же не лицемерие, а действительное внимание к другим людям. Деформация культуры, тенденция к нравственной деноминированности как моменту утверждения свободы человека фактически подрывали основы критериев общественной морали, без которых многие люди оказывались в состоянии нравственной неопределенности. Это – с одной стороны. С другой же – именно ХХ в. стал веком мощнейшего развития нравственного сознания. Люди, которых называли «святыми» (не в религиозном, а именно в нравственном смысле), такие как Толстой, Кропоткин, Ганди, Швейцер и др., выражали (кто в жизни, кто в творчестве, кто в том и другом) достигнутый человечеством уровень нравственной культуры. И не только выдающиеся люди, но и люди вполне обычные. В предчувствии и противодействии всем формам тоталитаризма выросла нравственная оппозиция, выявившаяся во французском Сопротивлении, в жертвенности борцов с фашизмом в Испании, Югославии, Советском Союзе и т. д., в движении «диссидентов», оппонировавших тоталитарному социализму, и т. д. Все действия такой разноплеменной оппозиции имели в своей основе одно нравственное ядро: убеждение в ответственности личности за все происходящее вокруг, убеждение, которое во многом продуцировало развитие философии экзистенциализма. В ХХ в. остро встала и проблема нравственной ответственности ученых, о которой впервые заговорили они сами в связи с созданием и применением оружия массового уничтожения, атомной и водородной бомб. Философами ХХ в. была заострена проблематика «другого» как ценности и выработано аксиологическое понимание культуры. Важнейшим критерием культуры и культурности становится ценность человеческой личности, реализованность прав и свобод (но не произвола) человека, ориентированность на духовное совершенствование. Согласно А. Швейцеру, главным принципом бытия должно стать благоговение перед жизнью в любых ее проявлениях. Таким образом, культуру начали отождествлять прежде всего с ее нравственной составляющей. Не случаен поэтому особый интерес, проявленный в ХХ в. к практической, прикладной этике. Развивая так называемую «этику общественного служения», в Западной Европе и США в последней трети ХХ столетия уделяли особое внимание практическим аспектам. Применяя последние достижения психологии, образовательные технологии, пытались внести нравственный элемент непосредственно в практику образования, медицинского обслуживания, управленческих, производственных и даже политических отношений.
По–видимому, повышенный интерес к нравственной культуре проявился потому, что в ХХ в. бесчеловечность в целом ряде отношений достигла необычайных масштабов. Это обнаружилось уже в начале века, когда разразилась Первая мировая война (русско–японская прямо не задела европейскую культуру). А за ней последовала революция и гражданская война в России. В войну 1914–1918 гг. оказались втянутыми многие страны. Прошедшая по всей Европе, это была война, в которой применялись пулеметы, дальнобойная артиллерия, танки и авиация (хотя и несовершенные) и даже химическое оружие. Эта война, в которой действовали огромные армии, всерьез затронула мирное население, испытавшее на себе тяготы военного времени: кровь, антисанитария, сбои в снабжении продуктами. На этой войне уже были хороши все те средства, которыми ранее военные брезговали;от «рыцарского духа» не осталось и следа. На этой войне откровенно наживались спекулянты и торговцы оружием. Первая мировая обернулась разрушениями и горем для множества городов и сел, для массы семей. Лучшая часть европейской интеллигенции считала войну грязной. Но у значительной части населения воюющих стран она пробудила милитаристский дух и патриотически–шовинистские настроения.
Революция в России (а также быстро закончившиеся венгерская и германская) началась с пафоса прекращения этой империалистической войны и с призывов к братству и свободе. Но почти сразу же сама революция перешла в братоубийственную гражданскую войну, породила белый и красный террор, а позже – и геноцид в отношении своего же населения. Российская революция и то, что происходило после нее в СССР, показательны в том плане, что на основе призывов к братству пролетариев всех стран в борьбе за справедливое будущее общество оказалось допустимым и, более того, одобряемым нарушение всех норм человеческой морали, которые вырабатывались тысячелетиями. Сначала – нарушения в отношении к непролетариям (врагам), а затем и к пролетариям (и их союзникам – крестьянам), только лишь заподозренным в измене или равнодушии к общей борьбе. Обман, доносы, оговоры, мучения, пытки, тоталитарная слежка, чтение чужих писем, подслушивание и т. д. – все было оправданным, если представлялось полезным для строительства социализма и коммунизма, для укрепления социалистической партии и государства. Шло постепенное формирование у населения рабской приспособленческой психологии, прикрываемой идеологическим флером верности, преданности делу строительства нового общества. Моральный кодекс строителя коммунизма 1960–1970–х гг. ничем особенным (кроме словесной оформленности) не отличался бы от библейских заповедей, если бы не два обстоятельства. «Богом», давшим заповеди, оказывалась коммунистическая партия, а главной ценностью – не любой человек (ближний), а только верный идеалам коммунизма, причем верность его удостоверялась и проверялась той же партией, а точнее, ее руководством. Несогласных с этим не считалось безнравственным отправлять в лагеря, психиатрические клиники или, в лучшем случае, в вынужденную эмиграцию. Социалистический Китай и другие страны социализма, народной демократии или социалистической ориентации, каждая на свой манер, творчески применяли и развивали советский опыт.
Однако тоталиризация жизни шла в ХХ в. не только в русле социалистической государственности. Диктатуры возникали в странах капиталистических, более развитых, менее развитых и вовсе отсталых. В разное время складывались жестокие диктаторские режимы в латиноамериканских, азиатских и африканских странах. К середине века тенденция к тоталиризации особенно ярко проявилась в Европе в возникновении и деятельности национал–социализма и фашизма в Испании, Италии, Германии. Фашизм привел мир ко Второй мировой войне, в которой были использованы новые средства массового уничтожения военной силы противника и мирного населения, в том числе и атомная бомба. Вторая мировая война велась с целью поработить страны и народы, проводилась политика геноцида в отношении прежде всего евреев и славян, да и всех непокорных. Эта война выявила, казалось бы, всю меру безнравственности, на которую стало способно человечество к исходу второго тысячелетия: концентрационные лагеря, газовые камеры, химические вещества и т. д., и все это – для массового уничтожения людей.
Поэтому борьба с фашизмом объединила людей самых разных стран, наций, вероисповеданий, политических убеждений. И после победы над фашизмом какое–то время казалось, что человечество, создавшее Организацию Объединенных Наций, не только не допустит повторения, но даже не приблизится к тому, что происходило в 1939–1945 гг. Но очень скоро бывших союзников разделила холодная война. Мир начал жить в условиях угрозы новой, уже термоядерной, войны между сверхдержавами. Хотя до большой войны дело, к счастью, не дошло, то тут, то там возникали вроде бы частные, но мощные и затяжные локальные войны (в Корее и Вьетнаме, в Афганистане, Югославии, Чечне); бушевали национальные и конфессиональные конфликты (в Ирландии, в турецком и иранском Курдистане, на Ближнем Востоке).
В конце ХХ в. не видно было конца войнам, массовым убийствам. В связи с распространением ядерного оружия увеличилась опасность термоядерной войны. Усовершенствовалось оружие массового уничтожения. Расширились международный терроризм, торговля оружием и наркотиками. Человек оказался практически беззащитен перед всем этим и к тому же принципиально одинок, освобожденный от сословных, групповых, даже от прямых семейных связей.
Относительно процветающий западный мир, отрицающий тоталитаризм и называющий себя свободным, столкнулся в своем развитии по меньшей мере с двумя существенными трудностями. Во–первых, материальное благополучие людей само по себе не создает стимулов к их духовному, в частности, к нравственному, совершенствованию.
Оно в известной мере даже ограничивает возможности такого совершенствования, заставляя человека тратить все силы (в том числе и душевные) на поддержание этого самого благополучия и делая его жизнь активной, деловой, расчетливой и поневоле пресной. Во–вторых, сомнительными оказались ценность и содержательная полнота свобод, достигнутых людьми ХХ в. Свобода все время норовит выйти за рамки существующих порядков, устремляясь к насильственной борьбе за права и социальные возможности тех или иных групп (расовых, этнических, религиозных, половых, возрастных), к освобождению от диктата общества через преступления, нарушение законов, норм, отступление от традиций. Если даже выход «за рамки» осуществляется не путем насилия, вооруженной борьбы, бандитизма, терроризма, то и тогда находятся возможности противопоставить себя обществу, уходя от его проблем индивидуально или в группе. Групповой массовый «уход» молодежи 1960–х гг. продемонстрировали «дети–цветы», хиппи, протестовавшие против лицемерия и фальши заевшегося буржуазного общества. Индивидуальное «бегство» или «бегство» малыми группами совершается через наркоманию, вхождение в религиозные секты, через меломанию, связанную с определенным образом жизни, стилем поведения (рокеры, металлисты, панки), а в некоторых случаях – даже через самоубийства. На потребности в средствах, символах, атрибутах, поддерживающих особенности бытия «уходящих», моментально среагировал свободный рынок, производящий и поставляющий все модное, в том числе и запретное и опасное. В ХХ в. торговали уже всем, спекулировали на всем, на интересе ко всему: к музыке, одежде, мотоциклам, алкоголю, наркотикам, оружию и т. д. Бессмысленность жизни поддерживалась вполне организованно и обдуманно.
Торговали в том числе и тем, что называлось раньше любовью, теперь чаще сексом, эротикой. Отношения между полами в ХХ в. изменились: женщины во всем мире (но особенно в западной цивилизации) добились существенного уравнения своих социальных прав с правами мужчин, занимаются наряду с мужчинами самыми разнообразными видами деятельности, продолжая борьбу за полную эмансипацию. В то же время проституция (уже не только женская, но и мужская) стала вполне легализованной. Явная и неявная торговля девушками и женщинами для увеселительных заведений приняла широкие масштабы. Вместе с освобождением женщин, с ослаблением диктата над ними в семьях и социальных группах исчезли и зачастую фальшивый пуританизм, лицемерная забота о нравственности в сфере половых отношений. Одновременно с этим исчезло почти все, что сдерживало откровенные проявления безнравственности в этой сфере. В современности гораздо меньше ханжества в половых взаимоотношениях и гораздо больше неприкрытой эротомании, вплоть до порнографии и всякого рода половых извращений. Еще совсем недавно откровенное изображение обнаженных или полуобнаженных тел, постельных сцен в живописи, в газетно–журнальной продукции, на кино–и телеэкране, в рекламе, эротические описания в литературе шокировали публику, запрещались цензурой. К концу ХХ в. стали свободно торговать обнаженностью. И далеко не просто стало провести грань между действительной красотой в изображении, художественной необходимостью постельной сцены и тем, что диктуется просто невзыскательным вкусом любителей «клубнички» и поэтому легко и хорошо покупается и продается.
Что касается настоящей любви, то вряд ли она в ХХ в. стала принципиально иной, чем в былые времена. Она по–прежнему оставалась одной из самых высоких ценностей жизни и культуры. Но все же именно в этом веке стало распространенным выражение «заниматься любовью». Любовь слишком многие стали понимать только как секс. Пока трудно сказать, к чему привела сексуальная свобода. Но очевидно, что в ХХ в. начал существенно меняться характер такой важной социальной группы, как семья.
Проблемы нравственной культуры проявлялись в ХХ столетии порой как бунт (тихий или яростный) против ограничений, норм, лицемерия, фальши. Вопрос, правда, в том, во имя чего бунтовали и к чему привело или приведет это бунтарство.
Ярче всего перипетии «бунтарства» ХХ в., как и обычно, воплотились в метаморфозах эстетической и художественной культуры и их антуража.
