Речь Ю.Н. Афанасьева на 1 Съезде народных депутатов СССР

Уважаемые товарищи депутаты! Все мы призваны критично оценивать положение в стране. Я думаю, мы должны и обязаны также критично оценивать свою собственную деятельность на Съезде. И в этом смысле по ряду причин, о которых я и вышел сказать, вчерашний день работы нашего Съезда на меня произвел удручающее впечатление.

Во-первых, около полуночи мы не услышали голос карабахской делегации, или, точнее сказать, никак не отреагировали на него. И в итоге он остался без какой бы то ни было реакции с нашей стороны. Чуть раньше мы все вместе по существу оставили в состоянии политической изоляции литовскую делегацию, которая вышла с предложением, сформулированным, как мне кажется, совершенно неудачным образом, но тем не менее с предложением, которое имеет под собой основание. И мы запустили в ход привычную машину. Несколько нравоучительно-клеймящих выступлений, в том числе и выступления уважаемых мною Залыгина и Медведева, за которыми последовало отупляющее голосование большинством. Еще раньше мы в спешке сформировали состав Верховного Совета. В спешке, в которой мы не услышали целый ряд дельных предложений, с моей точки зрения. В частности, предложение Родиона Щедрина. И в итоге голос Родиона Щедрина пропал, а вместе с ним канул в небытие депутат Травкин, о котором шла речь.

Я еще раз внимательно посмотрел состав нашего Верховного Совета. Я обязан это сказать, потому что я это думаю и я в этом убежден: если иметь в виду уровень квалификации депутатов на фоне тех задач, которые предстоит этому Верховному Совету решать, если иметь в виду уровень их профессионализма, который требуется в этих сложных для нашей страны условиях, то мы сформировали сталинско-брежневский Верховный Совет. (шум в зале)

Вот это тоже и есть то удручающее, о чем я хотел сказать. И я обращаюсь именно к вам, к этому, я бы сказал, агрессивно-послушному большинству, которое завалило вчера все те решения съезда, которые от нас ждет народ… (шум в зале) Но я как раз прошу вас не хлопать и не кричать, потому что именно об этом я сюда и вышел сказать. Так вот, уважаемое агрессивно-послушное большинство, и вы, Михаил Сергеевич, то ли внимательно прислушивающийся к этому большинству, то ли умело на него воздействующий. Мы можем и дальше продолжать так работать. Мы можем быть послушными, не выстраивать очередь, аккуратненько подавать записочки. Мы можем быть благостными, как к этому нас призывал отец Питирим. Но давайте все-таки ни на минуту не забывать о тех, кто нас послал на этот Съезд. Они послали нас сюда не для того, чтобы мы вели себя благостно, а для того, чтобы мы изменили решительным образом положение дел в стране.

3. Выступление Ю.Ю. Болдырева в передаче "Мы"

Я бы хотел принять участие в обсуждении и высказать свое отношение к этому вопросу.

Идеальной власти нет. Но механизм всякого государства, в котором граждане живут более-менее прилично, имеет две важнейшие составляющие. Первая: жесткая регламентация деятельности власти, юридический механизм. Вторая: механизм жесткой обратной связи между властью и большинством тех самых граждан, которые голосуют на выборах, политический механизм.

Политический механизм состоит в том, чтобы власть была ответственна перед людьми. Вот простой пример. В нашей стране по много месяцев не платятся пенсии. Это невозможно в цивилизованном государстве, где власть отвечает перед людьми. Потому что если все так не работает, значит необходимо в течение недели-двух изменить все эти законы таким образом, чтобы обязательства государства перед своими пенсионерами выполнялись полностью. Но именно этого-то у нас и не происходит. У нас этой элементарной ответственности нет. Однако с другой стороны у нас есть вполне определенная ответственность власти, но перед кем? Не перед теми, кто голосует, а перед теми, кто финансирует (и здесь мы касаемся уже юридических механизмов). Проследите по ряду регионов, как смена губернатора неминуемо влечет за собой смену уполномоченных банков. Все понятно: одни финансировали одного, другие профинансировали другого. К сожалению, это же мы видим и на общегосударственном уровне: видные деятели бизнеса публично заявляют, что власть теперь, после выборов (вы помните, как они проводились) ответственна перед ними. Каков был механизм накопления капитала у этих людей, вы прекрасно помните. Представить себе, что вдруг они дошли до какой-то планки и их интересы принципиально изменились настолько, что они от власти, которая ответственна лично перед ними, будут требовать чего-то принципиально иного — невозможно. Поэтому нужно понимать, что эта власть будет и дальше ответственна не перед нами, а перед ними. В парламенте механизм абсолютно тот же. Любой, кто хочет быть избран депутатом, должен идти к денежным мешкам на поклон. Значит, это одна из тех ситуаций, когда мы не можем рассчитывать на то, что в ближайшее время у нас заработает политический механизм ответственности власти перед нами, перед большинством граждан. Если мы хотим, чтобы власть была ответственна перед нами хотя бы раз в четыре года, мы должны прежде всего изменить механизм финансирования избирательных компаний.

Оценивая ситуацию в нашей стране, важно учитывать не только то, что мы имеем сейчас, важно от чего мы к этому пришли. Если бы мы шли из диких джунглей, я бы тогда согласился с утверждениями, которые здесь прозвучали, что кое-что у нас потихоньку цивилизуется. Но мы идем совершенно из другого уровня цивилизации, из другого уровня культуры, и мы отказались от важнейших достижений нашей прежней цивилизации. Так, на протяжении длительного времени нам вдалбливают в голову, что у нас был стадный коллективизм, а теперь, как говорит популярный сатирик, мы пришли к индивидуализму, так это неверно. Индивидуализм у нас понимается так: старушка купила в магазине бутылку кефира, потом ее за углом перепродала, получила прибыль. Я вас уверяю, на Западе никому в голову не придет так понимать индивидуализм. Там индивидуализм понимается совершенно иначе: как нашу с вами способность осознать общность наших интересов при всем их различии и объединиться в защиту нашего общего права. Поэтому там представить себе невозможно, чтобы люди месяцами терпели, что бюджетникам не платят зарплату или пенсионерам пенсию. Потому что они понимают, что их метод действия исключительно один: объединиться.

4. Фрагмент из передачи "Слово пастыря"

М. Плетнев: Искусство, как и наука, является полностью экспериментаторской деятельностью. В отличии от религии, оно не имеет абсолюта, оно не имеет абсолютной истины. В христианстве существует абсолют, а в искусстве — нет. Поэтому искусство его ищет. Оно заимствует его то там, то здесь. В тех случаях, когда оно заимствует его из христианской религии, появляются сочинения, которые находятся в русле христианской идеологии. В тех случаях, когда оно заимствует понятие истины из других областей, получается продукт совершенно другой.

Митрополит Кирилл: Я всегда поражался самой идее гармонии. Здесь я вижу необыкновенное созвучие двух элементов: внешнего и внутреннего. Если взять законы гармонии, по которым пишется музыка, то это совершенно конкретные и точные законы, почти физические законы. Но все это совпадает с неким внутренним мерилом, неким внутренним критерием, который присущ человеческой природе. Если вы негармонически разрешаете аккорд, то каждый человек это улавливает. Значит некая норма заложена внутри нас Богом. И в этом смысле, когда вы творите музыку по законам гармонии, происходит, во-первых усвоение человеком этих звуков, вот то, что вы назвали очищением. Оно происходит потому, что внешнее звучание совпадает с неким внутренним инструментом, с неким внутренним ухом, с неким настроем души. Это как радиоприемник настраивается на волну. Если не совпадает частота колебаний контура радиоприемника с передающей станцией, то не происходит связи. Моя связь с музыкой происходит только тогда, когда мой внутренний приемник настраивается на эту же гармоническую частоту. И удивительно: ведь я же никакой не гений в музыке, я ж простой человек, но меня захватывает, поражает музыка гения — Баха, который производил на свет эту гармонию. Видимо, потому, что нечто внутри Баха, и внутри меня суть одно и то же, совпадает, принадлежит творцу. И я хочу спросить, как вы относитесь к таким произведениям, где нарочито попираются законы гармонии. Сейчас это становится все более и более модным. Я слушал в США один концерт. Сначала это было совершенно нормальное музыкальное представление, прекрасные исполнители. Но затем последние 10–15 минут, видимо, устроители хотели ознакомить публику с современными подходами в музыке и началось что-то страшное. Я бы даже какофонией это не назвал. Это был какой-то жуткий вызов этой внутренней гармонии, которая внутри каждого человека. Меня, правда, поразило еще и то, что люди были в восторге от этой музыки. Два или три человека нашли в себе мужество встать и уйти. Я не сделал этого только потому, что мне хотелось услышать все до конца. И я видел, что восторг был поддельный. Создавалась ложная, искусственная система. Одни навязывали ужас, дичь, а другие подхватывали и говорили: "Посмотрите, как это прекрасно!" Это было как в сказке о голом короле.

Для меня искусство интересно тем, насколько оно отражает духовный мир автора, человека, художника. Если это подлинное искусство. Но если это обман и попытка заработать деньги, то это явление совершенно другого порядка. Но если искусство подлинное, то оно всегда интересно, даже если картина страшная — она отражает страшный мир художника. А вот в Музее Помпиду я видел картины, которые производили, на мой взгляд, дикое впечатление на присутствующих. Я смотрел на этих посетителей. Вот экскурсовод убедительно рассказывает о том, как это гениально. Я смотрю в глаза человеку и вижу: он пытается в это поверить, но он никак не может этого сделать. А ему навязывают, говорят: вот в этом гениальность. Вы посмотрите на этот "Черный квадрат" Малевича. Ну вы взгляните: какая сила, какая мысль! Какая драма! Напрягаются посетители, глаза из орбит лезут, и чувствую, не улавливают. Конечно, здесь есть что-то опасное. Попытка создать некий стереотип, некую моду, некий штамп, некий новый критерий, который помогал бы уводить людей от реальной жизни и создавать ложные ценности. Бог его знает, это сложное явление.

5. А. Линкольн. “Геттисбургская речь”

Восемьдесят семь лет назад отцы наши заложили на этом континенте основы новой нации, зачатой в свободе и преданной идее, что все люди созданы равными. Ныне мы вовлечены в великую междоусобную войну, исход которой должен решить, может ли эта нация или иная, рожденная в тех же условиях и преданная той же идее, рассчитывать на длительное существование.

Мы собрались на великом бранном поле этой войны. Мы пришли сюда, чтобы посвятить часть его месту последнего упокоения тех, кто отдал свою жизнь во имя жизни нации. Правильно и достойно то, что мы делаем.

Но, строго говоря, мы не сможем ни освятить, ни почтить, ни возвеличить эту землю. Сражавшиеся здесь храбрецы, живые и мертвые, освятили ее настолько, что не в наших силах прибавить или отнять что-либо. Мир едва отметит и недолго будет хранить в памяти, что мы здесь говорим, но он никогда не забудет того, что они совершили.

Скорее мы — живые — должны отдать себя тому незавершенному делу, которому они столь благородно послужили. Нам — живым — скорее надлежит посвятить себя великой задаче, все еще стоящей перед нами. От этих мертвых, чтимых нами, мы должны воспринять еще большую преданность делу, за которое они отдали все, чем только можно было доказать преданность. И мы обязаны дать торжественную клятву, что не напрасно погибли они, что наша нация с помощью божьей вновь возродится к свободе, и власть волей народа, посредством народа и для народа не исчезнет с лица земли.

6. К.И. Чуковский “Оксфордская речь”. (Чуковский был первым советским писателем, которого во времена хрущевской оттепели пустили за границу. Как вы думаете, почему в этой ситуации писатель говорит именно об этом? Какова его задача и сверхзадача?)

… У нашей соседки, вдовы моряка, улетел любимый попугай. Думали, что его сцапала кошка. Но я нашел его на чердаке невредимым. Соседка обрадовалась и дала мне в награду серебряный рубль да какие-то зеленые английские книжки — четырехтомное сочинение какого-то Джемса Бозвелла, эсквайра, под неинтересным заглавием: “Жизнь Сэмюэля Джонсона”. Придя домой, я стал перелистывать зеленые книги, с трудом разбирая в них отдельные фразы и поминутно заглядывая в англо-русский словарь Александрова. Вначале это было канительно и тяжко, но уже через несколько дней книга поглотила меня всего с головой. Я и сейчас не могу догадаться, каким чародейным искусством этот Джемс Бозвелл, эсквайр, о котором я никогда ничего не слыхал, приворожил меня к своему неотесанному, грубоватому Джонсону. С каждой страницей я все сильнее влюблялся в этот цельный, упрямый и гордый характер, в этот громадный, хотя и затуманенный предрассудками, ум.

С того времени прошло 60 лет! Я пережил 4 войны. Но до сих пор каким-то чудом на полке у меня уцелели четыре зеленые книги, по которым я, одинокий подросток, учился без учителей и учебников любить литературу англичан. Нельзя было и придумать лучшего учебника, чем Бозвелл, так как это — в высшей степени английская книга. Литература Англии, как я убедился потом, очень богата большими и маленькими Бозвеллами. Бозвеллировать — ее специальность, вызванная страстным интересом английских читателей к характерам, судьбам, делам и причудам всякой сколько-нибудь выдающейся личности. Эти читатели как бы сказали себе: для человека нет ничего интереснее, чем другой человек во всех мельчайших подробностях его бытия. Оттого-то в английской литературе так много замечательных мемуаров о замечательных людях, всяких биографий, автобиографий, дневников и т. д.

Этих книг я прочитал за свою долгую жизнь немало, благодаря этим книгам по-новому оценил и прочувствовал наши русские книги, например, воспоминания Ивана Панаева, Павла Анненкова, Павла Ковалевского и др. И воспоминания Горького, вершиной которых представляется мне очерк “Лев Толстой” — такой проникновенный, артистически тонкий. Я не говорю уже о книге “Былое и думы” А. Герцена. Это — монументальная книга могучей изобразительной силы и безоглядной, бестрепетной искренности. Невозможно понять, почему эта книга до настоящего времени не получила широкого признания в Англии.

Страна, которую видишь сквозь ее поэзию и прозу, всегда представляется тебе в ореоле. Для меня Англия была и осталась страною великих писателей. Хорошо понимаю, что это наивно, но здесь уж ничего не поделаешь: видеть Англию исключительно в литературном аспекте и значит для меня видеть ее подлинную сущность. Конечно, я слыхал много россказней о лицемерии британцев, об их чопорности, замкнутости и т. д. В газетах мне часто встречалось модное в те времена выражение “коварный Альбион”. Очевидно, для этого были все основания и, я верю, достаточно веские, но мне выпала большая удача не сталкиваться с таким Альбионом, не испытывать его коварство. И хотя из литературы я знал, что в Англии множество Пексифонов, но разве не та же литература явилась оружием анти-фарисеев, анти-Пексифонов, таких, как Годвин, Шелли, Байрон, Диккенс, Теккерей, Раскин, Вильямс Морис, Бернард Шоу.

Сам понимаю, что это чудачество, но, приехав, например, в Оксфорд и увидев там Бэллиол колледж, я только и вспомнил о нем, что это был колледж Суинберна, а увидев Магдален колледж, сказал себе: “Это колледж Оскара Уайльда”. А когда я впервые подошел к речке Айзис, я не без волнения вспомнил, что ровно сто лет назад жарким летом по этой самой воде проплывала длинная лодка, в которой сидели три девочки, сестры Лиделл и с ними чинный математик Чарльз Лэтвидж Доджсон, т. е. Льюис Кэрролл. Несмотря на жару, он, я думаю, так и не снял черного своего сюртука, не расстегнул крахмального своего ворота, но когда стал рассказывать девочкам, слегка заикаясь, сказку “Алиса в стране чудес”, стало ясно, сколько веселого сумасбродства, озорства, необузданной детскости может порою таиться под черным сюртуком иного оксфордского “дона”. Где эта лодка? Где маленькие сестры Лиделл? Где вода, струившаяся среди этих лугов ровно сто лет назад? Где он сам, Льюис Кэрролл? А его сказка живет и живет несмотря ни на что, и вот уже второе столетие радует миллионы детей. Как же не верить, что литература прочнее всего и что нет такой силы, которая могла бы ее уничтожить!

Мне, старику-литератору, служившему литературе всю жизнь, очень хотелось бы верить, что литература важнее и ценнее всего и что она обладает магической властью сближать разъединенных людей и примирять непримиримые народы. Иногда мне чудится, что эта вера — безумие, но бывают минуты, когда я всей душой отдаюсь этой вере. “Разве не утешительно, — говорю я себе в такие минуты, — что за всю многовековую историю русско-британских отношений еще не было другого такого периода, когда Англия проявляла столь жгучий, живой интерес к языку и литературе России, а Россия — к языку и литературе Англии”. Будем же верить, что это к добру, — и давайте, несмотря ни на что, крепить, насколько это зависит от нас, наши дружеские литературные связи. Хорошо понимаю, что это — банальный призыв, но продиктован он свежим, заново прихлынувшим чувством.

7. В. Мережко. Речь председателя оргкомитета на вручении премии «Ника» (1997)

Ну кто мог подумать, что кино может закончиться! Посмотрите, кто стоит перед вами! Кто мог сказать, что «Ника» может закончиться! Да никогда, друзья мои!

Я счастливый человек, потому что 10 лет я выхожу на эту сцену, на эту палубу, и 10 лет я произношу замечательные слова, открывающие церемонию вручения высших наград кино «Ника». Это великолепные слова! Первые три года, поверьте мне, в этот зал, в котором помещается более тысячи человек, было очень трудно найти гостей, пригласить их сюда. Не хотели! Не верили! Смеялись! Простите меня, издевались! Так было. Потом еще через три года наступила ситуация удивления: удивлялись, что что-то получается. Потом поверили. Сейчас у меня внизу спрашивали журналисты: правда ли, что «Ника» может закончиться, и правда ли, что кино дышит на ладан и у нас не хватит фильмов. Кино наше болело, но уверяю вас, оно уже выздоравливает, и не может, имея такие мощные силы, такое мощное наследие, как у нашего кинематографа, позволить себе закончиться. Никогда! Самый страшный грех — разрушать дом, который не ты построил. Наш дом построен и стоит крепко. Мы не вечны, наша команда рано или поздно передаст бразды правления в другие руки, руки более молодые. Но пока я хочу сказать слова благодарности вам, дорогие гости, вам, любимые мои академики, вам, лауреаты «Ники» мои ненаглядные. Я хочу произнести слова, которые говорю уже 10 лет. Итак, торжественную церемонию вручения высших кинематографических наград «Ника» объявляю открытой.