Критические размышления ученых о понятии «мировая культура», сформировавшиеся в эпоху Просвещения, позволили выявить две равно неприемлемые тенденции в культурологическом познании: универсалистскую и уникалистскую. Первая выражается в стремлении неправомерно объединить (и тем самым унифицировать) различные, не сводимые друг к другу культуры под общим знаменателем идеи прогресса – всемирного поступательного развития. Вторая акцентирует уникальность локальных культур, усматривая в них автономные и несовместимые друг с другом (т. е. не поддающиеся классификации) единичные феномены.
В поисках золотой середины между обеими крайностями культурологическая мысль XX в. сосредоточилась на сравнительно–историческом и сравнительно–типологическом изучении моделей культурной идентичности. Важным методологическим ключом в исследованиях такого рода выступал принцип разделения культур на восточные и западные.
Следует отметить, что на всем протяжении прошлого столетия в культурологическом дискурсе Запад и Восток выступали в качестве парных категорий, характеризующих не только топологическую (пространственную) дислокацию культур в едином мировом пространстве, но и их ценностно–смысловую поляризованность. Запад и Восток рассматривались учеными с точки зрения парадигматики – конструирования таких условных теоретических образчиков (парадигм), которые позволяли бы продемонстрировать противоположность и единство человеческих культур. И действительно, если мы определяем какую–либо культуру как восточную, это одновременно свидетельствует, что в нашем сознании имеется представление о западных культурах, и наоборот.
Парадигматика Запад–Восток обычно сводится к предельно обобщенному сравнительному осмыслению двух систем культурных координат. Так, например, Запад развивает технический принцип освоения мира, Восток – нравственно–религиозный; Запад выступает инициатором инновационных технологий, Восток предлагает духовные инициативы (все мировые религии пришли с Востока);Запад акцентирует роль личности, индивидуальной творческой активности, Восток – роль коллектива, общины; Запад именует себя «постхристианским миром», подчеркивая тем самым факт секуляризации духовной жизни, Восток бережно сохраняет исторически сложившиеся религиозные устои «исламского мира», «даосско–конфуцианского мира», «буддийского мира», «индусского мира».
Многие исследователи пытались обосновать аналитические критерии отнесения культур к Западу или Востоку, включая в список культур такие пункты, как способ познания и отношение человека к истине, взаимодействие светской и религиозной власти, представление о времени и истории и т. д. В результате парадигма «Запад» обозначилась достаточно отчетливо: западные культуры связаны в своем развитии с идеалами гуманизма, с безусловным признанием права человека на свободу выбора в сферах мировоззрения (религиозного и политического), профессиональной деятельности. Причем западный гуманизм утверждает приоритет интересов и прав отдельной личности перед лицом государства, внешнего давления или принуждения. В ХХ в. воплощением западного гуманизма стала «Всеобщая декларация прав человека», принятая ООН в 1948 г.
В области социально–политической культуры Запад выдвинул принципы гражданского общества, правового государства, парламентаризма. Западу присущ динамизм общественных и культурных изменений, ориентированных на систему либерально–демократических ценностей.
Поддерживая идею единства мировой культуры, Запад идентифицирует себя с центром мирового сообщества. В то же время в западных культурах поощряется свободное развитие этнических традиций (в том числе и традиций этнических меньшинств, образованных вновь прибывшими мигрантами из различных стран мира).
Западные культуры провозглашают свободу творчества как в сфере художественной культуры и литературной деятельности, так и в области социокультурных образцов повседневной жизни.
Свобода творческого самовыражения в культурах Запада исторически обусловлена идущей из Средневековья идеализацией молодости. Представление о молодости в рыцарской культуре Западной Европы соответствовало куртуазному идеалу: образцовому рыцарю надлежало быть «юным» вне зависимости от возраста, т. е. совершать ратные подвиги и неординарные поступки. Реализовать этот идеал могли лишь младшие сыновья феодальных семейств, наследовавшие «голубую кровь», но не землю. Вечно «юным», им не подобало трудиться в силу своего социального происхождения, а следовало посвятить себя осуществлению «счастливой авантюры» – обрести славную судьбу. Прославиться «юный» рыцарь мог либо недюжинной храбростью, либо экстравагантными выходками, сознательно отказываясь от образцов поведения, санкционированных общественными нравами. По прошествии веков молодость как специфически западная социокультурная метафора трансформировалась в установку на инновацию – осуществление творческих изменений ради достижения успеха.
Характеризуя парадигматическую специфику Запада, ученые особенно подчеркивают различие и смысловую взаимосвязь западного и восточного путей развития культуры на значительном временном отрезке – от поздней средиземноморской античности до Нового и Новейшего времени. Немецкий мыслитель К. Ясперс указывал на те исторические полярности, в которых обнаруживалась парадигматика Запад—Восток:
Греки и персы, деление Римской империи на Западную и Восточную, западное и восточное христианство, западный мир и ислам, Европа и Азия – таковы последовательно сменяющие друг друга образы этого противоречия.[222]
Но так ли отчетливо, как «Запад», видится парадигма «Восток»? Восточные культуры в отличие от западных значительно более дифференцированы и разнообразны в расово–этническом, религиозном, экономическом и социально–политическом отношениях. Восток в качестве топологической координаты культуры нуждается как минимум в аналитическом соотнесении с религиозным фактором, благодаря чему становится возможным определить историко–культурные регионы, каждый из которых обладает своей собственной социокультурной идентичностью.
Первоначально следует выделить относительно автономные цивилизационные очаги – Индию (Южно–азиатский субконтинент), Китай (Дальний Восток) и исламский Ближний восток, откуда религии и культурные традиции распространялись на сопредельные территории.
Целостность Южно–азиатского историко–культурного региона обусловлена господствующей ролью индуизма. Для Дальневосточного региона такую роль первоначально выполняло конфуцианство.[223] Из Южной Азии на Дальний Восток пришла первая в истории мировая религия – буддизм. Но в Китае, именовавшем себя Серединным государством, буддизм был принят как «западное» учение, ибо в пространственно–географическом отношении Индия ассоциировалась для китайцев с Западом. Благодаря распространению буддизма в Китае и его институциональному оформлению Дальневосточный историко–культурный регион обрел конфуцианско–буддийскую идентичность.
Юго–Восточная Азия, куда активно проникали индийская (буддийская и частично – вместе с переселенцами – индуистская) и китайская культуры, исторически представляла собой контактную зону – место встречи и диалога религиозных традиций, местных этнических и привнесенных культур. В настоящее время динамично развивающиеся страны Юго–Восточной Азии (Таиланд, Бирма, Вьетнам и др.) идентифицируют себя с буддийской культурой.
В Восточную Азию (Корею и Японию) буддизм пришел из Китая, причем в Корее наряду с буддийской традицией утвердились конфуцианство и даосизм – китайская национальная религия, а в Японии продолжает функционировать и автохтонная религия синто.
Весьма широко распространился на Востоке и ислам в своих суннитской и шиитской разновидностях. Он утвердился в Турции и Иране, среди народов Средней Азии – таджиков, узбеков, киргизов и казахов, в Афганистане и Пакистане и на многих других территориях. В одних странах ислам получил статус государственной идеологии, в других институционально оформился в качестве религиозной традиции, т. е. вероисповедания определенной группы населения.
Из сказанного следует, что в силу значительной религиозной дифференцированности невозможно добиться более или менее отчетливого структурирования парадигмы «Восток». Сравнивая Восток с Западом, скорее допустимо говорить о том, какие характеристики западных культур не применимы к восточным. В противном случае мы оказываемся в плену ошибочных суждений, не находящих никакого соответствия в реальности. Например, нередко утверждается, что на Западе господствует рациональный, аналитический тип познания, а на Востоке – иррациональный, целостный, интуитивный. Но на деле это неверно: и в Индии, и в Китае, и на Ближнем Востоке развивались высокорационалистические образцы философского дискурса. Отличие философской мысли Востока состояло не в мнимом отсутствии рационализма, авеетесной связи с религией и религиозными практиками, имеющими психосоматическую компоненту (буддийская и индуистская йога, суфийский зикр и т. д.).
Равно ошибочны и суждения о медицине Запада и Востока. Одни исследователи утверждают, что западная медицина якобы ориентировалась изначально на системное лечение болезней, а восточная всегда имела преимущественно рецептурный характер, направленный на борьбу с отдельными симптомами. Другие – увлеченные Востоком – заявляют прямо противоположное. Но для того чтобы изучить, как обстояло дело в реальности, необходимо проследить многообразные связи медицины и философии на Западе и на Востоке в аспекте антропологических представлений, а кроме того, исследовать начавшийся в раннем Средневековье диалог западных и восточных медицинских культур.
Тем не менее можно уверенно выделить то общее, что позволяет говорить о типологической близости столь разнообразных восточных культур. В их недалеком историческом прошлом, до развития контактов с Западом, безраздельно господствовали религии, а накопление научных знаний осуществлялось в рамках религиозно–философских традиций. Это означает, что в восточных культурах наука не выделялась в самостоятельный светский социальный институт, как это произошло в истории западных культур в эпоху Просвещения. В абсолютном большинстве культур Востока Новое время, если пользоваться общеисторической периодизацией, наступило лишь во второй половине XIX в., когда началось формирование наций.
При всей значимости парадигматики Запад—Восток для сравнительного исторического изучения культур важно указать на ее ограниченность и топологическую условность. В современном мире Запад – это не только Европа, но и такие страны Североамериканского континента, как США и Канада.
Однако это вовсе не означает, что Латинская Америка, христианизированная западными колонизаторами, может быть отнесена к Востоку. В ХХ в. для экономически бедных латиноамериканских стран была актуальной иная система пространственных координат: Север– Юг. Координата «Север» ассоциировалась с европейским и североамериканским империализмом (в том числе и культурным), а «Юг» – с борьбой за национальное самоопределение и право на самостоятельное культурное развитие.
Культурная самоидентификация «бедного Юга» представляла собой серьезную проблему. В латиноамериканских странах почвой для формирования национального самосознания могла служить лишь борьба за независимость. В процессе колонизации Центральной и Южной Америки коренное индейское население массово истреблялось, и его место заняли расово неоднородные группы – потомки вывезенных из Африки чернокожих рабов, белых переселенцев из Испании и Португалии, метисы и мулаты. В силу этого говорить об этническом своеобразии латиноамериканских стран как основе национального самосознания было бы некорректным.
В конце 40–х – начале 50–х гг. ХХ в. в Латинской Америке появились идеи наднационального культурного единства, начались дискуссии о «латиноамериканской сущности». Именно в это время, в 1952 г., студент медицинского факультета Буэнос–Айресского университета Эрнесто Гевара[224] (будущий команданте Че) совершил свое первое трансконтинентальное путешествие на мотоцикле, побывав в Чили, Колумбии, Перу, Венесуэле. Годом позже, получив диплом врача, он объездил Боливию, Перу, Эквадор, Панаму, Коста–Рику и Гватемалу. В своей книге «Записки мотоциклиста» Гевара подвел культурологический итог этих странствий: «Мы – единая нация, которой необходимы свобода и культурное развитие».
В дальнейшем эта идея пропагандировалась в странах Африки, боровшихся за независимость и причислявших себя в парадигме Север–Юг к бедному Югу, а европейских колонизаторов – к богатому Северу.
Следует указать на тот факт, что культурологическая парадигматика Север—Юг совершенно иным образом вновь актуализировалась в 80–е гг. прошлого столетия. К Северу стало принято относить национальные культуры тех экономически развитых стран, которые признают систему либерально–демократических ценностей, развивают наукоемкие ресурсосберегающие технологии, сдерживают стихийный рост народонаселения, акцентируясь на вопросах планирования семьи, заботятся об экологическом благополучии.
Соответственно Япония в такой парадигматике ассоциируется с Севером, как и Южная Корея, а Северная Корея в силу бедности и тоталитарно–социалистической ориентации – с Югом. Парадигма «Юг» сконцентрировала в себе представления об экономической, социальной и культурной отсталости, о политическом деспотизме и неконтролируемом возрастании демографической массы. Появилось даже определенное ранжирование Юга: культуры, наименее восприимчивые к либерально–демократической системе ценностей или деградировавшие в результате межэтнических и межрелигиозных вооруженных конфликтов, относятся ныне к «Глубокому Югу».
Российская культура не вписывается ни в одну из рассмотренных выше парадигм. Россия для Востока – Запад, Европа, а для Запада – Восток, Азия. По своему экономическому, научному, технико–технологическому статусу, по уровню образованности и культурности населения Россия – это Север. А по своей политической и бюрократической культуре наша страна во многом все еще остается слишком «южной».
