Первая страница последнего номера «Новой Рейнской газеты»

 

 

(слева направо) Вильгельм Волф, Фердинанд Фрейлиграт, Георгий Верт

 

– Кстати, – помрачнев, сказал вдруг Бакунин, – царское правительство продолжает оговаривать меня. Опровержение вашей газеты не всех убедило.

Бакунин имел в виду провокационную клевету, пущенную о нем царским послом в Париже Киселевым.

Однажды в «Новую Рейнскую газету» поступили сообщения, вызвавшие бурное возмущение. Информационное бюро Гавас, а за ним и парижский корреспондент газеты Эвербек сообщали о полученных ими данных, будто Михаил Бакунин – тайный агент царского правительства. Ссылка на то, что у Жорж Санд имеются подтверждающие документы, придала известию правдоподобность. Однако уже через несколько дней «Новая Рейнская газета», получив письмо писательницы, отвергшей этот подлый вымысел, напечатала опровержение.

– Я вам разъясню некоторые детали этой истории, – продолжал Бакунин. – Мне хорошо известно, что единственным источником клеветы является русское правительство. После того как пять лет назад я был заочно приговорен к каторжным работам в сибирских рудниках, меня ни на час не оставляли в покое; дошло до того, что принялись распространять слух, будто я бежал из Петербурга не по политическим причинам, а потому, что украл значительную сумму денег. Но и этого было мало. Меня обвиняли в намерении убить Николая Первого. Для этой цели я будто бы отправил в Россию двух мятежных поляков. А теперь вот эта клевета…

– Вы сильно досадили русскому самодержавию. Вот оно и пытается вам мстить жалким и подлым образом, – подтвердил Карл.

– Да, я действительно стараюсь разрушить упорно создаваемую легенду об единении царя с русским народом. В публичных речах я не раз говорил о творящихся в России беззакониях и одновременно бессилии правительства улучшить жизнь народа. Я предложил от имени революционных партий России, от всех волнующихся сил народных, стремящихся к свету и свободе, революционный союз с польским народом против императора Николая и его злодеяний. Конечно, царскому правительству не за что быть мне благодарным!

– Но что это за революционные партии в России и кто в них состоит? Вы уже много лет как оттуда. Имеете ли вы связь с кем-либо на родине? Меня чрезвычайно интересует Россия.

– В России много пороха в крестьянстве. Оно и есть тот народ, который надо поднять на свержение самодержавия. Фабричных работников у нас мало. Это бедняки, они оторваны от земли, и не в них сила. К сожалению, Европа почти ничего не знает о русском народе. Николай и его клика пытаются окружить Россию китайской стеной так, чтобы оттуда не доносился ни единый звук: будь то стон страдания или вопль возмущения.

– Этого никакой царь больше не добьется! Время наше несется быстро, революции ломают преграды между государствами, – заметил Маркс.

Сидя за столом друг против друга, Маркс и Бакунин напоминали двух бойцов на коротком привале в трудном походе.

Бакунин, ошеломленный, но не растерявшийся после июньского поражения французских рабочих, вернулся недавно из Бреславля. До этого он побывал в Праге на славянском конгрессе и все еще надеялся на единение всех славян в борьбе с русским самодержавием. Он высказал это в беседе с Карлом. Маркс пробовал доказать, что славяне покуда стоят по обеим сторонам баррикад.

– Многие славяне в Австрийской империи, – говорил он, – помогают врагам, и не принадлежность к тому или иному племени, а к классу решает все в революции.

Споря и не чувствуя полного единства, они не хотели, однако, раздоров. Каждый невольно думал о том, когда и как придется встретиться опять. Их ждали жестокие бои и опасности. В данное время для обоих цель жизни была в защите революционных завоеваний.

27 августа Маркс приехал в кипучую столицу Австрии. Насколько отталкивающе бездушен, безлик был чопорный Берлин, настолько обаятельной казалась Вена, прославленный город музыки, зеленых лужаек, общительных людей. Венгры, чехи, хорваты, итальянцы, поляки, подпавшие под власть феодальной империи Габсбургов, передали австрийцам многое из своей культуры и национальных особенностей. Издавна в Вену являлись художники и музыканты. Из бесчисленных кофеен, невзирая на политические события или войны, доносились игра венгерских и румынских оркестров, пение, смех, спорящие голоса.

Но за внешней беспечностью невозможно все же было не увидеть, что положение в городе очень тревожное. С мартовских дней, когда народ избавился от ига Меттерниха и потребовал от короля уничтожения феодальных повинностей, многое изменилось. В порабощенных Австрией многочисленных странах начались восстания за независимость и свободу.

Всего за четыре дня до приезда Маркса на улицах самой Вены произошли кровопролитные бои. После июньского выступления парижских рабочих напуганная австрийская буржуазия предпочла монархию республике. Это и вызвало возмущение демократических слоев населения Вены.

Ширились национальные движения словаков, сербов, хорватов, трансильванских румын. Они усложняли и без того тяжелое положение в Венгрии, где не затихала революционная буря.

На первом же заседании «Венского демократического союза», на котором обсуждался вопрос о положении в столице Австрии после недавних уличных боев, Маркс говорил о том, что события эти не следствие смены кабинета и распрей в правительстве, а, как и восстание рабочих в Париже, порождены классовой борьбой между буржуазией и пролетариатом.

Знакомясь с чрезвычайно сложными перипетиями борьбы народов, входивших в состав Австрийского государства, Карл встречался в Вене с рабочими, студентами, посещал клубы, вел переговоры с руководителями демократических обществ.

В то время основной целью германской революции было объединение, а в Австрии демократы, наоборот, стремились к разрушению разноплеменной империи Габсбургов. Многонациональная страна походила на огромное полотнище из разноцветных лоскутьев.

В среде рабочих-единомышленников Маркс отдыхал. Его не знавшая страха душа вбирала в себя тепло благодарности, любви, полного доверия. Не дрогнув, он повел бы их на бой. Но время еще не пришло, и Карл знал это. Он рассказывал труженикам о неумолимом законе возникновения и гибели класса угнетателей, о социальных отношениях в Европе и о значении пролетариата в революционной борьбе.

Политическая обстановка в Пруссии обострялась с каждым днем, и Маркс вынужден был поторопиться с отъездом из Вены. По дороге в Кёльн он снова остановился в Берлине. Здесь в течение нескольких дней он сумел довести до конца переговоры с руководителями демократического движения и побывать на заседании прусского Национального собрания.

Все в Берлине знали, что король и его клика хотят вернуть в Берлин войска и с их помощью расправиться с буржуазной оппозицией. Маркс был на заседании Национального собрания, когда депутаты потребовали от военного министра приказа, который вменял бы офицерам в долг чести отставку, если их политические взгляды не совпадают с конституционным правлением. Это была жалкая попытка предотвратить надвигающийся разгром

Карл внимательно слушал прения. «Новая Рейнская газета» давно уже предсказала гибель «мудрствующего, брюзжащего, неспособного к решениям» берлинского Национального собрания, если оно не изменит своей увертливой и трусливой соглашательской политики.

Перед самым отъездом Карл, наконец, добыл некоторые средства для «Новой Рейнской газеты».

Польские демократы согласились дать для дальнейшего издания газеты, наиболее последовательно защищавшей дело освобождения польского народа, две тысячи талеров. Маркс поспешил в Кёльн.

Прирейнские провинции особенно беспокоили короля и его ставленников. Чтобы предотвратить там восстание, почти треть прусской армии была расквартирована в районах, где находилась наиболее мощная индустрия и был сильный рабочий класс. Действительно, в Рейнландии в последние годы ширилось революционное движение. Кроме «Демократического общества», во главе которого стоял Маркс, в Кёльне действовал также «Рабочий союз», руководимый коммунистами, бывшими эмигрантами Иосифом Моллем и Карлом Шаппером.

Имя главного редактора «Новой Рейнской газеты» было известно далеко за пределами Германии. Оно становилось все более и более опасным для прусского правительства. Не только среди рабочих, ремесленников и интеллигенции, но и в армии «Новая Рейнская газета» пользовалась любовью и, уважением.

Однажды в редакцию боевого кёльнского органа пришло письмо, обращенное к редакторам газеты и руководителям «Рабочего союза».

«Мы, солдаты 34-го пехотного полка, не можем не выразить многоуважаемой редакции «Новой Рейнской газеты» нашу искреннюю и глубокую благодарность… Поверьте, что имена Маркса, Шаппера, Энгельса, Вольфа никогда не изгладятся из нашей памяти. Более того, мы надеемся, что придет время, когда мы сможем выразить этим господам нашу благодарность».

Под этим письмом стояло 1700 подписей.

В те же дни на жалобу Маркса по поводу отказа принять его в германское подданство министр внутренних дел ответил, что считает вполне законным и окончательным решение кёльнских властей, отказавшихся вернуть Карлу право быть прусским гражданином. Так Маркс остался вне гражданства.

27 сентября «Новая Рейнская газета» крупным шрифтом вместо передовицы поместила следующее сообщение из Кёльна:

«Осадное положение в Кёльне. Сегодня мы снова печатаем номер без оглавления. Мы спешим выпустить газету. Из достоверных источников нам стало известно, что в ближайшие часы город будет объявлен на осадном положении… учреждены военные суды и ликвидированы все завоеванные в марте права. Ходят слухи, что гражданское ополчение не намерено допустить, чтобы его разоружили».

За день до этого кёльнская прокуратура возбудила судебное следствие против Энгельса и Вильгельма Вольфа. Их обвинили в заговоре против существующего строя.

В это время произошло восстание во Франкфурте-на-Майне.

В городе вспыхнули уличные бои. Один из реакционных членов Франкфуртского собрания, князь Лихновский, стрелял в толпу и был растерзан ею. Рабочих и ремесленников поддержали крестьяне окрестных деревень. «Новая Рейнская газета» писала по этому поводу: «И все же, признаться, у нас мало надежды на победу храбрых повстанцев. Франкфурт слишком небольшой город, а несоразмерная сила войск и всем известные контрреволюционные симпатии франкфуртских мещан создают слишком большой перевес, чтобы мы могли питать преувеличенные надежды».

Во Франкфурте было объявлено осадное положение, и каждый захваченный с оружием в руках немедленно предавался военному суду. Железная дорога была во многих местах разобрана, и почтовая связь нарушена. Кёльн ответил на поражение тружеников Франкфурта массовыми народными собраниями.

Прирейнская провинция бурлила. Каждый день в Кёльне то в манеже, то на площадях, то в больших, похожих на лабазы, помещениях, предназначенных для народных празднеств, собирались рабочие и ремесленники.

– Почему, – спрашивали они ораторов, – наше правое революционное дело терпит поражение? Мы только и читаем, только и слышим что о разгроме рабочих в Неаполе, Праге, Париже, Вене. Вот то же произошло во Франкфурте.

На это с обычной исчерпывающей полнотой ответил им Энгельс.

«Объясняется это тем, – писал он, – что все партии знают, насколько борьба, подготовляющаяся во всех цивилизованных странах, имеет совершенно иной, неизмеримо более значительный характер, чем все происходившие до сих пор революции. Ибо в Вене как и в Париже, в Берлине как и во Франкфурте, в Лондоне как и в Милане дело идет о свержении политического господства буржуазии, о таком перевороте, даже ближайшие последствия которого наполняют ужасом всех солидных и занимающихся спекуляцией буржуа.

Разве есть еще в мире какой-нибудь революционный центр, где бы в течение последних пяти месяцев не развевалось на баррикадах красное знамя, боевой символ связанного братскими узами европейского пролетариата?

И во Франкфурте борьба против парламента объединенных юнкеров и буржуа велась под красным знаменем.

Именно потому, что каждое происходящее сейчас восстание прямо угрожает политическому положению буржуазии и косвенно – ее общественному положению, именно поэтому происходят все эти поражения. Безоружный в большинстве своем народ должен бороться не только против перешедшей в руки буржуазии силы организованного чиновничьего и военного государства, – он должен также бороться против самой вооруженной буржуазии. Против неорганизованного и плохо вооруженного народа стоят все остальные классы общества, хорошо организованные и хорошо вооруженные. Вот чем объясняется, что народ до сих пор терпел поражения и будет терпеть поражения до тех пор, пока его противники не будут ослаблены либо вследствие участия армии в войне, либо вследствие раскола в их рядах, или же пока какое-нибудь крупное событие не толкнет народ на отчаянную борьбу и не деморализует его противников».

Желая вызвать провокациями восстание в Кёльне, чтобы затем зверски расправиться с его участниками, полиция начала аресты руководителей кёльнских рабочих союзов и демократических обществ. В тюрьме оказались Шаппер и Беккер. Угроза нависла над особо чтимым рабочим людом Иосифом Моллем. Атмосфера в городе накалилась. Возмущенные бесчинством властей, рабочие вышли на улицы и принялись строить баррикады.

Маркс на митинге «Рабочего союза», стихийно возникшем на Старом рынке утром 25 сентября, выступил с настойчивым призывом не поддаваться провокации. Он уговаривал возбужденных до крайности, рвавшихся в бой тружеников помнить о коварстве противника и беречь силы для великих назревающих событий.

– Преждевременное восстание бесцельно и пагубно, – говорил Маркс. – Королевско-юнкерская власть повсеместно начинает наступление. Нужно помнить об этом и не ослаблять свои силы. Буржуа, как везде в последнее время, поддержат контрреволюцию-

Каждый раз, когда с губ Маркса срывалось слово «буржуа», голос его приобретал презрительные интонации

После окончания собрания на Старом рынке, понимая, что время не терпит и победа за теми, у кого больше мужества и выдержки, Маркс и его многочисленные сторонники отправились на совместное заседание «Демократического общества» и «Рабочего союза» в огромный зал Эйзера. Обычно там давались великолепные симфонические концерты. Там же нередко устраивались богатые балы.

Было всего три часа пополудни, и нежные осенние лучи солнца врывались в многочисленные окна, скользили по разгоряченным лицам собравшихся в зале людей. Возбуждение и гнев народа грозили восстанием.

Но снова раздался мощный голос Маркса, предостерегающий собравшихся от преждевременных, обреченных на неудачу уличных выступлений. Здравый смысл полководца революции одержал верх, рабочие убедились, что строить баррикады пока не следует, что нужны спокойствие, выдержка и сплоченность.

Однако комендант Кёльна ввел осадное положение, запретил «Новую Рейнскую газету», издал приказ об аресте Энгельса и других членов редакции. Не желая оказаться в лапах прусской военщины, Энгельс, Дронке и оба Вольфа покинули город.

В распоряжении об аресте Энгельса было сказано:

«Лица, приметы коих описаны ниже, бежали, чтобы скрыться от следствия, начатого по поводу преступлений, предусмотренных статьями 87, 91 и 102 уголовного кодекса. На основании распоряжения судебного следователя города Кёльна о приводе этих лиц настоятельно прошу все учреждения и чиновников, которых это касается, принять меры к розыску указанных лиц и в случае поимки арестовать и доставить их ко мне.

Кёльн, 3 октября 1848 г.

За обер-прокурора

государственный прокурор Геккер.

Имя и фамилия – Фридрих Энгельс; сословие – купец; место рождения и жительства – Бармен; религия – евангелическая; возраст – 27 лет; рост – 5 футов 8 дюймов; волосы и брови – темно-русые; лоб – обычный; глаза – серые; нос и рот – пропорциональные; зубы – хорошие; борода – каштановая; подбородок и лицо – овальное; цвет лица – здоровый; фигура – стройная».

В Бармене, куда направился Энгельс, он прятался в пустом старинном особняке деда. Тщетно полиция искала его.

Потом Фридрих бежал в Бельгию. Там его ждали арест и тюрьма. В арестантском фургоне, как «бродяга без должных документов», Энгельс был препровожден на французскую границу. Оттуда добрался он, наконец, до Парижа.

Маркс оставался в Кёльне. Он решил добиться возобновления выхода «Новой Рейнской газеты». Однако денег на издание больше не было. Тогда, желая во что бы то ни стало возобновить выпуск газеты, Маркс решился на крайнее средство. В Трире у матери хранились принадлежащие ему несколько тысяч талеров из наследства отца. Это было все, что оставалось на случай, который всегда подстерегает бойца и его семью. И однако, Карл решился израсходовать последние свои деньги на издание газеты. Он сказал об этом Женни, вопросительно взглянув в ее не умевшие ни хитрить, ни лгать глаза. Была ночь. В соседней, очень скромно обставленной комнате спали трое их детей. Они оба подумали о них в эту минуту. Но в глазах Женни, прямо ответившей на взгляд мужа, не промелькнуло ни малейшего удивления, сомнения или сожаления.

– Революция – дело нашей жизни, – сказала Женни просто. – Хорошо, что деньги найдут себе правильное применение.

Итак, Маркс снова не сдался. Он продолжал воевать.

В октябре издание «Новой Рейнской газеты» возобновилось. Редакционный комитет пополнился Фердинандом Фрейлигратом. Вскоре вернулся Вольф.

Не было только Энгельса. Париж, где торжествовала черная контрреволюция, тяжело поразил его. Сравнивая столицу Франции в медовый месяц республики с тем городом, какой он увидел в октябре, Энгельс писал в своих путевых записках:

«Между тогдашним и нынешним Парижем было 15 мая, было 25 июня, была жесточайшая борьба, когда-либо виденная миром, было море крови, было пятнадцать тысяч трупов. Гранаты Кавеньяка взорвали непреодолимую веселость парижан. Замолкли звуки «Марсельезы»… Рабочие же, без куска хлеба и без оружия, скрежетали зубами от затаенного возмущения. Но Париж был мертв, – это не был уже Париж…

Я не мог выдержать долго в этом мертвом Париже – я должен был убежать, – все равно куда…»

Энгельс направился в Швейцарию.

Денег у него было немного, и пришлось идти пешком… В эту пору Маркс посылал ему средства на жизнь и категорически настаивал, чтобы он не возвращался в Кёльн, где его ждала тюрьма.

Когда гонения на «Новую Рейнскую газету» немного ослабли, вернулся Веерт и тотчас же вооружился пером. В одном из первых номеров, вышедших после временного запрещения газеты, было напечатано его лирико-сатирическое стихотворение:

 

«Я радости большей не знал никогда.

Чем больно врага ужалить

Да парня нескладного шуткой задеть

И весело позубоскалить».

 

Так думал я, лиру настроив мою,

Но струн прекратил движенье:

Забавам конец! Кёльн святой угодил

В осадное положенье…

 

Весь город покрылся щетиной штыков

И сходен стал с дикобразом.

Архангелов прусских рать заняла

Все рынки и площади разом…

 

К нам в дверь с патрулем заглянул лейтенант

И грозно изрек при этом

Под бой барабана смертный вердикт:

Запрет «Новой Рейнской газеты».

 

Вскоре Веерт был привлечен к суду за обличительный роман в стихах о рыцаре Шнапганском. За эту поэму, будто бы явившуюся подстрекательством к убийству реакционера князя Лихновского во время Франкфуртского восстания, Веерт был приговорен к тюремному заключению.

Осень несла с собой дожди и холод. Золотая листва деревьев, которых так много в Кёльне, потемнела и осыпалась. Помрачнел веселый Рейн. В редакции «Новой Рейнской газеты» круглые сутки не прекращались гул голосов, топот ног, сутолока. Типографские рабочие, наборщики, курьеры работали самоотверженно наряду с членами редакции и корреспондентами. По ярко-красным якобинским колпакам горожане узнавали типографских рабочих «Новой Рейнской газеты». Ничто не могло повергнуть их в уныние. Это были неустрашимые, умеющие без устали трудиться и от души посмеяться люди, готовые, если нужно, с оружием в руках отстаивать газету. Их не смущали тревожные вести со всех концов Европы…

Второй демократический конгресс в Берлине – а на него возлагали столько надежд германские революционеры – вместо действенных мер против контрреволюции занялся пререканиями и придумыванием никчемных резолюций.

Рабочие Вены, которых во время восстания поддержали только студенты и предали крестьяне и буржуазия, после долгого сопротивления вынуждены были сдаться штурмующим войскам. Суровый ноябрьский ветер снова раскачивал черно-желтые знамена габсбургской династии в примолкшей австрийской столице.

В Берлине прусский король объявил о роспуске Национального собрания.

Европейская революция завершала свой круговорот. Начавшись в Париже, она приняла европейский характер.

Контрреволюция нанесла первый удар в Париже в июньские дни и также стала всеевропейской.

Фердинанд Лассаль вступил в гражданскую милицию Дюссельдорфа и принялся готовить вооруженное сопротивление контрреволюции. Он послал в Берлин членам агонизирующего Национального собрания адрес от имени ополченцев Дюссельдорфского округа:

«Пассивное сопротивление уже исчерпано. Мы заклинаем Национальное собрание: призывайте к оружию, призывайте к делу!»

Одновременно Лассаль, повторяя слова статьи Маркса, агитировал народ не платить налогов в знак протеста.

На собрании в Нейсе, близ Дюссельдорфа, один из его друзей-рабочих крикнул: «Смерть королю!»

Лассаль был арестован. «Новая Рейнская газета» немедленно выступила со статьями в его защиту.

Маркс нередко оставлял редакционный стол, чтобы провести рабочее собрание, произнести речь, но поздно ночью снова возвращался просмотреть очередной номер и прочесть поступившую информацию. Огромным напором воли он преодолевал нечеловеческую усталость. В его иссиня-черных волосах появились белые нити. Суровым стало его смуглое лицо. А работы становилось все больше и больше.

На одном из многолюдных собраний Маркса избрали в члены Народного комитета Кёльна. Эта организация призвана была попытаться спасти завоевания революции.

Все это время не оставлял в покое Маркса и судебный следователь. Полицейские придирки становились все назойливее. Газету и ее редактора обвиняли в подстрекательстве к восстанию, в оскорблении полиции и чиновников, в призыве к низвержению королевской власти. Однажды, когда Маркс вышел из здания суда, его встретила встревоженная толпа. Народ собрался, чтобы в случае надобности защитить своего вождя.

 

Фридрих Энгельс в дорожном костюме и крепких сапогах, с палкой в руке, не чувствуя усталости, шел горными тропами к франко-швейцарской границе. На вершинах Альп, переливаясь всеми цветами радуги, сиял снег. От ледников веяло прохладой. Воздух был пропитан пряным ароматом вянущих трав и поздних цветов. Горы вокруг напоминали геометрические фигуры и казались опрокинутыми наискось.

В альпийских лугах пастухи на глиняных окаринах наигрывали заунывные мелодии. Им вторили колокольчики, подвязанные к ошейникам потучневших за лето коров. Вдоль извилистых, то взбирающихся вверх, то круто срывающихся в ущелье дорог редко встречались трактиры. Сыр, кусок хлеба и фляга с водой вполне устраивали путника.

Фридрих любил природу и умел видеть и слышать ее. Изредка присаживаясь у дороги, он мог подолгу наблюдать жизнь крошечных обитателей трав. Мошка или жучок привлекали его внимание. Иногда он срывал незнакомый цветок или растение и, продолжая путь, с терпением и пытливостью ученого старался определить его вид. Окружающая природа не оставляла его равнодушным. После многих месяцев напряжения, бессонницы, непрерывного общения с людьми тишина гор, неповторимый запах ранней осени сначала чем-то раздражали его. Но постепенно нервы Энгельса успокоились. Ночлег на траве, когда стрекочут кузнечики, а над головой мигают звезды, ранние сумерки и поздний восход солнца, медленно выползающего из-за остроконечных вершин, укрепляли его физические силы.

«Бродить по альпийским дорогам в такое время. Какая бессмыслица, какая глупость! – иной раз думал он. – Я точно выброшен за борт. Эдак, пожалуй, можно скоро дойти до мысли, что тюремное заключение лучше, нежели подобная «хромая свобода».

Энгельс успокаивал себя мыслью, что очень скоро снова вернется к работе, к борьбе.

Швейцария показалась Фридриху невыносимой. После бурных событий в недавнем прошлом, разыгравшихся в этой стране, она превратилась в сытое, покойное болото, где самодовольные буржуа чувствовали себя превосходно, будто жабы под дождем. Кальвинизм – лицемернейшая из религий – железной паутиной оплел сознание мещан. Наслаждаясь покоем, они скорее смогли бы стать палачами революции любой страны, нежели вступиться за права какого-нибудь народа.

Прогуливаясь по набережной чистенькой, приглаженной Женевы, глядя на вяло катящее свои ясные волны озеро Леман, Энгельс томился изгнанием. Его все больше раздражала невозмутимость этой окруженной горами страны, где в кантонах всем заправляли владельцы сыроварен, часовых заводов и шоколадных фабрик.

Во время вынужденного пребывания в Швейцарии Энгельс не терял связи с «Новой Рейнской газетой» и посылал Марксу статьи и корреспонденции.

Только в середине января 1849 года, когда обстановка в Рейнской Пруссии несколько изменилась и опасность ареста отпала, он снова очутился среди друзей и единомышленников в Кёльне.

В обычный час за столом Маркса собрались все редакторы «Новой Рейнской газеты». Энгельс, взволнованный и счастливый, вглядывался в дорогие ему лица. Точно прошли десятилетия, так много изменений произошло в мире за короткие несколько месяцев.

В Париже президентом республики был избран Луи Наполеон Бонапарт. Он и его клика энергично расчищали путь к империи. В тисках контрреволюции оказались Вена и Берлин. Последней крепостью, над которой все еще гордо реяло красное знамя, был Кёль», но и этому свободолюбивому городу угрожала осада.

Несколько новых, ранее неведомых Энгельсу морщин, как рубцы от ран, пролегли на выпуклом, могучем лбу Маркса. Еще ярче и проницательнее стал взгляд его черных глаз. Похудел и возмужал Веерт, и иное выражение появилось в его небольших, крепко сомкнутых губах; более суровым казалось всегда немного печальное лицо Вильгельма Вольфа. Невозмутимым, хотя и заметно утомленным, выглядел Фрейлиграт. Еще подвижнее и хлопотливее были Дронке и Фердинанд Вольф.

Но ни малейшей растерянности и тем более уныния не чувствовалось среди редакторов «Новой Рейнской газеты». Наоборот. Приближающиеся бои как- то воодушевляли их, придавали торжественность их словам и действиям.

Дронке сообщил Энгельсу, что в редакции имеется восемь ружей и несколько сот патронов.

– Наш гарнизон в боевой готовности, – пошутил он при этом.

– Ты имеешь в виду типографских и редакционных работников? – спросил Энгельс.

– Конечно, но нам не хватало командира! Теперь ты вернулся, отлично. Будешь командовать!

В феврале Маркс и Энгельс предстали перед судом присяжных. Их обвинили в оскорблении власти. Но какое жалкое зрелище являл собой прокурор, когда заговорили обвиняемые! Каждое слово Маркса и Энгельса чудодейственно превращало мнивших себя великанами судейских чиновников в крошечных лилипутов. Обвинители превратились в обвиняемых.

Присяжные оправдали Маркса и Энгельса. Спустя два месяца «Рабочий союз» и его руководители порвали с мелкобуржуазными демократами. Предательство этих недавних союзников было слишком опасно в дни революционных боев.

Трусость, бесконечные колебания и иллюзии вождей мелкой буржуазной демократии, возглавлявших все движение 1848–1849 годов в Германии, в конце концов погубили революцию. Даже тогда, когда стало известно, что реакция собирает под свои черные знамена огромные силы, чтобы по примеру Кавеньяка нанести окончательный смертельный удар по тем куцым завоеваниям, которых добился народ в 1848 году, Франкфуртский парламент, вместо того чтобы призвать массы к революционным действиям, занялся составлением «имперской конституции».

Конституция была принята в марте 1849 года, однако ни король Пруссии, ни другие немецкие государи и правительства и не подумали признавать ее – это была конституция на бумаге, документ, не подкрепленный реальной властью, закон не силы, а бессилия.

Прусское правительство объявило имперскую конституцию анархическим и революционным актом и распустило палаты народных представителей. Так же стали поступать и другие немецкие государи и правительства.

Прусские войска начали концентрироваться вблизи Франкфурта.

На победу контрреволюции в Пруссии и Австрии Западная и Южная Германия ответила народными восстаниями в Саксонии, Рейнской провинции, Вестфалии, Пфальце и Бадене. Власть в этих районах и провинциях была захвачена вождями мелкой буржуазии, которая всегда и везде – во Франции, Англии, Германии, Италии – в силу своего двойственного положения неизменно приводила народные восстания и революции к поражению.

«Мелкая буржуазия, если бы это зависело от нее, – писал Энгельс, – вряд ли покинула правовую почву законной, мирной и добродетельной борьбы и вряд ли прибегла вместо так называемого духовного оружия к мушкетам и булыжникам. Как показывает нам история всех политических движений, начиная с 1830 г., в Германии, так же как и во Франции и в Англии, этот класс всегда хвастлив, склонен к высокопарным фразам и подчас даже занимает на словах самые крайние позиции, пока не видит никакой опасности; он боязлив, осторожен и уклончив, как только приближается малейшая опасность, он ошеломлен, озабочен, полон колебаний, как только вызванное им движение подхватывается и принимается всерьез другими классами; ради сохранения своего мелкобуржуазного бытия он готов предать все движение, как только дело доходит до борьбы с оружием в руках, – и, наконец, в результате его нерешительности, его всегда особенно охотно надувают и третируют, как – только побеждает реакционная партия».

На юге Германии, как, впрочем, и во всей стране, во главе движения стояли представители мелкой буржуазии, так называемое сословие бюргеров, которое господствовало в это время во всех парламентах и учреждениях. И хотя на втором этапе восстания оно захватило почти всех трудящихся города и деревни, тем не менее можно было заранее предсказать неизбежную обреченность восстания, ибо мелкобуржуазные вожди не способны к революционному действию. Парламентарии во Франкфурте болтали, протестовали, вопили, но не имели ни храбрости, ни ума, чтобы действовать, и когда после разгрома восстания парламент скончался, никто не заметил его исчезновения.

Маркс и Энгельс решительно отказывались от видных должностей, которые им предлагали руководители движения за имперскую конституцию, но в трудную для народа минуту они отважно бросились на помощь восставшим.

Энгельс, со свойственной ему быстротой и стремительностью действий, оценив стратегическое расположение сил и возможностей обеих сторон, разработал выдающийся план вооруженного выступления. Он, как и Маркс, смотрел на восстание как на искусство, требующее больших знаний и умения учесть все действующие силы и факторы; экономические, политические и военные. Энгельс требовал принятия срочных мер для распространения восстания из Бадена на окружающие провинции и княжества, которые только ждали сигнала к немедленному выступлению; он предлагал тотчас же двинуть революционный корпус в 8–10 тысяч штыков баденской регулярной армии, примкнувшей к восставшим, на Франкфурт, чтобы таким образом поставить Национальное собрание под контроль и защиту восставших. Это придало бы движению общегерманский характер.

План Энгельса, если бы он был принят, удесятерил бы революционную энергию масс. Необходимо было, по мнению Энгельса, централизовать силу восстания, предоставить в его распоряжение нужные денежные средства и немедленной отменой всех феодальных повинностей заинтересовать в движении многочисленное земледельческое большинство населения. Учреждение общей центральной власти для военных дел и финансов с правом выпуска бумажных денег, сперва для Бадена и Пфальца, затем для всех занимаемых революционной армией округов, сразу бы придало движению характер государственности.

Только напористость и стремительность могли обеспечить успех.

Быстрота действий и уверенность в силах народа – вот главное в плане вооруженного восстания, выработанном Энгельсом. Маркс и Энгельс требовали также оказать немедленную вооруженную помощь рабочим районам Рейнской Пруссии, в которой размещалась треть всей королевской армии, сковавшая действия рабочих масс промышленных районов страны.

Энгельс рассматривал свой бесстрашно-смелый план восстания как часть общего развития революционной борьбы во Франции, Италии, Венгрии. Проект Энгельса учитывал силы революции и контрреволюции, он трезво оценивал экономическую, политическую и военно-стратегическую обстановку в центре Европы.

Когда 9 мая вспыхнуло рабочее восстание на родине Энгельса в промышленном округе Рейнской провинции, он немедленно оставил Кёльн и газету, сменил перо на меч и бросился на помощь своим землякам – рабочим Эльберфельда. Однако отважные, быстрые, решительные действия Энгельса по перестройке баррикад в городе, его настойчивые требования распространить восстание вширь и создать ядро революционной армии, да и сам факт прибытия одного из вождей «партии красных», соредактора «Новой Рейнской газеты», вызвали ужас и бешенство достопочтенных буржуа. Комитет демократов решил поэтому выслать Энгельса из его родного города.

Это вызвало волнения среди рабочих, они потребовали от Комитета безопасности, чтобы Энгельс остался, обещая, если это потребуется, ценой своей жизни защитить представителя «Новой Рейнской газеты». Не желая вызывать раскол в рядах восставших и считая, что время для открытого столкновения с вождями мелкобуржуазной демократии еще не наступило, Энгельс возвратился в Кёльн. «Новая Рейнская газета», сообщая о событиях в Эльберфельде, писала, обращаясь к рабочим:

«Пусть бергские и маркские рабочие, проявившие по отношению к нашему соредактору такое удивительное расположение и такую привязанность, запомнят, что теперешнее движение – только пролог к другому, в тысячу раз более важному движению, в котором дело будет идти об их, рабочих, собственных интересах. Это новое революционное движение явится результатом нынешнего движения. И как только это новое движение начнется, тогда Энгельс – в этом рабочие могут быть уверены! – подобно всем другим редакторам «Новой Рейнской газеты», окажется на своем посту, и никакие силы мира не заставят его тогда этот пост покинуть».

Предательство и трусость буржуазии привели вскоре к тому, что Золинген, Гаген, Изерлон, Эльберфельд после незначительного сопротивления попали в руки прусских королевских войск. Часть рабочих отрядов пробилась в восставший Пфальц, там вошла в состав добровольческого отряда под командованием смелого и решительного участника революции, отставного офицера королевской армии Виллиха. Некоторое время спустя в этот же отряд вступил Энгельс и сражался в нем вместе со своими земляками против пруссаков.

Поражение восстания на Рейне решило судьбу ненавистной для буржуазии «Новой Рейнской газеты», которая в майские дни бесстрашно и решительно призывала к революционным действиям, к беспощадной расправе с контрреволюцией.

Когда из Берлина пришел указ ввести в Кёльне осадное положение, комендант крепости, зная, что это грозит бунтом, не решился его выполнить. Тогда начались сложные закулисные интриги полицейского управления, искавшего средства избавиться от Маркса и выслать его из Кёльна. Директор полиции обратился за помощью в Берлин, к министру внутренних дел. Он сообщил, что меры принуждения против главного редактора «Новой Рейнской газеты» повлекут за собой опасное возмущение всех революционеров свободолюбивого города.

Министр, в свою очередь, не решился действовать сам и запросил совета у обер-президента Рейнской провинции. л

Около двух месяцев в министерстве внутренних дел раздумывали, как разделаться с Марксом и газетой, которая согласно полицейским донесениям разрушает все устои, подстрекает к ниспровержению существующих государственных учреждений, издевается и высмеивает все, что король считает священным. А тираж газеты между тем постоянно возрастал!

10 мая Карл Маркс был в маленьком городке

Гамме и вел переговоры с отставным лейтенантом Генце, преследуемым за революционные взгляды, об основании большого коммунистического издательства. Вернувшись в Кёльн, Маркс получил предписание покинуть пределы Германии. Одновременно была решена и участь «Новой Рейнской газеты».

19 мая вышел последний, отпечатанный алой краской, пылающий, как факел, номер. Под багряным названием газеты были напечатаны стихи Фрейлиграта:

 

ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО «НОВОЙ РЕЙНСКОЙ ГАЗЕТЫ»

Не удар открытый в открытом бою,

А лукавые козни, коварство, –

Сломило, подкравшись, силу мою,

Варваров западных царство!

И выстрел из мрака меня сразил.

Умертвить мятежницу рады,

И вот лежу я в расцвете сил,

Убитая из засады!

В усмешке презренье к врагам затая

И крепко сжимая шпагу,

«Восстанье!» – кричала пред смертью я,

Не сломили мою отвагу.

Охотно бы царь и прусский король

Могилу мне солью покрыли,

Но венгры и пфальцы, затая в себе боль,

Салютуют моей могиле!

И в одежде рваной рабочий-бедняк

В могилу меня провожает

И мне на гроб, как участия знак,

Прощальные комья бросает.

Из березовых листьев и майских цветов

Принес он, полон печали,

Венок, который после трудов

Жена и дочь сплетали.

Так прощай же, прощай, грохочущий бой!

Так прощайте, ряды боевые,

И поле в копоти пороховой,

И мечи, и копья стальные!

Так прощайте! Но только не навсегда!

Не убьют они дух наш, о братья!

И час пробьет, и, воскреснув, тогда

Вернусь к вам живая опять я!

И когда последний трон упадет

И когда беспощадное слово

На суде – «виновны» – скажет народ, –

Тогда я вернусь к вам снова.

На Дунае, на Рейне словом, мечом

Народу восставшему всюду

Соратницей верной в строю боевом,

Бунтовщица гонимая, буду!

 

После этих пророческих стихов Фрейлиграта следовало обращение редакторов газеты к кёльнским рабочим:

«На прощание мы предостерегаем вас против какого бы то ни было путча в Кёльне. При военном положении в Кёльне вы потерпели бы жестокое поражение. На примере Эльберфельда вы видели, как буржуазия посылает рабочих в огонь, а потом самым подлым образом предает их. Осадное положение в Кёльне деморализовало бы всю Рейнскую провинцию, а осадное положение явилось бы необходимым следствием всякого восстания с вашей стороны в данный момент. Ваше спокойствие приведет пруссаков в отчаяние.

Редакторы «Новой Рейнской газеты», прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное им участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!

Редакция «Новой Рейнской газеты»

Карл Маркс последним сошел с боевого корабля.

Семья Маркса осталась без средств. Женни отправила в ломбард единственное ценное, что у нее оставалось, – серебряную посуду с гербом Вестфаленов. На вырученные деньги можно было тронуться в путь.

Карл и Фридрих направились в Баден.

В эту же пору Бакунин метался в поисках действия. Один план сменялся в его разгоряченном мозгу другим. Он бросался из одной крайности в другую.

В Праге, куда Бакунин прибыл, чтобы возглавить богемскую революцию, у него не было знакомых. В тайное общество, которое он мысленно подготовил и начал создавать, не вступил никто, кроме двух чехов.

Хаос в голове Бакунина, противоречивость его взглядов дошли до абсурда. Сперва видя, как пруссаки и австрийцы поработили многие славянские племена, он разразился гневным «Воззванием к славянам», направленным против русского царизма и Николая I, затем вдруг решил написать письмо русскому самодержцу, призывая его самого возглавить славянские народы и стать их царем! В своем письме он пытался убедить русского царя поднять общеславянское знамя.

Так он колебался между идеей панславизма и братства всех рас и народов, отрицал всякую теорию, мечтал о всеобщем разрушении, об отмене всех законов, но сам жаждал власти для себя, диктатуры сильной личности.

Наконец мятущаяся, страстная натура привела Бакунина на баррикады Дрездена во время майского восстания.

Храбрость и хладнокровие Бакунина сделали его во время самых тяжелых и безнадежных боев подлинным предводителем восстания. Его полнейшее презрение к опасности и смерти, забота о соратниках снискали ему, наконец, любовь, уважение и признательность революционеров. Львиная растрепанная голова, могучая атлетическая фигура Бакунина, возвышавшаяся на баррикадах, зычный голос, неустрашимость ободряли сражавшихся повстанцев.

Когда поражение стало неизбежным, Бакунин предложил оставшимся в живых повстанцам взорвать ратушу и самим погибнуть в ней, чтобы не сдаваться врагу. Он сохранил для этого достаточное количество пороха. Но члены Временного правительства отказались. Тогда, собрав самых смелых защитников баррикад, Бакунин вывел их из горящего Дрездена. Отряд повстанцев направился к Фрейбургу. Бакунин не оставлял мечты ввести этот отряд в Богемию и начать там давно желанное восстание. Но его соратники были сильно утомлены, измучены, подавлены поражением, плохо вооружены. В Хемнице вместо помощи их ждало предательство. Реакционные бюргеры встретили отряд крайне враждебно, ночью они схватили повстанцев и передали прусским властям. Бакунин был так подавлен и измучен нравственно, что хотя и мог бежать, но остался безучастным к своей судьбе. Он надеялся, что его расстреляют на месте, и боялся только одного – выдачи русскому правительству. Прусское военное командование заточило его в старинную крепость Кенигштейн. Вскоре его дважды судили, сначала прусским, затем австрийским военным судом и дважды приговаривали к смертной казни.

Затем случилось то, чего Бакунин боялся превыше всего: его выдали русскому царю.

Маркс и Энгельс покинули Кёльн и направились на юго-запад страны.

Поезд медленно шел вдоль Рейна, по его левому высокому берегу, на юг, из Людвигсгафена в Шпейер, продвигаясь по охваченной восстанием стране.

Рейн разграничивал герцогства Пфальц и Баден. На мосту, на границе двух государств-лилипутов взималась мостовая пошлина.

Пфальц – совсем крохотная земля. Баден – сравнительно больший и богатый край. Это узкая полоса земли, протянувшаяся с севера на юг на 250 километров вдоль правого берега огромной реки.

В обоих государствах не было значительной промышленности, крупной буржуазии и пролетариата. Все это лишь зачиналось. На юго-западе Пфальц и Баден граничили с Францией, и обе эти немецкие провинции оказались под сильным влиянием Великой французской революции. Недолгое время они даже входили в состав Французской республики. В них все еще действовал кодекс Наполеона.

Вагоны заняли волонтеры и солдаты местной баденской и пфальцской армий с трехцветными повязками на рукавах. Вооружение их было необычным: почти у всех волонтеров сбоку висели сабли, некоторые везли косы. Лишь у немногих – игольчатые ружья и мушкеты.

В поезде ехали также крестьяне. На полу и на скамьях вагона, в котором находились Маркс и Энгельс, стояло несколько плоских бочонков с вином, под сиденьями и на верхней полке выстроились оплетенные лозой бутыли.

Все пассажиры были необычно возбуждены и веселы. Совсем недавно в этих герцогствах народ обрел свободу. Несколько дней назад баденский великий герцог бежал. Жители этих мест верили, что свобода отныне утвердилась навечно. Пруссаков жестоко ненавидели в Пфальце и Бадене.

Руководители восстания, люди из мелкобуржуазных партий, в своих мечтах шли не дальше либеральной монархии, ограниченной конституцией, в лучшем случае их устроила бы республика по образцу кантонов Швейцарии, с которыми Баден граничил на юге страны.

За вагонными окнами Маркс и Энгельс видели вооруженных пиками и косами бородатых кавалеристов из крестьян. В офицерах они узнавали вчерашних коммерсантов, коммивояжеров, учителей или студентов. Всюду двигались военные обозы. На привокзальных площадях маршировали небольшие отряды Пехоты местной армии, вооруженные мушкетами и игольчатыми ружьями. На улицах и площадях, у трактиров и пивных было людно, толкались солдаты, волонтеры, крестьяне, городские жители. Очень скоро между недавними редакторами «Новой Рейнской газеты», солдатами местной армии и волонтерами установилось полное понимание и единство. Пассажиры распевали «Марсельезу» и распространенную в Южной Германии в дни восстания песню:

 

Тридцать шесть престолов сбросить надо,

Чтоб немецкая республика цвела,

Рушьте же их, братья, без пощады,

Смело пулям подставляйте грудь!

 

Из всех вагонов неслись выкрики «виват!», солдаты и крестьяне обнимались, наполняли кружки, пили, громко произнося тосты:

– За погибель всех князей, герцогов и императоров!

– Смерть подлым прусским жандармам!

– Да здравствует конституция!

– Да здравствует республика!

На вокзале Шпейера Маркса и Энгельса встретил весь штаб Виллиха. Командир революционного отряда бросился с шумными приветствиями к прибывшим.

– Дорогой Виллих, – сказал Энгельс, крепко пожимая руку офицеру, – как мы рады встрече с вами! Солдаты и волонтеры говорили нам, что вы успешно действуете в этих местах.

– А вы, смелые редакторы «Новой Рейнской газеты», славно рубились в Кёльне, и ваша газета, право, стоит наших сабель! Воевать здесь после Кемпена, Нейсе, Прюма легко. Наши горы неприступны, как крепость. Пусть-ка сунутся сюда пруссаки.

– Как вы думаете, Виллих, – спросил Маркс, – примет ли Временное правительство разработанный Энгельсом план создания в Бадене и Пфальце единой революционной армии, чтобы отсюда быстро и энергично ударить по королевско-прусским войскам?

– Вам, верно, известно, – добавил Энгельс, – сколько корпусов прусского короля уже сконцентрировано между Саарбрюкеном и Крейцнахом на пфальцской границе. Не требуется особой проницательности, чтобы понять, какое неприятное разочарование принесет прусская армия развеселым жителям маленького Пфальца в самом ближайшем будущем, если мы сами не перейдем в наступление.

– Не сомневайтесь, друзья, – самоуверенно ответил Виллих. – Пфальц обязательно победит. – И добавил озабоченно: – Но в Бадене у штатских дела обстоят плохо. Там все взял в свои руки адвокат Брентано, бывший лизоблюд великого герцога. Теперь он пытается погасить огонь восстания в надежде, что его светлость, вернувшись, сделает верноподданного Брентано своим старшим лакеем. Он всех водит за нос, держит под замком арсеналы, казну и продовольствие, отказывается помочь оружием Пфальцу, все нарочно путает так, чтобы никто ничего не мог понять.

– Завтра мы будем в Карлсруэ, – сказал Маркс, – и попробуем убедить членов Временного правительства принять наш стратегический план. Мы не питаем никаких иллюзий насчет этих господ из мелкобуржуазной партии. Но попытаться убедить их надо во что бы то ни стало.

– Доктор Маркс, – прощаясь, попросил Виллих, – передайте этим адвокатам, коммерсантам, школьным учителям и недоучившимся студентам, что нам нужны артиллерия, порох, ружья и патроны. Я берусь в одну неделю превратить свой отряд в корпус, в армию! Все население на нашей стороне. Здесь можно действовать стремительно, наступать и побеждать. С этих гор легко будет нестись вниз на равнины вдогонку вшивым королевским пруссакам.

Маркс и Энгельс распростились с Виллихом и его соратниками.

Встреча представителей Временного правительства с редакторами «Новой Рейнской газеты» произошла в угрюмом помещении, напоминавшем старую часовню. Сквозь разноцветные стекла окон слабо пробивался синий и розоватый свет. За большим круглым дубовым столом, кроме Маркса и Энгельса, собралось 10 членов Временного правительства.

Маркс обратился к ним с горячим словом.

– Прусские королевские войска собирают мощный кулак на границе с Пфальцем. От пфальцской западной границы до баденской – только несколько часов пути. Нам стало известно от надежных и хорошо осведомленных лиц, что между Саарбрюкеном и Крейцнахом сосредоточено для вторжения в Пфальц и Баден 27 прусских батальонов, 9 батарей артиллерии и 9 полков кавалерии. Сведения о дислокации этих войск мы передали вашему штабу.

В зале зашумели.

– Пусть только сунутся!

– Не посмеют!

– Воодушевленный народ непобедим!

Маркс продолжал говорить. Он указал на то, что в распоряжении Баденского правительства имеется целая армия, которая настолько прогрессивна, что стала во главе революционного движения.

– Вы получили власть из рук этой армии, – заявил Маркс гневно. – Ваши арсеналы ломятся от оружия и боеприпасов. В ваших банках лежат большие запасы денег, иностранной валюты и драгоценностей, в ваших цейхгаузах много продовольствия. У вас есть все возможности в самые короткие сроки создать большую баденскую революционную армию, вооружить пфальцское народное ополчение и ударить по королевским войскам, ринуться на них с ваших гор и высот, не дожидаясь, пока они у вас их захватят и вышвырнут вас в Швейцарию.

– Быстро вы подсчитали все наши богатства.

– Пруссаки никогда сюда не полезут, они боятся баденцев, как дьявола. Мы, слава богу, сидим у себя дома и никуда пока не собираемся – ни в Пруссию, ни в Швейцарию. Так будет и впредь. Амэн!

– Восстания в городах Рейнской Пруссии, откуда мы сейчас прибыли, – продолжал Маркс терпеливо, – еще окончательно не побеждены, но находятся под серьезной угрозой. Рабочие Кёльна, Эльберфельда, Золингена готовы в любой момент выступить вам навстречу. Однако вам известно, так же как и мне, что в многочисленных гарнизонах и крепостях Рейнландии расположена одна треть всей прусской армии. На вашей же земле имеется всего две-три крепости, в которых заперлись сейчас ничтожные гарнизоны. Надо собрать революционную армию и выступать, не теряя ни одного дня. Продвижение баденских армий к Франкфурту и пфальцских отрядов к Триру может еще спасти повстанцев Рейнской Пруссии, вызовет восстания на Мозеле и Эйфеле, в Нассау и обоих княжествах Гессен. Мы располагаем доказательствами, что в рейнских местных войсках ненавидят прусско-королевских офицеров и жандармов не меньше, чем у вас, в Бадене, и что восстания там вспыхнут немедленно, как только баденская революционная армия двинется на север и северо-запад.

– Незачем лезть! Мы свое дело сделали!

– Пусть каждая провинция Германии действует на свой страх и риск!

Маркса энергично поддержал Энгельс. Не обращая внимания на возгласы недовольных таким оборотом беседы членов Баденского правительства, не желавших ничего, кроме умеренных действий, Энгельс сказал:

– Господа! Мы предлагаем вам хорошо продуманный план организации революционной армии с центром в вашей свободной от прусских войск стране. Надо немедленно собрать из наличных регулярных войск 8–10 тысяч человек и двинуть их на Франкфурт. Захват Франкфурта, где находится в настоящее время всегерманское Национальное собрание, придаст сразу всему восстанию общегерманский характер. Если вы не выступите сегодня, если вы не попытаетесь превратить баденское восстание в общегерманское, если вы будете сидеть на своих горах и вдать прихода пруссаков, то они обязательно придут, отнимут у народа все завоеванные уже свободы, а вас всех, вас, господа, они… поблагодарят за то, что вы сами надели на себя кандалы и ждали их прихода.

Баденские вожди восстания не имели ни достаточного мужества, ни способности предвидения. Они пришли в ужас от плана столь смелых действий и отвергли советы Маркса и Энгельса. И это вскоре привело к разгрому восстания.

Из Бадена Маркс и Энгельс направились в Пфальц, и встретились там с Временным правительством, а также с несколькими членами Союза коммунистов, в том числе с д'Эстером, игравшим видную роль в пфальцской революции.

В сложившейся обстановке ничего серьезного в Германии ожидать было невозможно. Единственно, что обнадеживало всех, это уверенность, что Франция находится накануне значительных революционных действий, которые одни только могут подтолкнуть отсталую Германию на более решительные выступления против королей, князей и феодалов, а заодно и против крупной буржуазии. Было выдвинуто предложение, чтобы Марксу направиться в Париж для связи с монтаньярами, как называли себя левые силы французского парламента. Громкое и бессмертное название партии 1793 года – монтаньяры – Гора – само по себе вызывало ярость правящих кругов Третьей республики во главе с президентом Франции Луи Наполеоном Бонапартом и свирепым усмирителем июньского восстания генералом Кавеньяком. Марксу вручен мандат Центрального демократического комитета Германии для поездки во Францию с представительскими полномочиями.

На обратном пути из Пфальца в Баден, в Гессенском княжестве, Карла и Фридриха арестовали как участников восстания. Судьба их в эти дни зависела от многих обстоятельств. В то смутное время, после разгрома революции в Пруссии, они могли равно стать перед военным судом и быть расстрелянными, как и случайно сразу выйти на свободу.

Из Дармштадта под усиленным конвоем Маркса и Энгельса привезли во Франкфурт-на-Майне и освободили так же неожиданно, как ранее схватили.

Маркс направился в столицу Франции.

Энгельс вернулся в Кайзерслаутерн и вступил в добровольческий отряд, которым командовал Виллих.

Отряд этот успешно блокировал прусскую крепость Ландау. Она легко могла быть взята повстанцами, если бы у них была артиллерия. Энгельс с присущим ему темпераментом и волей участвовал в боях. Одновременно он осаждал штаб восстания в Кайзерслаутерне, требуя гаубиц для Виллиха. Руководителям Временного правительства Бадена не понравилась критика Энгельса, и он был арестован в одном из пограничных пфальцских городков.

Со связанными руками пешком его погнали в Кайзерслаутерн и посадили в тюрьму. Узнав об этом, рейнские рабочие и солдаты добровольческого отряда заявили, что покинут позиции, если Энгельс не будет немедленно освобожден. Протест и возмущение среди повстанческих частей были так грозны, что распоряжением Временного правительства Энгельс через двадцать четыре часа был освобожден со всевозможными извинениями.

Вскоре разведчики доставили известие, что на провинцию наступают контрреволюционные прусские войска. Фридрих снова взялся за оружие.

До момента интернирования пфальцско-баденской армии в Швейцарии он принимал участие во всех походах и боях добровольческого, прославившегося своей дисциплиной и отвагой отряда Виллиха. Солдатам этой части пришлось принять на себя удары прусской армии.

В середине июля 1849 года восстание в Южной и Западной Германии было окончательно подавлено, чем и определился исход германской революции. Все было кончено! Энгельс с оставшимися в живых бойцами на сутки позже всей революционной армии перешел на швейцарскую территорию.

Около двух месяцев Фридрих и Карл ничего не знали друг о друге. Крайне взволнованный слухами о том, что Маркс арестован, Энгельс писал из кантона Веве в конце июля Женни Маркс:

«Дорогая г-жа Маркс!

И Вы и Маркс, вероятно, удивляетесь, что я так долго не подавал о себе вестей. Вот причины этого. В тот самый день, когда я написал Марксу (из Кайзерслаутерна), пришло известие, что Хомбург занят пруссаками и, таким образом, сообщение с Парижем прервано. Отослать письмо было уже невозможно, и я отправился к Виллиху. В Кайзерслаутерне я держался в стороне от всякого участия в так называемой революции, но когда явились пруссаки, я не смог воспротивиться соблазну принять участие в военных действиях. Единственным офицером, который чего- либо стоил, был Виллих, – поэтому я пошел к нему и сделался его адъютантом. Я участвовал в четырех сражениях, из которых два – особенно при Раштатте – были довольно серьезными. Я убедился, что хваленое мужество в атаке – самое заурядное качество, которым может обладать человек. Свист пуль – сущие пустяки, и, хотя мне пришлось наблюдать немало трусости, я за всю кампанию не видел и дюжины людей, которые держали бы себя трусливо в бою. Зато сколько «храброй глупости»! Так или иначе, я счастливо миновал все опасности…

После того, как наш отряд прикрыл отступление баденской армии, мы перешли в Швейцарию на сутки позже всех остальных и вчера прибыли сюда, в Веве. Во время кампании и пока мы шли по Швейцарии, у меня не было никакой возможности написать ни строчки. Зато теперь я спешу подать весть о себе и скорее написать Вам, тем более что где-то в Бадене я слышал, будто Маркс арестован в Париже. Мы совершенно не видели газет и потому ничего не смогли узнать. Я так и не смог проверить, правда это или нет. Вы представляете себе поэтому, как я встревожен; я очень прошу Вас как можно скорее успокоить меня, сообщив о судьбе Маркса. Я не слышал, чтобы слух об аресте Маркса подтвердился, а потому все еще надеюсь, что это неправда…

Если бы только у меня была уверенность, что Маркс на свободе! Я часто думал о том, что под прусскими пулями я подвергался гораздо меньшей опасности, чем наши в Германии и в особенности Маркс в Париже. Избавьте же меня скорее от этой неизвестности».

Маркс со всей своей семьей в это время уже находился в Париже. В свою очередь, обеспокоенный судьбой друга, он очень обрадовался его письму.

В начале августа Энгельс получил от Маркса ответ.

«Дорогой Энгельс!

Я очень беспокоился за тебя и чрезвычайно обрадовался, получив вчера письмо, написанное твоей рукой…

У тебя теперь имеется прекрасная возможность написать историю баденско-пфальцской революции или памфлет об этом…

Ты можешь при этом великолепно выразить общую позицию «Новой Рейнской газеты» по отношению к демократической партии».

Энгельс и сам намеревался описать подробно всю кампанию за имперскую конституцию и поэтому сразу же засел за работу.

Энгельс рассказал о военных и политических событиях в Рейнской Пруссии, Бадене и Пфальце в мае – июле 1849 года.

 

 

(слева направо) Фридрих Лесснер, Конрад Шрамм, Иоганн Экариус