Глава двадцать шестая 1907-1908

В этом сезоне я впервые танцевала с Вацлавом Нижинским, который весною того же, 1907 года кончил нашу балетную школу. Мы с ним танцевали в Мариинском театре «Ноктюрн» Шопена, а затем исполнили его в Москве на бенефисе кордебалета. Нижинский произвел на меня большое впечатление на выпускном спектакле в училище, и я уже тогда имела его в виду как своего партнера для ближайшего будущего.

Двадцать шестого декабря 1907 года, в бенефис кордебалета, был поставлен Н. Легатом новый балет «Аленький цветочек» на музыку Ф. А. Гартмана, в 5 действиях. Сюжет был заимствован из повести С. Т. Аксакова по либретто П. А. Маржецкого. Но балет не имел большого успеха и вскоре был снят с репертуара.

Зимою, в разгар сезона, в Санкт-Петербург приехал из Парижа директор Парижской оперы г-н Бруссан. Теляковский пригласил его в свою директорскую ложу в воскресенье, когда я танцевала «Эсмеральду». Я не любила, чтобы приходили в мою уборную, когда я танцевала «Эсмеральду». Чтобы не нарушить моего настроения, я никого не принимала, но в этот вечер я сделала исключение, когда Теляковский привел ко мне г-на Бруссана. Г-н Бруссан сказал мне, с французским умением красиво выражаться, много лестного и, рассыпавшись в похвалах по поводу моего исполнения роли Эсмеральды, закончил свою речь просьбою от имени Дирекции Парижской оперы не отказать принять приглашение выступить у них в предстоящем весеннем сезоне в балетах «Коппелия» и «Корриган», в котором так хороша была Розита Мори. Выбор партнера был предоставлен мне. Я, конечно, приняла это в высшей степени лестное для меня приглашение. Андрей дал в своем дворце большой обед в честь г-на Бруссана, который это очень оценил.

Первоначально я хотела пригласить кавалером Вацлава Нижинского, который поразил меня на выпускном спектакле не только своими замечательными прыжками, но, главным образом, своим большим талантом. Мне хотелось его показать Парижу, но он заболел, и мне пришлось пригласить своего обычного партнера Николая Легата, рассчитывая выступить с Нижинским летом в Красном Селе; не будь этой болезни Нижинского, Париж увидел бы его на два года раньше его выступлений с дягилевским балетом, еще свободным от обязательств, и многое, может быть, было бы иначе.

Я выехала в Париж в конце апреля, после Пасхи, кажется, в понедельник, 21 апреля (4 мая), с «Норд-Экспрессом». Со мною ехал мой сын Вова со своей няней, моя подруга по сцене Клавдия Куличевская, моя горничная и лакей и, как всегда в этих случаях, моя театральная портниха, чтобы одевать меня в театре и чинить, если надо, костюмы. В этом же вагоне ехали Великий Князь Павел Александрович и его дочь, Великая Княгиня Мария Павловна со своим мужем Принцем Вильгельмом Шведским, за которого она накануне только вышла замуж.

Великий Князь, увидав меня, сейчас же подошел ко мне, очень мило со мною поздоровался и зашел в мое отделение посидеть и поболтать. Он очень рад был меня видеть. Поговорив о том о сем, он рассказал мне о состоявшейся накануне свадьбе дочери и тут же заявил, что хочет меня познакомить с нею и сейчас ее приведет ко мне. Я ответила, что буду очень счастлива быть ей представленной и что приличнее мне пойти к ней, но Великий Князь ответил, что это пустяки, и просил, чтобы я не двигалась с места. Он пошел в свое отделение и вскоре привел молодую Великую Княгиню и ее супруга ко мне. Я была счастлива видеть впервые близко Великую Княгиню, с ней познакомиться и разговаривать. И с тех пор между Великой Княгиней и мною установились добрые отношения, перешедшие со временем, когда я стала женой Андрея, в искреннюю, сердечную дружбу, и она постоянно стала бывать у нас дома.

Хотя только что состоялась свадьба, но у Великой Княгини вид был далеко не тот, который бывает у молодоженов, радостный и веселый. Напротив, она была, скорее, грустная, озабоченная и, во всяком случае, не радостная. Муж был некрасивый, высокий, сутуловатый, с огромными, отвисшими ушами, молчаливый и тоже не выглядел счастливым. Я, конечно, не знала, в чем тут дело, но мне стало жалко бедной Великой Княгини, которая отправлялась в брачное путешествие в таком настроении. На следующий день в Берлине молодые покинули наш поезд, направляясь оттуда в Швецию. Великий Князь Павел Александрович доехал с нами до Парижа.

Во время дороги, еще в России, Вова заболел, как это часто с ним бывало в путешествиях. Великий Князь Павел Александрович принял самое горячее участие в моем волнении и приказал протелеграфировать в Вержболово, чтобы на станции к приходу поезда ожидал доктор. Я была бесконечно тронута и благодарна Великому Князю за такое доброе, сердечное отношение ко мне и моему сыну. К счастью, все обошлось благополучно, и мы доехали без дальнейших осложнений.

Так как я должна была прожить в Париже около двух месяцев, я предпочла поселиться в меблированной квартире и иметь свое собственное хозяйство, главным образом из-за Вовы, который очень плохо переносил пищу в гостинице; трудно было проверять, что ему дают. Я поселилась на rue Villaret de Joyeux, в 17-м аррондисмане, квартира была уютная и удобная, в ней было все, что нужно. Со мною поселилась Клавдия Куличевская.

В те времена балет в Парижской опере был отодвинут на задний план и давался только в конце спектакля. Балеты ставились малоинтересные. Я не любила балет «Коппелия», который я должна была танцевать, хотя А. А. Плещеев в своей книге «Наш балет» меня и хвалит за него. Балет «Корриган» я танцевала впервые и разучивала его под руководством знаменитой в то время Розиты Мори. Но в этом балете, как и в «Коппелии», у меня не было выигрышных вариаций, в которых я могла бы блеснуть. Я имела успех, хороший, но не выдающийся, на какой могла рассчитывать, если бы мне дали танцевать балет по моему выбору. Дирекция Парижской оперы никакой рекламы не сделала, что, конечно, отразилось на моих выступлениях. Тем не менее я получила тут же приглашение на следующий год, но не дала сразу окончательного ответа, так как не хотела быть связанной за столько времени вперед. Французское правительство наградило меня за мое первое выступление в Опера серебряными Академическими пальмами.

Во время этого сезона в Париже Николай Дмитриевич Бенардаки, богатый русский грек, женатый на красавице Марии Павловне, рожденной Лейбрюк, устроил великолепный спектакль у себя в особняке, где была сцена и места для публики, как в театре. Я танцевала с Н. Легатом «Ноктюрн» Шопена. На том же вечере выступали Шаляпин и Смирнов. Великий Князь Павел Александрович присутствовал со своей супругой, тогда носившей имя графини Гогенфельзен. После представления был подан роскошный ужин, за которым хозяин произнес замечательно остроумную речь.

В этом же сезоне, когда я танцевала в Опера, С. П. Дягилев давал свой первый оперный сезон, также в Опера, и мне посчастливилось присутствовать на первом представлении «Бориса Годунова» с Ф. И. Шаляпиным в роли Бориса. Я никогда не забуду этого спектакля. Что делалось в зале, трудно даже описать. Публика, восхищенная пением и игрой Шаляпина, просто сходила с ума от восторга. В сцене, когда Годунову ночью мерещится тень Царевича Дмитрия, наши соседи толкали друг друга, говоря: «Видишь, вон там, в углу», как будто и на самом деле там было привидение. Такова была игра Шаляпина, что он загипнотизировал весь зал, и всем стала мерещиться тень, которую будто бы видел Годунов. Нас, русских, больше всего поразило то, что холодная публика Опера, которую вообще очень трудно расшевелить, оказала в этот вечер артистам такой прием, о котором и до сих пор все современники вспоминают как о большом событии.

С. П. Дягилева я видела почти каждый день, и он был счастлив, что его первый сезон оказался таким удачным и что русская музыка имела такой успех. Он уже мечтал на будущий год устроить смешанный сезон оперы и балета.

Известная всему Парижу тех времен княгиня Лобанова-Ростовская, проживавшая там постоянно, пригласила меня и Андрея, а также Федора Ивановича Шаляпина завтракать в Кафе де Пари.

После окончания сезона я поехала с Андреем и Вовой в Остенде купаться в океане, немного отдохнуть и доставить, главным образом Вове, развлечение на берегу моря. Потом мы все вернулись домой, в Россию, в начале июля.

Ко времени моего возвращения домой Вацлав Нижинский совершенно поправился. Я могла начать с ним репетировать балеты для предстоящих летом красносельских спектаклей и осуществить таким образом мое первое пожелание поддержать молодой талант и дать ему сразу положение на сцене. Я уже тогда чувствовала, что его будущее будет блестящим. С этого времени началась его совершенно исключительная карьера.

Во время красносельских спектаклей я могла убедиться, что Нижинский не только отличный танцовщик, но и чудный кавалер, и я решила его приглашать, когда только будет случай. Я была первой артисткой, выступившей с ним на сцене как партнерша, и об этом часто упоминалось в газетах и в книгах по балету. Нижинский был, кроме того, чудным мальчиком, милым, симпатичным, очень скромным, что придавало ему много обаяния. Он очень ко мне привязался.

Мне доставляет огромное удовольствие и моральное удовлетворение отметить, что Вацлав Нижинский глубоко ценил все, что я сделала для него, с самого начала его карьеры, и остался благодарен мне до конца. В знак признательности он мне подарил чудный образ, сделанный из перламутра, с серебряным кругом сияния над ликом. В выборе этого подарка отразилась его благородная душа. Этот образ я поместила в киоте, в моей спальне, и устроила сзади освещение, что еще больше выделяло его замечательную работу. Из многих ценных вещей, которые я потеряла во время революции, о потере этого образа я особенно жалею, так как это было воспоминание о прекрасных днях моей артистической карьеры и о добром, благородном и благодарном артисте, который так рано покинул сцену, когда он мог столько еще дать для искусства. После этого сезона мне пришлось часто потом выступать с Нижинским в Петербурге и в Москве, куда я ездила участвовать в разных бенефисах.