Б)] Меновая стоимость, проистекающая из обращения, предпосылающая себя обращению, сохраняющаяся в нем и умножающая себя посредством труда

[II—18] {I. 1) Общее понятие капитала. 2) Особенность капитала: оборотный капитал, основной капитал. (Капитал как жизненные средства, как сырье, как орудие труда.) 3) Капитал как деньги. П. 1) Количество капитала. Накопление. 2) Капитал, измеряемый самим собою. Прибыль. Процент. Стоимость капитала; т. е. капитал в отличие от самого себя как процента и прибыли. 3) Обращение капиталов, а) Обмен капитала на капитал. Обмен капитала на доход. Капитал и цены, β) Конкуренция капиталов, γ) Концентрация капиталов. III. Капитал как кредит. IV. Капитал как акционерный капитал. V. Капитал как денежный рынок. VI. Капитал как источник богатства. Капиталист. После капитала надо будет тогда рассмотреть земельную собственность. После нее — наемный труд. Предпослав все эти три момента, следует рассмотреть движение цен как обращение, определяемое теперь в своей внутренней целостности. С другой стороны, три класса, данные как производство в его трех основных формах и предпосылках обращения. Затем — государство. (Государство и буржуазное общество. — Налог, или существование непроизводительных классов. — Государственный долг.— Народонаселение. — Государство вовне: Колонии. Внешняя торговля. Вексельный курс. Деньги как международная монета. — Наконец, мировой рынок. Выход буржуазного общества за рамки государства. Кризисы. Разложение способа производства и формы общества, основанных на меновой стоимости. Реальное превращение индивидуального труда в общественный и vice versa [lxxvi].)}

* * *

(Нет ничего более неправильного, чем тот способ, которым пользуются и экономисты, и социалисты, когда рассматривают общество под углом зрения его экономических условий. Например, Прудон, возражая Бастиа, говорит («Gratuité du Credit». Discussion entre M. Fr. Bastiat et M. Proudhon. Paris, 1850, стр. 250):

«Для общества разницы между капиталом и продуктом не существует. Различие это совершенно субъективно, оно существует лишь для индивидов».

Следовательно, как раз общественное Прудон называет субъективным, а субъективную абстракцию он именует обществом. Различие между продуктом и капиталом состоит именно в том, что продукт в качестве капитала выражает определенное отношение, принадлежащее некоторой исторической форме общества. Так называемое рассмотрение с точки зрения общества сводится всего лишь к тому, что упускают из виду те различия, которые как раз и выражают общественное отношение (отношение буржуазного общества). Общество не состоит из индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся друг к другу. [Рассуждать подобно Пру-дону] равносильно тому, как если бы кто-нибудь захотел сказать: с точки зрения общества не существует ни рабов, ни граждан; и те и другие — люди. На самом же деле людьми они являются вне общества. Быть рабом или быть гражданином — это общественные определения, отношения человека А к человеку В. Человек А как таковой — не раб. Он — раб в обществе и посредством общества. То, что г-н Прудон говорит здесь о капитале и продукте, означает у него, что с точки зрения общества не существует никакой разницы между капиталистами и рабочими, в то время как эта разница как раз и существует только с точки зрения общества.)

(В своем полемическом сочинении, направленном против Вастиа, — «Gratuité du Credit», — Прудон ограничивается тем, что хочет свести обмен между капиталом и трудом к простому обмену товаров как меновых стоимостей, к моментам простого обращения, т. е. он абстрагируется как раз от того специфического различия, в котором вся суть дела. Прудон говорит:

«Всякий продукт в определенный момент становится капиталом, так как все, что потребляется, в известный момент потребляется производительно» («Gratuité du Credit». Paris, 1850, стр. 177).

Это совершенно неправильно, но оставим это без внимания.

«Почему понятие продукта вдруг превращается в понятие капитала? Благодаря идее стоимости. Это значит, что продукт, для того чтобы стать капиталом, должен подвергнуться точной оценке, должен быть куплен или продан, его цена должна быть обсуждена и фиксирована своего рода законным соглашением. Например, шкуры, поступающие из мясной лавки, представляют собой продукт мясника. Что произойдет, если эти шкуры купит кожевник? Последний тотчас включает их или их стоимость в свой производственный фонд. Благодаря труду кожевника этот капитал снова становится продуктом» и т. д. [там же, стр. 178—180].

Всякий капитал у Прудона есть «установившаяся стоимость». Деньги же — «наиболее установившаяся стоимость», стоимость, установившаяся в наивысшей степени. Это означает, стало быть, следующее. 1) Продукт становится капиталом в силу того, что он становится стоимостью. Другими словами, капитал есть не что иное, как простая стоимость. Между ними нет никакой разницы. Поэтому Прудон попеременно говорит один раз о товаре (о натуральной стороне товара, выраженного в качестве продукта), другой раз о стоимости или, скорее, о цене, ибо он подразумевает акт купли и продажи. 2) Так как деньги являются завершенной формой стоимости в том виде, в каком стоимость существует в простом обращении, то они и оказываются у Прудона истинной «установившейся стоимостью».)

* * *

Переход от простой меновой стоимости и ее обращения к капиталу может быть формулирован также и следующим образом. В обращении меновая стоимость выступает двояко: один раз как товар, другой раз как деньги. Когда она находится в одном определении, то она не находится в другом. Это относится ко всякому особенному товару. Но совокупность обращения, рассматриваемого в целом, состоит в том, что одна и та же меновая стоимость, меновая стоимость как субъект, один раз полагает себя как товар, другой раз как деньги и является движением, заключающимся именно в том, чтобы полагать себя в этих двух определениях и в каждом из них сохранять себя как противоположность этого определения — в товаре сохранять себя как деньги, в деньгах сохранять себя как товар. Хотя это an sich [lxxvii] и имеет место в простом обращении, однако не положено в нем. Меновая стоимость, положенная как единство товара и денег, есть капитал, а само это полагание выступает как обращение капитала. (Обращение, которое, однако, представляет собой спиральную линию, расширяющуюся кривую, а не простую окружность.)

Проанализируем прежде всего те простые определения, которые содержатся в отношении между капиталом и трудом, чтобы таким путем найти внутреннюю связь как этих простых определений, так и их более развитых форм с тем, что существовало раньше.

[II—19] Первая предпосылка заключается в том, что капитал на одной стороне и труд — на другой противостоят друг другу как две самостоятельные, следовательно, также и как чуждые друг другу фигуры. Труд, противостоящий капиталу, есть чужой труд, а капитал, противостоящий труду, — чужой капитал. Противостоящие здесь друг другу крайности специфически между собой различны. В первом полагании простой меновой стоимости труд был определен так, что его продукт не представлял для работника непосредственной потребительной стоимости, не являлся для него прямым средством существования. Это было общим условием созидания меновой стоимости и обмена вообще. Иначе работник производил бы только продукт — непосредственную потребительную стоимость для себя, — но не меновую стоимость. Однако эта меновая стоимость была материализована в продукте, который как таковой имел потребительную стоимость для других и как таковой был предметом их потребностей. Между тем та потребительная стоимость, которую рабочий может предложить капиталу, которую он таким образом вообще может предложить другим людям, не материализована в продукте, вообще не существует вне рабочего, следовательно, существует не действительно, а лишь в возможности, как его способность. Эта потребительная стоимость становится действительностью только тогда, когда она возбуждается капиталом, приводится им в движение, ибо деятельность без предмета есть ничто или в лучшем случае есть мыслительная деятельность, о которой здесь речь не идет. Как только эта потребительная стоимость получает движение от капитала, она становится определенной производительной деятельностью рабочего; это есть сама его жизнедеятельность, направленная на определенную цель, а потому выявляющаяся в определенной форме.

В отношении между капиталом и трудом меновая стоимость и потребительная стоимость поставлены в такое соотношение друг с другом, что одна сторона (капитал) противостоит другой прежде всего как меновая стоимость [lxxviii] [116], а другая сторона (труд) противостоит капиталу прежде всего как потребительная стоимость. В простом обращении каждый из товаров можно попеременно рассматривать в том или в другом определении. В обоих случаях, если товар берется в качестве товара как такового, он выходит из обращения в качестве предмета потребности и оказывается совершенно вне экономического отношения. Если же товар фиксируется как меновая стоимость — как деньги, — он стремится к той же бесформенности, но к бесформенности, лежащей внутри экономического отношения. Во всяком случае, товары в меновом отношении (в простом обращении) представляют интерес лишь постольку, поскольку они обладают меновой стоимостью; с другой стороны, их меновая стоимость имеет лишь преходящий интерес, поскольку она снимает всего лишь односторонность — пригодность, потребительную стоимость, связанную только с определенным индивидом и потому существующую непосредственно для него, — а не саму эту потребительную стоимость; последнюю она, наоборот, полагает и опосредствует как потребительную стоимость для других и т. д. Но когда меновая стоимость как таковая фиксируется в деньгах, потребительная стоимость противостоит ей уже только как абстрактный хаос; и именно в результате отделения от своей субстанции она возвращается в себя и устремляется прочь из сферы простой меновой стоимости, высшим движением которой является простое обращение и высшим завершением которой являются деньги. Внутри же самой сферы простой меновой стоимости разница [между товаром и деньгами] фактически существует лишь как поверхностное различие, как чисто формальное разграничение. Сами деньги в своей наивысшей фиксированности опять представляют собой товар и как таковой отличаются от других товаров лишь тем, что более совершенным образом выражают меновую стоимость, но именно поэтому в форме монеты [II—20] теряют меновую стоимость как свое имманентное определение и становятся только потребительной стоимостью, хотя и потребительной стоимостью для установления цен товаров и т. д. Здесь мы имеем еще непосредственное совпадение и столь же непосредственное расхождение обоих определений. Там, где они обособляются, приобретая самостоятельность друг против друга, получается следующее: если это обособление носит положительный характер, как это имеет место в товаре, становящемся предметом потребления, то соответствующее определение перестает быть моментом экономического процесса; если же обособление носит отрицательный характер, как это имеет место в деньгах, то соответствующее определение превращается в безумие — в безумие, являющееся, правда, моментом политической экономии и фактором, определяющим практическую жизнь народов.

Как мы уже видели, нельзя сказать, что в простом обращении меновая стоимость себя реализует. Но происходит это потому, что потребительная стоимость противостоит ей не как таковая, не как определенная ею же самой потребительная стоимость, потребительная же стоимость как таковая не находится в отношении к меновой стоимости, а только потому становится определенной меновой стоимостью, что общее свойство потребительных стоимостей — быть рабочим временем — накладывается на них как внешний масштаб. Их единство еще непосредственно распадается, а их различие находится еще непосредственно в единстве. Теперь должно быть положено, что потребительная стоимость становится таковой через посредство меновой стоимости и что меновая стоимость сама опосредствует себя потребительной стоимостью. В денежном обращении мы имели только различные формы меновой стоимости (цена товара — деньги) или только различные потребительные стоимости (Т — Т), для которых деньги, меновая стоимость, были только мимолетным опосредствованием. Действительное отношение между меновой стоимостью и потребительной стоимостью не имело места. Поэтому товар как таковой — его особенность — и представляет собой безразличное, лишь случайное и в самом общем виде представляемое содержание, лежащее вне экономического соотношения форм; или экономическое соотношение форм есть лишь поверхностная форма, формальное определение, область которого не распространяется на действительную субстанцию и которое никак не относится к этой субстанции как таковой; поэтому, если это определение формы как таковое удерживают в виде денег, то оно незаметно превращается в безразличный натуральный продукт, в металл, в котором погашена всякая связь как с индивидом, так и с общением между индивидами. Металл как таковой, разумеется, не выражает никаких социальных отношений; в нем погашена также и монетная форма, последний жизненный признак его социального значения.

Противостоящая самой потребительной стоимости в качестве одной из сторон отношения меновая стоимость противостоит ей в виде денег, но противостоящие ей таким образом деньги — это уже не деньги в их определении денег как денег, а деньги в определении капитала. Противостоящая капиталу, или положенной меновой стоимости, потребительная стоимость, или товар, — это уже не товар в том виде, как он выступал по отношению к деньгам, когда определенность его формы была столь же безразлична, как и его содержание, и когда он выступал лишь как какая-нибудь субстанция вообще.

Во-первых, [товар выступает теперь] как потребительная стоимость для капитала, т. е., стало быть, как такой предмет, при обмене на который капитал не теряет своего стоимостного определения, как теряют его, например, деньги, когда они обмениваются на какой-нибудь определенный товар. Единственная полезность, которую какой-нибудь предмет вообще может представлять для капитала, может заключаться лишь в способности этого предмета сохранять или увеличивать капитал. При рассмотрении денег мы уже видели, что стоимость, ставшая самостоятельной в качестве таковой, — или всеобщая форма богатства, — не способна ни к какому иному движению, кроме количественного; она способна только увеличиваться. По самому своему понятию, она представляет собой совокупность всех потребительных стоимостей; но так как указанная стоимость всегда является лишь определенным количеством денег (в данном случае — капитала), то ее количественные границы находятся в противоречии с ее качеством. Поэтому в природе указанной стоимости заложено стремление постоянно выходить за свои собственные границы. (Поэтому, когда указанная стоимость принимает форму богатства, служащего для наслаждения, как, например, во времена Римской империи, она выступает как безграничное мотовство, которое — пожиранием жемчужного салата и т. д. — и наслаждение пытается довести до воображаемой безграничности.) Для стоимости, прочно обособившейся в качестве стоимости, возрастание и самосохранение совпадают уже в силу того и сохраняется она именно только благодаря тому, что постоянно стремится выйти за свои количественные границы, которые противоречат определению ее формы, противоречат ее внутренней всеобщности.

Обогащение оказывается, таким образом, самоцелью. Целесообразная деятельность капитала может состоять только в обогащении, т. е. в увеличении, умножении самого себя. Определенная сумма денег (а деньги существуют для своего владельца всегда только в каком-нибудь определенном количестве, они наличествуют всегда как определенная сумма денег; это следует развить уже в главе о деньгах) может быть вполне достаточна для определенного потребления, где деньги как раз и перестают быть деньгами. Но когда деньги выступают как представитель всеобщего богатства, этого случиться не может. Как количественно определенная сумма, как ограниченная сумма, деньги являются лишь ограниченным представителем всеобщего богатства или представителем ограниченного богатства, границы которого устанавливаются меновой стоимостью этого богатства, в точности измерены ею. Поэтому деньги отнюдь не обладают той способностью, которой они должны были бы обладать согласно своему общему понятию — способностью купить все наслаждения, все товары, всю совокупность материальных субстанций богатства; деньги поэтому не «precis de toutes les choses»[117] и т. д. Таким образом, деньги, фиксируемые как богатство, как всеобщая форма богатства, как стоимость, выступающая в качестве стоимости, — представляют собой постоянное стремление выйти за свои количественные границы: бесконечный процесс. Исключительно в этом и состоит их собственная жизнь; деньги сохраняют себя как отличную от потребительной стоимости самодовлеющую меновую стоимость только благодаря тому, что они постоянно себя умножают. (Господам экономистам чертовски трудно теоретически перейти от самосохранения стоимости в капитале к ее возрастанию; а именно — к возрастанию, коренящемуся в основном определении капитала, а не только как к случайному свойству или же всего лишь как к результату. Смотри, например, как Шторх вводит это основное определение при помощи наречия «eigentlich»[118]. Правда, экономисты пытаются ввести этот момент как существенный в отношение капитала, но если это делается не в такой грубой форме, когда капитал определяется как то, что приносит прибыль, причем само возрастание капитала как особенная экономическая форма уже предположено в прибыли, то [II—21] это делается лишь украдкой и очень слабо, как мы это покажем позже в кратком обзоре всего того, что экономисты дали для определения понятия капитала. Болтовня о том, что никто не стал бы применять свой капитал, если бы не извлекал из этого прибыли, сводится либо к нелепости, будто бравые капиталисты остались бы капиталистами даже и в том случае, если бы они не применяли свой капитал, либо к тому, что здесь в весьма банальной форме утверждают, что в самом понятии капитала заложено его прибыльное применение. Прекрасно. Но в таком случае это как раз и надо было бы доказать.)

Деньги в качестве денежной суммы измеряются их количеством. Эта их измеренность противоречит тому определению денег, которое с необходимостью направлено на безмерное. Все то, что здесь сказано о деньгах, еще в большей степени относится к капиталу, в котором деньги, собственно говоря, впервые только и развиваются в своем законченном определении. В качестве потребительной стоимости, т. е. в качестве чего-то полезного, капиталу как таковому может противостоять только нечто его увеличивающее, умножающее, а потому сохраняющее его как капитал.

Во-вторых [lxxix]. По своему понятию капитал есть деньги, однако такие деньги, которые существуют уже не в простой форме золота и серебра, а также и не как деньги в противоположность обращению, но существуют в форме всех субстанций — в форме товаров. Постольку деньги в качестве капитала не находятся поэтому в противоположности к потребительной стоимости; напротив, находясь вне денежной формы, капитал существует именно лишь в потребительных стоимостях. Таким образом, сами эти субстанции капитала оказываются теперь преходящими субстанциями, которые не имели бы меновой стоимости, если бы они не имели потребительной стоимости; которые в качестве потребительных стоимостей теряют, однако, свою стоимость, разлагаются в результате простого природного обмена веществ, если они не подвергаются действительному потреблению; и которые тем более исчезают, когда они подвергаются действительному потреблению. С этой стороны противоположность капитала не может быть сама опять-таки каким-нибудь особенным товаром; ибо особенный товар как таковой не образует противоположности капиталу, так как субстанция капитала сама представляет собой потребительную стоимость; капитал — это не тот или иной товар, а всякий товар. Общая всем товарам субстанция, т. е. их субстанция, взятая опять-таки не как их материальное вещество, т. е. не как их физическое определение, но их общая им всем субстанция как товаров, а потому и как меновых стоимостей, состоит в том, что товары представляют собой овеществленный труд.

{Однако об этой экономической (общественной) субстанции потребительных стоимостей, т. е. о их экономическом определении в качестве содержания в отличие от их формы (формой же их является стоимость, ибо она есть определенное количество труда, овеществленного в этих потребительных стоимостях), речь может идти лишь тогда, когда ищется противоположность этому содержанию. Что касается природных различий между потребительными стоимостями, то ни одно из них не исключает для капитала возможности завладеть данной потребительной стоимостью, сделать ее своим собственным телом, поскольку ни одно из этих различий не исключает определения меновой стоимости и товара.}

Единственное, что отлично от овеществленного труда, есть труд неовеществленный, но находящийся еще в процессе овеществления, труд как субъективность. Другими словами, овеществленный, труд, т. е. труд, наличествующий в пространстве, может быть противопоставлен труду, протекающему во времени, также и в качестве прошлого труда. Поскольку труд должен здесь наличествовать как труд, протекающий во времени, как живой труд, он может наличествовать лишь в качестве живого субъекта, в котором он существует как способность, как возможность; следовательно, он может наличествовать лишь в качестве рабочего. Поэтому единственной потребительной стоимостью, могущей образовать противоположность капиталу, является труд, и притом труд, создающий стоимости, т. е. производительный труд.

{Это побочное замечание забегает вперед; его следует еще основательно развить впоследствии. Труд как всего лишь обслуживание, направленное на удовлетворение непосредственных потребностей, не имеет никакого отношения к капиталу, так как последний ищет не его. Если капиталист велит нарубить себе дров, чтобы зажарить своего барана, то не только отношение дровосека к нему, но и его отношение к дровосеку сводится к отношению простого обмена. Дровосек доставляет ему свою услугу, — потребительную стоимость, которая не увеличивает капитала, но, напротив, посредством которой капитал потребляется, — а капиталист дает дровосеку взамен другой товар в форме денег/Так обстоит дело со всеми теми услугами, которые рабочие непосредственно обменивают на деньги других лиц и которые потребляются этими лицами. Это есть потребление не капитала, а дохода, обмен которого как таковой всегда относится к простому обращению. Так как один из контрагентов противостоит другому не как капиталист, то эта работа прислуги не может быть отнесена к категории производительного труда. Есть много подобного сброда, начиная от проститутки и кончая папой. Но сюда относится также и честный и «трудящийся» люмпен-пролетариат; например, многочисленная банда предлагающих свою помощь носильщиков и т. п. в портовых городах, и т. д. Лицу, являющемуся представителем денег, услуга носильщика требуется лишь ради ее потребительной стоимости, которая для него сразу же и исчезает; а носильщику требуются деньги, и так как того, кто дает деньги, интересует товар, носильщика же, доставляющего товар, интересуют деньги, то оба они представляют по отношению друг к другу лишь две стороны простого обращения; во всяком случае ясно, что носильщик, которому нужны деньги, т. е. непосредственно всеобщая форма богатства, хочет обогатиться за счет своего импровизированного друга, а это тем сильнее огорчает последнего как черствого калькулятора, что эта услуга, в которой он теперь нуждается, должна быть просто приписана его общечеловеческой слабости и отнюдь не нужна ему как капиталисту.

Во всем существенном в учении о производительном и непроизводительном труде прав был, с точки зрения буржуазной политической экономии, А. Смит [119]. Все то, что против этого учения А. Смита выдвигают другие экономисты, либо представляет собой пустую болтовню (например Шторх, а еще паршивее Сениор и т. д. [120]), а именно, когда они утверждают, что каждое действие все-таки что-нибудь да делает, т. е. здесь имеет место смешение продукта в его натуральном и в экономическом смысле; в таком случае мошенник тоже является производительным работником, так как он [II—22] косвенно производит книги по уголовному праву (это рассуждение, по меньшей мере, также верно, как верно называть судью производительным работником на том основании, что он защищает от воровства). Либо же современные экономисты настолько превратились в сикофантов [lxxx] буржуа, что хотят его уверить в том, что если кто-нибудь ищет вшей у него в голове или трет ему некий деликатный орган, то такой труд тоже является производительным, потому что последняя операция, к примеру, прочищает его тупую башку для работы на следующий день в конторе. Поэтому совершенно правильно, — но вместе с тем и характерно, — что последовательные экономисты считают, например, что рабочие мастерских, изготовляющих предметы роскоши, являются производительными рабочими, хотя те молодчики, которые потребляют подобные предметы, определенно порицаются ими как непроизводительные расточители. Верно, что эти рабочие и на самом деле являются производительными, коль скоро они увеличивают капитал своего хозяина; но они непроизводительны в отношении материального результата своего труда. Действительно, ведь этот «производительный» рабочий ровно настолько же заинтересован в том дерьме, которое ему приходится производить, как и сам применяющий рабочего капиталист, которому тоже наплевать на весь этот хлам. Но если присмотреться внимательнее, то по существу окажется, что истинное определение производительного рабочего заключается в следующем: это человек, которому нужно и который требует себе всего лишь столько, сколько необходимо для того, чтобы делать его способным доставлять своему капиталисту максимальную выгоду. Все это пустяки. Отступление. Но нужно будет вернуться к этому и более подробно рассмотреть вопрос о производительном и непроизводительном труде[121].}