Глава первая религиозные партии и силы их после заключения религиозного мира. Италия: орден иезуитов и Тридентский собор. Папы. Испания при Филиппе II

Положение дел после 1555 г.

Великий переворот, который положил в породившей его стране начало новому времени, как принято называть период с 1517 года, завершился аугсбургским религиозным миром. Но было слишком невероятно, чтобы этот мир был «прочен, постоянен, установлен навеки», как то гласил документ. Христианская религия появилась в мир с задачей быть единственно истинной среди разнообразия языческих верований, и царство Божие, возвещаемое ею, могло быть только единым, как един один Бог. Это понятие о необходимом единстве и однородности передалось и тому нагромождению догматов и учреждений, которое возросло под именем католической Церкви из несложных основ первоначального христианства, и много времени должно было протечь до того дня, когда люди уразумели, наконец, возможность совместного существования нескольких Церквей, нескольких выражений одной христианской идеи, способных уживаться рядом, с признанием своих взаимных прав.

Небольшой, но решительный шаг к этой цели был сделан аугсбургским религиозным миром. Но если «аугсбургское исповедание» выражало собой новую форму христианского учения и завоевывало себе путь с юношеским пылом, то те идеи, на которых утвердилась средневековая Церковь, далеко еще не вымерли. Напротив, вследствие своего столкновения с новшеством, они приобрели новую силу. Католицизм приучил всех видеть в нем одном суть любой власти, всеобъемлемости и непогрешимости для того, чтобы ему нельзя было надеяться на удержание за собой главенства и на возвращение себе, по возможности, того, что могло уже быть утраченным.

Силы партий

Положение дел в Европе во второй половине века реформации не было благоприятным для подобных надежд. Раны, нанесенные Церкви, были очень глубоки. В Германии из крупных светских владетельных домов оставались верными католицизму только дома Австрийский и Баварский, а из духовных областей государства разве лишь Брауншвейг и Клеве, но и они были ненадежны и требовалось делать им, как и многим другим, разные уступки. Так, в Силезии, области не имперской, король Фердинанд допускал введение постановлений Аугсбургского мирного договора. Одним словом, Германия, с принадлежащими ей или соседними землями, Швейцарией и Пруссией, равно как и весь Скандинавский Север, были наполовину утрачены для католицизма.

В Англии, как будет подробно указано ниже, разрыв с католической Церковью был уже в полном разгаре. В Польше, Венгрии, Семиградии новое учение также делало большие успехи. Во Франции и Нидерландах оно завоевывало себе большие симпатии и сдерживалось лишь путем кровавых насилий. Но все же нигде оно не одержало несокрушимой победы и общество усматривало во всем этом движении лишь чисто мирские или же религиозно-догматические цели, а не лежавшее в основе всего могучее, новое духовное начало.

Протестантство не признавалось еще за силу всеобъемлющую, постепенно проникавшую во внутреннюю жизнь самих его противников, хотя и бессознательно для них. Но к старому учению, как уже и к новому, примешивались различные посторонние интересы. Агрессивные действия всегда начинались со стороны приверженцев старых порядков. Это было в природе римской политики, и старая Церковь при таком образе действий имела несравненное преимущество; у нее был свой единый, направляющий непоколебимый центр в лице римского престола, Cathedra Petri, тогда как разрозненные элементы нового учения были лишены централизованного руководства. Но именно в этом, как мы увидим далее, была своя польза – они были непобедимы при обороне.

Во всяком случае, противоборство католицизма протестантству не прекращалось во все последующее время, как продолжается, в известном смысле, и поныне. Первым вопросом в истории каждого народа и государства стало их отношение к религиозному вопросу. Для каждой отдельной человеческой души, как и для каждой страны, религия, как и в первые времена христианства, стала важнейшим, насущным жизненным вопросом.

Италия

Две страны остались как бы совершенно в стороне от религиозных новшеств: это были Италия и Испания.

Италия как политическая единица значения не имела, хотя иногда в ней пробуждалось нечто подобное национальному чувству, а порой даже сильное. Так, испанское владычество считалось здесь как чужеземное иго. Габсбургский дом владел в Италии большими областями: на севере – Миланом, на юге – Неаполем, благодаря чему имел преобладающее влияние над многими мелкими владениями. Не считая Церковной области^[6], в Италии могла считаться с Габсбургами разве только Венецианская республика. О единстве полуострова, в современном смысле, основанного на национализме, развитии, не могло быть и речи, потому что в стране боролись за господство две могущественные короны – испанско-австрийская и французская, причем их соперничество привело к разделению политических симпатий среди областей, городов и родовитых фамилий. Другой причиной служило то, что Италия была местопребыванием римских владык, их ближайшей паствой, а они были всегда врагами всяких национальных стремлений.

Отношение к реформации

Собственно протестантские идеи не пустили корней в Италии, хотя, несомненно, учение об искуплении лишь путем веры нашло отзвук и здесь, среди известного числа выдающихся лиц, а пробуждение религиозности в Германии встретило сторонников в тех, которые боролись против преувеличенного культа древности, переходившего у многих в наглое безверие. Несколько благомыслящих людей основали в Риме еще при Льве X «Ораторию божественной любви», и один из достойнейших членов этого общества, Гаспар Контарини, был послан, как уже было упомянуто, в Германию на совещания в Регенсбурге, подававшее одно время надежду на церковное единение.

Но и в этих кругах никто не помышлял об отпадении от католицизма, которое воспринималось бы как великое бедствие. Народные массы оставалась вне всякого на них воздействия трансальпийских идей. Великий германский раскол снова возлагал на пап заботу о духовности, тогда как Сикст IV, Александр VI, Юлий II, Лев X и, после кратковременного правления Адриана (1522-1523 гг.), Климент VII, были озабочены исключительно мирскими проблемами. Климент VII ради противодействия императору дошел до того, что вступил в тайный союз с протестантами.

В правящих клерикальных сферах не противились более необходимым внутренним преобразованиям и новому направлению и первым папой, вступившим на путь этих реформ, был Павел III (1534-1549 гг.), преемник Климента VII. При нем состоялся давно желанный собор, созванный в 1542 году и открытый 13 декабря 1545 года в Триенте. Тот же папа утвердил новый орден иезуитов (1540-1543 гг.), учреждение которого было вызвано сложившейся ситуацией и в дальнейшем стало представлять собой наиболее характерное явление в католицизме времен реформации. Примечательно, что всякий значительный поворот в жизни католической Церкви знаменуется учреждением какого-либо монашеского ордена, в частности, ордена бенедиктинцев, клюнийцев, рыцарские монашеские ордена, орден нищенствующих и др.

Новые ордена

Но старые ордена в тяжелое время изменили папству. Великая распря была начата августинцем, и масса его собратьев покинув «двор овчий», последовала за ним, а иногда даже и опережая его в своих стремлениях. При отпадении городов или областей в движении участвовали и францисканцы, и доминиканцы, и премонстраты. Необходимо было позаботиться о новых братствах и в 1524 году кардиналом Караффой было создано братство театинцев, а вскоре и братство варнавитов, но ключ к решению насущных вопросов того времени был найден не ими, а иезуитами.

Игнатий Лойола

Этот орден зародился в Испании, где в течение вековой борьбы с маврами сформировался воинствующий характер католицизма. Один испанский рыцарь, дон Иниго Лопец де Рекальде, младший сын в семействе Лойола из Гвипуцкоа, находясь на службе у Карла V, был ранен во время войны с французами, при осаде Пампелуны (1521 г.), и долго не мог окончательно оправиться от своей плохо залеченной раны. Среди лихорадочных грез в одиночестве бессонных ночей этот рыцарь, вынужденный отказаться от мирского военного поприща, мечтал о героях духовного рыцарства, хотел подражать Св. Франциску или Св. Доминику, о подвигах которых ему приходилось читать. В душе его происходила еще борьба между служением мирским и служением духовным, но последнее одержало решительно верх.

Оправившись от болезни, он сменил рыцарские доспехи на рясу отшельника. Однако всевозможные подвиги преувеличенного благочестия и самые тяжкие покаянные испытания, которые он наложил на себя в одном доминиканском монастыре, не успокаивали его, и он, как Лютер в Эрфурте, был близок к помешательству. Но однажды с ним произошло то же, что было и с Лютером – он как бы очнулся от тяжелого сна. Тогда он не стал более мучить себя замаливанием своих прегрешений и скоро ему стало казаться, что он видит внутренним оком своим Пресвятую Деву, самого Христа и постигает даже тайну Триединого Божества. Он отправился паломником в Иерусалим, но не нашел там удовлетворения для своей жажды деятельности и вернулся в Испанию. Странность его поступков навлекла даже на него подозрение. Но он чтил долг послушания со строго солдатским понятием о дисциплине и потому предоставил в распоряжение духовных властей всю свою восторженную жажду деятельности и когда на него было возложено пройти четырехлетний курс богословия, прежде чем взяться за какое-либо дело, то он несмотря на то, что ему было уже за тридцать лет, отправился учиться в Париж, где ему удалось зажечь своими идеями сердца нескольких людей.

Игнатий Лойола. Из берлинского мюнц-кабинета

Он сумел внушить свой восторженный аскетизм молодым людям, испанцам, и они вступили в союз, принеся клятву в верности ему над Святыми Дарами. Они поклялись при строгом соблюдении условий монашеского устава соблюдать нищету, целомудрие, послушание, посвятить свою жизнь попечению иерусалимских паломников и обращению сарацин в христианство. В случае невозможности этого, они порешили обратиться к папе с просьбой указать им дело по его усмотрению, притом без каких-либо условий с их стороны, без всякого вознаграждения и какое ему будет угодно.

Этот первый план оказался трудновыполнимым. В Венеции Игнатий познакомился с орденом театинов и его учредителями. Там же, в 1537 году, он и его товарищи были посвящены и начали проповедовать. Подчиняясь фантазии Игнатия, они назвали себя «Воинством Иисуса». Разными дорогами, но повинуясь уже одному общему уставу, они добрались до Рима. Они не встретили понимания и поддержки, но их вдохновенная активность привлекала многих. Они снова обязались исполнять безусловно и без промедления все, что мог бы повелеть им папа. Нельзя было не оценить, наконец, такой восторженной преданности в эпоху столь многочисленных отпаданий, и орден Иисуса был, безусловно, утвержден папой в 1543 году.

Иезуиты. 1543 г.

Орден быстро разрастался и приобрел более прочную организацию, причем главным руководителем был, по-видимому, испанец Лайнец, наиболее примечательная личность среди первых сторонников Игнатия. Отличительной чертой ордена с самого его основания было то, что его члены неуклонно шли к намеченной цели, пренебрегая всем второстепенным. Они отказались от обычных общих религиозных упражнений, посвящая всю свою деятельность на главное: проповедь, исповедь и воспитание юношества.

Во главе иезуитского ордена находится генерал, которому безусловно подчинялись все члены. Первым генералом был избран Игнатий, которого в 1556 году сменил на этом посту превосходивший его умственным развитием Лайнец. Высшее руководство ордена, профессы, избирались из числа старейших и наиболее заслуженных членов (вначале число их было очень ограничено). Младшая степень состояла из схоластиков; между ними и профессами стояли коадъюторы, то есть священники, которые имели серьезную научную подготовку и посвящали себя преимущественно воспитанию юношества, так как профессы, в силу своего четвертого обета, обязывавшего их по приказанию папы или генерала немедленно отправляться в указанное место, были признаны непригодными для занятий, требующих усидчивости. Орден допускал в свою среду в качестве коадъюторов и мирян, также приносивших требуемые три обета, основная задача которых – нести в народные массы идеи знаменитого братства.

Но иезуитский орден требует всецелой, безусловной ему принадлежности. Вступая в него, человек начинает с общей исповеди, в которой заявляет не только о своих недостатках и прегрешениях, но и о добрых качествах. Он отрешается от всяких своих связей. Родственные узы только телесны и не значат ничего перед тем высшим союзом, в который он вступает. Вступив в орден, он не может ни получать, ни писать письма, которые не прочитывались бы старшим. Генерал указывает каждому то место, на котором он может, исходя из своих личных качеств, приносить наибольшую пользу ордену. Одна из основных причин громадного влияния ордена заключается именно в этом.

Однако общество Иисуса сумело отрешиться от обычных приемов власти. Ни один из его членов не облечен духовным саном, потому что это затруднило бы надзор, а также создало бы препятствия каждому конкретному человеку осознавать себя только членом ордена и никем иным. При всей крайней строгости иезуитского устава, он составлен разумно и с пониманием человеческих особенностей. Так, например, в нем настоятельно требуется не преувеличивать религиозных упражнений, не ослаблять себя постом, ночным бдением, не измождать то тело, которое нужно на служение ближнему, и не затемнять непомерными трудами свободы своего мышления.

Устав ордена

Из всего вышеизложенного видно, что первая мысль о создании такой организации принадлежит военному служаке. Это устройство боевой армии, дрессировка солдат, выучка офицеров. Свободы нет ни в каком смысле, но нет и насилия в грубом смысле – все направлено на достижение цели, потому что все служит одной великой задаче и там, где не свободен никто, каждый обязан повиноваться. Даже высший глава ордена, генерал, несмотря на все свое могущество, также не свободен, у него свой надзиратель и увещатель, свой цензор. Всюду дисциплина, послушание, единство. Такой организм объективно ощущает потребность борьбы, натиска, завоеваний. И действительно, лишь то напряжение, которое сообщается человеку стремлением к борьбе и к состязанию за победу,– одно оно могло заглушать в каждом из членов союза чувство неудовлетворенности такой жизнью, в которой не было ничего человечески истинного и даже христиански истинного. Благодаря этому военному повиновению Церкви и ордену, члены его совершили много дел в своем роде великих, поистине сверхъестественных. Однако человечество никак не обязано им благодарностью, даже примерно такой, какую заслуживают бенедиктинцы или францисканцы.

Распространение

Иезуитский орден получил множество привилегий еще при Павле III. В частности, он был освобожден от надзора и юрисдикции епископов, не платил десятины со своего имущества, епископы обязывались без разбора посвящать в духовное звание всех лиц, представляемых к тому орденом. Орден мог присуждать студентам академические степени после произведенного им же экзамена. Генерал имел право самовластно назначать лиц на профессорские кафедры. Это возбудило зависть старейших орденов, сначала очень косо смотревших на «игнатистов».

Испанские доминиканцы раздражались, видя себя отодвинутыми на второй план. Парижский университет неблагоприятно отозвался о новом ордене в своем отчете за 1554 год. Но орден быстро преуспевал, благодаря своей изумительной организации. В Италии иезуиты почти совсем вытеснили светских наставников юношества, благодаря лучшей методике преподавания, обоснованной более педагогично в известном смысле. Причем преподавание в учебных заведениях было бесплатным, но приносило им огромную прибыль в виде того, что привлекало в орден людей с выдающимися способностями. Ко времени Игнатия (1556 г.) орден насчитывал уже тринадцать отделений: три в Италии, один во Франции, два в Германии, семь на Пиренейском полуострове и в его колониях. Иезуитов было не мало и за морями: в Бразилии находилось двадцать восемь членов ордена, на Востоке, в Азии, от Гоа до Японии, работало их около сотни.

Тридентский собор

Семью годами позднее закончил свое дело и собор, в котором принимали значительное участие и иезуиты при посредстве своего второго генерала, Лайнеца. Этот собор положил прочную основу новому направлению, то есть папскому абсолютизму, опираясь на изречение Христа, обращенное к Петру: «Паси овцы Моя», и на естественную бесправность овец перед пастырем.

Как мы уже видели, собор конца 1545 года, следуя за колебаниями политики, доказал на своих восьми заседаниях, что о действительной церковной реформе не было и речи, что от терновника нельзя ожидать смокв, и был перенесен в Болонью в 1547 году, при усилившейся вражде между императором и папой. Одному из пап, Павлу III, удалось заключить перемирие, весьма желанное при продолжавшихся совещаниях собора.

В мае 1551 года, при Юлии III, они возобновились, но уже в Триенте, с участием опасных пришельцев, немецких богословов-протестантов. Однако нашествие курфюрста Морица, наводившего страх одним своим приближением, разогнало собор, к удовольствию папы, и лишь через десять лет, в 1562 году, при Пие IV, он состоялся снова и определил, наконец, на восьми заседаниях (17-25) полный свод догматов и кодификацию новейшего католицизма (4 сентября 1563 г.).

Это было главным итогом, перед которым стушевываются остальные реформы. Учение, начала и уставы католической Церкви выражаются теперь кратко, ясно, определенно, в опровержение учения протестантов, которые предаются отлучению или проклятию под припев: «Anathema sit!» В соборе заседали, под конец, 187 итальянцев, 31 испанец, 2 немца, 29 французов, 1 англичанин. Им и поныне обязана римская Церковь своим кодексом. Голоса подавались поголовно, а не понародно, как в Констанце или Базеле.

Папы. Павел IV

Каждый знал теперь, чему должен веровать, и если это новое изложение церковного учения было связано со всеобъемлющей церковной дисциплиной, которой подчинялись все верующие, в особенности же клир, то, с другой стороны, это самое законоучение подавляло всякую свободу, следовательно перекрывало, если не уничтожало совсем, источник всего доброго и возвышенного, всякое стремление к истине и познанию.

Прежде всего была восстановлена инквизиция, это страшное судилище всяких отклонений от того, что было признано как истинное верование. При Павле III была издана соответствующая булла (1542 г.) и исполнение ее было поручено самому ревностному и строгому из кардиналов, Иоанну-Петру Караффе. В ней значилось: быстрое формирование дела при малейшем подозрении, не взирая на личности, снисхождение допустимо лишь при сознании и раскаянии в вине, никакого помилования еретикам, запрещение печатать или продавать книги без разрешения инквизиции. Эти постановления особенно строго применялись в Италии, находя активную опору во взаимной враждебности партий и сообществ, которые были рады вредить друг другу, и самым распространенным средством были доносы инквизиции.

Новый создатель ее, основатель театинского ордена, кардинал Караффа, был избран в папы несколько месяцев спустя после заключения религиозного мира. Он принял имя Павла IV (1555-1559 гг.). Это был уже 80-летний старец, но в глазах которого блистал еще юношеский огонь.

Папа Павел IV, Караффа. Гравюра на меди работы Николая Беатризе

Его отношение к тому, что он называл церковной реформой, было похоже на болезненную страсть. Павел IV гордился тем, что не пропустил ни одного дня, не сделав какого-либо распоряжения на пользу восстановления Церкви. Особенно заботился он об инквизиции, предоставив ей право применять пытку для допроса лиц, причастных к делам тех, которые обвинялись в ереси.

Такое направление церковной политики оставалось господствующим в течение долгого периода времени. Даже кроткие и благородные люди, занимавшие после него папский престол, разделяли этот взгляд. Если они и не были согласны с таким положением вещей, изменить его были бессильны. Ближайшими преемниками Караффы был Пий IV (1559-1565 гг.), человек мягкого и веселого характера. При нем собор завершил свое мудреное дело. Затем Пий V (1572 г.), возведенный на папский престол строгой партией. Даже став папой, он продолжал вести монашеский образ жизни, проникнутый сознанием своего высокого призвания и считал своей обязанностью не щадить ни себя, ни других. Вместе с тем он неумолимо преследовал еретиков, так как вырос в атмосфере жесточайших воззрений инквизиции и оставаясь верен им до конца своих дней. Его преемником стал Григорий XIII (1585 г.), получивший в молодости юридическое образование, имевший сына и по-своему покровительствовавший науке. Он был последним папой, которому наука должна быть благодарна и которому она обязана исправленным календарем, носящим его имя (1582г.).

Но самым замечательных в этом ряду пап был Сикст V (1585-1590 гг.), человек, сам проложивший себе дорогу в жизни, в полном смысле этого слова. Он происходил из беднейшей семьи и с величайшим трудом добился первоначального образования, рано вступил в францисканский орден и выдвинулся как член самой строгой партии. Даровитый, образованный, наделенный громадной трудоспособностью и энергией, он безраздельно верил своей звезде и своему Богу, возведшим его, простого пастуха, в высший духовный сан в христианстве на шестьдесят четвертом году жизни, следовательно, сравнительно рано. Он оказался превосходным правителем. Благодаря своей беспощадной решимости, он сумел пресечь страшные бесчинства бандитов, хотя пали головы не одних только виновных. Помимо этого, Сикст V сумел навести порядок в области, составлявшей наследственное достояние Церкви, упорядочил ее управление, помог развитию промышленности и земледелия, насаждению тутовых деревьев, построил водопровод, Aqua Felice, носивший его имя и обеспечивавший Рим водой для питья. Помимо этого, он пополнил истощенную папскую казну, отчасти благодаря своей врожденной бережливости, а отчасти с помощью менее популярных финансовых мер, которые издавна были здесь в ходу. Ему удалось скопить большие суммы, разумеется не при помощи сбережении, а займов, проценты по которым выплачивались из средств от продажи вновь учреждаемых должностей и из вновь вводимых налогов.

Папа Сикст V предписывает построить Ватиканскую библиотеку. Безымянная гравюра

В числе случаев, при которых эти суммы могли быть затронуты, значился следующий: если католическому христианству будет угрожать настоятельная опасность утратить какую-либо область. Подобная опасность существовала постоянно, вплоть до 1618 и даже 1648 года потому, что церковные и политические интересы тесно повсюду сплетались и папский престол постоянно вмешивался в решение важнейших европейских вопросов, о которых речь пойдет ниже. Таковы были вопросы: восточный, англо-шотландский, французский, испанско-нидерландский, а также сложности, возникавшие в государстве германском вследствие его неопределенного политического строя, на почве которого вспыхнула великая «мировая» война по поводу важнейшего из всех вопросов – быть ли одному католицизму или же еще и другим, равноправным с ним Церквам?

Испания

Таким образом, Италия оставалась католической страной, но ее нельзя было назвать католической державой. Такой выдающейся католической державой была Испания.

Филипп II

Филиппу II (1555-1598 гг.) было 28 лет, когда отец передал ему власть. В 1559 году он вернулся из Нидерландов в Испанию, которую впредь не покидал до конца своей жизни. Он был вынужден уступить германскую корону, а вместе с ней и императорский титул австрийской линии Габсбургского дома. У Филиппа не было такого положения, как у его отца, но именно это позволило ему укрепить свою самостоятельность и использовать огромные возможности, которыми он располагал, владея Испанией, Нидерландами, Франш-Контэ, герцогством Миланским, Сардинией, королевством Неаполитанским и заморскими землями, известными под общим названием Индии и пополнившимися при правлении Карла I^[7] еще двумя большими владениями: Мексикой и Перу.

В 1518 году уроженец Кубы, Эрнандо Кортес, один из великих искателей приключений, которые пускались за счастьем в Новый Свет, поссорившись с кубинским губернатором, отправился без правительственного разрешения в экспедицию против Мексиканского царства, о сокровищах и своеобразном государственном устройстве которого ходили слухи, возбуждавшие корысть и честолюбивые помыслы во многих умах.

Эрнандо Кортес Гравюра Г. Вертю по картине Тициана

Войско Кортеса состояло всего из 110 матросов и 553 солдат, из которых было только 16 всадников и 13 человек имели огнестрельное оружие, отряд пополнили 200 кубинских индейцев. Такова была боевая сила, которой удалось, поистине сказочным образом, покорить Ацтекское царство. Лошади, оружие, отвага с примесью коварства и искусство, с которым Кортес воспользовался враждою между тласкаланами и ацтеками, помогли Кортесу совершить поистине невероятное дело. Он захватил самого царя Моктейзому (Монтезуму) в его же его столице. Гватемозин, племянник царя, после нескольких неудачных для него битв также попал в руки непобедимых чужеземцев. Этим завоевание и завершилось, и в 1522 году Кортес, признанный правым в своем споре с губернатором Кубы, а также благодаря своей громкой победе, был возведен Карлом в звание наместника и полномочного правителя Новой Испании.

Вслед за тем, с 1524 года началось завоевание царства инков на Тихом океане, закончившееся в 1531 году и сопровождавшееся еще более позорными проявлениями жадности, низкой хитрости и жестокости. Героем этого предприятия был изгнанный со своей родины человек, Франческо Пизарро. Он был героем предприятия, напрочь разрушившего цветущее государство, достигшее высокой ступени весьма своеобразной культуры. И здесь испанцы с помощью коварства и насилия овладели правителем страны, Сыном Солнца, великим народным божеством, инком Атагуальпа. Его подданные покорно собрали чудовищно громадный выкуп за своего государя. Но когда комната в двадцать один фут длиной и семнадцать футов шириной была наполнена золотом до высоты девяти футов, Атагуальпа под ничтожным предлогом был все же умерщвлен.

В виде особой милости его, как изъявившего согласие на крещение, не сожгли, а только удавили.

Испания при Карле I

История этих завоеваний и приключений занимает или волнует, как эпическая поэма, но на фоне этого не видно, чтобы на развалинах того, что разрушали победители, они воздвигли что-либо более достойное. Единственная их заслуга была в уничтожении некоторых варварских обычаев, как, например, людоедства у ацтеков, во всем остальном весьма культурного племени.

Таким образом, эти победы не имели особого значения во всемирно-историческом смысле. Гораздо важнее было то, что происходило в самой Испании при Карле I. При его вступлении на престол (1516 г.) страна не представляла собой единого целого, а состояла из множества малых королевств, которые соединялись в две большие группы под именем королевства Кастильского и королевства Арагонского. Эта смесь мелких владений пестрила своими особыми областными, городскими и сословными правами. Установление королевского единовластия сильного своим главенством и создание правильной администрации – было задачей, которую разрешил государственный ум кардинала Хименэса, начавшего это дело еще в предшествовавшее царствование и продолживший его в первые годы правления Карла I, который, согласно завещанию короля, всемерно укреплял и развивал монархическую власть.

Кастилия

В Кастилии, еще при Карле, укрепление монархии происходило наиболее активно (с 1516 г.). Восстание городов против привилегий дворянства и ужесточения королевской власти было подавлено. На равнине у Виллалара (1521 г.), комунеросы были разбиты соединенными королевскими и дворянскими войсками, но победители, гранды, потеряли даже больше, нежели побежденные. Благодаря своим привилегиям, они не принимали участия во внеиспанских войнах и потому при водворении мира в Кастилии распустили свои войска и жили в своих поместьях среди роскоши и почета. Но такое положение отчуждало их вовсе от всякого влияния на государственные дела. Король, которому они отказывали в своей помощи, не созывал более общесословных собраний, города же сохранили, по крайней мере, право предъявлять королю свои жалобы. Они должны были довольствоваться возможностью указывать на злоупотребления, подавать советы, утверждать денежные траты; но в этих скромных пределах голос их имел свою силу.

Низшее дворянство, напротив, было в полной зависимости от короны. Духовенство было в подчинении у короля, хотя Испания была страной, по преимуществу преданной папе и церковному единству. Благодаря прежним уступкам римского престола, король имел право назначать архиепископов, епископов, аббатов и пр. во всех испанских владениях. Клир ждал от него повышений и был во всем обязан ему. Сама инквизиция была государственным судилищем: инквизиторы выбирались из духовных лиц, но при этом они были правительственными чиновниками. Таким образом, в Кастилии был установлен новый государственный строй и для поддержания порядка требовалось содержать здесь небольшую военную силу.

Арагония при Филиппе II

Почти того же, в известной степени, достиг сын Карла в Арагонии. Здесь королевская власть имела ограниченное влияние: ни один «чужеземный солдат» не имел права вступать на Арагонскую землю; все дела должны были решаться в кортесах до закрытия каждой сессии; верховный судья, Justitia, был вполне независим и любой гражданин имел право обращаться к нему, причем его вмешательство имело вес даже в делах, возбуждаемых всесильной в Испании инквизицией.

Но дело арагонца Антонио Переца, королевского любимца, дало королю Филиппу предлог покончить с этой почти республиканской независимостью. Перец совершил политическое убийство, о котором будет рассказано ниже, по поручению короля. Народ требовал расследования, и Филипп не задумался пожертвовать тем, кто был его орудием. Перец бежал от преследования на свою родину и укрылся только своим правом подсудности лишь арагонскому судье. Это дало повод Филиппу вступить в Арагонию со своими кастильскими войсками. «Justitia» призвал тогда арагонцев тоже взяться за оружие (1591 г.), но сила была на стороне кастильцев, и хотя сам Перец успел спастись бегством, «Justitia» и четыреста других лиц были казнены. Местный порядок управления остался как бы тот же, но прежние арагонские льготы теряли силу перед грозным наступлением деспотизма.

Филипп II

Этот деспотизм находил себе опору в религиозном фанатизме, вновь разжигаемом немецкой реформацией. Борьба с маврами, длившаяся уже восьмое столетие, питала это враждебное настроение. К гордому сознанию о принадлежности к лучшей нации, «к чистой крови», примешивалась у испанца и уверенность в том, что он владеет и лучшей верой. Испанцы смотрели на еретичество не только как на грех перед Богом, они считали его, в известной мере, даже оскорбляющим их личное достоинство.

Филипп в этом отношении был самым ревностным из испанцев. Это был человек неспособный, ограниченного ума, связанный всякими предрассудками, чуждый даже малейшего проблеска душевной свободы. Еще в детстве он отличался пасмурным, почти меланхолическим характером, в юношеском возрасте, как и другие молодые придворные, он поддавался чувственным увлечениям, а рыцарские упражнения не вызывали у него интереса. Однако он охотно занимался науками, имевшими значение в управлении государством, и приобрел также хорошие познания в истории. В личности его не было ничего располагающего в его пользу, и сам он не испытывал потребности в дружеских отношениях.

Как мы уже видели, ему не удалось приобрести популярности в Германии. Когда же он в первый раз показался в Нидерландах и народ окружил его экипаж, приветствуя радостными возгласами своего будущего государя, он только глубже запрятался в угол своей кареты. Всем этим народным демонстрациям, всем шумным удовольствиям, возбуждению боевого лагеря и даже охоте, предпочитал он тишь своего кабинета, в котором без шума, с неутомимой деятельностью, не упуская из вида ни малейшей подробности, все предусматривая, все рассчитывая, он плел те нити, которыми опутывал полсвета. Он редко покидал Мадрид, разве что для посещения Эскуриаля, унылого дворца, напоминавшего скит, с 1563 года возвышавшегося, среди каменистой, лишенной тени долины, расположенной в нескольких часах езды от Мадрида. И только одна мысль вмещалась в его узком сердце: мысль о подавлении всякой ереси, а так как всякая свобода могла быть поводом к ереси, то и о подавлении всякой свободы.

Филипп II, король испанский. Портрет кисти Питера Пауля Рубенса

Инквизиция и ауто-да-фе^[8]

Казалось бы, что в самой Испании нечего было и заботиться об этом. Евреев было много в этой стране во все времена. В Гренаде и в южной части Испании жили еще мавры, сохраняя свою старинную веру и свои обычаи. За исключением мелких сект вроде алумбрадов, во всей стране не проявлялось ничего подозрительного. Однако благодаря связи Карла V с еретической землей, исповедовавшей лютеранскую веру, через Пиренеи успели пробраться переводы протестантских книг, даже Библия в переводе на испанский язык.

Обвинить кого-либо в ереси было вовсе не трудно, даже высший духовный сановник Испании архиепископ Толедский пробыл семь лет узником инквизиции, умевшей добывать пыткой показания, если они не давались добровольно. Уже первый год, проведенный новым королем в Испании (1559 г.), ознаменовался несколькими из тех отвратительных зрелищ, которые носили название ауто-да-фе, на которых оглашались и приводились в исполнение приговоры инквизиции. Первое из них совершилось в Валладолиде, в мае месяце, второе – там же, в октябре, и было почтено присутствием самого короля. В шесть, часов утра общий колокольный звон возвестил о начале ауто-да-фе. От дворца инквизиции с войсками впереди двинулась процессия к площади перед церковью францисканского ордена, где были уже припасены дрова и воздвигнут помост. За солдатами шли члены священного трибунала, потом несчастные жертвы в одежде, испещренной изображениями дьяволов, для назидания самих грешников и глазеющей на них толпы. Далее следовали чины городского управления, судьи, городское духовенство. Помимо них площадь заполнили знатные лица и чернь, хлынувшая вслед за процессией.

Члены священного трибунала, придворные особы и король заняли приготовленные для них места. Мрачное торжество открылось проповедью, потом великий инквизитор прочел присягу, которой обвязывался защищать священную инквизицию, и набожная толпа, преклонив колени, повторяла за ним слова этой клятвы. Повторял присягу и король, обнажив меч, который он ни разу не брал в руки для личного участия в честном бою. После этого секретарь инквизиции прочел приговор. Некоторые из осужденных покаялись в своих заблуждениях и были прощены, другие отведены обратно в темницы, а несколько человек остались. Тех из них, которые решили сознаться в грехе, удавливали, прежде чем бросить в огонь, но упорствовавших привязывали к столбам и подвергали сожжению.