Коммунистическая машина в действии 9 страница

А потом, на середине головокружительного прыжка через громадную лужу, переключатель передач отвалился и с мягким шлепком плюхнулся в грязь.

Джей резко затормозил и молча уставился на вязкий кисель у себя под ногами. Затем достал смятую пачку сигарет и вытащил одну. Я впервые в жизни задумалась о том, не начать ли мне курить.

До следующего городка — Буданг — мы добрались только к вечеру, преодолев в целом восемнадцать миль за восемь часов. Это поселение с разбросанными далеко друг от друга домами могло похвастаться сотней футов мощеного тротуара, тремя пабами под открытым небом и ночлежкой с клопами. Мы остановились у одного из пабов, с облегчением плюхнулись на стулья, которые не двигались, не подпрыгивали и не натирали зад, и заказали лимонад. Джей был обессилен; его загорелое лицо посерело, глаза и рот просматривались лишь благодаря более темному слою грязи и сажи вокруг них. Я провела несколько часов в дыму, толкая мотоцикл от одной ямы к другой, и мои руки и ноги покрылись смесью машинного масла и грязевых брызг.

Несмотря на то что наш мотоцикл был похож на водяного буйвола после продолжительной грязевой ванны, он явно представлял больший интерес, чем фильм про кунг-фу, который показывали в пабе. Молодые люди стройной колонной вышли из паба и окружили мотоцикл, а потом стали дергать сцепление и жать на педаль газа. Толпа привлекает себе подобных, и вскоре даже школьницы протискивались в передние ряды, чтобы взглянуть, что происходит. Лицо Джея озарилось гордостью.

Я допила лимонад и побрела через улицу в ночлежку. Хозяйка, доисторическая старуха в одном ботинке, курившая промокшую сигарету, потребовала документы, прежде чем выдать ценную информацию о наличии свободных мест. Она выхватила паспорт из моих рук и запихнула в карман, но потом ее внимание привлекло что-то за моей спиной, и она почему-то отдала его обратно. Ее губы растянулись в улыбке, но сигарета так и осталась неподвижной, крепко приклеившись к тому месту, где раньше был передний зуб.

Я проследила за ее взглядом. Джей стоял у мотоцикла в окружении сотни расталкивающих друг друга зевак. А наши документы осматривали несколько полицейских с каменными лицами и качали при этом головами. Я пробралась к ним, вспомнила все свои скудные знания вьетнамского и протянула им ворох смазанных ксерокопий: наши паспорта, международное водительское удостоверение, регистрационные документы на мотоцикл, визы. Главный полицейский раздраженно потряс мне кипой бумажек в лицо.

— У вас должно быть местное водительское удостоверение! — сказал он.

Мы и вправду пытались раздобыть его в Сайгоне, но список требований был просто убийственным: срок проживания во Вьетнаме не менее года, разрешение на работу, согласие посольства, документы собственника на мотоцикл, безупречный вьетнамский. Поскольку американцам было в принципе запрещено иметь мотоциклы в собственности, мы даже и не пытались оформить права.

Я достала международные права Джея и открыла страницу со списком стран, где они действуют. Каким-то чудом — видимо, по случайной оплошности составителей — Вьетнам оказался среди них. Полицейский неуверенно кивнул. Мы воспользовались его замешательством, рассыпались в благодарностях и сели на мотоцикл. Тут случилось еще одно маленькое чудо: он завелся с полоборота.

Но мы забыли о собравшейся толпе. Зеваки окружили нас, с интересом подслушивая разговор с полицейскими и выкрикивая советы как нам, так и им. С нетерпением ожидая стычки, они не давали нам проехать, дергая за рукава и образовав неприступную стену из любопытных, подкрепленную напирающими сзади, которым хотелось получше разглядеть, что творится в первых рядах. За те несколько минут, что мы потеряли, пытаясь проложить себе дорогу, приехали военные. Я услышала пронзительный свисток, и сбитый с толку полицейский встрепенулся и принялся за дело. Нас арестовали.

В грязном полицейском участке сидели несколько человек; они просматривали наши бумаги и непрерывно курили. Я уже два часа пыталась с ними договориться, вежливо отвечая на их требования поделиться сигаретами и вопросы о гражданстве, местных водительских правах и фамилиях, и пыталась не паниковать, глядя, как солнце медленно ползет по вечернему небу. Буонметхуот, ближайшая провинциальная столица, был в семидесяти милях отсюда. Ехать по размытым дорогам после наступления темноты будет сущим кошмаром. Кроме того, передо мной встала более насущная проблема — у меня начались месячные.

— Извините, у вас есть туалет? — вежливо спросила я.

Полицейский поднял руку на три дюйма от стола и сделал отрицательный жест, даже не глядя в мою сторону.

— Туалет, — нервно повторила я.

На этот раз он указал на главный вход, вокруг которого столпились любопытные зеваки, за ним была лишь улица. На задний дворик за полицейским участком меня выпускать отказались, и все мои повторные мольбы остались без ответа.

Я села на место.

Наконец голос в соседней комнате, кричавший в допотопную телефонную трубку, замолк, и в дверях появился начальник. Он рявкнул какой-то приказ, конфисковал пачку сигарет у Джея и исчез. Его подчиненный выписал каждому из нас двадцатидолларовый штраф за то, что ехали на мотоцикле без документов.

— Как это, — спросила я, — мы могли оба ехать, когда мотоцикл только один?

Он пожал плечами.

— Но вот же они, документы, вы их в руках держите, — не унималась я.

Я все еще сердилась на них за то, что не пустили меня в туалет.

Он нацарапал пару слов на листке бумаги. Я взглянула: «Не хотите платить — сидите здесь».

Мы заплатили.

Помимо штрафа, выплата которого обсуждению не подлежала, нам приказали вернуться в Хошимин. Буонметхуот и все остальные северные пункты закрыты для иностранцев.

Перепуганные не на шутку, мы медленно двинулись за пределы города на юг, не останавливаясь, пока не оказались на приличном расстоянии от длинной руки закона. При мысли о том, что до Хошимина двести миль, жить не хотелось, а короткие тропические сумерки быстро сгущались. Только одна вещь могла быть более противной, чем сидеть в прокуренной комнате с облупленными стенами под надзором полицейских, и она была прямо перед нами.

Грязь.

Мы развернулись. Когда мы подкрались ко въезду в город, уже давно стемнело; мы опустили козырьки на шлемах, дали газу и пронеслись по рыночной площади в направлении севера.

Ничего не произошло. Ни сирен, ни баррикад на дороге — просто тихая деревушка, где бодрствовали лишь сонный торговец супом и пара дворняг на улице. Я чувствовала себя идиоткой.

Бетонная дорога кончилась шестидюймовым обрывом, и началась ухабистая грязевая колея. Наш старый враг — шоссе № 14 — вновь встал перед нами.

Через две мили переднее колесо наехало на камень размером с кулак; фара мигнула и погасла. Дорога погрузилась в чернильную темноту.

— Чем это место хуже любого другого? — сказал Джей.

Мы откатили мотоцикл в кусты и замаскировали ветками те немногие его части, что еще блестели. Я отошла в сторонку в поисках места, где можно было бы подвесить гамак, и вдруг услышала хриплый шепот Джея:

— Знаешь, чем знаменит Буонметхуот? Здесь было крупное сражение. Американцы забросали город бомбами. И коммунисты тоже. Смотри не наступи на мину.

Мы подъехали к границе с Камбоджей, и погода переменилась под стать моему настроению: серость, тьма и дождь, ветер, завывающий на песчаной дороге и нещадно бьющий в лицо. Даже по обочинам никого не было: ни птиц, ни зверей, ни домов, одни лишь военные базы и сооружения, все чаще попадавшиеся на пути.

Со временем мы стали осторожнее относиться к полицейским. Это была слаженно работающая мафия, которая наживалась, вытряхивая деньги из иностранцев. Вид двух туристов на крутом мотоцикле сразу же запускал отлаженный механизм. Джей мастерски научился объезжать дорожные посты, пристраиваясь с подветренной стороны ничего не подозревающих грузовиков, а если проходящий мимо полицейский в форме проявлял хоть малый интерес к нашим делам, мы оба были готовы нырнуть в кусты и залечь там. Несмотря на все наши предосторожности, время от времени нас все же останавливали, и я всегда держала в паспорте пятидолларовую банкноту, чтобы все остались довольны. Я поняла, что в тот первый день вела себя по-идиотски: позволила затащить нас в полицейский участок, поддалась запугиваниям и заплатила двойной штраф. С того дня мы многому научились. Всегда давай взятку первому, кто спросит документы; чем больше чиновников вовлечены в дело, тем больше итоговая сумма. Никогда не передавай им в руки оригиналы документов, если не хочешь, чтобы пришлось выкупать их обратно. Принимай как должное торговлю с полицейскими: ты покупаешь у них свободу и свои вещи. Сумма зависит от того, как долго ты готова сидеть на одном месте, насколько нетерпеливый у тебя вид и сможешь ли ты их рассмешить. Тогда, в первый раз, мы провалились по всем трем пунктам и еще легко отделались двадцатидолларовыми штрафами.

Однако я до сих пор была зла на них за то, что не пустили в туалет.

Буонметхуот, тот самый запретный город, был оплотом коммунизма в его худшем проявлении: приземистые серые здания, десятилетиями не видавшие нового слоя краски, и атрибуты войны, разбросанные повсюду, чтобы напоминать жителям об их славном прошлом. Погода не добавляла ему обаяния. Из-за проливного дождя дороги превратились в кашу; вездесущая грязь умудрилась проникнуть даже в котелок с бульоном, придав супу привкус речного ила.

Сжимая в руках сломанный трос и коварный переключатель передач, мы проковыляли мимо муляжа танка в натуральную величину, водруженного на пьедестал на центральной площади. Я посоветовалась со стариком, который сидел на углу на табурете и при помощи шприца с чернилами возрождал к жизни непишущие шариковые ручки. Он поведал нам, что есть один механик, который прославился на всю провинцию своим мастерством работы по металлу, и по счастливому стечению обстоятельств он живет как раз за углом. Мы отправились туда.

Знаменитый механик разбил свою мастерскую прямо на тротуаре, рядом с лавкой запчастей. Он был маленький и тощий, с острыми локотками и личиком, как у хорька, которое принимало все более угрюмое выражение по мере того, как я перечисляла многочисленные изъяны «зверя». Потом он отвернулся и провел гибкими пальцами по обшивке двигателя, покрытой коркой грязи, уже не слушая мои бесконечные жалобы и советы. Кто-то другой велел нам прийти завтра ранним утром.

Починка началась.

Буонметхуот был бедным младшим братом Сайгона и воплощал собой темную сторону коммунизма, которую иностранцы не должны были видеть. Но даже здесь возрождающийся капитализм был повсюду. Тротуары кишели новичками-предпринимателями, и в каждом уголке и закутке ютились прилавки размером не более кухонной плиты, готовые вести торговлю. Подержанный велосипедный насос, выставленный на краю тротуара, служил рекламой ремонта шин. Зеркальце, приколоченное к дереву, и трехногая табуретка — вот вам и прекрасная парикмахерская. Почти на каждом углу сидел человечек с увеличительным стеклом и набором крошечных отверток, готовый починить любые часы и оправы для очков. Трехколесные тележки торговали комплексными обедами: тоненькие луковые блинчики, свежие омлеты со свининой и странное, но вкусное варево из кокосового молока, сахара и желатинового загустителя из коровьих копыт.

Во Вьетнаме нашелся и способ насладиться роскошествами двадцатого века, невзирая на ужасающую нищету. Ксерокопии делали по полстраницы, чаем торговали по четверть чашки, батарейки перезаряжали, а носки штопали в присутствии клиента. Мало кто из вьетнамцев мог позволить себе купить фотоаппарат, да и зачем? Фотографы, кочующие от места к месту, предлагали сделать всего по одному снимку. Разбитые яйца шли за полцены. Даже черствый резиновый вчерашний хлеб получал второе рождение на рынке: его жарили и подавали к супу и рису. Продажа по долям и вторичный рынок здесь достигли уровня высокого искусства.

«Зверюгу» починили: переключатель стоял крепко, как скала, а передняя фара наконец надежно заработала. Коротышка механик, казалось, не замечал наших похвал и еще долго после того, как мы ему заплатили, твердил, что нужно доделать еще кое-что, а когда Джей вывел мотоцикл на пробный пробег, взволнованно замер на тротуаре. Размер счета меня поразил: целый день работы стоил меньше новой свечи зажигания, а новый трос вместе с установкой обошелся примерно в тридцать пять центов. Мы пообещали, что обратимся к механику, если что-нибудь еще сломается, и уехали, всей душой надеясь, что покинем Буонметхуот в течение часа — и никогда не вернемся.

 

В деревню

 

 

Мамочка, привет! Мой словарный запас растет, но с явным перекосом в одну сторону. Я могу сказать почти все, что имеет отношение к мотоциклам. «Извините, есть ли у вас трос для „хонды“? Нет? Как насчет торцевого ключа?» Но я до сих пор не знаю, как будет «вино», «стейк», «лед» и «вилка».

Аресты, поломки, грязь и ливень. Я нашла тропу Хошимина, но такое впечатление, что обстоятельства нарочно не пускали меня в деревни, встречающиеся по пути. Клоповники в маленьких городках, где мы теперь частенько ночевали, были далеки от того, о чем я мечтала. Мне всегда хотелось найти деревенскую семью, которая позволила бы мне пожить с ними и разделить их заботы. Поэтому, когда хозяин забегаловки рассказал мне о деревушке в сорока милях к северу от Буонметхуота, я преисполнилась намерения отыскать ее, остаться там на пару дней или недель и начать настоящее путешествие в самое сердце и душу Вьетнама.

Наутро мы мчались на всех парах по грязной дороге, глядя, как цементные дома сменяются хижинами. Потом вдруг хижины поднялись над нами на сваях. Старики в набедренных повязках брели по обочине дороги и вели за собой костлявых буйволов, на шее которых звякали колокольчики. Все женщины были в домотканых черных юбках; они шаркали ногами под весом ротанговых корзин в пятнах сажи, наполненных корешками и водорослями. Лица становились более плоскими, смуглыми и круглыми. Мы близились к цели.

Потом дорога вдруг резко сузилась. Мы проехали мимо двух солдат на крошечном мопеде и удвоили скорость в надежде, что они не станут нас преследовать. Мы так увлеченно смотрели в зеркала заднего вида, что заехали на территорию военного учреждения и лишь потом заметили крупную белую букву «С», начертанную на ротанговом заборе с одной стороны дороги. Запретная зона.

Мы молча развернулись и помчались оттуда, свернув на первую же боковую тропинку, которая нам попалась. Испещренная песчаными ловушками, она шла по каменистому руслу реки и была не шире железнодорожной колеи. Около часа мы то ныряли вниз, то подскакивали вверх, пока наконец мое тело не стало похоже на гигантский аккордеон. С каждым тошнотворным спуском ребра ударялись о бедренные кости.

Наконец Джей остановился и закурил.

Дорога, что была впереди, выглядела в точности как та, что осталась за спиной. Тут даже я разуверилась в своем твердом убеждении, что у каждой дороги есть начало и конец. Мысль о долгом возвращении в город, где нас ничего не ждет, была невыносима.

Джей резко повернул голову, прислушиваясь, и я тоже услышала далекий рокот приближающегося мотоцикла. Если солдаты не поленились ехать за нами так долго, значит, у нас серьезные неприятности. Вокруг только прозрачные деревца, спрятать мотоцикл негде. Джей в отчаянии закурил, я присела на корточки и стала ждать.

На дорогу с тарахтением выехал ржавый мопед, нагруженный до отказа: старик, его жена и ребенок, три цыпленка и мешок с рисом. Старик остановился и в дружелюбной манере, присущей сельским жителям, стал расспрашивать, что привело нас сюда и не требуется ли помощь.

Выяснилось, что у дороги все-таки есть конец — в трех-четырех километрах дальше по прямой. Она вела в деревню хмонгов, где в хижинах на сваях вдоль реки проживало около двухсот человек. Старик пригласил нас следовать за ним и сказал, что с радостью покажет путь.

Мы с готовностью приняли его предложение, и вскоре наш неуклюжий «зверь» трясся по дороге, следуя за своим более поворотливым братцем. Деревня, которую я уже не надеялась увидеть, материализовалась перед глазами: чудесные домики на сваях с пристройками и отполированными бамбуковыми полами, снабженные аккуратными лестницами в десять ступеней. Круглозадые свиньи, покачиваясь, семенили по пешеходной дорожке, ведущей к реке; мягкое речное течение омывало корни каучуконосов ленивыми коричневатыми волнами. Идиллия.

Старик хмонг приказал нам занести рюкзаки в дом: собиралась гроза. Его жена подала нам горький зеленый чай, а я тем временем принялась осторожно расспрашивать, как найти жилище старосты, чтобы высказать почтение и попросить разрешения осмотреться. Старик беззубо улыбнулся и показал на пол. Он и был деревенским старейшиной и сказал, что мы можем остаться, но сначала он отведет нас к своему другу, который знает английский и французский, чтобы все прояснить.

Мы послушно забрались на мотоцикл и последовали за стариком по заросшей травой дороге. Смуглые девушки в целлофановых саронгах[6]молотили рис о землю и расталкивали ногами испуганных цыплят. Усохший старец посмотрел на меня сверху вниз, восседая в слоновьем седле с ручной резьбой. Горбатые старухи демонстрировали черные зубы и плевались кроваво-красной слюной с ошметками бетеля.

Мы проехали через ворота, увешанные ржавыми остатками американской колючей проволоки, и внезапно оказались у цементного здания с поникшим вьетнамским флагом. Штабквартира компартии. Ворота за нами уже закрылись.

Руководитель был на удивление молод, не в пример деревенскому старейшине, чье лицо было испещрено морщинами и старыми шрамами, и, тем не менее, старейшина раболепствовал перед ним. Мы потревожили начальника во время дневного сна, и он ввалился в комнату с опухшими глазами, отодвинув москитную сетку, натянутую над армейской койкой, чтобы нам было где сесть. Мы молча смотрели друг на друга. Он явно не был рад видеть нас, впрочем, как и мы его. Старик что-то шепнул ему на ухо, объясняя обстоятельства нашего приезда на непонятном диалекте. Молодой чиновник кивнул, не улыбаясь, и обернулся к нам.

— Документы, — сказал он и вытянул руку.

Я решила рискнуть. Он не говорил ни по-английски, ни пофранцузски; в комнате не было телефона, а столица в нескольких часах езды. И я притворилась идиоткой.

В течение следующего часа мы пытались преодолеть ряд нарочно воздвигнутых мною барьеров. Чиновник спросил, кто мы по национальности, и я пробормотала пару фраз пофранцузски. Потребовал наши паспорта, и я протянула ему пачку позаимствованных у Джея сигарет. Судя по всему, он хотел проводить нас обратно в Буонметхуот, в полицейский участок, однако боялся, что лошадиных сил у «зверя» окажется побольше, чем у его маленького «Минска». Я искренне с ним согласилась:

— Хороший мотоцикл, рррр-рррр!

Тут старичок что-то шепнул ему, и он попросил у меня словарь. Я неохотно достала его, и он выхватил его у меня из рук, пролистывая взад и вперед в поисках страницы со словом «документы», которую я давным-давно уже вырвала. К этому времени он курил беспрерывно и все чаще посматривал на старика; властные требования давно сменились чем-то более похожим на жалобные просьбы о помощи.

И тут я разыграла козырь.

— Мы могли бы просто уехать, — осторожно проговорила я.

Лицо чиновника осветилось мальчишеской улыбкой, и они со стариком закивали в унисон. Нас выпроводили за дверь, угостили сигаретами, предложили устроить экскурсию по деревне — все что угодно, лишь бы мы уехали. За считаные минуты нас усадили на мотоцикл, и дюжина помощников помогла нам пристегнуть вещи к багажнику. Деревенские жители выстроились длинной шеренгой и стали махать нам на прощание.

Мы же с ревом помчались прочь, и чувство облегчения постепенно улетучивалось. Шел дождь. Речное русло уже не было сухим, впрочем, как и мы. У нас впереди были еще четыре часа пути, а до заката оставался всего час. Ехать по узкой дороге в темноте будет почти невозможно.

В сотне метров от основной дороги мотоцикл наткнулся на булыжник, и задний тормоз переключился в рабочее положение. Переключатель передач давно отвалился и перекочевал ко мне в карман. Мы выехали на дорогу, и тут погасла передняя фара. Я достала фонарик, но его тусклого луча не хватало, чтобы вовремя высвечивать рытвины, и вскоре у мотоцикла начали отваливаться другие части. Мы проехали мимо стада коров с шишковатыми коленями, их юный надсмотрщик брел рядом со стадом. Двигатель наполовину сдох, и при малейшем уклоне в горку мне приходилось вставать и идти рядом с еле дышащим мотоциклом. Я услышала звон деревянных колокольчиков: коровы нас обогнали.

Джей закурил. А потом у нас кончился бензин.

Джей смотрел волком, поэтому я слезла с мотоцикла и побрела к шалашу под открытой крышей, где несколько молодых людей играли в бильярд. Они позвали какую-то старуху, которая бросила один взгляд на пустую пластиковую бутыль у меня в руках и тут же схватила меня за руку и бросилась вниз по дороге. Мы ходили от одной заколоченной хижины к другой; женщина молотила в стены и громко объясняла мое положение, пока из одного дома не высунулась худая рука, протянув литр бензина в обмен на хрустящую новенькую бумажку в десять тысяч донгов. Старуха быстро проводила меня обратно к мотоциклу, проследила за тем, как Джей наполнил бак, взяла небольшие чаевые и побрела домой разрешать очередной кризис — пьяную ссору по поводу неправильного применения бильярдного кия.

Мы проехали милю, и мотоцикл снова заглох.

— Бензин? — с надеждой спросила я.

Джей стал дергать стартер, пока батарея окончательно не выдохлась. Как и мы. Мимо опять прошло стадо коров. Я снова отправилась на поиски — на этот раз мне предстояло найти ремонтную мастерскую среди сельских лачуг и полей. Завсегдатаи ближайшего бара под открытым небом высыпали на улицу и засыпали меня пьяными советами. Они облепили мотоцикл, стали дергать блестящие свечные колпачки, стучать по бензобаку и приказывать Джею завести мотор, чтобы зачарованно послушать, как он работает вхолостую. Подумав, они выдали мрачный вердикт:

— Мотоцикл не работает. Вам надо выпить.

Джей был не в настроении. Игроки в бильярд стали совещаться, еще сильнее сбитые с толку, а я тем временем делилась сахарным печеньем и шлепала загребущие ручки, тянувшиеся к молниям на наших рюкзаках.

Наконец они похлопали по сиденью и сквозь зубы процедили:

— Кео.

Слово передавалось от одного к другому, как запрещенный самогон. Я достала словарик и нашла перевод. «Тащить». Великолепное слово. Два доллара, заявили они, и они оттащат «зверюгу» в город. Я согласилась — слишком быстро. Они принялись обсуждать. Пять долларов, решили они наконец, за милю. Мы торговались двадцать минут, в течение которых то шел дождь, то атаковали москиты, а один из самых поддатых игроков в бильярд бродил по округе в поисках веревки.

Я села на багажник крошечной «хонды» и стала смотреть, как к ней привязывают «зверя». Они несколько раз обвили веревкой руль и сунули конец Джею в руки. Водитель мотоцикла, на котором сидела я, едва успел завести мотор, как мимо пронесся военный джип и затормозил, выпустив из-под колес фонтанчик камушков. Из джипа выпрыгнули солдаты и на затекших ногах направились к Джею.

Нам приказали предъявить документы и принялись подозрительно ходить вокруг мотоцикла, точно его поломка была лишь изощренной уловкой с целью нарушить комендантский час. Потом солдаты ударили ногой по заднему колесу и приказали нам оставить мотоцикл у паба. Нас арестовали.

Наши новые друзья, увидев, что доход ускользает у них изпод носа, поспешно принялись за дело. Они демонстрировали многочисленные изъяны мотоцикла, трясли веревкой, подчеркивая гениальность своего решения, потом пригласили всех солдат выпить по стаканчику. Как только солдаты оказались на безопасном расстоянии за стенами бара, мой водитель запустил мотор, и мы вперевалочку двинулись вперед, таща за собой Джея, который еле удерживал равновесие на конце длинной веревки, словно на водных лыжах.

Все шло хорошо, пока мы не добрались до перекрестка на выезде из города. Темнота стояла хоть глаз выколи, светофор здесь еще не изобрели, а машины на перекрестке сновали крест-накрест, сливаясь, как основа и уток на ткацком станке. Джей не мог включить фару из-за севшей батареи, и поэтому его почти не было видно, как и тонкой веревки, связывавшей нас вместе. Когда мы добрались до гостиницы, он стал на несколько оттенков бледнее, а я вконец охрипла, окрикивая мопеды-призраки, которые только и успевали свернуть в сторону.

Мы остановились в первой же ночлежке, которую нашли. Это был ветхий многоквартирный дом с комнатами-коробками, древней проводкой и дышащими на ладан вентиляторами. Холл оказался по совместительству караоке-баром: стулья, расставленные в несколько рядов перед черно-белым телевизором.

— Паспорта! — рявкнул служащий, пытаясь перекричать ревущие колонки.

Я протянула свой и поплелась на третий этаж, рухнув в изнеможении на свалявшийся матрас и мгновенно погрузившись в ступор.

В моем сне военные следовали за нами от самой деревни хмонгов, нюхая наши следы, как кровожадные псы. Они завернули за угол караоке-бара и затопали по потрескавшимся плиткам. Здание содрогалось от их шагов…

Меня разбудил настойчивый стук в дверь.

Служащий гостиницы ввалился в номер:

— Надо заплатить сейчас. Утром я о-о-чень занят. — Он протянул руку: — Американские доллары.

Как только он ушел, я поплелась по коридору в общий душ. Унитаз вырвали с корнем, и из образовавшейся дыры непрерывным потоком бежали тараканы. Резкий запах канализации пропитал стены и воду.

Я ждала, когда нагреется ледяной ручеек воды из душа. После долгих часов под дождем я как-то не была настроена на холодный душ. Подождав несколько минут, я выключила кран и спустилась вниз. Тараканы хрустели под ногами.

— Вы шутите? — рассмеялся служащий, когда я попросила его включить нагреватель.

Я заметила, что цена за номер включает доплату за горячую воду. Мы спорили несколько минут, после чего он злобно согласился и махнул рукой, чтобы не мешала играть в карты. Я поползла обратно наверх.

На этот раз воды не было вообще — лишь бесконечное похрустывание тараканов и медленно капающий пустой кран. Утерев сажу с лица тыльной стороной ладони, я поплелась обратно с недобрыми мыслями в голове. Но лестницу на первом этаже забаррикадировали железной решеткой, удерживаемой на месте ржавой цепью с замком. Из-за решетки слышались смех за карточным столом и вопли раздухарившихся посетителей караоке-бара. Я постучала по прутьям. Лицо гостиничного служащего на секунду появилось в конце коридора, впервые улыбнулось и пропало.

 

Солнце

 

 

Дорогая мамочка! Все хотят знать, кем мне приходится Джей. Обычно я отвечаю, что он — мой отец. Джею это смешным не кажется.

Мы оказались на перепутье. Тонкая ниточка шоссе № 14 на карте тянулась по прямой к северу до Контума и дальше, превращаясь в тропку, по которой способны пройти лишь горные велосипеды да водяные буйволы. Разглядывая эту волнистую пунктирную линию, я думала о деревушках, расположенных по обе ее стороны, — они манили меня, но были недоступны. Я думала также о нашем мотоцикле, каждая составная часть которого успела прийти в негодность хотя бы однажды и который намерен был продолжать в том же духе, о белых полицейских дубинках, грязных синих стенах и негостеприимных ночлежках. Пора было взглянуть реальности в лицо. Пройти по тропе Хошимина невозможно. Все мои планы и приготовления оказались бесполезным сотрясением воздуха. Если я хочу увидеть во Вьетнаме нечто большее, чем стены полицейских участков и разбитые дороги, я должна свернуть с шоссе № 14.

Но куда? Я вдруг вспомнила засаленного дядьку с рюкзаком, который пересек границу с Китаем и доехал до Сайгона автостопом. Что он тогда сказал? «Полицейские боятся ступить в те места. Они боятся горных племен — считают их дикарями». Племена. Они жили в Тонкинских Альпах вдоль китайской границы. Ханой был пропуском в те горы. Я могла бы начать оттуда и затеряться среди сотен деревень горных народностей, разбросанных по плодородным холмам, как рисовые зернышки. И не возвращаться в столицу, пока не увижу настоящий Вьетнам.

— По горам не так легко проехать, да? — спросила я Джея.

Он не ответил, погруженный в изучение карты какой-то страны, подозрительно напоминающей Лаос.

Я снова взглянула на свою карту. К востоку от Буонметхуота шла другая линия, потолще, — она вела к побережью. В голове возникла благостная картина: восход солнца над океаном. Уже двенадцать дней подряд дождь шел не переставая.

И вот, не успели мы опомниться, как уже мчались по гладкой — гладкой! — дороге к побережью, распугивая стаи уток и флегматичных свиней, дремлющих на теплом асфальте. Мы пронеслись мимо орудийных башен с сыплющейся кладкой, выглядывавших из кустов, и я почувствовала, как узел в груди ослаб. Я была уверена, что вдали от пагубного влияния города даже «зверь» не сломается.

Дорога была забита, но не четырехколесным транспортом, а разными деревенскими артефактами. Пятнистые серо-рыжие собаки лежали на потрескавшемся асфальте, растянувшись во весь рост; их внимательные уши четко различали разницу между мотором верткого «Минска» и двухтонного грузовика. Россыпи кофе, измельченной маниоки и нечищеного риса сушились на солнце, огороженные от колес грузовиков стульями, расставленными с интервалами. Рядом клевали носом старики, которые отгоняли мародеров–свиней и кур, помахивая бамбуковыми прутьями над сохнущим урожаем. Когда они просыпались и принимались усердно сметать зерна в кучки, мы знали, что пришло время остановиться и надеть пончо: надвигался дождь.